Текст книги "Озеро Сариклен"

Глава 14. Магдалина

– Учитель! Что нам делать с этой женщиной? Мы застали ее в прелюбодеянии. Моисей велел побивать таковых камнями. А Ты что скажешь?

Женщина, схваченная в прелюбодеянии, подняла голову и вдруг, презрев свое отчаянное положение, дерзко посмотрела на Иисуса. В привычной уверенности, что сейчас обожжет своей красотой. В уверенности, что и этот не выдержит и будет злиться, что не Ему она досталась… И притворяться справедливым судьей.

Взгляды встретились – и не она Его, а Он обжег ее.

Какое у Него лицо! В первый раз человек смотрел на нее и как будто не видел ее, нет, видел, как никогда и никто. Под Его взглядом вдруг она сама увидела себя иной. Вся ее поражающая красота мгновенно отлетела, как засохшая корка, как шелуха. Ничто, прах… В первый раз все внешнее не действовало, было ничем… Женщина почувствовала себя малым ребенком. И то, что она привыкла считать собой, оказалось покрывалом, платьем-тряпицей. Оно точно лежало рядом, содранное и ненужное. А она была голым ребенком на ветру Ей захотелось спрятаться, но только на минуту Взгляд Его тянул ее к Себе. Впервые кому-то было дело до ее души, кто-то видел сквозь покров ее душу… И ничего Ему не было от нее нужно.

Все это длилось, может быть, минуту. Минуту молчания, пока Он не сказал:

– Кто сам без греха, первым брось в нее камень. – Сказал и стал чертить что-то пальцем на песке.

И вот все словно растаяли. Рассыпались. Ушли. Были ли они вообще? Есть только Он и она.

Вот она стоит перед Ним, не в силах оторвать от Него взгляда. А Он сидит и чертит что-то на песке, не поднимая лица.

Потом Он поднял голову, посмотрел на нее и спросил:

– Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?

– Никто, господин.

– И Я не осуждаю тебя. Иди и не греши больше.

Он сказал «иди». Что же она стоит как вкопанная и не может отойти от Него?

Разве ей не говорили сто раз «не греши», и разве сама себе не говорила она этого? Говорила иногда. Но слова не имели силы. А сейчас?..

Она стоит перед Ним, и некуда ей идти от Него. «Где Ты, там и я».

«Не греши больше»… Кто до сей минуты имел такую любовь, чтобы спалить, сжечь грехи ее? Где они, грехи? Есть только Он и она. И есть вся душа.

Все, что было, – было в иной жизни. Вся ее жизнь до этой минуты была иной. А теперь вся жизнь ее – любовь, и кроме любви нет места ни для чего. В мгновение ока, как пораженная молнией, умерла прежняя душа, и вот – все новое.

На месте гордой повелительницы – смиренная ученица. И как все забывший ребенок, зачарованный музыкой, идет за волшебной флейтой, так идет грешница за Тем Кто вытеснил ее саму из себя и вошел в нее, и занял в ее сердце каждую щелочку.

Люблю Тебя! Люблю Тебя! Люблю Тебя, Господи!

* * *

– Если бы Он был воистину всеведущ, то знал бы, что за женщина сидит у ног Его, – сказал один фарисей другому.

– Да, – ответил первому хозяин дома. – Вот я пригласил Его к себе, но эта блудница не отходит от него. И вот вошла в мой дом, и я не мог прогнать ее. А Он и не знает, кто она.

Иисус был на другом конце стола и не мог слышать, что они говорили. Мария Магдалина сидела на полу возле Его ног и, никого не стыдясь, обливала Его ноги слезами и отирала своими волосами, пугающими своей красотой. Золотые волосы закрыли ковром Его ноги.

Иисус поднял глаза к шептавшимся и сказал:

– Вы думаете, что Я не знаю, кто эта женщина? Знаю ее много больше, чем вы ее знаете: она здесь наибольшая из всех. Никто из вас не имеет и крупицы той любви, которую она имеет.

– Ты, – обратился Он к хозяину, – не дал Мне и воды омыть пыльные ноги, а она омыла их слезами и отерла волосами. И Я отплачу ей тем же. Я омыл ее душу слезами Моими…

Глава 15. Чудо Иоанна

Иисус стоял на берегу Генисаретского озера один. Вода в озере тяжелая, и казалось на рассвете, что оно покрыто густым слоем серебряной краски. Белое небо и черная ветка, легшая на серебряную поверхность. Все застыло. И Иисус застыл. Он иногда уходил сюда один и был так неподвижен, что ученики боялись тревожить Его.

Петр как-то остановился в ста шагах от Иисуса и застыл тоже, слезы вдруг подошли к его глазам, и какое-то необъяснимое предчувствие сжало горло. И он ушел, так и не подойдя к Христу.

Иоанн тоже увидел Его однажды застывшим на берегу. Перед этим он долго искал Его. Ему нужна была помощь Учителя, чтобы спасти умирающую женщину.

Иисус научил учеников своих творить чудеса и исцелять. Но не все еще могли они. Вот и эту женщину Иоанн не мог спасти сам и искал Учителя. Но когда увидел Его застывшим на берегу Генисаретского озера, то застыл вместе с Ним и простоял, не помня себя, неизвестно сколько времени. А очнувшись, не стал тревожить Учителя и вернулся к женщине сам.

И удивительно: не было у него тревоги и не винил он себя за потерянное время. Наоборот, необыкновенное спокойствие вошло в его душу. Такого полного покоя, может быть, никогда еще не знал он. И сам удивлялся – откуда это ему. Когда же подошел он к женщине, она испускала дыхание. Но и это не тревожило Иоанна. Он знал, что спасет женщину, так твердо, как никогда еще ничего не знал в жизни. И подойдя, обвел взглядом столпившихся людей и сказал:

– Помогите ей подняться. Она здорова, только слаба еще.

И женщина поднялась.

Иоанн никому не рассказал о своем чуде, только сердце его было перенасыщено радостью, как небо на заре светом. Когда Христос увидел его, Он улыбнулся ему так глубоко и тайно, как еще никому не улыбался. И привлек голову Иоанна к себе на грудь…

Глава 16. Иуда

Равви, посмотри, я исцелил этого человека, – сказал Иуда. Он сиял. Радость его была чиста. – Посмотри на него, Равви, он имел сухую руку.

Иисус посмотрел на благодарного человека и на сияющего Иуду и положил руку ему на плечо.

– Это большая радость, Иуда.

Исцеленный двигал обеими руками, но не одинаково. Больная рука была короче, суше и слабее. Иисус притронулся к ней, и она стала неотличима от другой.

– Ну вот, Я чуть-чуть доделал то, что не успел ты, – сказал он Иуде. Но Иуда стал как-то беспомощно мяться на месте. Глаза его потухли. Радость ушла.

– Ты… Ты так просто, одним пальцем дотронулся до него и все. А я… я… мне казалось, что я умру от напряжения, когда я совершал это чудо. Почему Тебе дается это так легко, а мне так трудно, Равви?

– Иуда, тебя это печалит? Разве не все равно, ты или Я это сделаю? Разве Моим чудесам ты радуешься меньше, чем своим?

– Но, Равви, Ты ведь и сам был рад, что я научился творить чудеса. Ты ведь учил меня для чего-то. Но наверное, Тебе дано больше, чем мне. Все мы ничто в сравнении с Тобой и никогда не сможем сравняться. Так на роду написано.

Глаза Иисуса вдруг сузились и стали как два колодца, уводящие в бесконечность.

– Что с Тобою, Равви?

– Иуда, на роду ничего не написано, кроме одного: совершенная любовь все может.

– Но… тогда бы все люди были одинаковые, а все разные. Как Ты говоришь, что на роду ничего не написано?

– Совершенная любовь стирает то, что написано на роду.

Написано на поверхности, на плоти. Но в глубине – Дух: Он все стирает и творит все новое! Каждый волен войти в глубину и творить все новое.

Иуда, Иуда, ты так внимательно смотрел, когда Я творил чудеса, ты так внимательно слушал Меня, ты так много понимал, Иуда… Иногда Я передвигал тучи и останавливал ветер для тебя, Иуда, чтобы увидеть твое потрясенное лицо…

– Так, Равви… – раздумчиво сказал Иуда. – Прости, что я опечалил Тебя. Но я так устал, творя это чудо.

* * *

Иуда стал самым деятельным из учеников. Он находил больных и нищих и старался помочь им. Он заботился и о пище для Учителя и Двенадцати. Он носил ящик с деньгами и покупал все, стараясь истратить как можно меньше, чтобы остальное отдать нищим. Дошло до того, что он почти всегда был в отлучке, не имел ни минуты покоя, вечно делал что-то, помогал кому-то.

Однажды Матфей сказал ему:

– Пойдем вечером на Генисаретское озеро. Учитель хочет там говорить с нами.

– Я не могу, – сказал Иуда. – Вечером я обещал одному больному прийти к нему.

– Но… ты не будешь слушать Учителя?

– Разве я не слушаю Его, делая то, что я делаю? И потом неизвестно еще, будет ли Он говорить. Может, опять, как в прошлый раз, соберет нас всех, а сам застынет перед озером и простоит так несколько часов, ничего не говоря. Он так часто теперь ничего не делает и не говорит даже. И я не знаю, хорошо ли это.

– Иуда! Ты думаешь, что Учитель может делать что-то нехорошо?

– Я знаю только, что я устал, сбился с ног, помогая людям. А Учитель может стоять и смотреть на озеро.

– Иуда, по-твоему, Учитель может делать что-то нехорошо?

– Что ты заладил одно и то же! У нас есть свой ум. Мы можем сомневаться. Сами можем думать, что хорошо, что плохо, а не только повторять за Учителем. Учитель сам не хочет, чтобы мы были рабами.

– О чем вы спорите, друзья? – спросил подошедший Иисус.

Матфей молчал. Лицо его было красно. Он тяжко дышал.

– Матфей недоволен мной, – он говорит, что я слишком много забочусь о нищих и больных. Он недоволен тем, что я забочусь о них больше всех…

– Друг, как ты думаешь, что нужнее всего нищим и больным?

– Забота… Пища…

– И ничего нет нужнее этого?

Иуда молчал.

– Не нужен ли им прежде всего Свет? – продолжал Иисус. – Между тем Свет ничего не делает. Он только есть: сам собой, без напряжения приходит Свет. Не так ли? Не старайся и не заботься сверх меры, а только будь светом, Иуда.

– Так ты думаешь, что во мне нет света, Равви?

– Я не сказал этого. Но Я спрашиваю тебя, как ты думаешь сам о себе, стал ли ты светом?

– Я не знаю, – прошептал Иуда еле слышно. И вдруг схватил Иисуса за руку в странном беспокойстве:

– Равви, ответь мне! Скажи мне Ты: Свет ли я или нет?

Иисус тихо высвободил Свою руку и положил ее Иуде на плечо.

– Никто не ответит тебе на этот вопрос, кроме тебя самого. Затихни и прислушайся.

Целую минуту стояли они так друг против друга в полном молчании. Потом Иуда отвернулся и пошел прочь.

«Свет ли я? Свет ли я?» – вот вопрос, который теперь мучил Иуду неотступно. С ним он просыпался, с ним засыпал. И страшные сны снились ему. К нему приходили люди. Люди тянули, звали его в разные стороны. Он почему-то жаловался им всем, говорил, что устал. А потом спохватывался и просил не говорить об этом Учителю. Тысячи рук тянулись к нему, и он говорил: «Сейчас, сейчас, я немного отдохну и всех сосчитаю, и всем все дам». Вдруг он чувствовал в себе сверхъестественную силу, чувствовал, что он может сдвинуть гору. И в ушах у него звенело: «Ты – Свет – Сын Божий». Но вслед за этим кто-то вздыхал рядом и этим одним вздохом разрушал всю радость. Иуда видел свои напряженные руки и вспоминал, что напрягаться почему-то нельзя. И какой-то тусклый, усталый голос говорил: «Ты не Свет. Ты никогда не будешь равным Ему. Никогда…». Кто-то начинал хохотать, кто-то – плакать. Наступала невообразимая путаница.

Иуда просыпался среди ночи и, садясь на постель, глядел во тьму Как ему разобраться во всех этих голосах? Какой из них его внутренний голос? Где он?

Однажды к нему подошел человек в богатой одежде и сказал, что первосвященник Каиаффа зовет его к себе. Иуда удивился:

– Почему меня?

– Он хочет поговорить с кем-нибудь из учеников Иисуса Назорея, и ему кажется, что ты самый достойный, – ответил тот.

Иуда пошел.

И вот, они сидели вдвоем. В большой высокой комнате с узкими окнами при двух длинных свечах. Пунцовый бархат стола. Густой полумрак, длинные черные тени, золотой отблеск одежд первосвященника и свечей.

Где-то в углах поблескивали сундуки резного узорного золота.

И первосвященник, среброволосый, с вековыми глазами, прямой и высокий, глядел строго и достойно, как сам древний Закон, освященный праотцами.

– В Иерусалиме много говорят о вашем Учителе, – сказал Каиаффа. – Я сам присматривался к Нему и к вам всем. Многое мне непонятно. И вот я послал человека расспросить людей о вас, и все говорили о том, как ты заботишься о бедных, сколько даешь нищим.

– Обо мне говорили больше, чем о других? – переспросил Иуда, слегка волнуясь.

– Да, больше. И вот я подумал, что такой добрый человек должен быть и правдивым, и сведущим, и решил поговорить с тобой. Только я прошу тебя, держи этот разговор до времени в тайне.

– Хорошо. Раз ты просишь…

– Послушай, Иуда, ты видишь это Писание? – (Каиаффа указал на толстый свиток.) – Сколько перстов дрожало, прежде чем притронуться к нему? Знаешь ли?

– Знаю.

– Моисей вывел народ наш из пустыни и дал нам Закон. Пророки и судьи израильские писали и толковали его. Царь Давид написал свои псалмы, и царь Соломон всю свою мудрость. Не столпы ли это, которые держат народ?

– Да, так.

– И вот, приходит человек, который все это отметает, как ненужную ветошь, и учит всех по-своему, а самих хранителей Закона называет лицемерами и ставит грешников, недостойных ступить в Храм, выше этих хранителей. Конечно, все грешны. И среди хранителей Закона есть грешные люди. Но можно ли всех называть такими? И отметать Закон?

– Но Учитель наш не отметает Закон. Он говорит, что пришел не нарушить Закон Моисеев, а исполнить.

– Так Он говорит. Но неужели ты, Иуда, не понимаешь, что это только слова? Разве Он склоняется перед Законом и служителями его? Он считает себя выше Закона.

– Но… – попробовал возразить Иуда и вдруг замолчал. – Но, – начал он опять, – Он власть имеет. Разве ты не видел чудеса, которые Он творит?

– Иуда, Иуда, сегодня Он творит чудеса, удивляет всех, а завтра умрет. И с чем оставит народ нагл? Разброд и смятение оставит Он. Где твердые основания? Где Закон? Он все отменил. Он сказал: «Не человек для субботы, а суббота для человека». Наши запреты для Него недействительны. Он сказал: «Будете поклоняться Богу не здесь и не там. Не на горе и не в Храме, а в духе и в истине». Значит, не нужен Храм, значит, не нужен Закон. Не нужны столпы народу? О, я понимаю, это звучит высоко и заманчиво: в духе и в истине. Но что есть истина, Иуда?

Иуда тяжело дышал.

– Я знаю все Его слова, – продолжал Каиаффа. – Внутренний голос – вот что Он ставит выше всего. Внутренний голос должен возвестить истину.

Но что такое внутренний голос, Иуда? Как распознать его, как отличить истинный от ложного? Не заколдованный ли это круг? Как оставить людей на этом зыбком основании?

Иуда молчал, дрожа всем телом.

Вдруг Каиаффа устало опустил голову на руки. Его серебряные волосы рассыпались по столу. А когда поднял глаза, они были пронзительно печальны.

– Сын мой, ты должен помочь мне, – сказал он Иуде.

– В чем я могу помочь тебе? – вздрогнул Иуда.

– Ты должен убедить вашего Учителя перестать учить народ и не идти против нас.

– Убедить Его? Что ты! Его никогда и никто не убедит. Он все знает.

– Он так уверен в себе, сын мой! Так значит, и это правда?

– Что?

Мне сказали, что Он считает себя Мессией, Сыном Божьим. Это правда?

Иуда молчал.

– А почему бы Ему и не быть Мессией? – прошептал он через некоторое время.

– Сын мой, сын мой, и ты веришь в это? Или ты не знаешь Писания? И не знаешь, какие знамения должны быть при появлении Мессии, и не знаешь, в какой славе Он придет?

Он спустится с неба, как гром небесный, явный и ведомый всем сразу, так что не будет сомневающихся.

Разве это будет простой человек? Твой Учитель богохульствует, называя себя Сыном Божьим.

Он явился без всяких знамений. И сами знамения отвергает. Он хочет, чтобы Его узнали. Но кто же возвестит нам о Нем? Опять внутренний голос? Но ведь сколько людей, столько этих внутренних голосов. Он несет не единение, а разброд. Если люди признали бы Его Мессией, если бы Он победил, то вся земля раскололась бы – брат пошел бы на брата и сын на отца. Неужели ты не понимаешь, что надо спасать людей от Него?!

Каиаффа поднял голос, но вот опять воцарилось молчание. И опять лицо Его стало пронзительно печальным.

– Иди, сын мой. Держи разговор этот в тайне и запомни, что я не хочу погибели твоей.

* * *

Иуда возвратился перед рассветом в дом, в котором расположился Иисус с Двенадцатью. Все спали, и только Иисус сидел на своей постели, прислонившись головой к стене.

– Ты пришел, Иуда, – тихо сказал Он. – Я рад, что ты пришел наконец. Я беспокоился о тебе.

– Обо мне, Равви? Что ж со мной могло случиться?

В голосе Иисуса была такая печальная ласка, что Иуда почувствовал на мгновение, как острая тоска схватила его когтями.

– Ты был у больного? – спросил Иисус.

– Да.

– И ты помог ему?

– Н-нет.

– Что же, ты не сумел?

– Н… не смог, – прошептал Иуда.

И вдруг тоска доросла до невыносимости, до злобы.

– Равви, почему Ты не спишь? – резко спросил он Иисуса.

– Мне вспомнилось Мое детство, – отвечал Иисус все с той же печальной лаской. – Мне было лет двенадцать. И я шел куда-то с матерью Моей. – Он на минуту замолчал, а потом продолжал: – Тогда Мне все еще улыбались. Всегда улыбались. Я даже не представлял, что можно взглянуть на человека, а он не ответит тебе улыбкой.

А вот тут вдруг один человек не ответил. И Я помню, как у Меня сжалось сердце. Мать заплакала за Меня, а Я… Я тоже заплакал, но за него. Мне стало так страшно за этого человека…

– Спи, Равви, ведь скоро рассвет.

– Да, и ты, Иуда, спи.

* * *

Иуда забылся сном. И опять было во сне много людей. И одни плакали, а другие хохотали. Но вдруг один зарыдал так сильно, что сердце Иуды перевернулось от этого. Кажется, оно разорвалось бы, если бы не раздался спокойный веский голос, такой спокойный и достойный, что Иуде стало даже неловко за свою тоску и смятение, и он сказал почему-то: «Да-да, сейчас». А среброволосый первосвященник (ибо это был его голос) говорил: «Успокойся. Тебе надо отдохнуть. Ты самый добрый. Самый мудрый. Ты – Свет».

И Иуда проснулся. Комната была залита солнцем. Все уже встали и занимались каждый своим делом, кто в доме, кто во дворе.

В углу полулежал Иисус, подперев голову рукой, и не глядел на Иуду.

– Иди, Иуда, сегодня у тебя много дела, – сказал Он. – Я соберу вас на вечерю перед Пасхой. Надо купить еду и приготовить угощение.

В комнату вошла Мария Магдалина, неся сосуд с дорогим миром. Она подошла к Иисусу и стала умащать Его драгоценным благовонием.

– Что она делает?! – возмутился Иуда. – Это миро стоит талант серебра. Сколько нищих можно было бы накормить!

– Оставь ее, – сказал Иисус. – Она принесла это на погребение Мое, ибо нищих всегда будете иметь при себе, а Меня не всегда.

– Что ты говоришь, Равви?! – воскликнула Магдалина и залилась слезами.

«Что Он говорит?! – сказал про себя Иуда. – Позволяет умащать себя драгоценным миром, принимает божеские почести. Не слишком ли это?! Я забочусь о нищих больше, чем Он. Я – Свет… Во сне мне так сказано было… Свет я или не Свет? Сейчас я испытаю себя. Вот если…» Он не успел подумать, что «если», как вдруг расслышал слова, которые Иисус говорил Магдалине в ответ на какой-то ее вопрос. Что это был за вопрос и о чем они говорили перед этим, Иуда пропустил, но вот что донеслось до его слуха:

«Испытывающий себя уже не Сын Божий».

Иуду точно огнем опалили. Он вдруг выронил ящик с деньгами, так что Магдалина вздрогнула, а Иисус сказал, не подымая головы:

– Иуда, что делаешь, делай скорее.

Все подумали, что Он говорит ему о покупках. И только Иисус и Иуда знали смысл слов.

Иуда вышел.

Глава 17. Тайная вечеря

И был в тот день Иисус так особенно тих и углублен, что ученики даже и ступать громко боялись, будто можно было что-то спугнуть или осквернить.

Иоанн ходил за Иисусом как тень, такой неслышный и печальный и совсем не отделимый от Него.

Все Его любили. Но матери Иоанна и Якова казалось, что ее сыновья – больше всех. «Пусть они будут первыми в Царствии Небесном, – попросила она Его. – Пусть один из них сядет у Тебя по правую руку, а другой по левую».

– Не знаешь, чего просишь, – сказал Он ей. – В Царствии Небесном первые будут последними, а последние первыми. В Царствие Небесное войдет тот, кто забыл про себя и место свое. Кто себя не видит, тот увидит Царство. Будьте как дети, которые еще не умеют видеть себя со стороны…

А потом Он стал умывать им ноги.

– Ты – нам?! – спросили ученики.

– Да, Я – вам. Любящий не унижается. Только любите – и делайте, что подскажет любовь. Любите Меня так, как Я – Отца. Вот и все.

Я – лоза, вы – ветки. Ветки и лоза должны быть едины. Что такое ветки без ствола лозы? Ствол в них, и они в стволе.

Но пока еще мы не совсем едины. Только после Моей Пустыни Я стал совсем единым с Отцом Моим. Скоро Я поведу вас в Пустыню вашу и там оставлю.

– Равви, что Ты говоришь? В какую Пустыню? – спросил другой Иуда, не Искариот.

– Что нам надо уйти от мира и поселиться в Пустыне, как ученикам Иоанна? Веди нас, куда хочешь. Нам ничего не трудно с Тобой, – сказал Матфей.

– Знаю, что вам ничего не трудно со Мной, – медленно сказал Иисус. – Но в том-то и дело, что надо вам остаться без Меня. Это и будет ваша Пустыня.

– Что ж, если надо, будем некоторое время без Тебя.

– Нет, не некоторое время. А все время. Во времени должны вы остаться без Меня, чтобы в вечности совсем соединиться со Мной. Потому что сейчас вы еще духовные дети и не одно со Мной, и не можете вынести всего, что Мне надо вынести.

– Как не можем?! – воскликнул Петр. – Я жизнь свою за Тебя положу.

– Жизнь свою за Меня положишь? Говорю тебе: до тех пор, как пропоет петух, трижды отречешься от Меня…

– Равви!.. Что Ты сказал, равви?!

* * *

Тихо. Ночь.

…Последний раз Я с вами. Мы прощаемся, дети мои. Будьте тверды. Не смущайтесь, когда будут вас соблазнять и говорить вам хитрые слова, и спрашивать, как понять их. Слитый со Мной все поймет, а разделенный со Мной все переиначит. Ибо у всех слов есть два смысла – божеский и земной. Вам будут приводить Мои слова и смеяться надо Мной, говорить, что они не вяжутся друг с другом. Это для земного слуха не вяжутся. Для небесного – все связано.

Внешние люди собираются в стадо и идут за голосом внешним. А внутренние люди противостоят стаду, и каждый из них сам говорит с Богом и держит ответ перед Богом, сам, без посредников.

Не будьте стадом, будьте людьми! Я завещал вам земной мир и небесный меч! Не мечом решается духовный спор. Но нельзя мириться со злом в душе своей.

Будьте миротворцами на земле и будьте непримиримым воинством в духе!