Текст книги "Прекрасные господа из Буа-Доре"

Глава двадцать восьмая

Маркиз был также поражен этой выходкой, которой он не ожидал, поскольку до сих пор виновный хорошо держался и отпускал с естественным видом свои частые реплики.

Он пришел в себя первым и схватил своей длинной нервной рукой запястье д’Альвимара.

– Презренный человек! – сказал он ему с удручающим презрением. – Вы должны благодарить Небо, которое сделало вас моим гостем, потому что если бы я не дал слово защищать вас, слово, которое охраняет вас от меня самого, я бы вас разбил о стену этой комнаты.

Люсилио, опасаясь борьбы, схватил нож, оставшийся на столе.

Д’Альвимар увидел это движение и испугался. Он высвободился из руки маркиза и схватился за эфес своей шпаги.

– Будьте спокойны и не бойтесь здесь ничего, – сказал ему Буа-Доре со спокойствием. – Мы не убийцы, мы другие!

– И я нет, сударь, – ответил д’Альвимар, который казался побежденным этим достойным поведением, – и поскольку вы не хотите отступить от законов чести, я приложу все усилия, чтобы оправдаться.

– Вы оправдаться, вы! Полноте! Вы изобличены через опровержение, которое вы мне дали как доказательство, я вас презираю!

– Оставьте ваше презрение для тех, кто молча выносит оскорбление. Если бы я так поступил, вы бы меня не подозревали! Я отверг оскорбление. И я его еще раз отвергаю!

– Ах, так вы хотите все отрицать?

– Нисколько… Я убил вашего брата… как всякого другого. Я не знал имени человека, которого убил… или дал убить! Но что знаете вы о причинах, приведших меня к этому убийству? Как знать вам, не совершил ли я законную месть? Откуда знать вам, что эта женщина… имени которой вы не знаете… была моей сестрой, и, мстя за честь своей семьи, я взял, как собственное добро, золото и драгоценности, увезенные соблазнителем?

– Замолчите, сударь! Не оскорбляйте память моего брата.

– Вы же сами признались, что он не был богат: откуда тогда он взял тысячу пистолей, чтобы бежать с женщиной?

Буа-Доре заколебался. Его брат по причине различия их взглядов никогда не хотел принять от него меньшую часть состояния, поскольку он считал это по справедливости лишением его собственной чести.

Он был вынужден удовлетвориться объяснением, что жена его брата имела право взять то, что было ее. Но д’Альвимар ответил, что семья тоже имела право рассматривать это как свое. Он энергично отверг обвинения в воровстве.

– А разве вы не злодей, – сказал ему маркиз, – если вероломно убили кинжалом дворянина, вместо того чтобы вызвать его на дуэль?

– Примите во внимание, что ваш брат был переодет, – с жаром отвечал д’Альвимар. – Вы скажете, что, видя его в одежде виллана{126}126
  Виллан – свободный крестьянин.


[Закрыть], я не мог полагать, что могу дать убить его, как виллана, своему слуге.

– А почему вы не сделали этого на том постоялом дворе, где вы должны были узнать свою сестру, а вместо этого преследовали его, чтобы схватить в западне?

– Вероятно, – отвечал д’Альвимар, по-прежнему высокомерный и оживленный, – что я не хотел устроить скандал и скомпрометировать мою сестру перед чернью.

– И почему же вместо того, чтобы пойти за ней, чтобы отвезти ее в семью, вы оставили ее на той дороге, где она умерла в страданиях через час без того, чтобы кто-нибудь вступился за нее?

– Мог ли я знать, что она здесь, совсем рядом от меня? Ваш свидетель не мог понять все мои слова, вопросы, которые я задавал похитителю, я не выкрикивал их на дороге. Что вы знаете, если он не ответил мне ничего более, кроме того, что моя сестра осталась в Урдосе, и если тот, кто склонил ее к бегству, не выразил готовности бежать за ней?

– И, не найдя ее в Урдосе, вы ничего не знали о ее смерти, такой достойной сожаления? И вы не заботились даже о месте ее погребения?

– Кто вам сказал, что я не знаю лучше, чем вы, сударь, все подробности этой неприятной истории? На моем месте, не имея возможности помочь ничем, стали бы вы поднимать шум в стране, где никто не мог знать имени вашей сестры и бесчестья вашей семьи?

Маркиз, удрученный очевидностью этих объяснений, хранил молчание.

Он пребывал в задумчивости и был столь поглощен своими размышлениями, что едва ли услыхал сообщение о прибытии Гийома д’Арса, который только что был проведен в соседний салон.

Люсилио увидел, как в глазах д’Альвимара блеснула радость, или радость видеть снова друга была тому причиной, или то была только надежда избавиться от опасной ситуации.

Д’Альвимар бросился из будуара, и створки двери захлопнулись тут же между ним и его хозяевами.

Люсилио, видя, что маркиз погружен в свои тягостные думы, дотронулся до него, как бы спрашивая.

– Ах, мой друг! – воскликнул Буа-Доре. – Надо сказать, что я не знаю, что решить, и что я, может быть, попался на удочку величайшего обманщика, который существует! Я пошел неправильным путем. Я выдал добрую мавританку и, возможно, также моего малыша опаснейшему врагу, я неловкий, я предоставил доводы защиты, признавшись, что я не знаю имени дамы, и теперь, когда у него имеется правда или ложь в оправдании убийства, я не вправе лишить его жизни. Мой Бог! Господь Бог! Возможно ли, чтобы порядочные люди не были осуждены быть обманутыми злодеями и чтобы во всех битвах они были бы самыми осмотрительными и в конечном счете самыми сильными!

И, говоря так, маркиз, возмущенный самим собою, энергично стучал кулаком по столу, затем он встал, чтобы пойти принять Гийома д’Арса, голос которого, радостный и беспечный, доносился из соседней комнаты.

Но немой схватил его за руку с нечленораздельным восклицанием.

У него был предмет, к которому он привлекал его внимание удивленным и радостным лепетом.

Это было кольцо, которое маркиз надел на свой мизинец, то таинственное кольцо, которое не могли открыть и которое благодаря сильному удару кулака по столу, разделилось на два круга, входящих друг в друга. Не имелось никакого подобия секрета в этом кольце. Только части соединялись очень плотно, и нужен был большой толчок, чтобы разъединить их.

Прочитать имена, выгравированные на этих двух кольцах, было секундным делом. Это были имена Флоримона и его жены. Понимание, что наконец они располагают истиной, придало им уверенности.

Маркиз быстро отдал распоряжение Люсилио и с облегченной душой и улыбающимся лицом вышел пожать руку Гийому.

Д’Альвимар и господин д’Арс имели время только обменяться несколькими словами о хорошей поездке одного и приятном удивлении другого. Однако Гийом заметил некоторое беспокойство на лице своего друга, который сослался на мигрень накануне.

Маркиз после первых приветствий своего юного родственника хотел отдать распоряжение об ужине.

– Нет, спасибо! – сказал Гийом. – Я перекусил по дороге, пока мои лошади отдыхали, потому что мне необходимо тотчас же отправляться в путь. Вы видите, что я вернулся гораздо раньше, чем должен был. Я был предупрежден в Сен-Амане, где вчера вместе с частью сопровождал его светлость принца Конде, о том, что мой управляющий очень болен. Боясь, что он умрет, этот честный человек спешно отправил курьера, чтобы просить меня вернуться как можно быстрее, с тем чтобы быть введенным им в курс самых важных моих дел, о которых, признаюсь, я не знаю. И вот я прибыл сюда сначала, чтобы узнать, намеревается ли господин д’Альвимар поехать со мной сегодня вечером или, порабощенный в ваших садах «Астреи», он желает провести еще эту ночь в очаровании.

– Нет, – поспешно ответил д’Альвимар, – я довольно злоупотреблял вежливостью господина маркиза. Я нездоров и становлюсь угрюмым. Я желаю выехать вместе с вами в тот же час и пойду распоряжусь, чтобы срочно приготовили моих лошадей.

– Это ни к чему, – сказал маркиз, – я позвоню; я скоро буду иметь удовольствие видеть вас снова, господин де Виллареаль.

– Это я буду с завтрашнего дня ожидать ваших приказов, господин маркиз, и дам вам все объяснения, которые вы пожелаете… о партии, которую мы только что разыграли.

– О какой партии идет речь? – спросил Гийом.

– О партии в шахматы, очень замысловатой, – ответил маркиз.

Адамас появился по звону колокольчика.

– Лошади и багаж господина де Виллареаля.

В то время как он исполнял этот приказ, маркиз со спокойствием, которое заставляло надеяться д’Альвимара, что все успокоилось между ними, давал отчет Гийому о том, как он проводил время в Бриане и Ла Мотт во время его отсутствия. Затем он расспросил его о пышных празднествах в Бурже.

Молодого человека не надо было просить: он с большим удовольствием поведал о волнениях стрельбы или, вернее, как говорили тогда, «почтенном действии аркебузы».

Были построены стрельбища вблизи Фишо и большой павильон, украшенный гобеленами и увитый цветами для дам и барышень города. Стрелки разместились на площадке в ста пятидесяти шагах от щита. Шестьсот пятьдесят три аркебузира. Трибуде из Сансера единственный заслуживал награды, но был вынужден поделить ее с Буаро из Буржа за то, что он взял поддельное имя с тем, чтобы опередить свою очередь, что люди из Сансера очень осуждали, потому что они считали за честь доказать, что их стрелки являются лучшими в королевстве, и находили весьма несправедливым распределение наград. Было очевидно, что чтобы не вызвать недовольство людей из Буржа, вынесли подобное несправедливое решение.

– В самом деле, – сказал Гийом, рассказывая это с пылом юности, – или Трибуде выиграл, или проиграл. Если он выиграл, он имеет право на полный почет и на всю прибыль от победы. Я согласен, что он виноват, взяв вымышленное имя. Ну пусть за эту вину его накажут каким-нибудь штрафом или несколькими днями тюрьмы, но чтобы он все-таки был признан победителем в соревновании, потому что честь таланта – это святое дело и, несмотря на то, что мы не очень-то любим старых сансерских хитрецов, не было дворянина, который не протестовал бы против несправедливости, допущенной по отношению к Трибуде. Но что вы хотите! Крупные города всегда кушают маленькие, и важные судейские крючки из Буржа присвоили бесцеремонно первенство над всеми буржуа провинции. Они бы очень охотно поступили так и со знатью, если бы им позволили это сделать! Я был удивлен, что Иссуден участвовал в соревновании. Аржантон от этого воздержался, говоря, что награда была отдана заранее и что ничего не ценится у судей из Буржа, кроме чемпионов из Буржа.

– Не думаете ли вы, что принц был впутан в эту несправедливость? – спросил маркиз.

– На это я не отвечу! Но время идет, и вот преданный Адамас явился сообщить нам, что лошади готовы, не так ли? Ну что ж, едем, дорогой Виллареаль, и так как вы обещали маркизу прибыть завтра отблагодарить его, я приглашаю себя с вами.

– Я на это рассчитываю, – продолжил Буа-Доре.

– И можете также рассчитывать, сударь, – сказал ему д’Альвимар, отвешивая низкий поклон, – что я вам предоставлю все доказательства того, что я высказал.

Буа-Доре не ответил, а только поклонился.

Гийом, торопясь отправиться в путь, не заметил, что маркиз, несмотря на свою кажущуюся любезность, воздержался протянуть руку испанцу и что тот не осмелился его попросить коснуться руки.

Глава двадцать девятая

Как только они вскочили в седла, маркиз, обращаясь к Адамасу, сказал ему взволнованным голосом:

– Быстро, мои доспехи, шлем, оружие, коня и двух человек!

– Все готово, месье, – ответил Адамас. – Мэтр Жовлен отдал нам распоряжения, сказав, что они исходят от вас, что если господин д’Арс отправится обратно сегодня вечером, вы будете сопровождать его… Но с какой целью?

– Ты узнаешь это, когда я вернусь, – ответил маркиз, поднимаясь к себе в комнату, чтобы переодеться. – Позаботились ли о том, чтобы подготовить лошадей в маленькой конюшне, так, чтобы в тайну были посвящены только люди, которые должны меня сопровождать?

– Да, месье, я сам за этим проследил.

– И далеко ты отправляешься? – воскликнул Марио, который только что поужинал с Мерседес и вернулся в спальню.

– Нет, сын мой, я не еду далеко. Я буду здесь через два коротких часа. Вы должны спать спокойно, и обнимите-ка меня быстро!

– О, какой ты сделался красивый! – простодушно сказал Марио. – Ты что, поедешь потом в Ла Мотт-Сейи?

– Нет, нет. Я еду танцевать на одном балу, – отвечал маркиз улыбаясь.

– Возьми меня, я хочу видеть, как ты танцуешь, – сказал мальчик.

– Я не могу, но потерпите, мой Купидон, потому что, начиная с завтрашнего дня, я и шагу не сделаю без вас.

Когда старый дворянин надел свой маленький шлем из желтой кожи с серебряными полосами, подбитый подкладкой или железным секретом и украшенный длинным султаном, падающим на плечо; когда он надел свой короткий военный плащ, привязал свою длинную шпагу и застегнул под своим обвислым подбородком закрывающую шею деталь доспехов из блестящей ткани, Адамас мог посмеяться без излишней лести, что у него был внушительный вид, тем более что волнения вечера заставили ослабнуть его румяна, его лицо было почти естественного цвета и не было женоподобным.

– Вот вы и готовы, сударь, – сказал Адамас. – А я разве не поеду с вами?

– Нет, мой друг, ты закроешь все двери моего дома и проведешь вечер с моим сыном. Если он заснет, сделай ему походную постель из двух подушек. Я хочу найти его здесь, когда вернусь, а теперь посвети мне, я хочу поговорить в салоне с мэтром Жовленом.

Он несколько раз с умилением поцеловал Марио и спустился на этаж.

– Куда вы едете и что вы решили? – говорили ему выразительные глаза Люсилио.

– Я еду в Арс, чтобы завершить расследование… А что дальше, не так ли? Потом, если это произойдет, я договариваюсь с Гийомом, чтобы злодей не смог ускользнуть, и вернусь посоветоваться с вами об остальном. Итак, до свидания, мой друг.

Люсилио вздохнул, глядя, как маркиз уезжает. Он казался ему поглощенным более серьезными замыслами, в которых он не признался.

В то время, когда маркиз собирался уезжать, Гийом и д’Альвимар, последний в сопровождении Санчо, другой с четырьмя людьми охраны, направлялись довольно медленно к замку д’Арс по нижней дороге, которая оставляла плоскогорье Шомуаз справа и проходила довольно близко от Ла-Шатра.

Луна еще не поднялась, и лошади Гийома были очень усталые, ехать быстро было невозможно.

Д’Альвимар воспользовался этим обстоятельством, чтобы быть немного впереди со своим оруженосцем, которого он тихо спросил:

– Санчо, не забыл ли ты в Брианте что-нибудь принадлежащее мне?

– Я никогда ничего не забываю, Антонио!

– Если бы! Вы забываете кинжалы в телах людей, которых устраняете.

– Снова этот упрек?

– У меня есть основание делать его сегодня. Скажите мне, моя лошадь больше не хромает и в состоянии ли она, по вашему мнению, совершить длинный пробег этой ночью?

– Да. Что произошло нового?

– Слушайте хорошенько и постарайтесь быстро понять. Разносчик был дворянином, братом маркиза де Буа-Доре. Нож, которым вы действовали, находится в руках у этого старца, который поклялся отомстить, и мы обвинены устами не знаю какого свидетеля.

– Мавританки.

– Почему мавританки?

– Потому что египтяне всегда приносят несчастья.

– Если у вас нет другого соображения…

– У меня есть другие, я вам их выскажу.

– Да, позже. Мы думаем покинуть эту страну без другого объяснения со старым безумцем. Я наговорил ему достаточно, чтобы заставить обрести спокойствие. Он ждет меня завтра.

– Для дуэли?

– Нет, он слишком стар.

– Но очень коварен, хотите сгнить в какой-нибудь подземной тюрьме его замка? Все равно я поеду с вами, если вы туда отправитесь.

– Я не поеду. Некое пророчество сделало меня очень осмотрительным. Когда мы будем около этого маленького городка, огни которого вы видите, отдалитесь от эскорта, скройтесь, а спустя четверть часа возвращайтесь догнать меня, говоря очень громко, что кто-то из города передал вам письмо для меня. Я поеду до замка д’Арс как бы для того, чтобы прочитать его, и тут же, как я его будто прочту, сообщу господину д’Арс, что мне необходимо срочно уезжать. Понятно?

– Понятно.

– Тогда поджидаем господина д’Арса и не высказываем никакой поспешности.

Когда славный господин Буа-Доре, вооруженный до зубов и хорошо сидящий в седле на красавце Росидоре, преодолел пояс укреплений селения Бриант, он увидел, как Адамас верхом на хорошенькой небольшой кобыле-иноходце, очень смирной, проскользнул рядом с ним.

– Глядите-ка! Это вы, господин бунтовщик? – сказал ему маркиз тоном, которому не удалось быть гневным. – Разве вам не было запрещено следовать за мной и приказано охранять моего наследника?

– Ваш наследник хорошо охраняется, месье, мэтр Жовлен дал мне слово не оставлять его, и, с другой стороны, я не думаю, что в вашем замке он теперь подвергается какому-либо риску, поскольку враг вне его стен и мы за ним гонимся.

– Я знаю, что опасность теперь над нами, Адамас, и именно поэтому я не хотел брать тебя, старого и дряхлого, и к тому же ты никогда не был великим военным.

– Это правда, сударь, что я не люблю получать удары, но я очень люблю раздавать их, когда могу. Я больше не молод, но я все еще очень бодрый и хочу позаботиться о том, чтобы вы не угодили в какую-нибудь ловушку. Вот почему я захватил с собой еще двоих людей, которые присоединятся к нам через три минуты. Я бы с ума сошел, дожидаясь вас, ничего не зная и ничего не делая. Итак, хозяин, куда мы направляемся и как будем действовать?

– Увидишь, друг мой, увидишь! Но поторопимся. Нельзя терять времени, чтобы догнать их на полпути к д’Арсу.

Они пустились галопом, и менее чем через четверть часа стал виден Гийом и его эскорт, который продолжал двигаться очень медленно.

Луна поднялась, и оружие всадников сверкнуло в ее лучах.

Это было место, которое звалось тогда и называется теперь Ла-Рошель. Но в те времена место было очень засушливое и пустынное.

Дорога проходила по середине подъема между маленькой балкой и холмом, усеянным большими серыми камнями, среди которых росли довольно жалкие каштаны. Место пользовалось дурной славой, и суеверные крестьяне во все времена связывали большие валуны с демонами старой Галлии.

Маркиз повелел сделать остановку своему маленькому отряду, прежде чем он привлечет внимание спутников Гийома, и, пришпорив коня, он направился в сторону своего молодого родственника.

Услышав приближающийся стук копыт, Гийом и д’Альвимар обернулись, первый весьма спокойно, думая, что это какой-нибудь испуганный путник, второй очень обеспокоенно и думая постоянно о предсказании, которое, казалось, начинает сбываться.

Когда Буа-Доре проезжал по левому флангу этого эскорта, Гийом не узнал его в этом военном наряде, но д’Альвимар узнал его по биению своего взволнованного сердца, и старый Санчо, предупрежденный подобным же волнением, приблизился к нему.

Их тревога почти рассеялась, когда Буа-Доре, не заговорив, опередил их. Они подумали, что все-таки ошиблись. Но когда он резко остановился, развернув своего коня, перекрыв им дорогу, они уже не сомневались, что это Буа-Доре.

– В чем дело, сударь? – спросил Гийом, вынимая один из своих пистолетов из седельной кабуры. – Кто вы и что вам надо?

Но прежде чем Буа-Доре ответил, прозвучал пистолетный выстрел, и пуля срезала шлем маркиза, который, заметив движение Санчо, быстро наклонился, крикнув:

– Гийом! Это я!

– Черт возьми! – воскликнул испуганный Гийом. – Кто стрелял в маркиза? Во имя Неба, маркиз, вы не ранены?

– Нисколько, – отвечал Буа-Доре, – но я должен сказать вам, что в вашем обществе есть подлые трусы, которые стреляют в простого человека до того, как узнают, враг ли он.

– Да, разумеется, и я немедленно расправлюсь, – продолжал возмущенный молодой человек. – Жалкие негодяи, кто из вас стрелял в лучшего человека королевства?

– Не я! Не я!.. Не я! – воскликнули одновременно четыре лакея господина д’Арса.

– Нет, нет, – сказал маркиз, – никто из этих молодцов не делал подобного. Я видел того, кто стрелял, вот он!

Говоря так, Буа-Доре с ловкостью, силой и проворством, достойными его лучших дней, перерезал ударом хлыста лицо Санчо, и, пока убийца подносил руки к глазам, он схватил его за воротник и, вырвав из седла, столкнул на землю и стегнул его лошадь, которая понеслась и исчезла в направлении Брианта.

В то же самое время четыре человека маркиза, услышав звук пистолетного выстрела и топот скачущей галопом лошади, нарушили его запрет и бросились на помощь.

– А вот и вы! – сказал маркиз своим людям. – Ну, так арестуйте этого выбитого из седла всадника. Он принадлежит мне, так как я обладаю всеми правами на этой дороге. Он мой пленник. Свяжите его, нужно остерегаться его рук.

Глава тридцатая

В то время как огромный каретник Аристандр, обезоружив, связывал руки ошеломленного падением Санчо, д’Альвимар наконец опомнился от изумления. Лишь мгновение он мечтал избежать роковой причастности гневу Буа-Доре, но остатки целомудрия и гордости заставили его вступиться.

– Мессир, – сказал он, – я понимаю, что вы гневаетесь на тупость этого старика, который заснул на лошади и который был разбужен кошмаром, подумав, что его атаковала банда воров. Разумеется, он заслужил наказание, но не быть же ему за это вашим узником, полностью предоставленным вашему праву сеньора, ибо только мне и мне одному надлежит его карать за оскорбление, нанесенное вам.

– Вы называете это оскорблением, господин де Виллареаль? – спросил маркиз презрительным тоном. – Но не только с вами я имею дело, но и с моим родственником и другом Гийомом д’Арс.

– Я не затрудню себя никакими объяснениями, – продолжил д’Альвимар с рассчитанной злостью, – прежде чем мой слуга не будет передан мне, если это поединок, которого вы желали…

– Гийом, выслушай меня, – сказал Буа-Доре.

– Нет, никто не станет вас слушать! – воскликнул д’Альвимар, пытаясь освободить свою лошадь, которая оказалась зажатой между лошадью Гийома и Буа-Доре.

– Господин д’Арс, я ваш друг и ваш гость, вы пригласили меня, вы обещали мне помощь и лояльность в любом поединке; вы не позволите оскорблять меня, даже члену вашей семьи. В подобном случае именно мне вы обязаны оказать помощь и восстановить справедливость, пусть даже против вашего собственного брата.

– Я знаю это, – ответил Гийом, – так и будет. Однако успокойтесь и позвольте высказаться господину Буа-Доре. Я знаком с ним достаточно, чтоб быть уверенным в его учтивости по отношению к вам и о его великодушии к вашему слуге. Дайте пройти вспышке гнева; я впервые вижу его таким разгневанным; и хотя он подвластен ему, я уверен, что все образуется. Полноте, полноте, мой дорогой, успокойтесь! Вы тоже в гневе, но вы моложе, а мой кузен оскорблен. Признаюсь вам, что если он подвергся малейшему оскорблению, я бы убил вашего слугу на месте и должен был бы дать вам отчет лишь потом.

– Но, монсеньор, какого черта! – воскликнул д’Альвимар, надеясь по-прежнему избежать объяснения причин ссоры, а в худшем случае и драки. – В чем вина моего слуги, если вам угодно? Что за причуда была у господина маркиза бежать по нашей земле не помня себя и внезапно преградить нам путь? Не могли бы вы, именно вы, выхватить ваш пистолет, чтобы крикнуть ему «стой, кто идет»?

– Несомненно, но я не стрелял бы, не дождавшись ответа. Ну же, успокойтесь. Если вы пожелали бы, я смог бы уладить недоразумение к вашей чести и удовлетворению, но не лишайте меня этой возможности из-за своей вспыльчивости.

Пока д’Альвимар продолжал резко возражать, а маркиз ожидал с величайшим спокойствием, Адамас, обеспокоенный исходом дела и действуя по своему разумению, поговорил с людьми Гийома, от них ему стало известно, что господином д’Арсом было приказано защищать д’Альвимара от челяди Буа-Доре.

Все лакеи двух лагерей были родственниками или друзьями, и никто особо не тревожился о стычках из-за любви какого-то чужеземца, виновного или подозреваемого.

Время, которое д’Альвимар надеялся выиграть своим сопротивлением, стало таким образом обстоятельством, фатально повернувшимся против него, и когда Гийом, нетерпеливый и возмущенный его упорством, отвернулся от него, чтобы удалиться, объясняясь с маркизом, д’Альвимар обнаружил, что окружен людьми последнего и, не считая челяди Гийома, оказался в меньшинстве.

Его опасения становились теперь гораздо серьезнее, и он огляделся окрест, подсчитывая немногие шансы, которые у него остались, чтобы удалиться или, по крайней мере, избежать посягательств на честь или жизнь.

Однако надежда покинула его, когда он услышал Гийома, которому Буа-Доре в немногих словах только что изложил свои притязания. Гийом отказывался поверить, что не стал жертвой искаженной действительности.

– Господин де Виллареаль? – спросил он маркиза. – Это невозможно, и мне следовало бы увидеть все собственными глазами, чтобы поверить в это. Однако вы должно быть были обмануты ложными доносами, позвольте же мне защитить честь этого дворянина и не считайте, господин и добрый кузен, что, невзирая на уважение, которое я к вам питаю, я позволю бездоказательно оскорблять и унижать друга, который находится под моей защитой. Впрочем, вы не имеете никакого права, и это дело королевского правосудия, которому подвластен каждый дворянин. Успокойте же ваши расстроенные чувства, я вас заклинаю в этом, и позвольте мне вернуться в свой дом, вы знаете, что я ненавижу отступать.

– Мои чувства не столь расстроены, – возразил Буа-Доре, величаво возвышая свой голос, – я ждал вашего ответа, мой дорогой кузен и друг. Он таков, какой дал бы и я на вашем месте, и я больше не осуждаю вас за это. Предвидя, что ваше поведение будет таковым, как оно есть, я решил согласовать собственное в соответствии с почтением, которым я вам обязан, и поэтому вы видите меня здесь, на полпути к вашему почтенному жилищу, и на земле нейтральной и общинной. У меня есть некоторые права на эту дорогу, однако, в трех шагах от обочины, у этих старых скал, я окажусь ни у вас, ни у себя. Итак, знайте же, что я решил там драться до последнего, один на один, против этого изменника, того, кто не смеет отказать мне в поединке, видя, что я задеваю его умышленно, и провоцируя через моего лакея и что я подстрекаю его и оскорбляю в этот час, обращаясь с ним перед Богом, перед вами и порядочными людьми, которые нас сопровождают, как с подлым и низким убийцей. Я не думаю, что вы могли заподозрить злой умысел в том, что я совершаю; ибо, я прошу вас отметить это, пока вы и он находились в моем поместье, я воздерживался от любого оскорбления и любой досады, в чем я клялся вам быть ему честным хозяином, и я прошу вас отметить также, что предпринял меры встретить его в открытом поле, в конечном счете, чтобы не осквернить ваше жилище, не желая ни за что на свете ставить вас перед необходимостью оказывать поддержку этому несчастному. Наконец, мой кузен, я прошу вас обдумать все, что является самой большой жертвой, какую я мог бы сделать: именно на этом месте его должны были забить палками мои люди, как он того заслуживает, но я снисхожу, именно я, дворянин и отмеченный властью, помериться силами с убийцей самого гнусного рода. Без дружбы, которой вы его удостоили, я бы бросил его в застенки подземной тюрьмы, но, желая почтить вас даже в заблуждении, в котором вы находитесь на его счет, я нарушаю все привилегии чести, чтобы сразиться с ним, бесчестным и опозоренным, оружием чести. Я уже сказал, и вы не можете ни в чем мне возразить. Будьте его секундантом, как и любого падшего, который находится под вашим покровительством, Адамас станет моим.

– Разумеется, – воскликнул Гийом, растроганный благородством души старика, – он не мог увидеть более лояльное поведение, чем ваше, мой кузен, и это при тех подозрениях, какие вы имеете, вы проявляете незаурядное великодушие. Но эти подозрения, не будучи глубоко обоснованными…

– Дело даже не в подозрениях, – возразил маркиз, – раз вы не желаете выслушать, я вызываю на дуэль одного из ваших друзей, и я полагаю, что вы не будете упорствовать из-за подобного человека, способного отступить.

– Нет, разумеется, – воскликнул Гийом, – но я, именно я не пострадаю от дуэли, которая не приличествовала бы вашему возрасту, мой кузен! Скорее я буду драться вместо вас. Итак, захотите ли вы принять мою клятву? Я даю ее вам – отомстить лично за смерть вашего брата, если вы сумеете неопровержимо доказать, что д’Альвимар был малодушным и злобным негодяем. Подождите до завтра, и я отправлюсь защищать нашу семью, ибо это мой долг по отношению к вам.

Порыв Гийома был достоин великодушия маркиза; но Гийом, обронив намек на его возраст, больно задел его.

– Мой кузен, – сказал он, отдавая дань наивности души, которая отличалась таким смирением своих порывов, – вы принимаете меня за какого-то старого сеньора Панталоне{127}127
  Сеньор Панталоне – персонаж итальянской комедии масок, как правило, старик купец из Венеции, больной и хилый.


[Закрыть], с заржавленной шпагой и дрожащей рукой. Прежде чем я отброшу костыль, я прошу вас, вспомните об уважении, какое я вам выказывал и которое не заслужило такого оскорбления, что вы нанесли мне, предлагая отомстить вместо меня за гнусное убийство моего дорогого брата. Начнем же, я полагаю, довольно слов, и я совершенно вышел из терпения. Ваш господин де Виллареаль, скорее, в этом случае мой, он, кто выслушал все это, не считая нужным сказать хоть слово!

Гийом понимал, что все расстроилось до такой степени, что любое соглашение стало невозможным, и, полагая, по своему разумению, что сдержанность гораздо более свойственна д’Альвимару, повернулся к нему и живо заговорил с ним:

– Посмотрим, мой дорогой, отвечайте же; я даже не скажу ничего об этом вызове, который не обоснован, на это обвинение, которое вы не можете заслуживать.

Во время спора д’Альвимар размышлял. Он старался с самого начала выказать пренебрежительное и ироническое спокойствие.

– Я принял вызов, сударь, – ответил он, – и я не думаю, что это большая честь – принять его, будучи, как вы знаете, первым бойцом во всех видах оружия. Что до обвинения, оно так смехотворно и несправедливо, что я надеюсь, что вы сами его объясните, ибо я не знаю ничего о том, что маркиз рассказал вам обо мне, что-то шепча вам на ухо, а я требую, чтоб он повторил это громко.

– Я очень этого желаю, и не будем медлить, – заметил Буа-Доре. – Я заявил, что вы были бандитом, убийцей и вором. Вы хотите продолжать так и дальше, но именно я не намерен искать иных доводов против вас, кроме истины.

– Вы говорите мне ее с такими странными любезностями, господин маркиз! – холодно возразил испанец. – Вы уже попотчевали меня этой мрачной историей в вашем доме, где вы имели удовольствие, представив, сударь, рассказ об убийстве мною вашего брата. Эту историю, которую я не принимаю всерьез, я говорил вам уже; единственно я знаю, что я убил через моего слугу человека, одетого торговцем-разносчиком, который силой увез некую даму, о которой я вам уже сказал, что готов защищать и мстить за ее честь.

– Ax, ax! – вскричал маркиз. – Таковы ваши доводы теперь? Та, что убежала с моим братом, была увезена против ее воли, и вы еще не припомните о том, что вы мне сказали, что она была вашей…