Текст книги "Детка"

 
Как я часто мечтала,
столько раз представляла,
что идешь ты со мной,
и совсем забывала,
что со мною рядом другой.
 

Мелодия болеро возвращает его к действительности. Он достает душистый платок, пахнущий «Герленом», протирает каждый палец по отдельности и неровным, под стать его сбитому дыханию, шагом спешит в большой зал, где рассчитывает найти Каруку с Реглитой. По залу порхают фривольные шутки и взгляды. Только что закончилась до безобразия помпезная процедура вручения партбилета Нитисе Вильяинтерпол, так родина отметила ее заслуги – изобретение трех миллионов кулинарных рецептов, как каша из топора, несъедобных без съестных добавок. Выслушав речь, преисполненную ложной скромности, стая голодных гостей бросается к столу. Разумеется, на его скатерти нет и половины из трех миллионов блюд, сотворенных фантазией бенефициантки. Подобного обжорства Кукита не видела уже лет сто, настоящая оргия – чем больше пожирается и выпивается, тем больше вносится новых подносов и бутылок. Если б вздумалось кому-то организовать здесь соревнование проглотов, то призер был бы коллективным. Несусветная, неописуемая толчея поднимается вокруг стола – все разом хотят дотянуться до заветных шкварок, ухватить тарелку фрикаделек или поджарки, отведать зрелых бананчиков, завладеть порцией молочного поросенка или гуляша по-гавански, настоящего, из настоящей говядины, полакомиться хвостом лангусты, креветками в чесночном соусе, тушеной черной фасолью и, разумеется, помидорами! Отварная свинина здесь – фирменное блюдо, равно как и французские сыры, впрочем, никакие не французские, но даже XXL уверяет, что копия лучше оригинала. По французским сырам мы чемпионы. От одного духа винной пробки люди пьянеют и едва не лишаются чувств. Хлеб свежий, еще теплый. Пиво – марки «Кристаль» и «Атуэй». На десерт подают мороженое «Коппелия», рецепт которого был похищен кубинским агентом у одной из американских фирм, – клубничное и шоколадное, как того и следовало ожидать.

Кука наелась до отвала, как дикий зверь, так что живот у нее вздулся, и она стала похожа на шнурок с завязанным на нем узлом. Мечу только и делает, что тычет пальцем в разные стороны: смотри, как жрут! а Пучу, вконец ошалевшая, повторяет: отчего же им не жрать? Факс пытается продать свою автобиографию в качестве сюжета Даме с Собачкой, которая отговаривается тем, что покупает шедевры у бедных художников только на вес. Рядом поднимается страшный шум, потому что Фотокопировщица только что наткнулась в блокноте современной анекдотографии, который ей дала Автоответчица – подарок одной из Трех Французских Граций, – на сведения о шайке похитителей картин и прочих произведений искусства; любопытно, что большинство жертв подлых ограблений – страдающие сексуальными расстройствами интеллигенты и видные коллекционеры, а также музеи и институты, которым шайкой удачливых грабителей был нанесен серьезный ущерб. Автоответчица, заглядевшись на вставную челюсть Поля Кулона, оставляет неисправимую Фотокопировщицу в покое. Поблизости Иокандра заводит философский спор со своими непримиримыми любовниками. Тут же, не обращая на нее ровным счетом никакого внимания, задумчиво жует шкварки тщедушный зануда Адобо Майомберо, профессия – интриган; он прикидывает из-за чего бы затеять ссору с тремя новоиспеченными надеждами отечественной кинематографии – Ненасытной Глоткой, Дыркой от Бублика и Бессонным Пророком, ~ юные дарования за всю свою жизнь вряд ли хоть раз имели дело с таким количеством жиров, белков и углеводов, а уж мясо они, наверняка, едят впервые. Мария Регла кокетничает с Дипломированным Программистом, который, о чем свидетельствует его имя, отвечает за составление программ Национального Умопомрачения, сокращенно ТВНННУУУУ; по его мнению, аббревиатура на редкость удачна, поскольку прекрасно передает ощущение страха, который должны испытывать зрители умопомрачительной программы. Помимо этого, Дипломированный Программист является создателем очень полезной передачи под названием «Распределение продуктов питания». Однако в действительности, Дипломированный Программист делает только первые шаги по жизни: раз за разом его увольняли со всех мест в наказание за то, что он постоянно пытался подтвердить свой высокий интеллектуальный коэффициент на решении примера: дважды два – четыре. Еще в самом начале процесса социальных перемен перед Дипломированным Программистом поставили сложную задачу: он должен был отправиться за границу с целью произвести ряд закупок; рассказывают, что именно он спас «Альфа-Ромео» от банкротства, приобретя в семидесятые годы огромную партию автомобилей, которые впоследствии стали нашими такси. Однако настоящий шум поднялся тогда, когда Дипломированный Программист с немалой суммой денег в очередной раз отправился прикупить кой-какого товару и сразу же напал на партию симпатичных с виду машин, производство которых, в случае, если никто не вмешается, угрожало крахом некой конкурирующей фабрике. Дипломированный Программист проникся такой жалостью к этой фабрике, что купил всю партию оптом, даже не спросив о назначении механизмов. И только в Гаване, на таможне, он прочитал инструкции по эксплуатации. Оказалось, что это машины для уборки снега. После того случая его перевели на другую должность – директором культурного комплекса в Пинар-дель-Рио. Но и тут он дал маху. Как-то утром oij, получил телеграмму следующего содержания: «ПОЖАЛУЙСТА ЗПТ ПРИМИТЕ ТОВАРИЩА ЗАСТОЛЬНОГО». Недолго думая, наш герой, ответил, не слишком-то полагаясь на грамотность телеграфистки: «ПЕРЕГРУЖЕН РАБОТОЙ ТЧК НЕ РАСПОЛАГАЮ ДОСТАТОЧНЫМИ МАТЕРИАЛЬНЫМИ СРЕДСТВАМИ ЗАСТОЛИЙ», – после чего на долгие годы словно сквозь землю провалился. И вот теперь, с победоносным видом, он восстал из праха, подобно Фениксу, убежденный, что ни разу не совершил ни единой ошибки, что все его промахи – лишь свидетельства чрезмерного усердия и партийного рвения. Дипломированный Програмкист между делом предлагает Марии Регле взаимовыгодный обмен: небольшая постельная услуга за авторский репортаж на телевидении. Девушке надоело упускать одну возможность за другой, она устала и разочарована, поэтому соглашается, не моргнув глазом. В конце концов, если ее отец – враг и в то же время почетный гость…

Кукита тоже решается на расчетливый шаг и достает свой мешочек, куда намерена сложить остатки еды. Однако, стоит ей начать пихать туда всякие деликатесы, как за спиной у нее вырастают двое охранников. Но Куку Мартинес так просто не возьмешь: она заботится о будущем. А будущее для нее – это завтрашние завтрак, обед и ужин. Внезапно она чувствует зуд – как будто кто-то щекочет ее обвисшие груди. Сначала Кука думает, что это дает о себе знать ее шарик, но с шариком все в порядке, он на время притих. О Господи, ну конечно же это Катринка и Перфекто Ратон! Тут Карукита допускает вторую ошибку. Не долго думая, она достает из лифа тараканиху и грызуна и пристраивает их на блюдо с бананами. Режиссерша Хуанете Альревес первой поднимает тревогу – она истошно вопит и, сделав такое сальто-мортале, какое и не снилось румынским гимнасткам, повисает на портьере. Начинается страшный переполох. Кукита едва успевает схватить своих друзей в одну руку, мешочек – в другую и бегом устремиться к выходу. Уан берет дочку под руку, и они улепетывают вслед за старухой. Словно на стометровке с барьерами, мчатся они мимо охранных постов. Кукита – какой у нее смешной и нелепый вид! – оборачивается и кричит:

– Спасайся, кто может! На нас напали мыши и тараканы!

– Напали! – механически передают друг другу охранники, не особенно вдумываясь в смысл фразы.

Вдохновенные громилы, слепо поверив седой сеньоре, несутся по коридорам и, ворвавшись в главный зал, лишь усиливают царящую там суматоху. На стоянке Мария Регла и Уан догоняют старуху. Все вместе они подбегают к «мерседесу», садятся в машину, и Уан, медленно, чтобы не вызвать подозрений, трогает с места. Через какое-то время они замечают, что за ними следует «шевроле» Иво с Мечу и Пучу, Факс, Фотокопировщицей, Грыжей, Йокандрой и ее жеребцами. Уан достает из бардачка компакт-диск, снимает с него пластиковую обертку и легким движением пальца вставляет в лазерную вертушку. Грозную тишину заполняет голос Мораимы Секады:

 
Я в мечтаньях витала
и твердила: он самый чудесный,
понимая прекрасно:
над собой я не властна.
 

Кука Мартинес шумно вздыхает, словно хочет заглушить звуки болеро. Хотя в этом болеро – вся ее жизнь. Уан в глубине души чувствует себя виноватым за рану, нанесенную этой женщине; опечаленный, он выключает проигрыватель. Снова сгущается тишина, она как бархат, кажется, ее можно резать ножницами. Наконец Мария Регла решается прервать молчание:

– Слушайте, почему бы нам не поехать потанцевать в Паласио де ла Сальса? Ну что у вас физиономии вытянулись? Нет, прямо как на похоронах! Не унывайте – жизнь одна.

Кружевной платочек Куки промок насквозь, она плачет от радости, слушая утешения дочки. Катринка и Перфекто Ратон, выглядывая, как с балкона, из лифа Кукиного платья, тоже взволнованы. Гордый за свою дочь, Уан выкатывает колесом грудь, словно штангист, получивший золотую олимпийскую медаль. Мягко, не нарушая таинственную тишину гаванской ночи, шуршат шины «мерседеса», несущего наших героев в надежный приют.

(Ах, детка, как хорошо, что ты выбралась, а заодно и меня вытащила, из этого политического дерьма! В Паласио де ла Сальса обстановка совсем другая – там будто ничего не менялось. Это мне по душе, не хочу ни на что обращать внимания, хочу просто вилять задницей, и пусть себе билирубин зашкаливает. Эх, дорогая моя, нет в жизни ничего приятнее, чем попусту тратить время. Ты никогда не была в порнокинотеатре? Ну, конечно, нет, ты ведь еще молоденькая. А не случалось тебе заходить в лавку ужасов, где продают страшные, огромные члены с шипами? Ну, ты у нас прямо монашка! Советую: зайди в «Нуэво Континенталь» – одну из китайских киношек на улице Санха, там наверняка будут крутить что-нибудь древнекитайское без перевода, потом новости и, наконец, какую-нибудь заплесневелую латиноамериканскую картину, но тебе-то что за дело, если ты не собираешься смотреть на экран или писать кинокритику, – тебя ведь интересуют поебушки в зале. Гостиницы позакрывали, вот люди и ходят в «Нуэво Континенталь» слегка перепихнуться: дешево и отсос по-китайски – что еще нужно? Вот почему киношку эту называют «Молочной Кухней». Ой, мамочки, до чего же вкусно! Не успели мы приехать в Паласио де ла Сальса, как тут же – на танцплощадку, на арену – и пусть нас сожрут львы, на ринг – и пусть нас уделает Стивенсон, ведь это так приятно, когда мужская щетина колет щеки, когда тебе тискают задницу, это просто здорово, и пот такой сладкий, не то что кровь. Кровь – никогда! Потому что у меня в жилах, сударь мой, течет патока – вот так-то! Ну-ка иди сюда, пончик-пузанчик, держись хорошенько, вздрючь меня, давай действуй! Детка, не будь ты букой, иди потанцуй. А то я тебя брошу. Разве ты не моя сообщница, как в поэме Бенедетти? Давай, распусти волосы. Нет, не так, как Сафо – греческая поэтесса-лесбиянка. Она у нас утонченная, а какие стишки писала! Не ест, не танцует, не поет и даже к фруктам не притрагивается. Ладно, насчет фруктов понятно, с ними напряженка. Неужто тебе не обидно за себя, гляди – даже твои персонажи предпочитают вещи конкретные: Кука Мартинес и Уан то извиваются в гаванской чаранге, то меланхолично кружатся под голос Исаака. Мария Регла танцует в обнимку с каким-то красавчиком из Лос-Ситьос. Мечу и Пучу, как водится, тискаются друг с другом. Слава Богу, что им удалось пережить душевный кризис – помнишь, жизнь моя, что стряслось с ними летом девяносто четвертого? Как, разве ты не рассказывала эту историю? Видишь, ты и сама себе неплохой цензор. Не прячь глаза и не проси, чтобы я помолчала, потому что теперь, после смерти, командую здесь я. Ладно, проехали, только не думай, что я так просто позабуду тот анекдот про Мечу и Пучу… Грыжа крутится, как на шарнирах, все силы вкладывает в рэп. Факс подцепила какого-то канадского инвестора; если она и дальше будет так же тереться об него грудями, он наверняка посвятит ей свои мемуары. Фотокопировщица отплясывает с отменной лихостью, но при этом успевает среди всеобщей толчеи записывать наблюдения в блокнот, который стащила у Автоответчицы. Иокандра и два ее роденовских мыслителя сидят тихо, как школьники. Знаешь, чего я не выношу в интеллектуалах? Растут они на заднем дворе, голодают, как суки, взрослеют под румбу, которую кто-нибудь отбивает на жестянке, прочитают пяток книг, потом переезжают из Кайо Уэсо в Мирамар и в какие-то два счета преображаются в Шатобриана, лорда Байрона или мадам де Сталь. Ну так что, присоединяешься? Подпевай-ка этой чаранге:

 
Подыщи себе хахаля, чтоб тебя содержал,
не моложе тридцатки и не старше полсотни…
А не то ведь останешься на бобах, на бобах.
Хуаникики!)
 

Не знала, что Пепиты Грильете могут так вульгарно кого-то позорить, к тому же она не оставила мне выбора. Но она права, что верно, то верно – если мне придется выбирать между распорядителем и барабанщиком, я предпочту последнего. Итак, Кука Мартинес и Уан веселятся, как веселились прежде, в свои золотые денечки, они демонстрируют публике класс, показывают, что значит танцевать по-настоящему, как танцевали раньше, выкидывая такие коленца, которым позавидовала бы любая шантрапа из Ведадо. Толпа окружает их, зрители аплодируют, туристы, точно все они вдруг стали японцами, щелкают камерами. Лицо Куки светится таким счастьем, что, пожалуй, с ней охотно поменялся бы местами каждый первый из этих бледных и напичканных витаминами европейцев. Это не пустые слова, мне не хочется повторять то, о чем не устают твердить сторонники лечебного голодания, однако у нас и в самом деле ничего нет, и при этом все счастливы. Впрочем, не стоит заблуждаться, Кука счастлива, потому что любит. Подумать только – она снова танцует с мужчиной, который навеки разбил ее сердце! Однако проходит немного времени и оба, обессиленные, со свистом вдыхая и выдыхая воздух, говорят Марии Регле, что пора уходить.

«Мерседес» – эта машина для меня уже почти одушевлена, как человек – направляется в сторону Старой Гаваны, где обитает Мария Регла. Уан, под предлогом, что ей не годится возвращаться так поздно одной, хочет посмотреть, как живет его дочка. В доме и вокруг него темно. На статую в фонтане патио падает луч лунного света, и кажется, будто она перенеслась сюда из Флоренции. Детка поднимается первой, родители идут сзади, оба взволнованы тревожащей влажной темнотой; винтовая лестница раскачивается и прогибается, как паутина, впрочем, что описывать – достаточно вспомнить любой фильм Спилберга, где непременно есть лестница, готовая вот-вот рухнуть. Они входят в убогую комнатушку с интерьером в стиле суперкитч: афиши Ани Линарес, еще одной варьетешной певицы в изгнании, удручающего вида колониальный столик (прошу прощения, что сценография повторяется, но такого рода мебелью в изобилии были уставлены кубинские жилища), пластиковый коврик, глиняный кувшин с цветами из папье-маше и кровать – Ложе Любви, на котором были испробованы все позы Камасутры. На кровати – кричащих оттенков покрывало из лоскутков ченильи; поэтому, наверно, оказавшись в комнате, Мария Регла не перестает чихать: у нее аллергия на ченилью. Вместо шкафа – дыра в стене, занавешенная полосками старой кинопленки, нарезанными из не пошедших в прокат кубинских фильмов – подарок негра Донатьена, режиссера из Института искусства и кинематографии Кубы. Книги кучей свалены в углу, пожелтевшие, зачитанные до дыр и до дыр проеденные молью. Уан вздыхает: условия, в которых живет его дочь-журналистка, произвели на него удручающее впечатление. В любом другом месте планеты любой другой журналист живет так же или даже хуже, но о чем, собственно, речь? О том, чтобы улучшать или ухудшать сложившееся положение вещей? О том, чтобы сравнивать ужасы быта? О том, чтобы доводить условия жизни человека до скотских? Для чего мы, собственно, живем – для того, чтобы развиваться или деградировать? Чем измеряются завоевания человечества – уровнем бедности или уровнем комфорта? Или, может быть, в бедности есть свое достоинство? Объясни мне, совесть.

(Слишком скользкий вопрос. Отвечу я «да» или «нет», на меня все равно накинутся справа или слева. Уж лучше я смолчу, не вымолвлю ни слова…)

Оппортунистка, вот ты кто! Ты меня разочаровываешь! Не понимаю, как я могла довериться тебе. Тоже мне – героиня фольклора!

(Полегче, а то это дорого тебе обойдется. Когда ты наконец поймешь, что жизнь – это галерея разочарований? Вход бесплатный. Я не могу ответить на этот вопрос, не могу протянуть тебе руку помощи. Что я могу сказать, если весь развитый мир до сих пор не может решить эту задачу. Напиши, что пока следует подождать. И не забудь добавить про веру, надежду и милосердие, как в том мексиканском фильме.)

Мария Регла чувствует смущение своих родителей, и на прощание расцеловывает их, слюнявая, как младенец. Ей тоже грустно, но она притворяется беззаботной, пряча свои эмоции за обычными словами напутствия:

– Мама, папа, приятных сновидений, завтра увидимся.

А теперь я, Пепита Грильете, хочу рассказать о событиях, произошедших с Мечу и Пучу летом девяносто четвертого, – мне кажется, сейчас для этого настало самое подходящее время. Потому что именно сейчас, возвращаясь домой по набережной Малекона, Кука Мартинес с тоской посмотрела на море, погруженное в густую ночную тьму, и вспомнила другую летнюю ночь, когда Пучунга и Мечунга назначили таинственное свидание ей и Реглите в Ринкон де Гуанабо. Было еще совсем светло, когда Кука с дочкой приехали на место; воздух был темно-голубым, и с моря дул легкий ветерок, звавший отправиться в какое-нибудь рискованное путешествие, достойное команданте Кусто. Именно это и замыслили Мечу и Пучу – экспедицию на бурный, суровый север. Уставшие жить без газа, с беспрестанно отключенным электричеством, уставшие питаться полупроваренной фасолью и к тому же влюбленные в Пепильо Локо, который был на двадцать лет их младше, в бесприютного сироту, не желавшего губить свою молодую жизнь на этом чертовом острове, они решили последовать за ним в его отважном замысле покинуть страну на самодельном плоту. Кука Мартинес стояла на коленях на морском берегу и с рыданиями умоляла их отказаться от безумной затеи, умоляла подумать еще немного, предостерегала их от той великой опасности, какой они собрались себя подвергнуть. Между тем Пепильо Локо увязывал узлы и скручивал веревки, полностью сосредоточенный на деталях предстоящего плавания. Мария Регла, наблюдая эту сцену, не отпустила ни одной шуточки; она стояла со скрещенными на груди руками, взгляд ее блуждал в морской дали, ветер трепал волосы, черты лица заострились и ледяные слезы – слезы ярости – текли по ее щекам.

– Замолчи, мама! – воскликнула она наконец. – Пусть убираются, если у них не осталось ничего святого, и пусть найдут свое пристанище в пасти акулы. А я-то думала, что вы изменились! Я-то считала вас членами своей семьи! Вы обманывали меня! Вы никогда меня не любили!

Пучунга подошла к ней, в глазах у нее стояли слезы, к горлу подступил комок.

– Детка, дорогая, не говори так. Мы тебя любим, маленькая моя, просто мы не можем дольше терпеть такую жизнь. Мы для этого общества не годимся, понимаешь? Представь, я целую неделю бегала по аптекам, искала желудочные капли – ты же знаешь, что от фасоли внутри у меня все болит. Может, когда переплывем эту лужу, я найду наконец свои капельки и желудок мой отпустит. Верно, что мы обе по уши влюбились в этого говнюка, но не это главное… Ты же сама видела, Реглита, сколько нам пришлось страдать – жизни наши под корень подрубили. Никто к нам никогда по-настоящему душевно не относился.

– Хватит тебе объясняться! – энергично вмешалась Мечу. – Больно много она о нас думала, когда ездила в свои трудовые лагеря.

Тем не менее Пучу во что бы то ни стало хотела расцеловаться на прощанье. Но Мария Регла отвернула лицо и так толкнула старуху, что та повалилась на землю, усыпанную мелкими ракушками. Кука обняла свою подругу и залилась слезами. Потом она шла за плотом, пока вода не подступила ей к подбородку. И даже когда беглецы растаяли в потемках, Кука не выходила из воды и все кричала слова напутствия. В нескольких метрах от нее Мария Регла лежала на берегу, в ярости зарывшись лицом в песок.

Мечу, Пучу и Пепильо Локо гребли, как сомнамбулы. Наконец их, почти испекшихся на солнце, подобрало американское судно и доставило на военно-морскую базу Гуантанамо. Четыре месяца они прожили на базе в палатках. В конце концов, разочарованные, сами не свои от желания вновь увидеть Кукиту и Реглиту, и опять же под влиянием Пепильо Локо, страшно переживавшего крушение своих планов, а кроме того, соскучившегося по оставленной подружке, они решили повторить свое плавание – теперь в обратном направлении, – дабы пересечь минное поле, отделяющее кубинскую территорию от американской, вернее, пока американской, ну а как будет в следующем веке – посмотрим. Женщины чудом уцелели, а вот Пепильо Локо одну ногу разорвало в клочья. Мечу и Пучу помогли ему спасти оставшуюся часть. Встречали их, как героев. Вернувшись к нормальной – или паранормальной – жизни, одноногий Пепильо Локо нашел убежище в объятиях своей двадцатилетней подружки. Женщины тоже по мере сил продолжали заботиться о юноше: уже не как любовницы, а как любящие тетушки. На самом деле с тех пор все трое молча страдают из-за страшного удара судьбы. Больше всех, конечно, не повезло молодому человеку. Начать все сначала ему уже не по силам.

Куке не хотелось бы вспоминать этот эпизод. Когда подруги вернулись, ни она, ни Реглита не могли понять – горевать им или радоваться. Однако, что ни говори, а все же Мечу и Пучу удалось вкусить хоть какой-то свободы. Кука закрыла глаза и высунула голову в окошко автомобиля. Пропитанный солью ветер растрепал ее волосы, привел в беспорядок ресницы, но упорядочил мысли. На все, конечно, воля Божья, но все запросто могло обернуться иначе, и тогда она бы навсегда потеряла своих лучших подруг. Нельзя было позволять им уехать и подвергать свои жизни смертельной опасности!

Пройдясь напоследок по набережной Малекона, с морской солью на губах и дремотным шумом ветра в голове, пара наша наконец подошла к дому Куки Мартинес. Уже в дверях, Кука приглашает Уана зайти. Он улыбается, и это последняя его улыбка, которую ей суждено увидеть. Ночь как бы нашептывает, что, начиная с этого момента, все для них пойдет с пометой «последний».

На тротуаре к Уану с разных сторон внезапно подходят двое товарищей, они явно смущены тем, что на их языке называется «легким непониманием» с его стороны. Неужели ему невдомек, что нельзя было в таком неуважительном тоне обращаться к бедному Старику? Из-за неучтивости Уана со Стариком случился тяжелейший сердечный приступ. Через несколько минут после разговора с Уаном Старик весь пожелтел, позеленел и отхаркнул сгусток черной крови. В карете скорой помощи он едва дышал, с трудом ловил воздух распахнутым ртом. Уан допустил большую глупость. Всякому хамству есть предел. Наконец один из типов подвел итог:

– Вы задержаны, – это всегда звучит мягче, нежели такие выражения, как «арестован» или «взят под стражу». – Предлагаем вам пройти с нами для дачи показаний в Вильямаристу. Завтра вам придется покинуть страну, уважаемая Персона Нон Грата.

Кука Мартинес рукой зажимает рот, чтобы сдержать крик. По счастью, ей удается не упасть в обморок. Прерывисто дыша, она выкладывает Катринку и Прекрасного Грызуна на порог. Они тут' же принимаются копать нору. Не знаю почему, но норы являются символом убежища. Хотя нет ничего проще, как наглухо закрыть вход, и все задохнутся. Решительным движением Кука вцепляется в руку Уана. Если забирают его, то пусть забирают и ее тоже. «Мерседес» тем временем уже оккупирован противником – как в мультфильмах Уолта Диснея, бампер автомобиля неприязненно, брезгливо изгибается. Что, бабуля тоже хочет поехать? Как будет угодно. И обоих впихивают в машину. Путь долог, напряжен, мрачен, как и подобает путешествию в ничто, на Кайо Крус, на мусорное кладбище. Но Уану не страшно. И Куке тоже. Потому что они рядом, на заднем сиденье, они тесно прижались друг к другу и взялись за руки. Супруги. Наконец-то супруги. Пусть их связывают не узы законного брака, а всего лишь стальные наручники. Все равно.

(Значит, не страшно? Детка, да они пересрались со страху, просто здорово притворяются. Всем известно – для этих людишек самое главное, чтобы никто ненароком не заметил, как они побледнели. Какая сила духа, какой единодушный порыв! А вот посмотрим, что будет, когда они наконец приедут – ведь это для них конец! – и их разведут по разным камерам. Вот тут-то у них очко и заиграет: ужас, панический ужас охватит их. Ее запрут в холодную камеру, а его – в горячую. Так что быть ей свежезамороженной, а ему – плавать, как луковица в супе, и все это в полнейшем мраке. Хотя иногда свет зажигают – в нескольких сантиметрах от глаз – и так держат под ним часами. Потом вновь обрушивается тьма, и тут появляются зверюшки. Безобидные игривые зверюшки – просто надо быть с ними поласковей. Кайман для нее, и кайманша для него – два национально-патриотических символа. Так проходит ночь, а может быть, целая неделя – они не знают. Словом, через неопределенное время (отсутствие времени) их отпускают. Думаешь – все? Как бы не так. Его прямиком сажают в самолет, который уносит Персону Нон Грата в заоблачную высь.

А ее отвозят в городок, знакомый ей до последней бататовой грядки. В ее родной город, Санта-Клару, что расположен в древней провинции Лас-Вильяс. В порыве благодарности она неслышно шепчет нежные» слова прощания, обращенные к ее подругам, Мечу и Пучу. Бай-бай, прощевайте, милые подружки, да не иссякнет в мире перекись для ваших волос. Чао-какао, Катринка Три Метелки и Перфекто Ратон Перес. Бай-бай, Факс, Фотокопировщица, Грыжа и ты, Иокандра. Дрема помрачения целиком окутывает ее, и она целует в лобик новорожденную малышку. Мария Регла, пожалей свою маму. Ваша Кука Мартинес всех вас любит. По радио из ближайшей деревушки доносится голос – старинная запись – мулатки, которая умерла от любви, Мораимы Секады:

 
Просто я позабыла,
что в жизни такое бывает:
коротенькое словцо
долго потом убивает.
 

Губы Куки Мартинес кривятся в горькой улыбке, но она без обиды и досады дослушивает болеро:

 
Не терзай меня совесть,
и пусть разум стоит на своем,
но тогда все затмилось,
чувству я покорилась,
разум был ни при чем.
 

Да, разум был ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни при чем. Ни… Треск.

Пииииииииииииииииииииииииииии.

Ишемия. Атеросклероз. Паралич мозга. А после, может, какой-нибудь кустик из тебя и вырастет. Надежда на спасение остается.)