Текст книги "Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш (сборник)"

Глава 17
Бутылка рома

Возможно, было бы преувеличением утверждать, что в процессе большинства расследований между полицией и теми, от кого она призвана получить признательные показания, возникают добрые отношения.

Однако между полицейским и преступником почти всегда устанавливается некая душевная связь, если, конечно, задержанный – не бесчувственное животное. Вероятно, это объясняется тем, что они оба в течение нескольких недель, а то и месяцев занимаются исключительно друг другом.

Следователь старается как можно глубже проникнуть в прошлое обвиняемого, восстановить ход его мыслей, предвидеть малейшие реакции.

И тот, и другой в этой партии ставят на кон свои жизни. И когда они наконец встречаются, то происходит это при достаточно трагических обстоятельствах, которые растапливают вежливое равнодушие, царящее в повседневной жизни в отношениях между людьми.

Случалось, что инспекторы, с трудом поймав преступника, проникались к нему симпатией, навещали в тюрьме и морально поддерживали вплоть до казни.

Это отчасти объясняет поведение обоих мужчин, когда они остались вдвоем в комнате. Хозяин отеля снабдил их переносной печкой, топившейся углем, и чайником, в котором уже закипала вода. Рядом, между двумя стаканами и сахарницей, возвышалась большая бутылка рома.

Они оба замерзли. Кутаясь в позаимствованные халаты, они тянулись к этой печурке, которая была слишком мала, чтобы их согреть.

В позах обоих была та казарменная небрежность, то безразличие к своему внешнему виду, какое возникает лишь между мужчинами, временно перестающими обращать внимание на социальные условности.

Возможно, дело было в холоде? Или в одновременно навалившейся на них усталости?

Ведь игра была закончена! Это было понятно без слов.

Поэтому они сидели, каждый на своем стуле, протягивали руки к теплу и рассеянно глядели на эту синюю эмалированную печку, которая была для них чем-то вроде связующего звена.

Латыш взял бутылку рома и четкими, уверенными движениями приготовил грог.

Выпив несколько глотков, Мегрэ спросил:

– Вы ведь хотели ее убить?

Ответ прозвучал быстро, с той же естественностью:

– Я не смог.

Но при этом все лицо мужчины начало судорожно подергиваться: видимо, такое бывало с ним часто.

Он быстро-быстро моргал, его губы перекашивались в сторону, то и дело вздрагивали ноздри.

Волевое и умное лицо Петерса постепенно исчезало.

Его место заняло лицо русского бродяги с натянутыми нервами, за движениями которого Мегрэ предпочел не следить.

Поэтому он не заметил, как рука его спутника схватила бутылку рома. Он налил себе полный стакан, залпом осушил, и его глаза начали блестеть.

– Петерс был ее мужем? Ведь он и Олаф Сваан – одно лицо, не так ли?

Латыш вскочил со стула, не в силах усидеть на месте, поискал взглядом сигареты, не нашел их и страдальчески поморщился. Проходя мимо стола, на котором стояла печка, он налил себе еще рома.

– Начинать следует не с этого! – заявил он.

Затем, глядя прямо в лицо комиссару, добавил:

– Впрочем, вы ведь знаете все. Или почти все?

– Два брата из Пскова. Близнецы, надо полагать? Вы – Ганс, тот, кто смотрел на другого брата с восхищением и покорностью…

– Еще когда мы были совсем маленькими, он уже любил обращаться со мной, как со слугой. И не только наедине, но и при товарищах. Он называл меня даже не «слугой», а «рабом». Он заметил, что мне это доставляет удовольствие… Ведь мне действительно это было приятно, до сих пор не понимаю почему. Я смотрел на мир его глазами. Я бы умер за него. Позднее, когда…

– Позднее, когда?..

Подергивания. Частое моргание. Глоток рома.

Он пожал плечами, словно говоря: «Какая теперь разница…»

И подавленно продолжил:

– Позднее, когда я полюбил женщину, думаю, что и тогда я не был способен на такую самоотверженность. Я любил Петерса… как не знаю кого! Я дрался с приятелями, которые не хотели признавать его превосходства, но оттого, что был самым слабым, постоянно получал удары, ощущая при этом нечто, похожее на ликование.

– Подобные отношения нередки среди близнецов, – заметил Мегрэ, готовя себе второй грог. – Подождите секунду.

Он подошел к двери, крикнул Леону, чтобы тот принес ему трубку, которая осталась в его одежде, а также табак. Латыш добавил:

– Будьте добры, и сигарет для меня.

– И сигарет, хозяин!

Мегрэ сел на место. Оба в молчании ждали, пока служанка все принесет и удалится.

– Вы вместе учились в университете Тарту, – продолжил Мегрэ.

Латыш не мог ни сидеть, ни стоять на одном месте. Он курил, впиваясь зубами в сигарету, сплевывая крошки табака, нервно расхаживал по комнате, время от времени хватая вазу на камине и передвигая ее на другое место; голос его звучал все более возбужденно.

– Да, именно отсюда следует начать! Мой брат был лучшим учеником. Все учителя возились с ним. Студенты подчинялись его авторитету. До такой степени, что выбрали его президентом «Угалы», несмотря на юный возраст.

Мы пили много пива в тавернах. Особенно я! Не знаю почему, но я рано пристрастился к алкоголю. Причин вроде не было. Но пью я все время, сколько себя помню.

Думаю, дело в том, что после нескольких бокалов я представлял мир по-своему, я играл в нем блестящую роль…

Петерс был очень суров со мной. Называл меня «грязным русским». Вам сложно понять. Наша бабушка по линии матери была русской. А в наших краях русские, особенно после войны, считались лодырями, пьяницами и мечтателями.

В ту пору часто возникали мятежи, разжигаемые коммунистами. Мой брат встал во главе корпорации «Угала». Они взяли в казарме оружие и устроили бой в центре города.

А я испугался. Я не виноват. Мне было так страшно… Я не смог пойти и все это время просидел в таверне с закрытыми ставнями и пил…

Я считал, что мое предназначение – стать великим драматургом, как Чехов, произведения которого я знал наизусть. Петерс только смеялся.

«Да ты всегда будешь неудачником!» – утверждал он.

Весь год продолжались волнения и вооруженные столкновения, мы жили, точно на вулкане. Армия не справлялась с беспорядками, и жители объединялись в отряды, чтобы защищать город.

Мой брат, возглавлявший «Угалу», стал важной особой, которого даже самые влиятельные люди воспринимали всерьез. У него еще и усов не было, а о нем уже говорили как о будущем государственном деятеле освобожденной Эстонии.

Но порядок был восстановлен, и тут вскрылась скандальная история, которую нужно было замять. При проверке счетов выяснилось, что Петерс использовал «Угалу» преимущественно для личного обогащения. Он был членом многих комитетов и умел подделывать все подписи. Ему пришлось покинуть страну. Он отправился в Берлин, откуда написал мне, чтобы я приехал. Именно там мы начали нашу деятельность.

Мегрэ наблюдал за оживленным лицом Латыша.

– Кто изготавливал фальшивки?

– Петерс научил меня подделывать любой почерк и заставил меня изучать химию. Я жил в маленькой комнатке, и он платил мне двести марок в месяц. А сам спустя несколько недель купил автомобиль, чтобы катать своих любовниц…

В основном мы занимались чеками. Из чеков на десять марок я делал чеки на десять тысяч, которые Петерс сбывал в Швейцарии, Голландии и однажды даже в Испании.

Я много пил. Он презирал меня, обращался со мной грубо. Однажды из-за меня он чуть не попался, потому что очередной чек получился не очень удачным. Он избил меня тростью.

А я молчал! Я по-прежнему им восхищался. Не знаю почему. Впрочем, он у всех вызывал такое чувство. Он даже мог бы жениться на дочери одного из немецких министров, если бы захотел.

После неудавшегося чека нам пришлось переехать во Францию, где поначалу я жил на улице Медицинской школы.

Петерс больше не работал в одиночку. Он сошелся с несколькими международными бандами, часто ездил за границу и все реже пользовался моими услугами. Только иногда он вспоминал обо мне ради изготовления очередной подделки – ведь я достиг совершенства в этом деле. Он давал мне немного денег.

«Никогда из тебя не выйдет толк, грязный русский!» – повторял он.

Однажды он сообщил мне, что уезжает в Америку для какого-то грандиозного дела, благодаря которому станет на одну ступень с миллиардерами. Он велел мне поселиться в провинции, потому что в Париже меня уже не раз задерживала полиция по контролю за иностранцами.

«Все, о чем я тебя прошу, – это сидеть тихо! Не так сложно, правда?»

В тот же период он заказал мне целую серию поддельных паспортов, которые я ему изготовил. Я уехал в Гавр.

– Там вы встретили ту, которая позже стала мадам Сваан?

– Ее звали Берта…

Пауза. На его шее выступил кадык.

Наконец он не выдержал:

– Тогда у меня впервые возникло желание стать кем-нибудь! Она работала кассиром в отеле, где я жил. Она видела, как я возвращался пьяным каждый вечер. И отчитывала меня. Она была совсем юная, но очень серьезная. Мне она казалась воплощением дома, семьи…

Однажды вечером, когда она в очередной раз читала мне нотацию, я был не слишком пьян и разрыдался у нее на плече. Именно тогда, мне кажется, я поклялся стать другим человеком. Думаю, я бы сдержал слово. Мне опостылела моя жизнь! Надоело бесцельно шататься!

Это продолжалось около месяца. Представляете! По воскресеньям мы ходили вдвоем на концерты. Стояла осень… Мы возвращались через порт и смотрели на корабли. Мы не говорили о любви. Она повторяла, что просто дружит со мной. Но я знал, что когда-нибудь…

Ну да! Однажды вернулся мой брат. Я ему срочно понадобился. Он привез полный чемодан чеков для подделки. И где он их только набрал! Там были чеки всех крупных банков мира…

При этом он превратился в морского офицера, которого звали Олаф Сваан.

Он остановился в моем отеле. Пока я неделями напролет – ведь это деликатная работа! – подделывал чеки, он обходил порты побережья в поисках кораблей, выставленных на продажу.

Оказывается, его новое дело набирало обороты. Он объяснил мне, что сошелся с одним из самых влиятельных американских финансистов, который, разумеется, играл в этой комбинации скрытую роль.

Речь шла о том, чтобы объединить все крупные международные банды в одних руках.

Согласие бутлегеров было уже получено. Оставалось закупить малотоннажные суда для контрабанды алкоголя.

Стоит ли вам рассказывать, что было дальше? Петерс лишил меня выпивки, чтобы заставить работать. Я жил взаперти в своей комнате, окруженный часовыми лупами, кислотами, перьями, всеми видами чернил и даже портативным печатным станком. Однажды я без стука вошел в номер к своему брату. Берта была в его объятиях…

Латыш нервно схватил бутылку, на дне которой плескалось немного жидкости, и залпом допил ее.

– Я уехал! – произнес он странным голосом. – Ничего другого мне не оставалось. Я уехал. Сел на поезд. Изо дня в день таскался по парижским кабакам. И оказался на улице Сицилийского короля мертвецки пьяный, почти умирающий.

Глава 18
Жизнь Ганса

– Похоже, я способен вызывать у женщин только жалость. Когда я очнулся, надо мной склонилась еврейка… Она тоже вбила себе в голову, что сможет отучить меня пить. И обращалась со мной, как с ребенком, совсем как та, другая!

Он засмеялся. Взор его затуманился. Было утомительно наблюдать за всеми его передвижениями и сменой гримас на лице.

– Только эта продержалась дольше. Что касается Петерса… Видимо, не зря мы близнецы, есть в нас что-то общее. Я вам говорил, что он мог жениться на немке из высшего общества. Но нет! Он женился на Берте, чуть позже, когда она сменила работу и переехала в Фекам. Он не сказал ей правду. Я его понимаю! Ему захотелось иметь свой маленький, тихий уголок. У него даже родились дети!

Казалось, что эти слова дались Латышу труднее всего. Голос его сорвался. На глазах выступили слезы, которые быстро высохли, словно воспаленные веки были слишком горячими.

– Еще сегодня утром она думала, что вышла замуж за капитана дальнего плавания. Он приезжал время от времени провести с ней и ребятишками пару дней, иногда даже месяц. А я в это время не мог отделаться от другой… от Анны. Кто знает, за что она меня любила. Но любила, это точно. А я обращался с ней так, как всю жизнь обращался со мной брат. Я оскорблял ее. Постоянно унижал… Когда я напивался, она плакала. А я пил нарочно! Я даже пробовал опиум и много другой дряни. Нарочно! Потом я болел, и она неделями ухаживала за мной. Ведь здесь уже ничего не работало…

Он с отвращением показал на свое тело. И добавил умоляющим тоном:

– Вы не могли бы попросить еще выпивки?

Мегрэ колебался лишь мгновение, потом крикнул с лестницы:

– Еще рома!

Латыш не стал его благодарить.

– Иногда я сбегал, приезжал в Фекам и бродил вокруг виллы, где жила Берта. Помню, как она гуляла с коляской, когда родился первенец…

Из-за нашего сходства Петерс был вынужден сказать ей, что я его брат.

Однажды мне пришла в голову другая идея… Еще когда мы были детьми, я старался подражать повадкам Петерса, потому что восхищался им.

Короче, все эти мысли меня совсем измучили, и однажды я оделся, как он, и отправился туда. Служанка ничего не заметила. Но в тот момент, когда я собирался войти, прибежал ребенок и закричал: «Папа!..» Я такой глупец! Я просто сбежал. Но эта мысль прочно засела у меня в голове.

Временами Петерс назначал мне встречи. Ему были нужны фальшивые документы. Я их изготавливал. Почему? Я ненавидел его и все же подчинялся.

Он ворочал миллионами, посещал фешенебельные отели, салоны… Два раза он попадался, и оба раза ему удавалось выкрутиться. Я никогда не интересовался его организацией, но вы должны о ней догадываться, так же как и я. Пока он действовал в одиночку или с горсткой сообщников, он брался лишь за мелкие дела.

Но Мортимер, которого я узнал совсем недавно, его заметил. Мой брат был ловок, дерзок, можно сказать, гениален. А Мортимер обладал средствами и безупречной репутацией во всем мире.

Петерс работал над тем, чтобы объединить всех крупных мошенников под своей эгидой, организовывал аферы.

Мортимер был их банкиром.

Все это меня мало интересовало. Я же неудачник, как говорил мой брат, когда мы еще учились в Тарту. И, как все неудачники, я пил, переходя от состояния подавленности к стадии экзальтации.

Единственный спасательный круг удерживал меня на поверхности во всех этих водоворотах, потому что только раз в жизни я осознал, что могу быть счастлив: с Бертой.

Я имел несчастье отправиться туда в прошлом месяце. Берта давала мне советы. И добавила:

«Почему бы вам не последовать примеру вашего брата?»

И тогда меня внезапно осенило. Не понимаю, почему я не додумался до этого раньше… Я сам могу становиться Петерсом, когда мне этого захочется!

Несколько дней спустя он написал мне, что приезжает во Францию и ему потребуются мои услуги.

Я отправился в Брюссель и принялся ждать его там. Залез в вагон с другой стороны и прятался за чемоданами до тех пор, пока не увидел, как он встает со своего места, чтобы пойти в туалет. Там я оказался раньше его.

Я убил его! Перед этим выпил литр бельгийского джина. Самым сложным было раздеть его и натянуть мою одежду…

Он пил с такой жадностью, какой Мегрэ в жизни не видывал.

– Во время вашей первой встречи в «Маджестике» Мортимер что-то заподозрил?

– Думаю, да. Но это было смутное подозрение. В тот момент меня занимала только одна мысль: увидеть Берту.

Я хотел ей во всем признаться. Не то чтобы я испытывал угрызения совести, просто был неспособен воспользоваться своим преступлением. В чемодане Петерса была одежда на все случаи жизни. Я нарядился бродягой, как делаю это обычно, и вышел из отеля через черный ход. Я почувствовал, что Мортимер следит за мной, и два часа пытался от него оторваться.

Затем я поймал машину и приехал в Фекам.

Берта ничего не понимала. А я, оказавшись перед ней и отвечая на ее вопросы, растерял всю свою решимость!

Потом появились вы… Я увидел вас в окно и сказал Берте, что меня преследуют за кражу, и попросил меня спрятать.

Когда вы ушли, она сказала мне:

«А теперь уходите! Вы позорите дом своего брата».

Замечательно! Она это сказала! И я ушел! И мы с вами вернулись в Париж…

Я вновь пришел к Анне. Разумеется, она закатила мне сцену! Со слезами! В полночь явился Мортимер, на этот раз обо всем окончательно догадавшись и угрожая мне расправой, если я по-настоящему не займу место Петерса.

Для него это было крайне важно. Петерс был единственным связующим звеном между ним и бандами. Без него он не имел над ними власти.

Снова «Маджестик». И опять вы! Я услышал об убитом инспекторе. Заметил, как вы напряжены под своим пиджаком…

Вы представить себе не можете, какое отвращение к жизни я испытывал!

При мысли, что мне вечно придется играть роль своего брата…

Помните небольшой бар? И фотографию, которую вы выронили?

Когда Мортимер заявился в наш отель, Анне это не понравилось. Она чувствовала, что ничего хорошего ей это не принесет, понимая, что моя новая роль отдалит меня от нее.

Вечером в своем номере в «Маджестике» я обнаружил сверток и письмо.

– Серый мужской костюм и записку Анны, где она сообщала, что намерена убить Мортимера, и назначала вам где-то встречу.

От дыма воздух стал гуще, в комнате заметно потеплело. Очертания предметов расплывались в темноте.

– Вы приехали сюда, чтобы убить Берту, – отчетливо произнес Мегрэ.

Его собеседник по-прежнему пил. Прежде чем ответить, он допил свой стакан, держась рукой за камин:

– Чтобы покончить со всеми разом! И с собой! Мне так все опостылело… Оставалась только одна мысль, из категории тех, которые мой брат называл русскими: умереть вместе с Бертой, в объятиях друг друга.

Он добавил изменившимся голосом:

– Как это глупо! Нужно выпить литр спиртного, чтобы додуматься до такого. Под дверями стоял полицейский. Я протрезвел. Стал бродить вокруг… Сегодня утром я передал служанке записку, где назначал Берте свидание на молу, подчеркнув, что, если она не принесет мне немного денег, я пропал… Подло, правда? Она пришла.

Внезапно, положив локти на мраморную поверхность камина, он разразился рыданиями, но плакал не как мужчина, а как ребенок, бормоча сквозь икоту:

– Мне не хватило смелости! Мы стояли в темноте. Море шумело. И растущее беспокойство на ее лице… Я все ей рассказал. Все! И об убийстве, и о переодевании в тесном туалете… Потом, когда вид у нее стал совсем обезумевший, я стал клясться, что все это неправда. Нет, не убийство! А то, что Петерс был негодяем… Я выкрикнул, что придумал все это, чтобы отомстить. Она как будто поверила… В такое всегда хочется верить. Она уронила на землю сумочку, в которой принесла мне деньги. Она сказала мне… Нет! Она ничего не смогла сказать.

Латыш поднял голову, повернул к Мегрэ искаженное гримасой лицо, попытался было пойти, но пошатнулся и снова ухватился рукой за камин.

– Подайте-ка мне бутылку!

В этой фразе сквозили нотки сентиментальности, скрываемой за грубостью.

– Послушайте… Дайте мне на секунду ту фотографию. Вы знаете какую.

Мегрэ достал из кармана портрет Берты. И это был единственный раз, когда он ошибся, решив, что сейчас все мысли Ганса заняты молодой женщиной.

– Нет. Другую.

Он говорил о снимке, запечатлевшем двух мальчишек в расшитых матросских воротничках!

Латыш уставился на фотографию как завороженный. Комиссар смотрел на нее вверх ногами, но все равно видел, насколько был восхищен братом более светловолосый из парнишек.

– Они унесли мой револьвер вместе с костюмом, – внезапно тусклым голосом произнес Ганс, оглядываясь вокруг.

Лицо Мегрэ побагровело. Он неловко показал в сторону кровати, где лежал его собственный револьвер.

И тогда Латыш оторвался от камина. Он больше не шатался. Должно быть, он собрал в кулак все свои силы.

Он прошел всего в метре от комиссара. Они оба были в халатах. И выпили вместе не одну бутылку рома.

Стулья еще стояли напротив друг друга, придвинутые к маленькой печке.

Их взгляды встретились. У Мегрэ не хватало смелости отвернуться. Он ожидал заминки.

Но Ганс, не останавливаясь, пересек комнату и сел на край кровати, пружины которой скрипнули.

Во второй бутылке оставалось немного рома. Комиссар взял ее. Горлышко звякнуло о стакан.

Он медленно пил, затаив дыхание. Или просто делал вид, что пьет?

Наконец, грянул выстрел. Мегрэ залпом проглотил содержимое стакана.

На канцелярском языке это выглядело так:

«19 ноября в десять часов после полудня некто Ганс Йохансон, уроженец Пскова, Россия, гражданин Эстонии, без определенной профессии, проживавший в Париже на улице Сицилийского короля, признав себя виновным в убийстве своего брата Петерса, совершенном в поезде «Северная звезда»… ноября того же года, покончил с собой, выстрелив себе в рот из револьвера, после того как был задержан в Фекаме комиссаром Мегрэ из Первой оперативной бригады.

Пуля калибра 6 мм, пробив твердое нёбо, вошла в мозг. Смерть наступила мгновенно.

Тело передано для исследования в судебно-медицинский морг, расписка получена».