Текст книги "Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник)"

Глава 8
В которой речь идет о площади Вогезов, о девушке, которая собирается замуж, и о записках мадам Мегрэ

– В сущности, – сказала Луиза, – я не вижу большой разницы.

Когда моя жена читает то, что я написал, я всегда испытываю смутное беспокойство и заранее готовлю ответы на возможные замечания с ее стороны.

– Разницы между чем и чем?

– Между тем, что пишешь ты, и тем, что пишет Сименон.

– А!

– Возможно, мне не следовало озвучивать свое мнение.

– Нет, что ты! Что ты!

Тем не менее если она права, то я напрасно взвалил на себя этот труд. А очень может быть, что она права, и тогда я взялся за дело не с того конца, представив все не так, как задумывал.

Или же пресловутое изречение о «подправленной» и «голой» правде не настолько парадоксально, как можно было бы подумать.

Я старался изо всех сил. Сначала многие вещи казались мне весьма существенными, многие мысли я намеревался развить, но бросил это занятие на полпути.

В моей библиотеке на полках рядами стоят тома Сименона, испещренные моими пометками. Я кропотливо вносил эти пометки синим карандашом, заранее предвкушая то удовольствие, которое я испытаю, исправляя допущенные автором ошибки. И не важно, почему он их допустил: по незнанию, из желания приукрасить рассказ или потому, что не мог набраться мужества позвонить мне, чтобы перепроверить ту или иную деталь.

Ну и зачем все это? Я бы выглядел мелочным брюзгой. В конце концов я и сам поверил, что все это не так уж и важно.

Больше всего меня раздражала привычка писателя смешивать даты, помещать более позднее расследование в начало моей карьеры или, наоборот, превращать моих инспекторов в желторотых новичков, в то время как они уже стали солидными отцами семейства.

У меня даже возникло намерение – признаюсь, впоследствии я от него отказался – при помощи тетради с газетными вырезками, так бережно собираемыми моей женой, восстановить точную хронологию самых важных дел, в расследовании которых я принимал участие.

– Почему бы и нет? – ответил Сименон. – Превосходная идея. Эти исправления можно внести в мои книги при переиздании.

И добавил без малейшей иронии:

– Только, дружище Мегрэ, вам придется быть настолько любезным, чтобы проделать всю эту работу самому, так как я никогда не наберусь мужества перечитать собственные романы.

Итак, я сказал все, что намеревался сказать. И пусть я сделал это неумело, мои коллеги меня поймут – как и все те, кто в той или иной степени разбирается в профессии полицейского. А ведь я и хотел поговорить в основном не о себе, а о нашей профессии.

И все же, надо полагать, я упустил нечто важное. Я слышу, как моя жена осторожно приоткрывает дверь столовой, где я работаю, и входит на цыпочках.

Прежде чем снова уйти столь же тихо, как и вошла, она кладет на стол маленький клочок бумаги с карандашной надписью. Я читаю:

«Площадь Вогезов».

Не могу удержаться от довольной улыбки, потому что эта записка доказывает, что ей тоже хотелось бы исправить некоторые пункты в книгах Сименона (по крайней мере один), и по той же причине, по которой это делаю я: из любви к точности, а быть может, из верности.

Луиза верна нашей квартире на бульваре Ришар-Ленуар, которой мы никогда не изменяли и которую мы сохранили по сей день, хотя приезжаем сюда редко, поскольку живем за городом.

В некоторых книгах Сименон переселил нас на площадь Вогезов, не предоставив разумного объяснения.

Следовательно, я исполняю поручение жены. Это правда, в течение нескольких месяцев мы жили на площади Вогезов. Но это была не наша квартира.

В тот год домовладелец наконец-то решился на ремонт, в котором здание нуждалось уже давно. Рабочие установили вдоль фасада леса, закрывшие окна. Другие рабочие принялись сверлить стены и полы, чтобы провести центральное отопление. Нам обещали, что ремонт продлится не более трех недель. Прошло две недели, а дело не сдвинулось с мертвой точки, и, как назло, в это время рабочие объявили забастовку, срок которой невозможно было предугадать.

Сименон уезжал в Африку, где он должен был провести около года.

– Почему бы до окончания ремонта вам не пожить в моей квартире на площади Вогезов?

Итак, мы переехали на площадь Вогезов, в дом 21, если быть точным, но это никоим образом нельзя рассматривать как измену нашему старому доброму бульвару.

Однажды, тоже без предупреждения, Сименон отправил меня на пенсию, хотя в то время впереди у меня оставался еще не один год службы.

Мы только что купили дом в Мён-сюр-Луар и проводили там выходные, когда я не дежурил. Писатель приехал нас навестить. Окружающий вид настолько очаровал его, что в следующей книге романист предвосхитил события, самым наглым образом состарив меня, и поселил в деревне.

– Это немного изменит атмосферу, – заявил мне Сименон, когда я возмутился. – Набережная Орфевр начала мне надоедать.

Читатель простит мне, что я выделил эту фразу, которая показалась мне невероятной.

Это ему, видите ли, стала надоедать набережная Орфевр, мой кабинет, моя ежедневная работа в криминальной полиции!

Что впоследствии не помешало Сименону – и, вероятно, не помешает в будущем – вновь рассказывать о моих полицейских расследованиях, жонглируя датами и превращая меня то в шестидесятилетнего старика, то в сорокапятилетнего мужчину.

Моя жена снова появилась в столовой. В загородном доме у меня нет кабинета, я не вижу в этом надобности. Когда мне случается работать, я устраиваюсь в столовой, а Луиза хлопочет на кухне, ведь ей это нравится. Я смотрю на мадам Мегрэ, думая, что она хочет мне что-то сказать. Но в ее дрожащей руке зажата еще одна записка, которую она робко кладет передо мной.

На сей раз это список. Подобные списки она пишет мне на страницах, вырванных из блокнота, который я ей принес.

Она вспомнила моего племянника, и я понимаю почему. Речь идет о сыне ее сестры. Однажды, когда в душе юноши полыхал священный огонь, я привел его в полицию.

Сименон не раз упоминал о нем, а затем парень совершенно неожиданно исчез из его книг, поэтому я догадался, что смущало Луизу. Она решила, что некоторым читателям это может показаться двусмысленным и они подумают, что ее племянник наделал каких-то глупостей.

На самом деле все просто. Молодой человек не проявил блестящих способностей, его надежды не оправдались, поэтому он с радостью принял предложение своего тестя, владевшего крупной мыловарней в Марселе, и стал работать на его заводе.

Следующим в списке стояло имя Торранс, толстяк Торранс (я припоминаю, что Сименон убил его вместо совершенно другого инспектора, который действительно погиб прямо у меня на глазах в одном из отелей на Елисейских Полях).

У Торранса не было тестя-мыловара. Зато он отличался редким жизнелюбием и предприимчивостью, а комбинация этих качеств мало совместима с жизнью обычного служащего.

Он ушел из полиции и основал частное сыскное агентство, причем очень серьезное агентство. Я подчеркиваю данный факт, потому что не многим удается организовать действительно хорошую частную сыскную службу. Он еще долго приходил на набережную Орфевр: попросить о помощи, навести кое-какие справки или просто подышать воздухом родного ведомства.

Торранс обзавелся огромной американской машиной, которая время от времени останавливается перед дверью нашей конторы. Каждый раз толстяка сопровождает красивая дама, все время другая, и каждый раз бывший полицейский с неподражаемой искренностью представляет ее нам как свою невесту.

Я читаю третье имя – малыш Жанвье, как мы всегда его называли. Он еще продолжает служить на набережной Орфевр. Интересно, его до сих пор величают «малышом»?

В своем последнем письме он сообщал мне с некой долей уныния, что его дочь собирается замуж за инженера.

И наконец, Люка, который в настоящее время, вероятно, сидит, как обычно, в моем кабинете, на моем месте, и курит одну из моих трубок – ее он со слезами на глазах выпросил у меня на память.

Я дошел до последнего слова списка. Сначала я решил, что это имя, которое мне не удается разобрать.

Тогда я отправился на кухню, где с удивлением обнаружил, что на улице светит яркое солнце. Когда я работаю, то закрываю ставни в столовой, полагая, что полутень создает соответствующую атмосферу.

– Закончил?

– Нет. Здесь какое-то слово, которое я не могу разобрать.

Мадам Мегрэ смутилась.

– Это совсем не важно.

– И все-таки, что это?

– Ничего. Не обращай внимания.

Разумеется, я настоял на ответе.

– Сливовица! – наконец призналась жена, отворачиваясь.

Она знала, что я начну хохотать, и я тут же не преминул это сделать.

Когда речь шла о моем злополучном котелке, о пальто с бархатным воротником, о печи, которую следует топить углем, или о кочерге, я чувствовал, что мое желание все изменить кажется Луизе глупым ребячеством.

Тем не менее моя супруга неразборчиво написала в самом конце списка слово «сливовица», и я полагаю, писала она неразборчиво намеренно, стыдясь своего поступка. С такой же стыдливостью она вносит в список товаров, которые необходимо купить в городе, какую-нибудь мелочь, столь необходимую женщинам.

В своих романах Сименон упоминал о некой бутыли, которую всегда можно обнаружить в буфете на бульваре Ришар-Ленуар. Теперь она имеется и в нашем загородном доме – ее ежегодно привозит из Эльзаса сестра жены. Этот ритуал стал священным в нашей семье.

Так вот, Сименон необдуманно сообщил читателю, что бутылка заполнена сливовицей. А на самом деле в ней малиновая наливка. Ни один эльзасец не спутает эти напитки.

– Я внес поправку, Луиза. Твоя сестра будет довольна.

На сей раз я оставил дверь на кухню открытой.

– Больше ничего?

– Напиши Сименону, что я вяжу носочки для…

– Послушай, дорогая, речь идет не о письме!

– Да, правда. Тогда сделай пометку, что об этом следует упомянуть в письме. И пусть не забудут прислать фотографию, как обещали.

Затем она добавила:

– Я могу накрывать на стол?

Вот, собственно, и все.

Мён-сюр-Луар, 27 сентября 1950 года

Первое дело Мегрэ

Глава 1
Показания флейтиста

Черная балюстрада делила комнату на две части. Со стороны, предназначенной для посетителей, возле выбеленной известью стены, увешанной объявлениями, стояла одна черная скамья без спинки. С другой стороны виднелись столы, чернильницы, стеллажи с пухлыми регистрационными журналами, тоже черные, так что все в комнате было черно-белым. Но самое главное – на листе железа возвышалась чугунная печка, какие сегодня можно встретить лишь на вокзалах небольших городов, с трубой, которая сначала поднималась к потолку, затем изгибалась, шла через всю комнату и исчезала в стене.

Полицейского с румяным лицом, который расстегнул свой мундир и пытался уснуть, звали Лекёр.

Часы с круглой черной окантовкой показывали двадцать пять минут второго. Время от времени потрескивал единственный включенный газовый рожок. Иногда без видимой причины начинала гудеть печка.

На улице спокойствие ночи временами нарушалось все более редкими взрывами петард, песней какого-нибудь пьяницы или шумом фиакра, проезжающего по мостовой.

За столом слева сидел секретарь комиссариата квартала Сен-Жорж и, как школьник, шевелил губами, склонившись над недавно вышедшей брошюрой «Курс описания примет (словесный портрет) для офицеров и инспекторов полиции».

На внутренней стороне обложки чья-то рука вывела печатными буквами: «Ж. Мегрэ».

Уже в третий раз с начала ночи молодой секретарь комиссариата вставал, чтобы помешать угли в печке. Именно об этой печке он будет с ностальгией вспоминать всю свою жизнь и почти такую же увидит однажды на набережной Орфевр, которую позже, когда в помещениях криминальной полиции установят центральное отопление, окружной полицейский комиссар Мегрэ, начальник специальной бригады, сохранит в своем кабинете.

Дело было 15 апреля 1913 года. Криминальная полиция в ту пору еще называлась сыскной. Утром некий иностранный монарх торжественно прибыл на вокзал Лонгшам, где его встретил президент Республики. Правительственные ландо в сопровождении парижской жандармерии при полном параде прошествовали по авеню дю Буа до Елисейских Полей между двумя рядами людей и знамен.

В Парижской опере устроили пышные торжества, на улицах взрывались фейерверки, толпа веселилась вовсю, и шум народных гуляний только начинал стихать.

Полиция была измучена. Несмотря на принятые меры безопасности, предусмотрительно произведенные аресты и достигнутые договоренности с потенциально опасными лицами, все до самого конца опасались взрыва бомбы какого-нибудь анархиста.

Кроме Мегрэ и агента Лекёра в половине второго ночи в полицейском участке Сен-Жорж на тихой улице Ларошфуко никого не было.

Оба подняли головы, услышав торопливые шаги по тротуару. Дверь распахнулась. Молодой мужчина, запыхавшись, озирался вокруг, ослепленный светом газового рожка.

– Где комиссар? – спросил он прерывающимся голосом.

– Я его секретарь, – ответил Мегрэ, не вставая со стула.

Он еще не знал, что с этой минуты начинается его первое в жизни расследование.

Мужчина был светловолосым, щуплым, с голубыми глазами и лихорадочным румянцем на щеках. Поверх фрака было надето серо-бежевое пальто, в одной руке он держал шляпу-котелок, а другой время от времени ощупывал свой распухший нос.

– На вас напали хулиганы?

– Нет. Я пытался помочь женщине, звавшей на помощь.

– На улице?

– В особняке на улице Шапталь. Мне кажется, вам нужно срочно туда отправиться. Он вытолкал меня за дверь.

– Кто?

– Слуга вроде дворецкого или консьержа.

– Может, расскажете все с самого начала? Что вы делали на улице Шапталь?

– Возвращался с работы. Меня зовут Жюстен Минар. Я работаю вторым флейтистом в оркестре «Концерты Ламурё», но по вечерам играю в ресторане «Клиши». Живу я на улице Энгьен, напротив редакции «Пти Паризьен». Каждую ночь я прохожу через улицу Баллю, затем иду по улице Шапталь.

Как добросовестный секретарь, Мегрэ записывал показания блондина.

– Где-то посередине улицы, которая почти всегда безлюдна, я заметил припаркованный автомобиль «Дион-Бутон» с работающим двигателем. За рулем сидел мужчина, одетый в серую кожаную куртку, а его лицо было почти полностью скрыто за темными очками. Когда я с ним поравнялся, на третьем этаже распахнулось окно.

– Вы запомнили номер дома?

– 17-бис. Это особняк с воротами. Все остальные окна были темными. Свет горел лишь во втором окне слева, в том, которое открылось. Я поднял голову и увидел женщину, которая попыталась выглянуть и крикнула: «На помощь!..»

– И что вы сделали?

– Погодите. Кто-то из находившихся в комнате, должно быть, дернул ее назад. В тот же момент раздался выстрел. Я обернулся к автомобилю, мимо которого только что прошел, и тот резко рванул с места.

– Вы уверены, что услышали не звук мотора, а именно выстрел?

– Да, уверен. Я подошел к двери и позвонил.

– Вы были один?

– Да.

– Вооружены?

– Нет.

– И что вы собирались делать?

– Но…

Вопрос настолько сбил с толку флейтиста, что он растерянно замолчал. Если бы не его светлые усы и несколько волосков на бороде, ему вполне можно было бы дать лет шестнадцать.

– Соседи что-нибудь слышали?

– Судя по всему, нет.

– Вам открыли дверь?

– Не сразу. Я позвонил трижды. Затем принялся стучать ногой в дверь. В конце концов я услышал шаги, кто-то снял цепочку, отодвинул засов. Вход был не освещен, но прямо напротив дома стоит газовый фонарь.

Один час сорок семь минут. Флейтист время от времени с тревогой поглядывал на часы.

– Высокий тип в черном костюме дворецкого спросил, что мне нужно.

– Он был полностью одет?

– Ну да.

– В брюках и при галстуке?

– Да.

– И при этом в доме не было света?

– Кроме комнаты на третьем этаже.

– Что вы ему сказали?

– Не помню. Я хотел пройти.

– Зачем?

– Чтобы посмотреть, что происходит. Он преградил мне путь. Я сказал ему о женщине, звавшей на помощь.

– Его это смутило?

– Он угрюмо смотрел на меня и молча пытался оттеснить к двери.

– Что потом?

– Буркнул, что мне почудилось, что я пьян, что-то еще в этом же роде, а затем из темноты раздался голос, словно говорили с лестничной площадки второго этажа.

– Что именно сказали?

– «Поторопитесь, Луи!»

– А дальше?

– Он принялся толкать меня еще сильнее, а поскольку я сопротивлялся, ударил меня по лицу. Я очутился на тротуаре перед закрытой дверью.

– На третьем этаже все еще горел свет?

– Нет.

– Машина не возвращалась?

– Нет. Может быть, нам уже пора туда пойти?

– Нам? Вы что же, намерены меня сопровождать?

Это было одновременно комично и трогательно: контраст между почти женственной хрупкостью флейтиста и его полным решимости видом.

– Разве не я только что получил по физиономии? Кстати, я подаю жалобу.

– Это ваше право.

– Но нам лучше заняться этим прямо сейчас. Вы не находите?

– Вы назвали мне номер дома?

– 17-бис.

Мегрэ нахмурился, поскольку этот адрес был ему смутно знаком. Он снял с полки один из толстых журналов, полистал его и прочел имя, которое заставило его нахмуриться еще больше.

В этот вечер он был в мундире. Более того, это был его первый мундир. Вышедшая несколько дней назад служебная записка предписывала всему вспомогательному составу полиции по случаю королевского визита быть в форме, потому что каждого из них в любой момент могли вызвать к официальным лицам.

Его серо-бежевое пальто, купленное в магазине готовой одежды, было как две капли воды похоже на пальто Жюстена Минара.

– Идемте! Лекёр, если меня будут спрашивать, скажите, что я скоро буду.

Мегрэ был немного взволнован. Имя, которое он только что прочел в журнале, вселяло в него тревогу.

Ему было двадцать шесть лет, и вот уже пять месяцев он был женат. С тех пор как четыре года назад он поступил на службу в полицию, ему приходилось исполнять самые скромные обязанности, дежуря в общественных местах, на вокзалах, в крупных магазинах, а должность секретаря в комиссариате квартала Сен-Жорж он получил меньше года назад.

Так вот, во всем квартале наибольшим авторитетом пользовалось как раз имя обитателей дома 17-бис по улице Шапталь.

Жандро-Бальтазар. Кофе «Бальтазар». Эти огромные коричневые буквы красовались во всех переходах метро. А по улицам разъезжали фургоны торгового дома «Бальтазар», запряженные четверкой лошадей с роскошной упряжью, и в некотором роде они были частью парижского облика.

Мегрэ тоже пил кофе «Бальтазар». Проходя по авеню Оперы, всякий раз, поравнявшись с оружейной лавкой, он вдыхал приятный запах жареного кофе, выставленного в витрине магазина «Бальтазар».

Ночь была ясной и холодной. На уходящей под уклон улице не было ни души, ни одного фиакра в пределах видимости. Мегрэ в ту пору был почти таким же худым, как и флейтист, так что они напоминали двух подростков, шагающих рядом.

– Надеюсь, вы не пили?

– Я вообще не пью. Мне врач запретил.

– Вы уверены, что видели, как открылось окно?

– Абсолютно уверен.

Впервые за все время Мегрэ действовал самостоятельно. До сих пор он лишь сопровождал своего шефа месье Ле Брета, самого светского комиссара в Париже, при нескольких полицейских облавах, четыре из которых были связаны с судебным констатированием адюльтера.

Улица Шапталь была такой же безлюдной, как и улица Ларошфуко. В особняке Жандро-Бальтазаров, самом красивом здании в квартале, свет нигде не горел.

– Вы говорили, что здесь стоял припаркованный автомобиль?

– Да, как раз на этом месте.

Это было не совсем напротив двери, а чуть выше. Мегрэ, начитавшийся различных инструкций для полицейских, зажег спичку и склонился над мощеной мостовой.

– Вот видите! – торжествующе воскликнул музыкант, показывая на широкую лужу темного масла.

– Пойдемте. Правда, не очень-то правильно, что вы меня сопровождаете.

– Но ведь это я получил по физиономии!

И все же Мегрэ было страшновато. Подняв руку к звонку, он почувствовал, как у него сжалось сердце. Он не знал, на что может сослаться, врываясь в дом посреди ночи. У него не было ни ордера, ни какого-либо другого документа. Можно ли говорить о преступлении, если единственным вещественным доказательством является распухший нос флейтиста?

Как и музыканту, ему пришлось звонить три раза, но стучать в дверь ногой он не стал. В конце концов изнутри послышалось:

– Кто там?

– Полиция! – не очень твердым голосом произнес Мегрэ.

– Одну секунду, схожу за ключом.

Под козырьком раздался щелчок. В особняке зажегся свет. Затем пришлось долго ждать.

– Это он, – подтвердил музыкант, который узнал голос.

Наконец за дверью сняли цепочку, отодвинули засов, и появилось заспанное лицо мужчины, взгляд которого скользнул по Мегрэ и остановился на Жюстене Минаре.

– А, вы его все-таки поймали! – воскликнул мужчина. – Полагаю, он решил еще где-то пошутить?

– Вы позволите нам войти?

– Если считаете это необходимым. Прошу вас не шуметь, чтобы не разбудить весь дом. Следуйте за мной.

Слева, над тремя мраморными ступеньками, располагалась двустворчатая застекленная дверь, выходившая в холл с колоннами. Впервые в жизни Мегрэ оказался в таком роскошном доме, интерьер которого своей величественностью напоминал торжественные залы министерства.

– Вас зовут Луи?

– Откуда вам это известно?

Луи открыл дверь, выходившую не в залы, а в нечто вроде служебного помещения. На нем не было костюма дворецкого. Казалось, он только что встал с постели, поскольку был в белой ночной сорочке с красной вышивкой на вороте и наспех одетых брюках.

– Месье Жандро-Бальтазар дома?

– Который? Отец или сын?

– Отец.

– Месье Фелисьен еще не вернулся. А его сын, месье Ришар, давно спит. Где-то полчаса назад этот пьянчужка…

Луи был высоким и широкоплечим. На вид ему было лет сорок пять, его гладко выбритый подбородок отдавал синевой, глаза были темными, а черные брови – необычно густыми.

Мегрэ нервно сглотнул и произнес, словно бросаясь в воду:

– Я хотел бы поговорить с месье Ришаром.

– Вы хотите, чтобы я его разбудил?

– Именно так.

– Покажите ваши документы.

Мегрэ протянул ему свое удостоверение префектуры полиции.

– Как давно вы работаете в нашем квартале?

– Десять месяцев.

– Вы относитесь к комиссариату Сен-Жорж?

– Так точно.

– Значит, вы знакомы с месье Ле Бретом?

– Это мой шеф.

Тогда Луи произнес с напускным безразличием, в котором сквозила плохо скрытая угроза:

– Я тоже с ним знаком. Я имею честь обслуживать его, когда он приходит сюда на обед.

Он выждал несколько секунд, глядя в сторону.

– Вы по-прежнему хотите, чтобы я разбудил месье Ришара?

– Да.

– И у вас есть ордер?

– Нет.

– Превосходно. Прошу вас немного подождать.

Прежде чем уйти, он достал из шкафа накрахмаленную манишку, ворот и черный галстук. Затем надел висевший на вешалке фрак.

В комнате стоял только один стул. Ни Мегрэ, ни Жюстен не садились. Их окружала тишина. Весь особняк был погружен в полумрак. Это выглядело очень торжественно, очень внушительно.

Дважды Мегрэ доставал свои часы из жилетного кармана. Луи появился только через двадцать минут, все с тем же ледяным видом.

– Прошу вас следовать за мной…

Минар хотел было отправиться вместе с Мегрэ, но дворецкий повернулся к нему и отчеканил:

– А вы останетесь здесь. Если только вы тоже не полицейский.

Мегрэ чувствовал себя неловко. Он считал малодушием оставлять щуплого флейтиста одного. Комната, отделанная темным деревом, на секунду показалась ему тюремной камерой, и он представил, как дворецкий с синеватым подбородком возвращается сюда, чтобы наброситься на свою жертву.

Вслед за Луи он пересек холл с колоннами и стал подниматься по лестнице, покрытой темно-красным ковром.

Горело лишь несколько ламп с желтоватыми прожилками, отбрасывая вокруг широкие тени. Дверь, ведущая на лестничную площадку второго этажа, была открыта. В освещенном проеме двери стоял человек в домашнем халате.

– Мне сказали, что вы хотите со мной поговорить. Входите, прошу вас. Оставьте нас, Луи.

Комната служила одновременно гостиной и кабинетом. Стены были обтянуты кожей, пахло сигарами и духами, аромат которых был незнаком Мегрэ. Сквозь приоткрытую дверь виднелась спальня с разобранной кроватью под балдахином.

Под халатом Ришар Жандро-Бальтазар был одет в пижаму, на босых ногах красовались шлепанцы из юфтевой кожи.

Ему было, по всей видимости, около тридцати лет. Темные волосы обрамляли лицо, которое казалось бы вполне заурядным, если бы не кривой нос.

– Луи сказал мне, что вы относитесь к комиссариату квартала?

Он открыл искусно украшенную коробку с сигаретами и подвинул ее к посетителю, но тот отрицательно покачал головой.

– Вы не курите?

– Только трубку.

– Я не буду предлагать вам закурить, поскольку не выношу запаха дыма от трубочного табака. Полагаю, что, прежде чем прийти сюда, вы позвонили моему другу Ле Брету?

– Нет.

– А! Прошу прощения, я не очень хорошо разбираюсь в тонкостях вашей профессии. Ле Брет часто приходит в этот дом, и, скажу вам сразу, вовсе не в качестве комиссара полиции. Впрочем, в нем так мало от полицейского! Это вполне приличный человек, а его жена просто очаровательна. Но вернемся к делу. Который сейчас час?

Он сделал вид, что ищет часы, и Мегрэ пришлось вынуть из кармана свою серебряную луковицу.

– Двадцать пять минут третьего.

– А светать в это время года начинает около пяти утра, не так ли? Мне это известно, поскольку иногда ранним утром я совершаю конные прогулки по Булонскому лесу… Я думал, что жилище граждан считается неприкосновенным от заката до восхода солнца.

– Это так, но…

Он перебил Мегрэ:

– Заметьте, что я говорю это только для того, чтобы освежить вашу память. Вы молоды и наверняка не так давно в профессии. Это удача, что вы попали к другу вашего шефа. И, полагаю, у вас есть веские основания для вторжения в этот дом. Луи в двух словах рассказал мне суть проблемы. Возможно, человек, которого он вышвырнул за дверь, оказался опасным типом? Но даже в этом случае вы могли бы дождаться утра, не так ли? Присаживайтесь, прошу вас.

Сам он садиться не стал, а принялся расхаживать по комнате, выпуская дым из своей египетской сигареты с позолоченным мундштуком.

– Теперь, когда я преподал вам этот маленький, но заслуженный урок, спрашивайте, что вас интересует.

– Кто занимает комнату этажом выше?

– Простите?

– Я понимаю, что вы не обязаны мне отвечать, во всяком случае сейчас.

– Обязан?.. – повторил Ришар, изображая крайнее изумление.

И Мегрэ, чувствуя, как горят его уши, выпалил:

– В этой комнате ночью кто-то стрелял.

– Да что вы такое говорите? Вы в своем уме?.. Или выпили лишку в связи с народными гуляньями?

На лестнице послышались шаги. Дверь оставалась открытой, и Мегрэ увидел на лестничной площадке силуэт, словно сошедший с обложки журнала «Парижская жизнь», – мужчина, одетый во фрак, плащ и шляпу-цилиндр. Он был худым и старым, и его тонкие усы с загнутыми кончиками были явно крашеными.

Он в нерешительности замер на пороге с удивленным и несколько испуганным видом.

– Входите, отец. Думаю, вас это позабавит. Вот этот месье служит у Ле Брета…

Удивительное дело: хотя Фелисьен Жандро-Бальтазар не выглядел пьяным, вид у него был неуверенный и какой-то странный.

– Вы видели Луи? – продолжил сын.

– Он внизу с каким-то мужчиной.

– Вот именно. Этот пьяница – если только он не псих, сбежавший из клиники Вильжюиф, – некоторое время назад чуть не вышиб входную дверь. Луи спустился, и ему стоило огромных трудов выпроводить проходимца. Теперь месье…

Он сделал вопросительную паузу.

– Мегрэ.

– Месье Мегрэ, который служит секретарем у нашего друга Ле Брета, пришел сюда, чтобы спросить меня… А что вы, собственно, хотите узнать?

– Кто живет в комнате наверху, окно которой второе слева?

Ему показалось, что отец выглядит обеспокоенно, но это было странное беспокойство. С тех пор как Фелисьен Жандро-Бальтазар вошел сюда, он смотрел на своего сына с какой-то опаской и покорностью. Создавалось впечатление, что он все время ждет разрешения Ришара.

– Там живет моя сестра, – наконец произнес последний. – Вы удовлетворены?

– Она сейчас здесь?

Мегрэ смотрел не на сына, а на отца. Но на этот раз снова ответил сын.

– Нет. Она в Ансевале.

– Простите?..

– В нашем замке д’Ансеваль, возле Пуйи-сюр-Луар в Ньевре.

– Значит, ее комната пуста?

– Имею все основания так думать.

И насмешливо добавил:

– Полагаю, вы хотели бы в этом убедиться? Я вас провожу. А завтра обязательно поздравлю нашего друга Ле Брета с тем, что его подчиненные так ревностно относятся к своим обязанностям. Прошу вас, следуйте за мной.

К удивлению Мегрэ, отец тоже пошел за ними, но как-то робко.

– Вот комната, о которой вы говорили. Нам повезло, что она не заперта на ключ.

Он повернул выключатель. Мебель в спальне была из белого лакированного дерева, стены обтянуты голубым шелком. Боковая дверь вела в будуар, и в комнате царил идеальный порядок: похоже, все предметы находились на своих местах.

– Пожалуйста, можете все здесь обыскать. Моя сестра будет рада узнать, что полиция рылась в ее личных вещах.

Не поддаваясь на провокацию, Мегрэ подошел к окну. Плотные шторы были из более темного шелка, чем обои. Он раздвинул их, увидел тюлевую занавеску, предназначенную для смягчения дневного света, и заметил, что краешек занавески защемило оконной рамой.

– Сюда кто-нибудь заходил вечером?

– Возможно, одна из горничных.

– Их несколько в доме?

– Разумеется! – язвительно ответил Ришар. – Их две: Жермен и Мари. Есть также жена Луи, она у нас кухарка, еще есть прачка, но она замужем, поэтому приходит утром и уходит вечером.

Фелисьен Жандро молча переводил взгляд с одного на другого.

– В чем, собственно, дело? – откашлявшись, наконец спросил он.

– Я не в курсе. Поинтересуйтесь у месье Мегрэ.

– Некто, проходивший мимо вашего дома примерно полтора часа назад, услышал, как резко распахнулось это окно. Он поднял голову и увидел испуганную женщину, которая звала на помощь.

Мегрэ заметил, как рука отца судорожно сжала золотой набалдашник трости.

– И что потом? – спросил Ришар.

– Кто-то оттащил женщину назад, и как раз в этот момент раздался выстрел.

– Да что вы говорите!

Жандро-младший с наигранно встревоженным видом огляделся вокруг, притворяясь, будто ищет след от пули на шелковой ткани стен.

– Больше всего меня удивляет, месье Мегрэ (надеюсь, я правильно произнес вашу фамилию?), что, предъявляя такое серьезное обвинение, вы даже не соизволили предупредить свое начальство. Вы сразу примчались сюда, поступив, как мне кажется, несколько легкомысленно. Вы хотя бы навели справки о прохожем с такой богатой фантазией?

– Он внизу.

– Я просто в восторге от того, что он находится под моей крышей! Значит, вы не только ворвались сюда посреди ночи, пренебрегая законами, защищающими свободу граждан, но и привели с собой типа, которого я считаю, мягко говоря, сомнительным. Но поскольку вы уже здесь, для того чтобы завтра представить полный отчет нашему другу Ле Брету, прошу вас произвести все необходимые действия. Полагаю, вы желаете убедиться, что на этой кровати сегодня никто не спал?