Текст книги "Озеро Сариклен"

– Бабушка, не пой эту песню, мне плакать хочется.

– Ну, и поплачь немножко.

– Бабушка, а почему столько слез, почему так грустно?

– Некому, наверное, слезы наши утирать.

– А Бог? Он же добрый, и Он все может?

– Тигле, тише, мальчик. Нельзя задавать таких вопросов. Я не знаю, почему Бог этого не делает. Значит, так надо.

– Ну, почему нельзя задавать вопросы? Почему нельзя понять?

– Я не знаю, так завещали деды. Бог далеко, мой милый. Мы мало знаем про Него.

– Тогда зачем же говорят, что Он добрый?

– Так деды наши говорили, а они знали от своих дедов, а те – от своих. А самые старшие когда-то видели Бога. И время от времени рождаются люди, которые снова Его видят. И потом рассказывают всем, и все они говорят, что Он добрый, что Он любит всех. Только Он очень далеко от нас.

– Но почему же он так далеко?

– Говорят, что Адам и Каин ушли от Него когда-то и увели нас всех.

– А с кем же Он остался?

– Один.

– Совсем один? И Ему не страшно?

– Нет, мой милый. Он – Бог, Ему никогда не бывает страшно. Но говорят, что Ему больно, потому что Он любит нас, а живет без нас, один.

– Бабушка, ну, так надо пойти к Нему.

– Да, милый. Но никто не знает, где Он. Может, кто и знает, а привести к Нему все-таки не могут.

– Бабушка, когда я вырасту, я узнаю и приведу всех.

– Да – да, расти поскорей.

«Господи, Господи!

Господи, где Ты?

Господи, помоги!

Почему Ты молчишь, Господи?!

И до каких пор Ты будешь терпеть столько горя, столько слез?!»

– Слышишь, что они все говорят? В самом деле, до каких пор? – Это сказал Сатана. Он стоял перед Богом, весь в золотом блеске, могучий и неотразимый. Его самого можно было принять за Бога.

– В самом деле, до каких пор будет еще держаться эта ниточка? Почему Ты не оборвешь ее и не отдашь мир мне?.. Уже совсем.

– Ты хорошо знаешь почему. Ты знаешь, что Я не отдаю и не беру его. Он сам отдает себя Мне или тебе. И пока он держится за Меня, хоть за самую тоненькую ниточку, Я не оторву его. Я никогда не оторву его, если он не оторвется сам.

– Но ведь уже столько раз было, что он отрывался, и Ты опять…

– Да, мир оторвался и вернулся в хаос, и это был потоп. Но был один человек, одна душа, державшаяся за меня, – Ной, и мир все-таки остался жить. Потом были Содом и Гоморра. Но Лот удержал мир.

– Ну, а сейчас? Кто есть сейчас?

– Ты ведь сам знаешь, что праведники есть. И первый среди них – Иов.

– Да. Вот я и пришел просить Тебя отдать его в мои руки и испытать.

– Ты все время говоришь со Мной как с человеком. Столько лишних слов! Ты же знаешь, что они лишние. Знаешь, что Я не могу запретить тебе прийти к Иову и сделать все, что ты пожелаешь, как не мог запретить тебе прийти к Еве и Адаму. Зачем же эти просьбы? Ты – господин земли, а Я – неба. Я – внутри, ты – снаружи. Я – в глубине, ты – на поверхности. Вся поверхность – твоя. Ты выманил из Меня к себе сначала Адама, а потом и Каина, но… не совсем. Что ж, иди к Иову…

* * *

Жил человек в земле Уц. Иов имя его. Был он лучшим из всех людей на земле. Самым справедливым, самым добрым. Слова его слушались и решения его ждали, как ждут позднего дождя. Для слепого он был глазами, для хромого – ногами, для сироты – отцом. Таким был Иов, живший в почете и богатстве. И имел он дом, стада, семерых сыновей и троих дочерей. К нему-то и пришел Сатана, и вызвал бурю, и уничтожил в один день все стада его и все богатства. Иов только вздохнул глубоко: «Бог дал, Бог и взял. Все от Бога». Но страшная буря на этом не кончилась. Она обрушила дом, в котором находились дети Иова, и все они погибли. И зарыдал Иов, и разодрал на себе одежды, посыпал голову пеплом, но душа его и тут не отвернулась от Бога: «Бог дал, Бог взял, – сказал он. – Все Божье». – «Много можешь вынести, больше дам», – сказал Сатана и послал Иову страшную болезнь: все тело его покрыла проказа от кончиков пальцев до кончиков волос. И заметалось сердце Иова. – «Господи, что сделал я Тебе?!» – «Прокляни Бога, – сказала ему жена, – и умри. Разве можно столько вынести?» – «Я принимал от Бога счастье, приму и горе», – ответил Иов. И принял полную чашу. И перелилась эта чаша через край так, что захлебнулась душа. «Что сделал я Тебе, Господи?! Вот я сижу один на гноище своем, и даже жене моей тяжел мой запах, слуги мои избегают меня, а те, кто счастливы были видеть мою улыбку, смеются надо мной…»

Пришли к Иову друзья его и не узнали его. А узнав, заплакали. И долго сидели молча. И тогда зарыдал Иов, и проклял ночь, в которую был зачат, и день, в который родился. «Для чего я не умер в утробе, из чрева вышел и не скончался? Зачем встретили меня колена и к чему сосцы, что я должен был сосать?» – «Что ты, Иов, стыдно, Иов, покайся, Иов», – заговорили друзья. – «В чем мне каяться, друзья мои? Я не вижу за собой вины». – «Нет, Иов. Значит, ты в чем-нибудь грешен. Бог не посылает такие страдания зря. Покайся и попроси у Бога прощения». – «Вы для этого пришли ко мне? О, если бы вы могли помолчать – какой бы это было милостью!» – «Иов, Иов, но ты богохульствуешь. Неужели ты считаешь Бога несправедливым? Что же, ты праведнее Бога?» – «Вам мало моего страдания, вы хотите найти на мне еще и вину?! Неужели вы не в силах пожалеть меня, друзья мои?.. Нет на мне никакой вины. Я безгрешен. Не с вами, а с Богом говорю, и пусть Бог ответит мне: за что?!»

И Бог ответил ему из бури. Бог, развернувший небо и землю, горы и море, Бог, создавший душу, сказал: «Вот я! Пусть замолчат люди. Не они, а Я буду говорить с тобой. Перед ними ты безгрешен, и нет человека чище и лучше тебя, но зачем ты оставил Меня, Иов?»

– Я, Господи?!

– Все, и даже ты. Я один. С тех пор, как Адам ушел, Я один. Я создал мир, чтобы ты вместил его. Вместил ли ты? Проник ли ты в глубину Мою? Взвесил ли Мои замыслы? Был ли со Мною в час творения? Помогал ли Мне держать Землю и расчислять звезды, вонзать луч в лес и золотить горы? Глядел ли в Мои глаза вместе с утихшим морем? Уходил ли в Меня вместе с горою? И что ты сам дал Мне, чтобы судить Меня? Хорошо знать, что есть кто-то, кто может одарить тебя и защитить, кто несет тебя на себе и судит справедливым судом. А кто есть надо Мной? Я сам. Один. Я сам держу все. А Меня – никто. Пробовал ли ты вместе со Мной держать мир и отвечать, а не спрашивать?

И затих Иов. И почувствовал, что сердце его раздвинулось и углубилось, так что может вместить в себя все небо и всю землю, и всю боль. И он ответил Богу:

– Господи! Слышу Тебя! Вижу Тебя! Прав Ты, Господи, потому что Ты и есть сама правота. Люблю Тебя, Господи!

* * *

– На этот раз Ты победил, Владыка, – сказал Сатана. – И мне пришлось вернуть ему здоровье и богатство. И даже новые дети родятся у него – семеро сыновей и три дочери. И умрет он, насытившись днями. Люди клянут меня, а кто я, Владыка? Ведь только орудие в Твоих руках. Я испытываю на прочность Твои создания. Годятся ли они для Твоей вечности или рассыплются, как только обожжет их огонь…

– Люблю Тебя! Люблю Тебя! Люблю Тебя, Господи! – подхватили ангельские хоры.

«Люблю! Люблю! Люблю!» – вот и все ноты, из которых складывается музыка мира.

Тебя, Господи, а не дары Твои.

Тебя, Господи, а не милости Твои.

Тебя, Господи, а не одежды Твои.

Люблю Тебя, Господи!

Когда звучит эта музыка, отступает Сатана все дальше и дальше и освобождает место для Бога. И тихо и незаметно для глаза человеческого творится новая плоть, неуязвимее прежней. И отступает болезнь, и отступает страдание, и на один шаг становится мир ближе к Богу, к вечности Его, «где отрет Бог всякую слезу… и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло»[12]12
  Откровение св. Иоанна Богослова, гл. 21, стих 4.


[Закрыть].

Часть 2

Господи! Что за радость во мне! Нет силы вынести! Господи, откуда мне?! Точно каждая жилка моя переполнилась и дрожит, и пляшет, как капля на свету!

– Радуйся, радуйся, благодатная! – Радуйся, радуйся – весь свет, все сияние вместишь в себя! – Радуйся, радуйся, природа человеческая, ибо зачнешь от Бога и родишь Бога!

Радуйся, радуйся, плоть, ибо омоешься Духом и соединишься с Ним! Радуйся! Радуйся!

– Радуюсь, Господи! Радуюсь! Ангел Твой глядит на меня, ангел Твой крылами машет, куда бы я ни двинулась, куда бы ни повернула голову! Звон-то какой, свет-то какой! Не вынести! Нет сил! Сами колени подогнулись, и голова моя упала. И вправду Ты настиг меня, и вошел в меня, и переполнил меня. Грудь моя разрывается, разбивается от любви к Тебе и от счастья неземного! Господи!

Был ясный зимний вечер. Небо усеяно звездами. Люди суетятся и хлопочут в своих домах. На одних лицах – забота, на других – горе, третьи так устали, что легли и ни о чем уже не думали, четвертые хмурились и таили обиду или злобу на соседа, пятые вздыхали и просили о чем-то Бога, шестые… и шестые, и седьмые… – много их было под небом.

Кто-то один вышел из дому и стал смотреть на небо. И вот увидел он на востоке странную звезду. Звезда эта глядела в душу, точно глаз человеческий, и сияла так, что только на нее одну хотелось глядеть. И вдруг утихла боль и тревога, и беспокойство улеглось, точно его и не было никогда, а только в тяжком сне оно снилось. А теперь сон прошел, кончился. И человеку показалось, что он ребенок, и мать его берет на руки и ласкает, и дает ему все самое лучшее, самое сверкающее, самое невиданное, так что все вокруг полно чудесами, а он тянется от одного к другому и только смеется, только смеется.

Господи! – подпрыгнуло сердце, и из глаз полились слезы, – и он их не стыдился и не утирал. И все дела и заботы показались ему неважными, а только эти слезы важными. И так, не утирая их, он вошел в дом, и сказал своим домашним: «Вы все суетитесь, все хлопочете, и не взглянете, что за окнами…». И ничего не мог он больше сказать, потому что слезы не давали ему говорить, и хотелось ему всех обнять и приласкать, но он только обвел всех взглядом и ушел в свой угол.

* * *

Три звездочета увидели новую звезду на востоке, взошедшую впервые в эту ночь, и, взяв дары свои, пошли искать Младенца, родившегося под этой звездой. И звезда шла впереди них, пока не остановилась над яслями в Вифлееме.

Когда ребенок открыл глаза, он увидел рай. Увидел, услышал, вдохнул – рай. И Ребенок улыбнулся. Если бы кто-нибудь попробовал сказать ему тогда, что улыбаться нечему, что жизнь горька, мир зол и безрадостен, если бы кто-нибудь попробовал бы это сказать Ребенку… Но никто не пробовал, никто не смел, даже сам Сатана. И такой нелепости никогда бы Ребенок не поверил.

Его окружал рай. Свет, цветы, ласковые руки, теплое молоко. И по мере его роста рай расширялся, увеличивался. (О, не дай умалиться раю, не отдаляйся от него никогда!)

Цветы, птицы, деревья, вода, небо!.. «Господи, как хорошо! Мне одному столько! Я не могу вместить! Как хорошо, что столько людей вокруг – им можно все показать, все отдать и смеяться и радоваться вместе!»

Как Ребенок смеялся! Невозможно было не засмеяться, глядя на Него! Как будто праздник входил в твою душу и нельзя, невозможно было ему противиться!

И как-то неловко становилось людям, что душа не прибрана, что лицо сердито или озабочено. При Ребенке – нельзя…

Ребенок рос. Удивительный Ребенок. Сплошная улыбка. Даже и для детских капризов не оставалось места. Столько улыбки!.. Если Он слышал детский плач, видел искаженное гримасой личико сверстника, то недоумение вдруг останавливало улыбку – такое полное, такое сильное, что плачущий как-то стихал и расправлял гримасу.

Однажды Он вошел в дом, где тяжко ссорились взрослые. Ребенок ничуть не смутился и не испугался, а только вдруг стал серьезным и тихо обвел людей своими утренними глазами. Он ничего не сказал, как и утро ничего не говорит. Но притупились у ссорящихся слова и глаза, завяла злоба, и они замолчали. А один из них вдруг улыбнулся и сказал:

– Благословенна ты, Мария, что имеешь такое дитя.

Однажды Ребенок заплакал; это было, когда Он увидел птенца, убитого кошкой. И горе Его было так сильно, что дети и взрослые не знали, как Его утешить. Один старший мальчик предложил: давай убьем кошку. Но Ребенок вздрогнул, вдруг отер слезы – и сказал: «Нет». Он долго грел в ладонях птенца, а после вырыл могилку и положил его туда. И с тех пор смех Его стал тигле, а улыбка ушла внутрь, вглубь. Она была все та же, но тигле и глубже, как свет сквозь облако…

Ребенок становился Отроком… И… странное дело – часто, очень часто взрослые чувствовали себя отроками рядом с Ним. А между тем Он был почтителен к старшим и скромен. Но все, что делал Он, делалось так просто, как будто иначе и нельзя было. Сам собою, как лист падает с дерева, как свет входит в окошко или как птица взмахивает крыльями. Точно мудрость родилась вместе с Ним, а Он и не замечал ее, как сердца Своего.

«Благословенна ты, Мария, что имеешь такое Дитя!»

Он так добро смотрел на всех и так уверен был, что получит в ответ добрый взгляд, что злой часто должен был поперхнуться своей злобой и ответить Ему на добро добром. А Он и не знал, какую силу укрощает, и казалось Ему, что иначе и быть не может.

И многие верили, глядя на Него, что сами они добры и хороши. Были Его глаза чистейшим зеркалом, которое очищало тех, кто смотрелся в них.

Лишь однажды Он встретил человека, который не улыбнулся Ему в ответ.

Отрок Иисус с такой внимательной печалью посмотрел ему вслед, что у Матери Его сжалось сердце.

– Это злой человек, – сказала Она, а мальчик заплакал.

Каждый год родители Его ходили из Назарета в Иерусалим на праздник Пасхи. Когда Иисусу было около двенадцати лет, они взяли Его с собой. А когда возвращались, не заметили, что Отрока нет с ними.

Они подумали, что Он идет с другими детьми сзади, но потом оказалось, что Его там нет. Тогда в великой тревоге Иосиф с Марией вернулись в Иерусалим и стали искать сына.

Иисус сам не знал, как отстал от всех. Он не мог уйти из Храма. Когда Он вошел туда, то почувствовал вдруг такое волнение, что ноги сами как будто перестали держать Его, и Он встал на колени. Если бы Его спросили, что Он делал, Он, быть может, не знал бы, как ответить. Но Он молился. О, Он ни о чем не просил. Ему ничего не надо было. Просто губы шептали что-то от переизбытка сердца, и это что-то было словами любви.

Так Он стоял на коленях неизвестно сколько, а когда поднялся, увидел, что родители ушли, а в Храме остались только сребробородые старцы, которые читали и толковали Писание. И Отрок подошел к ним и стал слушать. А когда они умолкли, спросил:

– Скажите мне, люди ведь рождаются добрыми, а не злыми?..

– Нет, Отрок, не только добрыми, но и злыми.

– Разве Бог не всех создал добрыми?

– Да, но силен сатана. И люди рождаются часто злыми, за грехи отцов.

– Но ведь у Адама было два сына, – сказал Отрок. – Каин и Авель. Два сына одного отца. Один добрый, другой злой. Если бы все грехи отцов ложились на детей, то оба они были бы одинаковыми. Но не так это. Потому что не только земного отца имеем, но и небесного, который выше и прежде земного. Нагл источник свят. И мы сами вольны подражать либо греху, либо святости. В этом и есть добро, с которым мы рождаемся.

И молчали старцы, и дивились мудрости Отрока.

В это время Иосиф с Марией вошли в Храм и увидели сына. И Мария воскликнула:

– Что же ты делаешь с нами, чадо?! Мы с отцом твоим себя потеряли, ища тебя, а ты и не думаешь об этом?!

– Простите меня, – тихо сказал Иисус, – я не заметил, когда вы ушли. Но разве ты сама не догадалась, что только здесь надо искать меня? Где же мне быть еще, как не в доме Отца моего?

И промолчала Мать, и тихо спрятала слова эти в Своем сердце.

В Иудее появился новый пророк. Иоанн Креститель звали его. Он жил в пустыне. Ходил в верблюжьей шкуре, босой и с большим посохом. Его длинные волосы развевал ветер. Слова его жгли, как огонь, и хлестали, как ветер: «Порождения ехиднины! – говорил он людям. – Кто внушил вам бежать от Божьего гнева?! Кто думает, что он избегнет ответа, ответит вдвое! Покайтесь!!»

– Что же нам делать? – спрашивали его люди.

– У кого две одежды, отдай неимущему, и у кого есть пища, делай то же.

Я глас вопиющего в пустыне, Я расчищаю путь Тому, Кто прежде меня и выше меня, – говорил Иоанн.

И люди дрожали, слыша голос его, как будто это был голос бури. Был голос этот чист, как небо, меток и внезапен, как молния, и неотвратим, как Божья гроза. И толпы людей, как деревья, колеблемые бурей, сгибались перед ним и шли к нему креститься. Он крестил их водою, и это был знак, что они омыты.

И люди шептались и спрашивали друг друга: не Христос ли он?

Но Иоанн отвечал:

– Нет. Я крещу вас только водою. Но идет за мною Тот, Кто прежде меня, и Он будет крестить вас Духом Святым, который веет, где хочет.

Я только приготовляю путь Ему. И заставляю сердца ваши замолчать и прислушаться. Я гоню прочь суету и глум, в которых вы живете, чтобы настала в душах тишина, и чтобы вы услышали Слово, когда оно прозвучит.

– Скоро прозвучит Слово! Смотрите, не пропустите Его. Идет за мною Тот, у Кого я недостоин развязать ремни на сандалиях.

Иисусу было в то время лет тридцать. И Он пошел к Иоанну вместе с другими людьми принять от Него крещение. И Иоанн крестил Его. И вдруг, взглянув в лицо Его, задрожал и опустил руки. И впервые суровое лицо пророка стало кротким, как у ребенка. И он спросил:

– Зачем Ты крестишься у меня? Как я могу омыть Тебя водою, когда Ты чище, чем вода? Разве можно омыть сияние и очистить святость?

Приняв крещение, Иисус удалился в пустыню и был там без воды и пищи сорок дней.

Пустыня. Никого. Ничего. Гребни холмов. Камни. Пески и небо. Небо надо всем. Небо, ничем не заслоненное. Небо в полный свой голос. И внимающая Ему душа. Ничем не отвлеченная. Поединок души и Неба.

Что говорит Небо душе? – «Вот Я. И Я безмерно и совершенно». Чего ждет Оно от души? Чтобы душа ответила: «Вот ч. И ч вмещаю Тебя».

Блаженна душа, которая так ответит. Тогда поединок превращается в любовное свидание, в рай. Горе душе, если она не сможет так ответить! Тогда ее жизнь будет бегством от лица Неба…

Люди уходят в пустыню на великий поединок. Выдержат ли они взгляд Неба?..

Для Иисуса Небо – это дом. Более родной, чем дом детства. Дом души, бывший прежде детства. Тот же Храм и более, чем рукотворный Храм. – Рай.

Сорок дней жил Он в раю и не имел нужды в воде и пище.

А на сорок первый день почувствовал голод.

И вот из западного края неба, покрытого тонкими красно-золотыми облаками, явился дух, весь в черно-золотом сиянии, печальный и прекрасный. Его черные крылья были опущены, как покорные руки, и с них точно лилось жидкое золото. Его черные глаза тоже были опущены и сияли мягким золотым блеском.

– Здравствуй, Новый Адам, – сказал он, – здравствуй, Сын Человеческий.

– Это ты? – тихо спросил Иисус. – Ты, искусительный дух? Ты, царь тьмы… Но как ты смел явиться сюда? Здесь ведь нерукотворный Храм – рай. Твое место – ад.

– Ошибаешься, Сын Человеческий. Глупые говорят, что мое место в аду. Разве Ты забыл, где я встретился с праотцем Твоим Адамом? В раю. Я житель рая, и Бог, как видишь, не изгоняет меня отсюда. И я прихожу к тем, кто достоин рая. Я являюсь им в раю. Что за слава и польза мне приходить к немощным душам, не способным достигнуть рая? Для них существуют мелкие духи, не я. Но Ты, Новый Адам, ты первый среди людей – ты Сын Божий. И я пришел к Тебе, склоненный и просящий.

– Чего ты хочешь?

– Прими мой дар. Я пришел подарить Тебе мир. Ведь Бог давно уже отдал мир мне. Ты не можешь не знать этого, потому что Сам видел, сколько в мире горя и зла. Если бы Бог управлял миром, разве Он мог бы терпеть столько горя и крови? Ответь, мог бы?

– Говори дальше.

– Бог отдал мир мне. За мою победу над Адамом. И я – князь мира сего. Но я устал. Я не хочу больше зла. Возьми мир из рук моих и твори добро. Я хочу, чтобы Ты любил меня.

– Лукавый дух! Ты явился мне в раю и говоришь, что здесь твое место… Ты можешь явиться где хочешь, потому что у тебя нет места. Ты тот, кто захватывает место Божье.

– Я пришел к Тебе с даром. Возьми мир из рук моих. Пусть он будет Твоим.

– Мне не надо ничего моего. Все – Божье. И ты лжешь, что Бог отдал мир тебе. Мир отпал от Бога и отдался в руки твои сам. Я сделаю все, чтобы он вернулся к Богу. Не ко мне, а к Богу. Мне не надо ничего моего, отдельного от Бога.

– Ты отказался от власти над миром?! О, ты поистине Бог! Такого еще не рождала женщина. Нет для Тебя ничего невозможного. Вели же этому камню сделаться хлебом. Ведь Ты взалкал. Ешь Сам и накорми людей.

– Нет. Не единым хлебом жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих. Я научу людей находить духовный хлеб, и тогда они уже никогда не поставят хлеб земной выше небесного. Хлебом кормят смертных, духом – бессмертных. Достигший бессмертия может есть и пить, сколько хочет, но смертный, насыщающийся только хлебом земным, никогда не достигнет бессмертия.

– О, величию Твоему нет предела. Ты воистину бессмертен. Смотри!

И Иисус увидел себя на крыле Храма, а под Ним был мир, как муравейник.

– Расправь руки и лети! Испытай могущество Свое! Если Ты Сын Божий, Тебя подхватят сонмы ангелов и не дадут Тебе упасть. И все увидят, кто Ты! Дерзай!

– Нет… Мне нет нужды лететь сейчас. А испытывающий себя уже не сын Божий. Внутренний голос скажет Мне, кто Я. Мне нет нужды ни в чем внешнем. И сонмам ангелов Я не поверю больше, чем тому, что звенит внутри души, в глубине глубин. Царствие Божие внутри нас.

И вот нет черно-золотистого духа. Снова только Небо и душа. Нет Неба и души. Только Небо. Только душа. Нет ничего отдельного. Нет пространства и времени. Пространство и время суть расстояния между душой и Богом. Нет расстояния.

– Я И ОТЕЦ – ОДНО.

Он почувствовал в Себе силу, способную сдвинуть гору.

О, как долго эти камни, этот мир держал в тисках душу. Плоть окружила ее тюремной стеной. Но это тело, эти камни, эти пески и тучи – лишь слуги души, рабы ее, а не господа.

Душа просила у них счастья, жаждала и стонала. Но она не жаждет больше. Все, что ей нужно, есть в ней самой – внутри, а не снаружи. Ничто внешнее не прибавит ей ничего и ничего не отнимет.

Тот, кто утоляет жажду из внутреннего источника, знает, что источник этот неиссякаем. Внутри – Дух. И говорит Дух: «Да будет свет!», «Да будет твердь!». Не твердь Духу, а Дух тверди приказывает. И если душа познала, что ей истинно нужно сдвинуть гору, она сдвинет ее!

И что в этом удивительного, маловеры? Как мало верите вы в силу, создавшую вас! Ей нет имени, но как бы ни назвать ее, она – все. Вас не удивляет земля и звезды, солнце и душа? А если на ваших глазах гора сдвинется, вы удивитесь. Чудо, Чудо, – скажете вы. Но вся жизнь – чудо. Только вы забыли про это, не верите этому и потому не можете быть чудотворцами.

Только глаза ваши видят, а душа не видит, только уши ваши слышат, а душа не слышит.

Я – первый и последний, альфа и омега, Тот, Кто проник в тайну своего Зодчего и был с Ним в миг творения.

Я И ОТЕЦ – ОДНО.