Текст книги "Детка"

Глава вторая
Официантка моей мечты

Наши души будут всегда

о любви шептать в баре этом,

поверяя друг другу свои секреты,

потому так часто прихожу я сюда.

Рому глоток мне подлей,

с моим сердцем чокнись рюмкой своей,

официантка мечты моей.

(Авт. Хосе Киньонес.

Исп. Бени Море)

Ах, Гавана тех лет, вся в огнях, разноцветная, Господи Боже, какой прекрасный город! Но я навеки потеряла ее, потому что родилась слишком поздно. Ах, Гавана тех лет с ее женщинами, плотно сбитыми, высокими, как колокольни, с гладкими ногами и тонкими лодыжками, опытными, когда наступало время показать, на что они способны в румбе, с маленькими и твердыми или округлыми и нежными грудями – бюст у гаванок обычно небольшой, – с тонкими талиями и крутыми бедрами. Вызывающие вырезы платьев и дразнящие выемки между грудей, как холмы их родины, ожидающие пришествия Марта с национальным флагом. Накрашенные припухлые губы, шепчущие ласковые слова. Не женщины, а конфетки: родинки, круто изогнутые брови, кокетливые челки, надушенные виски, подрагивающие на ходу ягодицы, выпуклые животы, грациозные ужимки. Таковы были некоторые приметы чувственной и веселой Антильской Жемчужины – тот еще перл!

Гавана с ее соленым, морским, влажным, льнущим к телу ветерком. Гаванцы, только что принявшие душ, напудренные, надушенные и все равно лоснящиеся от пота. Кожа Гаваны блестит от пота, пота наслаждения, наслаждения танцем, танцем любви. Гавана с ее жаркими взглядами, как бы случайными, обжигающими прикосновениями, с ее пряными комплиментами:

– Ну и попка, если пукнешь в пудреницу, целый месяц будет снег идти!

– Эй, крошка, от одной твоей походочки уже кончить можно!

– Слушай, милашка, у тебя папа случайно не токарь? Уж больно фигурка точеная!

– Что за грудки, мамуля, только не чихни – землетрясение устроишь!

– Ах ты моя ванильная, моя анисовая, моя ананасовая, моя гвоздичка, курочка моя райская, объеденьице!

Это был засахаренный, медоточивый город, с пьянящей кабаретной музыкой и хмельными голосами, с праздниками по поводу и без, обедами с национальным блюдом: жареной свининой с подливой из апельсинового сока и чеснока. Хотите рецепт – как приготовить свиную ножку по-креольски? Возьмите: свиную ножку фунтов на шесть, головку чеснока, три четверти стакана кислого апельсинового сока, ложку майорана, две чайных ложки тмина, пол чайной ложки перца, две ложки соли и фунт лука. Сначала вымойте мясо и в нескольких местах проткните его кончиком ножа. Потом растолките чеснок, добавьте соль, майоран, тмин, перец и апельсиновый сок, взяв немного соуса, смажьте им мясо. Ножку следует не меньше двенадцати часов выдержать, обложив тонко нарезанным луком. Нарежьте еще лука и потушите его с чесноком, добавив щепотку перца, до тех пор, пока лук не станет прозрачным – следите только, чтобы чеснок не пригорел. Смешайте обжаренный лук и чеснок с апельсиновым соком. Мясо жарить в духовке при 325 градусах по Фаренгейту в течение четырех часов. Если вы используете специальный термометр для жарки, подождите, пока он не покажет 185 градусов. То же, если вы готовите в крытой латке. Мясо подается на подносе, пропитанное соусом. Пальчики оближешь. Хватает на восемь персон. Или рулет из жареной свинины со свиным жиром. Сверху полить соком зеленого лимона. Белый рис. Проще не придумаешь, и, пожалуйста, не надо нервничать, я и сама знаю, что с рисом нужно обходиться осторожно и не у всех это получается. Некоторые его переваривают, и выходит такая замазка, что хоть стены штукатурь. Чтобы рис был зернышко к зернышку, надо действовать так: в качестве ингредиентов возьмем, например, фунт риса, два стакана воды, ложку соли, два зубчика чеснока и три ложки растительного масла. Поставьте разогревать масло в кастрюльке, потушите чеснок, пока он не подрумянится, и снимите масло с огня. Влейте в кастрюльку с маслом подсоленную воду. Дождитесь, пока вода закипит, и тут же высыпьте хорошо промытый рис. Дайте воде снова закипеть, а затем убавьте пламя и варите на медленном огне в закрытой посуде в течение получаса. Всего получится шесть порций. Черная фасоль Вальдес Фаули – тоже ничего сложного, поверьте: берем два с половиной фунта черной фасоли, полтора фунта индейского перца, два стакана оливкового масла, полтора фунта лука, две банки крупного перца, полстакана уксуса, четыре зубчика чеснока, четыре чайные ложки соли, пол чайной ложки молотого перца, четверть чайной ложки майорана, лавровый лист и две чайные ложки белого сахара. Вымойте фасоль и накануне с вечера поставьте ее замачиваться в кастрюле с водой и индейским перцем. На следующий день, когда фасоль хорошенько разбухнет, поставьте варить ее с достаточным количеством воды. Натрите лук и индейский перец, сок не выливать. Поставьте всю эту болтанку на огонь и подождите, пока жидкость не испарится. Добавьте банку крупного резаного перца и стакан масла. Слегка обжарьте и вылейте содержимое в фасоль. Приправьте солью, сахаром и молотым перцем. Готовить на медленном огне. По мере приготовления добавляйте масло, уксус и вторую банку нарезанных кусочками перцев, а также сок от них. Требуется три часа, чтобы фасоль хорошо загустела, или сорок пять минут, если вы варите в скороварке. Не забудьте добавить кровяную колбасу и лавровый лист по вкусу. Время приготовления, естественно, зависит от качества фасоли: американская фасоль, крупная и твердая, готовится дольше, для кубинской и бразильской, меленькой, кругленькой и мягкой, достаточно указанного времени. Сняв крышку, на глазок прибавьте огонь и подождите, пока блюдо не превратится в нечто вроде пюре. На следующий день такая фасоль еще вкуснее, и называют ее «сонной», потому что на вид она совсем как размазня. А сколькими еще рецептами я могла бы поделиться, сколькими вкусами и запахами! Гавана любит смешивать сладкое с соленым, приправлять зрелые жареные бананы рисом с фасолью, а на десерт – гуайява с кремом из сыра. Ах, Гавана, наслаждения и не снившиеся самым утонченным гурманам… разумеется, я не только о еде! А сколько мальчиков в твидовых элегантных костюмах! Конечно, кто не мог, покупал костюм подешевле, но элегантности было не занимать. Потому что – думаю, никто не станет со мной спорить – Гавана была городом университетских студентов, молодых людей, которые, небрежно накинув на плечи пиджаки, собирались где-нибудь на площади Каденас, чтобы поспорить о стихотворении Поля Валери, том самом, где говорится: Ce toit tranquille, où marchent des colombes[5]5
  Как этот тихий кров, где голубь плещет (фр. – пер. Б. Лившица).


[Закрыть]… И это была, черт ее побери, столица врачей суперпрофессионалов, кабинеты которых располагались в элегантнейшем, респектабельнейшем районе Ведадо, столица близоруких профессоров, приходивших в своих воскресных костюмах посидеть на скамейках Центрального Парка. Столица молодых франтоватых мошенников – почему бы и нет? Ведь богатство всякого города, а особенно того, о котором идет речь, растет пропорционально наличию разнообразных персонажей на его улицах. Даже бандитов с блестящими набриолиненными проборами и коварными улыбками. Девушек безупречного и небезупречного поведения, обсуждающих положение в обществе и состоятельность своих подруг. Убийц и их жертв.

Утренний воздух был пропитан запахом дорогих духов из магазина «Шик» и духов с запахом дешевого скандала из «Тенсенес», запахом, смешанным с разнообразнейшей похмельной вонью. Ах, гаванцы, как они любят, когда их ласкают, целуют! Ах, до чего ж хороша эта сучка Гавана, вся влажная, с такими жаркими и сладкими ночами! А то вдруг налетал чарующий порыв морского ветерка и с ним, волнами, запахи съестного: похлебки, баскского омлета с жареными колбасками или свежеиспеченного хлеба. Или он давал почувствовать чей-то запах рядом, чье-то близкое присутствие. Тогда приходилось постигать науку прикосновений, головокружительных объятий на жестком парапете Малекона. И из каждого дома, с каждой террасы неслась музыка – исступленные, умопомрачительные соло на барабанах, меланхолические гитарные переборы, дерзкие фортепианные глиссандо, поющие голоса… О, эти голоса по всей Гаване, напевающие то гуагуанко, то филин, то гуарачу, то сон, то дансонету!

 
Лучше танца на свете нету!
Я хочу танцевать с тобою
пламенную дансонету…
 

Даже звуки в каждом квартале меняли свою тональность в зависимости от времени дня. По утрам шумы и голоса прохожих складывались в нежную мелодию дансона. В полдень, когда целые кварталы, казалось, испарялись в палящих лучах солнца, воздух колыхался и сладострастно подрагивал, словно сотрясаемый неслышной барабанной дробью. Вечером наступало время сона – тихое потрескивание маракас. Ночью всем заправляли филин и гуарача. Да, как же можно было забыть про ча-ча-ча, чей ритм был так к месту в обеденный час. Это его прерывистое движение гармонично сочеталось с сонной белизной развешенных на крышах простынь, с распорядком появления на столе каждого блюда – истинного праздника для утонченного вкуса. А потом эти запахи: кофе, сигарного дыма, и папоротники, сонно покачивающиеся в самозабвенной тишине сиесты… А еще позже – ночь. Гаванец всегда ждет не дождется ночи. Ночь это его алтарь. К нему он приносит себя всего, свою обнаженную распутную плоть.

Город вызывал в Куките Мартинес одновременно влечение и страх. Она сидела, прильнув к окну и стараясь не пропустить даже самое мельчайшее уличное происшествие, хотя они и представали перед ее глазами лишь на одно мгновение. Наконец добрались до «Монмартра». Новые компаньонши Кукиты бойко выскочили из машины. Я уже говорила, что по пути Иво, бывший за шофера, опустил крышку автомобиля. Кукита не обратила на это особого внимания, хотя прежде и не видала машин со складывающимся верхом, решив, впрочем, про себя, что пора привыкать к странностям мудреной городской жизни. Ей не захотелось отставать от своих подруг, и она, одним рывком распахнув дверцу, выпрыгнула наружу. К сожалению, сделала она это крайне неудачно, не с той стороны, и со всего размаху плюхнулась на задницу в преогромную лужу, полную маслянистой, вонючей воды. Ремни босоножек лопнули, каблуки отлетели, и один угодил в парик восьмидесятилетнего старикашки, похожего на священника-иезуита (священники-иезуиты всегда напоминают заплесневелые сухари). Другой, как пробка, закупорил саксофон проходившего мимо музыканта. Старикашка так и не понял, откуда свалился на него этот каблук и, как монгол, иначе говоря существо со странностями, принялся высматривать виновного на ближайших балконах. Саксофонист сообразил в чем дело лишь несколько часов спустя, когда поднес инструмент к губам. Никто не заметил злосчастного падения – все произошло с поистине космической скоростью. Едва коснувшись асфальта, Кукита, словно подброшенная пружиной, уже стояла на ногах, бледная и перепачканная, с невозмутимым выражением на лице, хотя при этом с трудом удерживалась от того, чтобы не потереть зад и не помассировать копчик, который нестерпимо ныл. Но она все-таки сдержалась: слишком уж было стыдно. Мечунга, Пучунга и Иво не успели и глазом моргнуть, как она исчезла и вновь появилась перед ними, как чертик из табакерки. Держась за животы от жизнерадостного смеха, они тут же достали все имевшиеся у них салфетки, платки, флаконы с духами и мгновенно, с любовью и тщанием отчистили бедную девочку. Однако, как бы там ни было, Кукита стала меньше ростом. И сколько бы онa по совету Пучунги ни хмурила брови, как взрослая, но перепуганное личико девочки, которую ведут к первому причастию, худые плечи и коленки выдавали ее. Лаковые сандалии превратились в домашние шлепанцы. Бармен недоверчиво оглядел Кукиту:

– Простите за нескромный вопрос – вы уже совершеннолетняя?

Мечунга, в своем золотистом переливающемся платье, сияя ослепительной улыбкой, решительно втиснулась скульптурным бюстом между насмерть перепуганной отроковицей и устыдившимся барменом. Выпирающие надушенные груди ее оказались под самым носом у бедняги, так что он не выдержал и несколько раз громко чихнул.

– Эй, послушай, это моя двоюродная сестренка. Бедняжка – карлица… Подумать только, какая подлая штука эта природа. Я выросла нормальной, да что толку – все на мужиков ушло. А она даже пописать нормально не может в свое удовольствие.

Столь остроумная шутка не могла не вызвать у компании новый приступ смеха.

Смущенный и возмущенный бармен подвел их к одному из лучших столиков. В те времена клиент, как водится, всегда был прав.

Слезы катились по пылающим щекам Кукиты. Усевшись и поняв, что на нее больше не смотрят, незаметная в полутьме. она плакала не только из-за того, что случилось, но и потому, что впервые в жизни прошла по полу, застеленному красным ковром. Сняв под столом остатки босоножек, она с наслаждением потерлась ступнями о жаркий и мягкий ворс. Кто бы мог подумать тогда, когда она бродила по каменистым бороздам родных полей, что вскоре ей придется вот так нежиться на красном ковре? По таким коврам ходят королевы, миллионерши…

– Поблядушки, надо же, и он еще называет нас поблядушка ми! Пусть лучше подумает, где взять денег на пластическую операцию, когда я ему всю рожу раскровяню. Нет, ты послушай, стоит меня завести, и я уже за себя не отвечаю! – хрипло выпалила Пучунга вслед Иво, который отошел к соседнему столику, где полненькая грудастенькая блондинка уже давно строила ему глазки.

– Да ты просто ревнуешь… Что я не вижу, что ты в этого Иво по уши втюрилась, но все тебе хочется, чтобы тебя только по шерстке гладили… Бери пример с меня, сама знаешь, я всегда ровно дышу. Он, конечно, парень ничего… Но сегодня, думаю, перепадет этой, с перманентом… впрочем, этот кот у нас – в мешке, а? – сыронизировала Мечунга.

– Ладно, поглядим… а ты, малышка, чего на меня уставилась? Я тебе нравлюсь или просто глаза девать некуда? – тряхнув черными как смоль волнистыми волосами, обратилась Пучунгита к Детке Куке. – Ладно, посмотрим, может, сама подцепишь кого-нибудь и оставишь меня в покое… слушай, да чего ты уставилась на меня, как мышь на крупу?

Детка надула губы, резко встала и с обиженным видом поспешила между столов на поиски туалета, натыкаясь по пути на всех встречных. «Это что за ураган!» – возмущено протестовали посетители бара. Когда она уже безнадежно запуталась в бесконечных коридорах, двоившихся у нее перед глазами, Детка почти упала в его объятья. Это был молодой человек худощавого, но крепкого телосложения. Он поддержал ее, когда она чуть не ударилась виском о косяк двери. Волосы у него были гладко зачесаны и смазаны бриллиантином; он резко подхватил ее, тряхнув головой, и длинная прядь упала поперек лица. Глаза у него были ясные, как небо, просто небо, не будем сейчас уточнять, какое именно, а улыбка очень милая, хотя нижние зубы, немного неровные, налезали друг на друга. Юноша достал платок и вытер пухлые щеки Детки. Роста он был среднего, именно такого, чтобы, встав на цыпочки, можно было хорошенько разглядеть его лицо.

– Ну что, детка, потанцуем, – сказал он, и голос его прозвучал, как чечетка, отбиваемая хороводом танцующих «казино», хотя танец этот еще не вошел в моду. Позвякивающий металлом голос обещал безумства, пророчил сокровенные тайны. У Кукиты мороз пробежал по коже, и она изо всех сил вцепилась в костистую, но крепкую руку молодого человека.

– Ax, ну что вы! – Однако она так и осталась стоять на цыпочках, лицом к лицу, вдыхая запах лосьона, туалетной воды «Герлен» и бриллиантина.

Молодой человек не стал больше дожидаться и, схватив Кукиту за талию, потащил ее к танцевальной площадке. Оркестр заиграл, и мир мигом изменился: куда только подевалась и эта агонизирующая власть, и эта политическая грызня вконец изговнявшихся педерастов. Кукита впервые увидела великого Бени Море, с палочкой в руке дирижирующего своим дивным оркестром. Как сидел на нем его серый костюм – не описать никакими словами. Впрочем, тогда многие носили их, такая была мода. Брюки-клеш развевались, как знамена, в такт его пританцовывающей походке. Голосом, похожим на ветер, шелестящий в чаще тростника, он напевал песню, которой суждено было запечатлеть историю первой и единственной любви Кукиты Мартинес:

 
В этом баре впервые тебя увидал
и всю жизнь без раздумья тебе отдал.
В этом баре так грустно и так счастливо
нам с тобою сидеть за кружкою пива.
 

Потолок над их головами кружился, кружился, кружился… огни кружились вместе с ним, стены казались ослепительными золотыми и серебряными версальскими зеркалами. Как бы там ни было, они словно отражались в некоем хрустальном лабиринте. Зеркальные шары рассыпали вокруг тысячи с неуследимой быстротой падающих звезд, и надо было без конца загадывать желания. Желания, очень немногим из которых суждено сбыться. Детка загадала, чтобы мама с отцом снова стали жить вместе, ей хотелось этого, потому что тогда они все смогли бы поселиться где-нибудь в Гаване или Санта-Кларе, вместе, в одном доме, как нормальная семья. Она десять раз прочитала «верую», чтобы мать наконец оставила театр, а отец наконец смог найти работу с приличным заработком. Она горячо молила о том, чтобы у брата ее прошла астма и он отказался от своих гомосексуальных увлечений, чтобы другому брату, больному полиомиелитом, удалось восстановить подвижность парализованной ноги, чтобы сестре удачно удалили опухоль мозга, чтобы крестную наконец перестали мучать кисты на зубах, чтобы светленький мулат утихомирился и оставил в покое ее брата. Она просила о том, чтобы мужчина, с которым она сейчас танцует щека к щеке, всегда оставался бы рядом с ней в таком положении.

 
Официантка, ах, официантка мечты моей.
 

Тут он вздохнул, и Кукита ощутила его, мягко говоря, не совсем свежее дыхание.

– У вас, наверное, поставлен мост? – спросила она, имея в виду, нет ли у него зубных протезов.

– Нет, а что? – молодой человек удивленно отстранился.

– Просто у вас немножко воняет изо рта, ну, дыхание несвежее. Если бы у вас был мост, я бы посоветовала вам пойти провериться, а то кажется, будто там собака нужду справила, но раз вы говорите, что нет… – Она кокетливо взглянула на него и сделала вид, что дышит в кулак.

– Просто я ел омлет с луком, страшно люблю сырой лук. – Молодой человек улыбнулся, не разжимая губ, но по-прежнему цепко ощупывал кончиками пальцев впадинку на спине Куки.

– После того, как поешь лука, нужно хорошенько прополоскать рот или пожевать газету или оберточную бумагу. Скажите, а где вы работаете?

Отец внушил ей, что первое, в чем следует удостовериться, когда знакомишься с мужчиной, это род его занятий.

– Кто, я? – тупо переспросил молодой человек.

– Нет, глупый, вон тот, что напротив… ну с кем я разговариваю, скажите, разве не с вами?

– Да, верно. Нет, дело в том, что я сейчас все продаю: книги, мебель, машинки – швейные, пишущие, просто… ну, те, на которых ездят… Даже матушку свою продал бы, будь у нее побольше лошадиных сил. В общем, детка, непоседа я, как говорится. Продам свою старуху за доллар, если подожмет.

По телу девушки пробежал влажный озноб, от пяток до шеи, так что даже волоски на затылке стали дыбом.

– Не говорите так, мать – это самое святое…

– Успокойся, детка, шучу, шучу…

И он резко развернулся, выпустив ее из своих объятий и заставив саму следовать ритму, грозным взглядом приказывая поживее двигать руками и ногами. Но Детке Куке это было не под силу, потому что она впервые осмелилась танцевать с таким знатоком здешней хореографии. Сказать по правде, она вообще раньше никогда не танцевала. И пока ей удавалось только грузно топтаться на двухцветных ботинках своего кавалера.

Теперь, лишенная поддержки, она едва могла подчинить свое тело хоть какому-то ритму, постоянно теряя равновесие, двигаясь расхлябанно и словно вся расползаясь, как вытряхнутый из формы на тарелку жидкий мусс. Юноша понял, что Детка была глуха к стихии танца, и, легонько взяв ее кончиками пальцев за осиную талию, сам принялся манипулировать ее телом, не давая сбиваться с шагу, помогая в такт покачивать бедрами, показывая, как пограциознее двигать плечами. И Кукита, как прилежная ученица, мгновенно уловила скрытую механику его движений, почувствовала себя достойной партнершей и, в мгновение ока оказавшись в центре круга, сама повела танец, уверенная и раскованная, словно всю свою сознательную жизнь зарабатывала исключительно вихляя бедрами на танцплощадках.

У подружек, наблюдавших за ней из-за столика, даже челюсти отвисли, они словно обмякли от удивления, а Пучунга едва внятно пробормотала:

– Эй, что за муха ее укусила или Дух Святой на нее снизошел?

– Не-а, просто нашла наконец своего мужика.

Теперь Кукита вся была во власти ночи, оркестр играл мамбо, и от этого ритма Кукита мгновенно почувствовала себя как сучка в течке:

 
Мамбо, какой чудный мамбо.
Мамбо, как он хорош, е-е-е…
 

Как только начинала звучать ча-ча-ча, она тут же сосредотачивалась на движениях ног своего дружка и с ходу схватывала: ну да, конечно, раз, два, три, ча-ча-ча, раз, два, три, ча-ча-ча, Пучунга же не упускала случая прибавить к каждой строчке какое-нибудь завистливое и язвительное словцо:

 
Бульваром Прадо прошла малышка, (так себе)
и все мужчины ей вслед глядели, (шлюшка)
Такая прелесть, такая пышка, (худня худнёй)
и все на месте, короче, в теле, (чистый скелет)
Но в этой жизни – и это норма – (впредь наука)
обман бывает разоблачен, (ничего не скроешь)
И мы узнали, что ее формы – (плоская доска)
сплошная вата и поролон, (когда раздели)
Нет, право, бабы – большие дуры, (умственно недалекие)
когда пытаются нас надуть, (а не надо хитрить)
 

Раздались звуки гуарачи, и Кукита всем телом прижалась к партнеру. Заиграли румбу – и они снова разлепились. Пот тек с Кукиты ручьями, о гриме она уже не думала, глаза блестели, потому что между делом она успела выпить не один бокал мартини. Всемилостивая Богородица, ведь и мартини она пила впервые в жизни! Кукита танцевала снова и снова, пока, вконец не обессилев, вновь не рухнула в объятия своего кавалера.

Бени Море, король ритма, опять появился на сцене со своим несравненным оркестром и высоким медовым голосом завел болеро, из тех, от звука которых цепенеешь и хочется только одного – хватить хорошую порцию цианистого калия. Молодой человек привлек к себе Кукиту, вжался в нее всем телом, и, почувствовав что-то взбухшее, твердое между его худых ляжек, она удивилась тому, как щекочет кончик этой штуки ее девичий холмик. Партнер достал из заднего кармана брюк белый платок, вытер пот со лба и шеи Кукиты; почти весь грим размазался по белой ткани. У нее были волнистые, черные, как черный янтарь, волосы, овальное лицо, широкий лоб и выпуклый затылок (признак жгучего темперамента, да что там признак пожара в матке); глаза были изжелта-серые, раскосые, нос маленький и слегка вздернутый, но аккуратный, губы пухлые и розовые, а кожа матовая, отливающая перламутром. Сейчас каждая черточка ее гладкого, детского лица была хорошо видна ему. Из-за распушенных волос она выглядела теперь тем, кем была на самом деле – девочкой-подростком, только что вышедшей из моря, реки или просто из душа, как Лолита в фильме Стенли Кубрика.

– А тебе сколько лет? – спросил молодой человек, беря ее голову обеими руками.

– Ну, сейчас начнется, – следя за парочкой из-за столика, прокомментировала Мечу.

– Мне?… Ой, слушай, какая я глупая, совсем забыла спросить, как тебя зовут! Ты ведь тоже не знаешь… меня зовут Каридад Мартинес, нет, ты посмотри, какая я шустрая – раз, и уже на ты, а вообще-то меня называют кто Детка, кто Кукита, кто Карукита! Можно я буду звать тебя на «ты»?

Молодой человек сухо кивнул.

– Нет, ну просто муха дохлая, ты только взгляни. Козявка, а нее туда же! – откликнулась Пучу, стараясь по губам разобрать, о чем воркуют голубки.

– Это-то ладно, но скажи, какого ты года! Меня зовут Хуан Пepec, а вообще – Уан. Это по-английски «первый», потому что и всегда первый во всех делах, остальным до меня далеко, я самый лучший, номер один – здесь и везде… да, так тебе еще, небось, и шестнадцати нет?

– Этого на мякине не проведешь… – продолжала Мечу старательную расшифровку беседы.

Кукита обреченно кивнула, понимая, что ее подвела цыплячья внешность, но главное, мучаясь ужасом потерять его – единственное живое существо, которое обошлось с ней так нежно и ласково. Своего первого мужчину, который научил ее танцевать.

– И насколько ж ты меня младше? – На лице его мелькнули сомнение и страх, но он постарался, чтобы фраза прозвучала как можно более снисходительно.

Мечу и Пучу бросили свое безнадежное занятие – прежде всего потому что вечер для них наконец стал складываться обычным порядком: двое здоровенных типов, одетых в стиле сицилийских мафиози, пригласили их танцевать…

– Младше, но ненамного… мне уже шестнадцать с небольшим…

Он чуть не подпрыгнул в экстазе отцовских покровительственных чувств, несколько раз перекрестился, ликуя, как Пигмалион, легко подхватил ее на руки, закружил и наконец бережным движением покупателя в магазине игрушек опустил на пол.

– Это пустяки, считай, что ты уже почти старуха!

И… и поцеловал ее прямо в губы.

Ой-ой-ой, как это было сладко, как вкусно, милый! Однако она пожевала губами, словно пробуя что-то на вкус, осторожно открыла ему рот и принюхалась.

– И все же от тебя попахивает. Сходи, купи себе резинки или мятных пастилок, говорят, это лучше всего освежает дыхание.

– И это все, что ты можешь сказать о моем поцелуе?

– Вот что, пока у тебя не пройдет этот запах от лука и гнилого зуба, я так и не узнаю, какой вкус имеет поцелуй. Подумай, ведь это мой ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ, – последнее она произнесла столь значительно, что на моей машинке просто нет таких больших букв.

Уан ринулся к стойке бара и затерялся среди публики. Кукита вспомнила о своих новых подружках, поискала их взглядом и увидела, как они, буквально исходя на нет, извиваются в могучих объятиях двух самцов наподобие Джорджа Рафта или, скорее, Сонни Корлеоне. Тут она почувствовала, как нестерпимо разнылись у нее все мозоли, и поспешно вернулась к столику. Вытянув ноги, она стала тереть свои черные от грязи ступни о ворс красного ковра, с величайшим наслаждением почесывая между пальцами. Истома вместе с усталостью навалилась на нее, и она несколько раз чуть не клюнула носом.

Внезапно очнувшись, она заморгала. Оглушительная барабанная дробь мгновенно вывела ее из дремотного оцепенения. Весь большой зал погрузился в полутьму, и только широкий конус света ярко высветил пятно посередине. В пучке раскаленных добела лучей появились две великолепно сложенные мужские фигуры в трико, создававшем полное впечатление обнаженного тела. Природа явно не обделила обоих, и соответствующие части выпирали так, что было приятно посмотреть. Детка стыдливо отвернулась, но мало-помалу, скосив глаза, устремила пристальный, изучающий взгляд на два невиданных феномена, готовых лопнуть или порвать плавки. Стоя посередине между танцовщиками, напряженная как струна, улыбалась женщина, судя по фигуре – американка, то есть с плоским задом и плечами, что твоя вешалка. На ней был купальник с бахромой, в леопардовых пятнах, призванный внушить зрителям ощущение первозданной дикости. Барабаны смолкли, и группа, как в замедленной съемке, изменила позы. Вновь раздалась барабанная дробь, и начался «танец апачей». Хореография сводилась к тому, что мужчины перебрасывали женщину один другому, и главное было поймать ее именно в тот момент, когда она была готова дать деру. Светловолосый атлет с коротко подстриженными усиками хватал ее за запястье и одним махом, как какой-то фантастический кинжал, швырял в самом неожиданном направлении. Стройный шатен с напряженными мышцами перехватывал ее за мгновение до того, как она готова была врезаться в одно из стенных зеркал. Барабаны продолжали неистовствовать, явно намекая на какие-то африканские приключения. Однако все это как-то совершенно не вязалось одно с другим: ни многозначительная дробь племенных тамтамов, ни яростные, нарочитые движения, ни наряды, ни даже претенциозно туземное название танца. Действо продолжалось. Симпатичная, но слишком отрешенно восторженная девушка, с застывшей на губах сверхвымученной улыбкой, которая должна была скрыть малейшее выражение испуга, вновь летела, словно выброшенная из катапульты, в темно-зеркальные бездны или катилась по натертому до блеска полу в дальний угол зала, где ее уже, очевидно, поджидал человек-невидимка. Конус света неотрывно следовал за ней, и, когда казалось, что девушка вот-вот размозжит голову об угол столика, из темноты появлялась спасительная рука, ловила ее и тут же, словно обжегшись, отбрасывала прочь. Кукита Мартинес завороженно, и даже с некоторым страхом, следила за этим новым видом спорта, совершенно ей незнакомым, хотя и очень похожим на бейсбол с той оговоркой, что здесь не было биты. А может быть, это был такой футбол, но полуобнаженные фигуры кабаретных эфебов совсем не походили на одетых в красивую форму игроков в футбол, баскетбол или волейбол, фотографии которых она видела в газетах. Как бы там ни было, бесстрастное выражение женщины-мяча, грозная напряженность обстановки и то, что она осталась без спутника, страшно смущали ее. Полный букет. Не роз, конечно, а ощущений. Сгусток эмоций. Она поискала взглядом своих подружек и различила в полумраке их профили: в немом экстазе, припав к своим импозантным Аль Капоне, они следили за происходящим, и, кто знает, может быть, им тоже хотелось, чтобы их так же швыряли и подхватывали на лету в интригующей темноте.

Танец закончился, женщина – истерзанная добыча – лежала на полу. Как бы неживая, но все с той же улыбкой на лице. Гимнасты победно приветствовали публику, зашедшуюся в аплодисментах. Немного погодя, танцовщица приподнялась, еще тяжело дыша, но всем своим видом показывая, что полна жизненных сил и энергии, одним прыжком вскочила на ноги и присела в низком реверансе. И вновь поднялся такой шквал аплодисментов, что, казалось, публика позабыла о всех приличиях. Кука Мартинес осталась глуха к всеобщим восторгам. Она плакала, молитвенно сложив руки, но не потому, что ее так растрогало представление, а потому, что все закончилось благополучно и на теле бутафорской индеанки не осталось ни единой царапины.

Ментоловый запашок, смешанный с алкогольной отрыжкой, донесся до нее слева. Он вернулся. В каждой руке он держал по бокалу, до краев наполненному мятным коктейлем со льдом, а челюсти его пережевывали резинку, тоже пахнувшую мятой. Он сел на стул прямо против Детки Куки и протянул ей один из бокалов. Облизывая кончик соломинки, он впился горящим взглядом в серые глаза Детки. Она отважно выдержала этот непристойный взгляд. Одним духом опорожнив бокал, Уан снова шумно дыхнул прямо в лицо своей спутнице и вопросительно кивнул: чистое ли у него теперь дыхание? Да, заверила она, все в порядке, с дурным запахом покончено, никаких гнойных пробок на миндалинах, которые воняют, как натуральное дерьмо. К тому же, устранив тяжелый запах изо рта, мята наверняка просочилась под пломбу и убила всю заразу на гнилом нерве.