Текст книги "Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник)"

Глава 5
Пьяный русский

Есть вещи, которыми обычно не хвастают, которые вызывают улыбку, если о них рассказать, но при этом требуют определенной доли мужества.

Мегрэ не спал этой ночью. С половины шестого до восьми утра он трясся в вагоне, продуваемом сквозняками.

Приехав в Ла-Бреоте, он вымок до нитки. Сейчас в его ботинках хлюпала грязная вода, выплескиваясь при каждом шаге, котелок потерял форму, а пальто и пиджак были мокрыми насквозь.

Ветер с дождем стегали с такой силой, словно раздавали пощечины. Улочка опустела. Точнее, это была даже не улица, а простая тропинка, спускающаяся по склону между садовыми оградами. Сейчас она превратилась в поток воды.

Некоторое время Мегрэ стоял неподвижно. Даже его трубка в кармане намокла. Вблизи виллы спрятаться было негде. Все, что он мог сделать, – это как можно плотнее прижаться к ограде и ждать.

Если мимо будут проходить люди, они наверняка заметят его и станут оборачиваться. Возможно, ему придется провести здесь много часов. Не было никаких доказательств того, что в доме находится мужчина. А даже если он там, было мало надежды, что ему понадобится выйти.

Тем не менее Мегрэ с угрюмым видом набил свою промокшую трубку табаком и вжался, насколько смог, в небольшое углубление в ограде…

Офицеру криминальной полиции здесь было не место. Это работа для начинающих, не более. Он сотни раз вот так сидел в засаде, когда ему было от двадцати двух до тридцати лет.

С превеликим трудом ему удалось зажечь спичку: коробок совсем размяк. А может, если бы спичка каким-то чудом не загорелась, он оставил бы свою затею?

Оттуда, где он стоял, не было видно ничего, кроме низкой ограды и ворот виллы, выкрашенных в зеленый цвет. Его ноги оказались в колючем кустарнике. В затылок дул холодный ветер.

Фекам был прямо под ним, но он не мог его разглядеть. Он слышал лишь шум моря, да время от времени раздавался вой сирены и звук проезжающего автомобиля.

Он стоял на своем посту уже полчаса, когда какая-то женщина, по виду кухарка, поднялась по тропинке, неся в руках корзину с продуктами. Она увидела Мегрэ лишь в последний момент, когда поравнялась с ним. Этот огромный силуэт, неподвижно стоящий у ограды на улице, насквозь продуваемой ветром, напугал ее до такой степени, что она бросилась бежать.

Видимо, она работала на одной из вилл в верхней части склона. Несколько минут спустя на повороте показался мужчина, издали посмотрел на Мегрэ, затем к нему присоединилась женщина, и они оба вернулись в дом.

Ситуация выглядела нелепо. Комиссар знал, что у него всего десять шансов из ста, что эта затея увенчается успехом.

И все-таки он продолжал стоять, и причиной тому было смутное ощущение, которое он даже не мог назвать предчувствием.

Это была скорее его собственная теория, которую он, впрочем, никогда не развивал и которая так и оставалась неоформленной в его голове – то, что он про себя называл «теорией уязвимого места».

Любой злоумышленник, любой преступник – это прежде всего человек. А потом уже игрок, противник и так далее, и именно этого игрока пытается выявить полиция, именно на него ведет охоту.

Совершено преступление или какое-то правонарушение. Завязывается борьба на основе более или менее объективных данных. Задачка с одним или несколькими неизвестными, которую пытается решить рассудок.

Мегрэ действовал подобно другим. Как и все остальные, он тоже использовал замечательные методы, которые Бертильон, Рейс, Локар[25]25
  Альфонс Бертильон – французский юрист, изобретатель системы опознавания преступников по их антропометрическим данным; Иоганн Филипп Рейс – немецкий физик и изобретатель, первым в 1860 году сконструировавший электрический телефон; Эдмонд Локар был основателем судебной медицины, создав первую полицейскую криминалистическую лабораторию. – Примеч. ред.


[Закрыть] и другие изобретатели предоставили в распоряжение полиции и которые со временем стали настоящей наукой.

Но при этом он всегда искал, ждал, подстерегал, когда же откроется «уязвимое место» преступника. Иными словами, когда из-за спины игрока выглянет человек.

В «Маджестике» он видел перед собой игрока.

Здесь же он чувствовал нечто иное. Мирная, упорядоченная жизнь виллы никак не вписывалась в игру Петерса Латыша. Особенно эта женщина и дети, которых видел и слышал Мегрэ, – они принадлежали совсем другому миру, иной системе нравственных и материальных ценностей.

И поэтому он ждал, находясь в весьма мрачном расположении духа, поскольку слишком любил свою чугунную печку и свой кабинет с кружками пенистого пива на столе, чтобы не чувствовать себя несчастным в такую ненастную погоду.

Свой наблюдательный пост он занял, когда на часах было чуть больше десяти. В половине первого он услышал скрип гравия: кто-то шел по садовой дорожке. Калитка распахнулась, и в десяти метрах от комиссара возникла чья-то фигура.

Отступать Мегрэ было некуда. Поэтому он просто стоял неподвижно, расставив ноги, облепленные мокрыми брюками.

Мужчина, вышедший с виллы, поднял потертый воротник старого тренчкота. На голове у него была серая кепка.

В этой одежде он выглядел очень молодо. Засунув руки в карманы, ссутулив плечи, дрожа от резкой смены температуры, он начал спускаться по склону.

Оказавшись почти в метре от комиссара, он замедлил шаг, вынул из кармана пачку сигарет и закурил.

Создавалось впечатление, что он специально осветил свое лицо, чтобы полицейский смог его разглядеть!

Мегрэ пропустил его вперед на несколько шагов, затем направился вслед за ним, нахмурив брови. Его трубка давно погасла. Весь его вид выражал недовольство одновременно с нетерпеливым желанием во всем разобраться.

Потому что мужчина в тренчкоте был похож на Латыша и в то же время не похож! Тот же рост, примерно метр шестьдесят восемь. Ему вполне можно было дать тот же возраст, хотя в этой одежде он выглядел скорее на двадцать шесть, чем на тридцать два.

Ничто не мешало ему быть оригиналом «словесного портрета», который Мегрэ знал наизусть и текст которого лежал у него в кармане.

И все же это был другой человек! Взгляд, например, был более мягким, тоскливым. А зеленовато-серый цвет глаз – более светлым, словно промытым дождем.

У него не оказалось светлых усиков «щеточкой». Но дело было не только в этом.

Мегрэ бросились в глаза другие детали. Его манера держаться не имела ничего общего с выправкой офицера торгового флота. Она даже плохо сочеталась с самой виллой, с тем зажиточным буржуазным образом жизни, воплощением которой был этот дом.

Ботинки у мужчины старые, каблуки стоптанные. Поскольку он приподнял края брюк, чтобы не запачкать их грязью, комиссару были видны его носки из серой шерсти, полинявшие, грубо заштопанные.

Тренчкот был заляпан пятнами. В целом весь облик напоминал хорошо знакомый Мегрэ типаж европейского бродяги. Эти люди почти всегда прибывали с Востока и жили в самых плохих комнатах Парижа, иногда спали на вокзалах, изредка ездили в провинцию третьим классом или зайцем, на подножках и в товарных поездах.

Несколько минут спустя он получил этому подтверждение. В Фекаме, по сути, не было злачных мест. Однако за портом имелось два-три грязных бистро, которые более охотно посещали помощники кочегаров, чем рыбаки.

В десятке метров от этих заведений располагалось вполне приличное кафе, чистое и светлое.

Однако мужчина в тренчкоте не глядя миновал его, с видом завсегдатая вошел в самое неприглядное из всех бистро и облокотился о стойку бара привычным движением, которое не могло обмануть Мегрэ.

Это был непринужденный, простой и вульгарный жест. Если бы комиссар захотел его повторить, у него бы ничего не вышло.

Он тоже вошел внутрь. Мужчина заказал подобие абсента и продолжал молча стоять, с пустым взглядом, не обращая внимания на Мегрэ, вставшего рядом с ним.

В вырезе одежды полицейский увидел сомнительной свежести белье. И такое тоже невозможно подделать! Рубашка, ворот которой был похож на тряпку, явно носилась много дней, а то и недель. В ней спали неизвестно где, потели, мокли под дождем.

Костюм не был лишен элегантности, но нес на себе то же клеймо беспутного бродяжничества.

– Еще!

Стакан был пуст. Хозяин наполнил его, а Мегрэ подал водки.

– Значит, вы снова в наших краях?

Мужчина ничего не ответил, снова залпом выпил свой аперитив и, отодвинув от себя стакан, знаком велел налить еще.

– Не хотите что-нибудь поесть? У меня есть маринованная сельдь.

Мегрэ пробрался к маленькой печке, подставив огню спину, в блестящем от воды пальто похожую на мокрый зонт. Хозяин не сдавался. Подмигнув комиссару, он продолжил, обращаясь к клиенту в тренчкоте:

– Кстати, на прошлой неделе у меня был ваш соотечественник. Русский из Архангельска. Он работал на шведском трехмачтовике, который застрял в порту из-за шторма. Представляете, он даже не успел напиться! У них было столько работы: порванные паруса, две реи сломаны и так далее…

Мужчина, перешедший уже к четвертому абсенту, сосредоточенно пил. Хозяин наполнял стакан, как только тот пустел, и всякий раз заговорщически подмигивал Мегрэ.

– А капитан Сваан с тех пор так больше и не возвращался…

Комиссар насторожился. Мужчина в тренчкоте, проглотив содержимое пятого стакана и ничем его не запив, нетвердой походкой подошел к печке, задев Мегрэ, и протянул руки к огню.

– Давайте свою селедку… – произнес он.

У него был ярко выраженный акцент – русский, насколько мог судить полицейский.

Они стояли рядом, можно сказать, напротив друг друга. Мужчина несколько раз провел рукой по лицу, и его взгляд становился все более мутным.

– Где мой стакан? – нетерпеливо воскликнул он.

Пришлось вложить стакан ему в руку. Он выпил спиртное, не сводя глаз с Мегрэ, и по его лицу скользнула гримаса отвращения.

Эта гримаса была недвусмысленной и не вызывала никаких сомнений. К тому же в качестве подтверждения своего отношения к комиссару он швырнул стакан на пол, схватился за спинку стула и пробормотал что-то на незнакомом языке.

Несколько обеспокоенный хозяин прошел мимо Мегрэ и шепнул ему тихо, но так, чтобы русский мог все слышать:

– Не обращайте внимания! Он всегда такой.

Мужчина расхохотался пьяным смехом. Он упал на стул, обхватил голову руками и сидел неподвижно до тех пор, пока между его локтями на столе не появилась тарелка с маринованной сельдью.

Хозяин потряс его за плечо.

– Ешьте! Вам станет легче.

Тот снова рассмеялся, но так, что это больше напоминало желчное покашливание. Он обернулся, отыскал глазами Мегрэ, с вызовом оглядел его и сбросил на пол тарелку с сельдью.

– Еще абсента!

Хозяин всплеснул руками и проворчал, словно извиняясь:

– Ох уж эти русские!

И покрутил пальцем у виска.

Мегрэ сдвинул свой котелок на затылок. От его одежды шел сероватый пар. Он заказал только вторую рюмку водки.

– Дайте мне селедку! – попросил он.

Он как раз ел ее с куском хлеба, когда русский, пошатываясь, встал и огляделся вокруг, словно не понимал, что ему делать. Затем, глядя на Мегрэ, он рассмеялся в третий раз.

После этого он остановился у барной стойки, взял с полки стакан и вынул бутылку из оловянного бака с холодной водой.

Он сам плеснул себе в стакан, даже не глядя, что наливает, и выпил, прищелкнув языком.

Наконец, он достал из кармана стофранковую купюру.

– Столько хватит, каналья? – спросил он, обращаясь в пустоту.

И подбросил купюру в воздух. Хозяину пришлось вылавливать ее из раковины.

Русский принялся дергать дверную ручку, которая никак не поддавалась. Хозяин захотел помочь своему клиенту, но тот отпихивал его локтями, и между ними завязалась борьба.

Наконец, силуэт мужчины в тренчкоте растаял в дождливой дымке: он направился вдоль набережной по направлению к вокзалу.

– Ну и тип! – вздохнул хозяин, обращаясь к Мегрэ, который расплачивался у стойки.

– Часто он приходит?

– Время от времени. Однажды он провел здесь всю ночь, прямо на лавке, где вы только что сидели. Одно слово – русский! Мне сказали об этом русские матросы, которые были в Фекаме одновременно с ним. Похоже, он получил неплохое образование. Вы видели его руки?

– Вы не находите, что он похож на капитана Сваана?

– А, вы его знаете… Конечно! Не до такой степени, чтобы их перепутать, но все же!.. Одно время я думал, что это его брат.

Светлый силуэт исчез за поворотом. Мегрэ прибавил шаг.

Он нагнал русского, когда тот входил в зал ожидания третьего класса, где рухнул на скамейку, снова обхватив голову руками.

Час спустя они уже сидели в одном купе вместе со скототорговцем из Ивето, который принялся рассказывать Мегрэ занятные истории на местном нормандском диалекте, время от времени толкая его локтем, чтобы он посмотрел на их соседа.

Русский постепенно сползал с сиденья и в итоге скрючился на нем, уронив голову на грудь: рот на мертвенно-бледном лице приоткрылся, и по купе пополз зловонный запах алкоголя.

Глава 6
«У Сицилийского короля»

Русский проснулся в Ла-Бреоте и больше не спал. Экспресс Гавр – Париж был заполнен до отказа. Мегрэ и его спутник остались стоять в коридоре у входа в купе, глядя на проплывающий за окнами туманный пейзаж, постепенно исчезающий в темноте.

Мужчину в тренчкоте, казалось, совершенно не беспокоило присутствие полицейского. На вокзале Сен-Лазар он даже не воспользовался сутолокой, чтобы сбежать.

Наоборот, он медленно, никуда не торопясь, спустился по большой лестнице; заметив, что его пачка сигарет вымокла, купил другую в табачном киоске вокзала и собрался уже было войти в буфет. Передумав, он пошел вдоль тротуара, еле волоча ноги. На него тяжело было смотреть, настолько весь его вид выражал полную отрешенность, одну из тех стадий уныния, когда уже не хочется ни на что реагировать.

От Сен-Лазара до Отеля-де-Виль путь неблизкий. Нужно пересечь весь центр города, а в районе шести-семи часов вечера тротуары заполняются толпами прохожих и по улицам, словно кровь по артериям, бежит непрерывный поток машин.

Сутуля худые плечи, туго подпоясав плащ, забрызганный грязью и жиром, в ботинках со стоптанными каблуками, он брел в толпе по освещенным улицам, шатаясь и натыкаясь на прохожих, не останавливаясь и не оглядываясь.

Он выбрал самую короткую дорогу, свернув на улицу 4-го Сентября через Центральный рынок; судя по всему, он бывал здесь не раз.

Так он дошел до парижского «гетто», центром которого была улице Розье, прошел вдоль магазинчиков с вывесками на идише, мимо кошерных мясных лавок, лотков с мацой.

На повороте возле длинного темного прохода, похожего на туннель, какая-то женщина попыталась было взять его за руку, но тут же отпустила, видимо испугавшись его вида. Он, казалось, ее даже не заметил.

Наконец он вынырнул на улицу Сицилийского короля, асимметричную, с множеством тупиков, улочек и кишащих людьми дворов. Половину улицы заселяла еврейская община, половину – польская. Пройдя еще двести метров, мужчина вошел в узкий холл какого-то отеля.

Над входом висела фаянсовая вывеска «У Сицилийского короля».

Ниже можно было увидеть надписи на иврите, польском и еще каких-то других непонятных языках, возможно на русском тоже.

Рядом располагалась стройка, где виднелись развалины дома, которые пришлось подпереть балками.

По-прежнему лил дождь. Но ветер в эти переулки не проникал.

На четвертом этаже отеля кто-то резко захлопнул окно. Мегрэ, не колеблясь, вошел вслед за русским.

В холле не было дверей, только лестница. Между этажами находилось нечто вроде застекленной комнатушки, где за обеденным столом сидела еврейская семья.

Комиссар постучал, но вместо двери открылось только окошко в ней. Запахло прогорклым маслом. Еврей был в черной ермолке. Его тучная жена продолжала есть.

– Что вам нужно?

– Полиция! К вам только что вошел мужчина, как его имя?

Еврей проворчал что-то на своем языке, подошел к письменному столу, вынул из ящика засаленный журнал регистрации и молча просунул в окошко.

В этот момент Мегрэ почувствовал, что за ним кто-то наблюдает с неосвещенной лестничной площадки. Он быстро обернулся и увидел, как в десяти ступеньках от него блеснул чей-то глаз.

– Какой номер?

– Тридцать второй.

Он полистал журнал, прочел:

«Федор Юрович, 28 лет, уроженец Вильно, разнорабочий, и Анна Горскина, 25 лет, уроженка Одессы, безработная».

Еврей вернулся на свое место и снова принялся за еду с видом человека, совесть которого чиста. Мегрэ постучал по стеклу. Мужчина нехотя встал.

– Сколько времени он здесь живет?

– Около трех лет.

– А Анна Горскина?

– Она была здесь еще до него. Года четыре с половиной…

– На что они живут?

– Там написано: он рабочий.

– Да что вы говорите! – бросил Мегрэ таким тоном, что поведение его собеседника тут же изменилось.

– Остальное меня не касается, разве не так? – почти заискивающе произнес он. – Платит он регулярно. Уходит, возвращается, но я ведь не обязан за ним следить…

– К нему кто-нибудь приходит?

– Иногда. У меня более шестидесяти постояльцев, за всеми не уследишь… До тех пор, пока они ведут себя прилично. Впрочем, вы ведь из полиции, должны знать этот отель. Мои регистрационные книги всегда в порядке. Бригадир Вермуйе может вам подтвердить, он приходит сюда каждую неделю…

Вдруг Мегрэ резко обернулся и бросил:

– Спускайтесь, Анна Горскина!

На лестнице раздался легкий шум, затем послышались шаги. Наконец, в полоске света появилась женщина.

Она выглядела старше двадцати пяти лет, указанных в журнале. Вероятно, причиной была ее национальность. Подобно большинству евреек ее возраста, она располнела, однако при этом не утратила былой красоты. Ее темные глаза с невероятно белыми блестящими белками были восхитительны.

Но в остальном облике ощущалась небрежность, которая портила все впечатление. Ее темные нечесаные волосы сальными прядями спадали на шею. Одета она была в поношенный пеньюар, который при ходьбе распахивался так, что выглядывало белье.

Чулки были завернуты над крупными коленями.

– Что вы делали на лестнице?

– Я здесь у себя дома.

Мегрэ сразу понял, с каким типом женщин имеет дело. Вспыльчивая, дерзкая, конфликтная. При первой же возможности она спровоцирует скандал, переполошит весь дом своим пронзительным визгом, бросая ему в лицо самые немыслимые обвинения.

А может, она чувствовала себя неуязвимой? В любом случае Анна Горскина смотрела на врага с вызывающим видом.

– Отправились бы лучше к своему любовнику, ему сейчас нужна ваша помощь.

– Это мое дело.

Хозяин отеля выглядывал из своего окошка, покачивая головой с неодобрительно-удрученным видом, но глаза его при этом смеялись.

– Когда вы в последний раз видели Федора?

– Вчера вечером. Часов в одиннадцать…

Она лгала! Это не вызывало никаких сомнений! Но давить на нее было бессмысленно. Или тогда нужно крепко взять ее за плечи и отвести в камеру предварительного заключения.

– Где он работает?

– Где считает нужным.

Грудь ее вздымалась под небрежно завязанным пеньюаром. На губах застыла презрительная гримаса.

– Что полиции понадобилось от Федора?

На это Мегрэ тихо сказал:

– Поднимайтесь к себе.

– Пойду, когда захочу! Вы мне не указ!

Зачем отвечать, создавая гротескную ситуацию, которая лишь повредит расследованию?

Мегрэ захлопнул журнал регистрации и протянул его хозяину.

– Ну что, все в порядке? – спросил тот, знаком приказав молодой женщине молчать.

Но она осталась стоять до самого конца, подбоченившись с вызывающим видом, и одна часть ее тела находилась в полумраке, а на другую падал свет из комнатушки еврея.

Комиссар снова посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд и пробормотала:

– Вы меня не запугаете.

Он пожал плечами и спустился по узкой лестнице, едва помещаясь между побеленными стенами.

На выходе он столкнулся с двумя поляками в рубашках без пристежных воротничков, которые при его появлении отвернулись. На улице было сыро, мостовая блестела в свете фонарей.

Во всех уголках, в каждом темном переулке, в тупиках и узких проходах угадывалась людская жизнь, скрытая и постыдная. Вдоль стен домов мелькали чьи-то тени. В лавках продавались товары неизвестного назначения с диковинными названиями.

А менее чем в сотне метров отсюда – широкие и светлые улицы Риволи и Сент-Антуан с грохочущими трамваями, яркими витринами, постовыми…

Мегрэ схватил за плечо пробегающего мимо парнишку с большими оттопыренными ушами.

– Позови сюда полицейского с площади Сен-Поль.

Но парень лишь испуганно взглянул на него и ответил что-то невразумительное. Судя по всему, он не знал ни слова по-французски!

Комиссар заметил какого-то оборванца и обратился к нему:

– Вот тебе сто су, отнеси эту записку полицейскому с площади Сен-Поль.

Тот все понял. Через десять минут прибыл постовой в форме.

– Позвоните в криминальную полицию и попросите, чтобы мне как можно быстрее прислали инспектора. Желательно Дюфура.

Ему пришлось ждать еще добрых полчаса. Одни люди входили в отель, другие выходили. Но на четвертом этаже во втором окне слева по-прежнему горел свет.

На пороге появилась Анна Горскина. Поверх своего пеньюара она надела зеленоватое пальто и, несмотря на дождь, была в красных сатиновых сандалиях и без шляпы.

Шлепая по лужам, она пересекла улицу. Мегрэ отошел в тень.

Она зашла в лавку, откуда появилась несколько минут спустя, держа в руках бесконечное количество белых пакетиков и две бутылки, и исчезла в глубине отеля.

Наконец прибыл инспектор Дюфур. Ему было тридцать пять лет; он свободно разговаривал на трех языках, что делало его ценным сотрудником, несмотря на его особенность усложнять самые простые ситуации.

Обычное ограбление или карманную кражу он умудрялся превратить в таинственную драму, в которой в итоге запутывался сам.

Но для выполнения конкретных заданий вроде ведения наблюдения или слежки он подходил прекрасно, потому что обладал недюжинным упорством.

Мегрэ сообщил ему приметы Федора Юровича и его любовницы.

– Я пришлю тебе еще полицейского. Если один из них выйдет, ты последуешь за ним, но здесь обязательно должен кто-то остаться. Понятно?

– Это по делу «Северной звезды»? Здесь ведь замешана мафия, правда?

Комиссар предпочел молча уйти. Четверть часа спустя он уже был на набережной Орфевр. Отправив Дюфуру напарника, он склонился над своей печкой, ругая последними словами Жана, которому не удалось растопить ее как следует.

Его влажное пальто висело на вешалке и словно затвердело, сохраняя форму его плеч.

– Моя жена не звонила?

– Звонила утром. Ей сказали, что вы на задании.

Она к этому уже привыкла. Он знал, что может вернуться домой в любое время, а жена лишь поцелует его и пойдет греметь кастрюлями на плите, после чего накормит каким-нибудь ароматным рагу. И только когда он сядет за стол, самое большее, на что она отважится – это спросить его, подперев подбородок ладонями: «Все в порядке?»

Будь то полдень или пять часов утра, его всегда ждала вкусная еда.

– Что Торранс? – спросил он у Жана.

– Он звонил в семь утра.

– Из «Маджестика»?

– Не знаю. Он спросил, уехали вы или нет.

– А потом?

– Перезвонил вечером, в начале шестого. Просил передать, что ждет вас.

Мегрэ за весь день съел всего одну селедку. Он постоял несколько секунд у своей печки, которая уже начала сыто гудеть, потому что он умел разжечь даже самый плохой уголь.

Наконец, тяжело ступая, он направился к шкафу с рукомойником, где также хранились полотенце, зеркало и чемодан. Он вытащил чемодан на середину комнаты, переоделся в чистое белье и сухую одежду, затем нерешительно провел рукой по небритому подбородку.

– Бог с ним!

Он бросил удрученный взгляд на разгоревшийся огонь, поставил рядом с печкой два стула и аккуратно разложил на них мокрую одежду. На столе с предыдущей ночи остался один сэндвич, и он съел его на ходу. В горле пересохло, но пива, к сожалению, не было.

– Если меня будут искать, я в «Маджестике», – сказал он Жану. – Пусть звонят туда.

И он со вздохом облегчения опустился на сиденье подъехавшего такси.