Текст книги "Утолённый доступ"

Письмо номер десятое. Возвратное, поступательное

«Здравствуй, моя милая девочка!

Ты все также бегаешь с сачком для ловли бабочек в высокой траве?

Ты знаешь, вспоминая тебя, твои огромные от удивления глаза, полные то слёз от не пойманных бабочек, то радостные от того, что у тебя их целый сачок, мне до сих пор становится тепло на душе. Воспоминания о тебе хранят во мне желание не становиться окаменелой или ледяной. То тепло, которое ты излучаешь, всегда живёт в моём сердце и наполняет душу.

Скоро, совсем скоро ты станешь Королевой. С правильной речью, отточенными взглядами, высокими манерами. Научишься повелевать, не отдавая приказы, отвечать глазами или даже взмахом ресниц, держать спину так ровно, как когда-то учила тебя твоя мать. Ты, может быть, этого и не помнишь, но она учила тебя держать осанку при любых обстоятельствах. С этим багажом, который, поверь, не станет тебя отягощать, но будет одевать в новые одежды из твоих детских мечтаний, помни, милая моя девочка, о том твоём сачке для ловли бабочек.

Он – скипетр творящий добро, которым ты окружаешь себя. Он – волшебная палочка для феи, он не даст тебе стать Снежной.

Ты не хочешь прощаться с прошлым, держишься за привычное, как за удобство старого кресла. Оно уже давно продавлено, тебе предлагают новое, элегантное, красивое, удобное, а ты смотришь на него с тоской – с ним столько связано. Хотя, в принципе, ты не любила на нем сидеть.

А сейчас, моя милая, читая эти строки, утри свои слёзки. Помни, мы скоро встретимся. Ты во мне, а я с тобой.

Твоя я.»

«Ни тебе здравствуй.

Знаешь, какая разница между стервой и сукой? Стерва выше того, чтобы взять не своё, как бы удобно под ногами оно не валялось. Своё она придумает, чтобы все думали, что оно чужое.

Я проживаю в комнате с белым потолком, с правом на надежду и с видом на огни, но без оных. Как известно, голь на выдумки хитра, а в темноте и подавно: я кладу зеркало на подоконник, и отражённый свет луны ударяет в мой белый потолок, под которым я и пишу эти строки.

С учётом того, что «вид на огни» не то же самое, что собственно огни, просьба не цепляться к словам – нацарапала, как могла, а перечитывать некогда. Имеющий уши да слышит, имеющий глаза – разглядит, а коли Господь, в неизречённой мудрости своей, отмерил толику мозгов, то и поймёт увиденное (толику – с маленькой буквы, просьба не исправлять на прописную, хотя Толику мозги тоже могут пригодиться, как и любому, кто собирается ими пользоваться по назначению, а не просто держать за стеклом своих очаровательных глазок и время от время сервировать ими беседу в тщетных потугах произвести впечатление на гостей).

Огни мегаполиса, которые я созерцаю из своей Тьмутаракани, образуют некую туманность, столь же отдалённую, как и любое скопление звёзд нашей галактики, и столь же равнодушную к существованию мне подобных. Это безразличие взаимно, хотя мы, случается, испытываем друг к другу спорадические приступы любопытства. В остальное время сакраментальный вопрос о том, есть ли жизнь за МКАДом, для обеих сторон носит чисто академический характер. Подобно бывшим супругам, мы прекрасно обходимся друг без друга, не считая алиментов, которые мегаполису угодно называть высокопарным словом инвестиции: погоды они не делают – всё равно живём своим трудом, просто не покупаем дорогого белья. В лунном свете дорогое неотличимо от контрафакта с вещевого рынка, в отличие от тела, которое всегда настоящее, от производителя.

Как будто иначе нельзя

Свою территорию метить,

Опять приглашают в друзья

И те, и другие, и эти…

Ведь кто-то глядит в монитор,

На статус, покрой и размер твой,

Как старый маньяк из-за штор

Тайком наблюдает за жертвой.

Но, в хитросплетениях строп,

Опять десантируюсь мимо —

Усталый седой мизантроп

С ухватками злобного мима.

Я встала вообще не с ноги —

Скатилась по жёлобу с крыши!

Добавьте меня во враги:

Оно веселее и тише.

Когда Ильич затеял своё ГОЭЛРО (не правда ли, в этой аббревиатуре есть что-то неуловимо схожее с омлетом и льезоном), на том месте, где я живу, вероятно, было гуляй-поле, которое позднее начало заселяться чудаками. Но так как в планах нас не было, то и в отчёты мы не попали, живём тут сами по себе, мутируем потихоньку – учимся генерировать собственные фотоны, уповая на эволюцию, которая когда-нибудь закрепит это свойство в геноме наших отдалённых потомков. Шляемся в сумерках, как огромные светляки, и когда жителям близлежащих туманностей приспичит охота выехать «на природу», они предсказуемо умиляются нашим наивным попыткам рассеять окружающий их мрак. Некоторые даже вспоминают Маяковского и называют эти жемчужины плевочками – человеку свойственно пренебрежительно высказываться о том, что его пугает, а пугает его всё, что не укладывается в концепцию. Мы, очевидно, не укладываемся. Мы сплошняком усеяны этим жемчугом, у нас плевочки сплошь на животах. Мы – устрицы. С точки зрения низкого человека, на вкус мы – они, даже если нас предварительно промыть под струей тёплой воды.

Внимая краем уха их болтовне, мы узнаём, насколько, оказывается, богаты: чего у нас только нет! Собственно, нет почти ничего из тех вещей, которые предлагаются на ярмарке их тщеславия. Диалектика: они не понимают, как можно без всего этого обходиться – мы не понимаем, нафига нам это всё.

Льезон? Омлет? ГОЭЛРО? Чупа-чупс! «Чупа-чупс со вкусом лука – соси и плачь, тупая сука»! Нам «скушно», до ломоты в скулах «скушно» лизать этот меч-леденец!

Удушье возвратно равноценно и поступательно неотвратимо, зато мы не платим за Свет…

Ни тебе до свидания. Своя Я.»

Письмо номер одиннадцатое. Анестизиологическое

«Милая девочка!

Однажды тебе надоест прикидываться чем-то таким, что нравится окружающим, и так как ты поставила на это все свои небогатые сбережения, то неизбежно пойдёшь по соседям занимать пару тысяч до зарплаты. А поскольку, расставаясь со своими кровными, мы всегда рассчитываем на компенсацию, то кто-нибудь из твоих кредиторов не удержится от искушения поучить тебя уму-разуму.

Не можешь петь – не пей, скажет он или она. А хочешь петь – научись попадать в ноты, но только прежде представь себе публику, для которой собираешься вилять бёдрами. Ты уверена, что именно их признания жаждет твоя чистая и наивная душа? Чего-то я сомневаюсь: погляди в их глаза. Пока ты устраиваешь этот душевный стриптиз, они прикидывают, как бы тебя трахнуть, а у тех, кого может заинтересовать твоя душа, как правило, нет денег. Сама не заметишь, как примешься корчить из себя шлюху (утончённую, станешь уточнять ты, вскидывая пальчик и игнорируя очевидный оксюморон этого выражения), или стерву, или… Какие там ещё есть востребованные амплуа? – Кто платит деньги, тот и танцует девочку.

Потому что, милая дурочка, ты слишком хочешь нравиться, чтобы стать звездой. Звезда генерирует собственную энергию, ты же питаешься от сети.

И, кстати, о Сети: ты влипла. Твои тенета, в которых ты залипаешь в часы досуга – отнюдь не гамак, и паучок уже посасывает твою кровушку, судя по тем скорлупкам из хитина, которые я вижу на поверхности.

Когда анестезия перестанет действовать, ты обнаружишь, что съедена, и тогда всё, что тебе останется, это провозгласить себя Королевой, каковой статус и будет зафиксирован в анналах твоей лечебницы, как и присяга на верность соседей по палате, воображающих себя правительством в изгнании…

Мне страшно за тебя, но ты, неотвратима…”

«Ваше Величество,

Письма к Вам изначально были моим каминг-аутом. Официально заявляю – я прекращаю писать, а Вы можете и далее поправлять свою корону, где хотите, но не в моём присутствии. Я прежде всего избавилась от того, что мешало жить, и лещей люблю в виде рыбы, а не в виде дерьма на голову.

Пыль… Протираешь её, зная при этом, что пройдёт немного времени и она снова украсит твой интерьер. Иногда ты рисуешь по ней своими наманикюренными пальчиками, пачкая их, но это тебя развлекает. Всякие словечки, незамысловатые рисуночки. А потом – ших! – и взмахнёшь тряпочкой. Чистенько…

Идя по дороге, я вижу пыль под ногами. Просто наступаю, зная, что приду домой и смою её чистой водой. Единственное неудобство от пыли – когда поднимается ветер тебе поднимать руки, чтобы прикрыть лицо и закрыть глаза. Неприятно. Но потом просто чих, не более. Отвернитесь в другую сторону, и эта пыльная буря пройдет мимо, пачкая только то, что находится позади вас.

Пыльных людей много.

Распыляться по поводу дешевизны их наставления – всё равно, что размазюкивать пыль по лицу. Грязно и не подобает Королевам.

Конечно, у каждого в этом мире своё ИМХО. Но научившись называть вещи своими именами, я перестала прикидываться, что всё хорошо. Я стала другой. Я мечтаю о том, чтобы стать личностью, а не подселиться к мужику, надеть кольцо и стирать его трусы. Можете считать меня шлюхой и дешёвкой, но поучать себя более не позволю. У меня иные авторитеты.

За сим прощайте, дорогая, я за мир во всём мире, но давайте мы обе сделаем вид, что и я к Вам никогда не писала, да и у вас почтовый ящик заблокирован за полной его невостребованностью.

Ухожу по-английски, не прощаясь.»

Письмо номер двенадцатое. Самкодостаточное, непокобелимое

«Ну, здравствуй, Стерва!

Сколько себя помню, я всегда втайне от тебя исповедовала религию пятничного вечера. Домой бегом, душ, вечерний мейк-ап… Деним и свитшот уступали место литтл ред дресс, такси и вот он – рай праздно шатающегося офисного планктона. Рай разношёрстной публики. Но в эту пятницу, когда небесный кто-то не добросил огненный мяч за горизонт, я внезапно решила нарушить традицию и сфокусировать взгляд не на танцующих телах, а на буквах, словах, предложениях… Предложения… Какое странное понятие… На рынке человеческих вещей и желаний могут предложить всё – от зубной щётки, доходного места службы до составляющих тела: руки предлагают, сердца…

Помнится, как-то ты спросила меня: «Когда Ваше Величество разочаровалось в себе?» Тогда я не нашлась, что ответить. Как жаль, что сейчас мне не с кем выпить кофе. Я бы ответила: «Сразу же, как только посмотрела в глупь себя…". Видимо, мне снова придётся в одиночестве пить вискарь, а тебе, в очередной раз поняв, что созерцание печатной продукции тебя более не забавляет, ураганно собираться, двадцать минут и снова быть на пороге клубного рая. Объятия Бахуса, какого-то «инергичного» мачо, млеющего: «М-да… Да, я бы… Да, ты мне…". Фантасмогория… Твои ноги тянет вниз… Невозможно пошевелиться… Сверху, по этой тягучей тине барахтаются твои руки, ты пытаешься выбраться. Ищешь глазами ветку или, хотя бы, малейший сучок, за который можешь зацепиться. Всё тщетно… Ноги твои всё глубже… Начинаешь захлёбываться… Страшно… Ты вспоминаешь, какая же это огромная удача – приобрести свежий труп курицы и самостоятельно расчленить его так, чтобы и супчик, и осознание своей действительности, в которой ты стоишь на кухне и расчленяешь хладный труп курицы. Твой тогдашний сидит тут же и молча курит. Разговор не хочет склеиваться. У вас давно уже всё идёт не так. В основном из-за материальщины. Но потом тебя как прорывает: «Вынь да под нож!» и больше ты его не видела…

Нет! Не хочу! Ты должна выбраться! И вдруг ты чувствуешь, что ухватилась за что-то неведомое, взявшееся из ниоткуда. Начинаешь себя вытягивать…

Если старина Бахус в контрах с сексом, то с развратом он на короткой, как у Сатира, ноге. И тут, как из рога изобилия сыплются они – предложения. Восклицательные, вопросительные, побудительные, повествовательные, распространённые… В основном от тусящих рядом коллег. И ты пошла по рукам малознакомых, среднезнакомых и хорошознакомых мужчин…

Вытянула. Топь испачкала твои одежды, поглотила обувь, в которой ты прошла столько дорог. Лежишь… Еле дышишь… Смотришь с отвращением на это болото и говоришь себе: «Да чтобы я! Да никогда! Даже не приближусь к нему! В этот лес ни ногой!..» И ты в это веришь. Ты веришь…

Проходит время, один сезон сменяет другой. Одежды сменяют одна другую соответственно времени года… На тебе красуются новые ботильоны. Теперь ты уверенной походкой шагаешь по асфальтированным дорожкам. Ты – взрослая, самкодостаточная женщина и алкашения у тебя могут быть только такие – стопятьдесят оттенков «Арарата», сабмиссивная шашлычность, доминантная электоральность и никаких игрушек. Какие игрушки? Натурелло – наслаждайся свободой под защитой природы. А стоп-слово? Их также есть у тебя. Ещё, мягче, жёстче, повторить… Места встреч отмечены на карте. В точках А, Ю, Жди, сорри, Джи… В понедельник, когда небесный кто-то подбрасывает огненный шар невысоко, но уже основательно, офис встречает тебя полупустыми помещениями. Почти все сотрудники мужского пола находятся на бюллетене с многочисленными ушибами и переломами верхних конечностей… Насморк, слёзы, пот, диарея, эти дни… Ох уж мне эти твои текущие обстоятельства…

Но так хочется вдохнуть запах леса – дурманящий и свежий аромат! Ох уж мне эта твоя декларируемая непокобелимость – добровольный отказ твоей внутренней женщины посвящать свою жизнь мужчинам с низкой социальной ответственностью…, и ты входишь в это царство дремучести, строгости и свободы. Запах! Такой родной. Как ты давно его не вдыхала! Пьянит…, и ты углубляешься дальше в лес. Заблудилась… Перед тобой болото… Его бы обойти, и ты понимаешь, что можно. Но для этого нужно преодолеть столько колючих кустов и коряг! Да ещё и сделать такой огромный крюк. Уговариваешь себя: «Немного подмерзло. Я пробегу. Это быстро. Что Вы говорите?! Руки у Вас не дошли? Позвольте поинтересоваться, а ноги у Вас не устали от стакана?

В этот раз не так. Тогда было дождливое лето. В этот раз не так. Будет по-другому. Я быстро…» Решаешься и шагаешь. В начале всё идёт прекрасно. Ты осторожна. Улыбаешься самой себе, радуясь – ах, какая я молодец, что последовала этим путем! Чего это я так боялась? «Ты ушёл с моею кружкой чая… / Забери себе, но помни про конфуз – / Бабе новой горизонты расширяя – / За очко к одиннадцати в туз…» И вдруг… Ты провалилась. Ты про-ва-ли-лась… Глубоко. И ты осознаешь: «Сука! Опять влюбилась… В этот раз выбираться не буду! Хочу быть с этой тиной единым целым! Поглощай! По-гло-щай!»

Не стоит писать мне больше. Твой адресат выбыл и все письма неминуемо вернутся обратно. Священник сказал мне, что я попаду в ад, потому что, возомнив себя архитектором, всю жизнь за тебя чертила. Чертила – имя существительное. Архитектор – мужского пола. А ведь и правда, Ваше Стервозность, перекраивая себя мы создаём новый континуум. А по-другому никак…

Твоя Королева. (зачёркнуто, исправлено) Отныне – Твой Король.»

Дама без траха и упрёка

Сегодня мне снилось. Снилось, как интеллигентная и милая дама убивала и расчленяла соседей – очень реалистично, пять-дэ, с массой запоминающихся деталей и под флёром утончённого абсурда. Артхаусный хоррор! Фрейда на меня нет, уж он бы оттоптался: фрустрация и латентная агрессия, комплексы и фобии. Хочу мчаться на такси через весь Париж к любовнику в пальто, надетом на голое тело, а не вот это вот всё.

«Какой на звезду Король?» – внезапно в унисон вскрикнули Королева и Стерва. «Самый, что ни на есть вашенский…», – тут же проявилось внутри меня потёками цвета топлёного молока. Проснулась. Видимо, пробивая портал к своей внутренней Стерве я что-то нарушила в ходе соприкосновения Миров. Или это вышки на крыше дома напротив чем-то таким меня облучают, что я постоянно хочу вина?

Но пожил бы Зигмунд с моими соседями! Когда я ложусь спать, их день только начинается, и горе забывшему про беруши. Просыпаясь за полночь от бурного выяснения отношений, я стучу в стену черенком швабры, и иногда, после залпа незатейливого мата, водворяется тишина, а иногда – нет… Тогда я сижу в кровати без сна и тихо надеюсь, что в конце концов кто-то из них кого-то наконец прикончит – зачем нам Фрейд, эти четыре слова с концом в корне говорят сами за себя!

Когда крики достигают сейсмического накала, они перемещаются в спальню, и шоу продолжается уже для других соседей. Меняется и жанр: хоррор предсказуемо перетекает в эротику, набирает темп и завершается мощным оргазмом. Если повезёт соседям снизу – единственным. Его фортиссимо звучит уже почти как колыбельная, и ничего, что перед рассветом – лучше поздно, чем никогда.

На другой день мы вежливо здороваемся на лестнице, как будто ничего и не было. За пределами квартиры это вполне приличные молодые люди, и я для них, подозреваю, тоже вполне безобидная клюшка, которая ложится с курами и устраивает им комендантский час. Так что всё относительно, и человек – мера всех вещей.

Если не будить среди ночи, то я весьма толерантна: не трахаю мозг, не извожу упрёками. Не все даже знают, что я живу в одном с ними доме. Обстоятельства складываются по-разному, и приходится в них как-то выживать – лишь бы не друг друга и не из ума.

Я тоже, допустим, не подарок. Но пытаться нравиться всем – затея контрпродуктивная, по одной и той же причине человека можно любить или ненавидеть. Одни любят меня за то, что весёлая, и с удовольствием подзаряжают свои батарейки. Другим это кажется подозрительным – а чего это она, в таких-то обстоятельствах, веселится? Третьих оскорбляет: да она издевается!

– Девушка, можно Вас пригласить на ужин?

– Я на ночь не ем.

– Тогда в кино можно сходить…

– Я качаю с торрентов

– Может просто поедем ко мне, телевизор посмотрим?

– Я «ящик» три года назад на помойку выбросила, нечего там смотреть…

– Ну, не знаю, можно посмотреть фотографии…

– Смотреть на незнакомых бабушек и дедушек? Увольте!

– Может, Вы сами подскажете, что Вы любите?

– Я люблю секс, но Вас, похоже, он мало интересует.

А я просто выживаю единственным доступным мне способом. Самым бюджетным, ибо смех не стоит ничего. В самом деле, ну не вешаться же из-за того, что тебе то и дело стучат снизу, когда ты думаешь, что всё, хуже не будет, потому что некуда. Бросаться словами эффективнее, когда они написаны на кирпичах, хуже всегда есть куда!

Декаданс – это когда нечто возвышенное упало и стало утончено валяться. Как деньги на карту. Получила зарплату – и рассмеялась: ну, зато не надо решать мучительную дилемму: заплатить за квартиру или съездить к друзьям? Сумма решила за меня: хватит как раз забить холодильник, а на оставшееся купить тот весёленький горошек и пошить платьюшко.

– Хочешь обманом склонить меня к сексу?

– Конечно хочу. Но почему обманом и как?

– Просто скажи, что мне понравится…

– Конечно же тебе понравится!

– Ты хочешь приехать? Никого нет дома…

– Буду через несколько минут!

– Ок…

Только новые грехи избавят Вас от старых угрызений совести. Мои планы на день? В очередной раз начать жизнь с чистого листа и сделать из него кулёк для семечек! Надела обновку, взлохматила затылок – и пошла, и пошла!

– Я здесь, ты где?

– Я же сказала, никого нет дома…

«Милая моя королева!

А помнишь, как все начиналось? Я решила уйти от быта в социальные сети. Даже не взяв с собой багаж. Просто пошла. Вначале ты спряталась, надев на себя маску самой красивой, самой старой модели Кармен дель Орифиче. Ну, не была бы это ты!

И тут закрутилось. Ты начала заводить самых разных знакомых, которые впоследствии станут самыми близкими, Некоторые же, как жизнь иногда вносит коррективы – крысами в иголках.

Ты закружилась в этом бале-маскараде так, что однажды пришлось снять маску и показать лицо. Ты сияла! Своим теплом ты согрела тогда подле себя целую плеяду звёзд, создав свою неповторимую галактику. Мужественно выдержала все, в том числе мои, нападки и укоры в свой адрес. Научилась сдерживать эмоции и защищать тех, кого любишь. Даже, когда весь мир против вас.

Я тебя не убила. Мы отпустили друг друга, нежно провожая. Ты навсегда останешься в моём сердце, как королева красивых зеркал.

Постараюсь быть с тобой подле. Места хватит в моей душе.

P. S. Ваше Величество! Никогда не бойтесь отпускать от себя «на погулять» ваше альтер-эго. Возможно, когда-нибудь оно вновь откроет Вам ваш незабываемый космос»…

ГЛАГОЛОМ ЖЕЧЬ!
(Любите поэзию!)

«Глаголом жги сердца людей»… Ай да Сашка, ай да Пушкин сын! Глаголом жечь! Что может быть сложнее и проще одновременно? Следом за ним дровишек в топку подкидывает незабвенная Анна Андреевна: «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда»… И действительно, сколько ахматовского «сора» должен по-пушкински пережечь в себе поэт, чтобы теплом своих строф и катренов нет, не обжечь, а хотя бы обогреть сердца и души читателей?

Циник здесь по аналогии с незабвенным «адмирал Иван Федорович Крузенштерн – человек и пароход!» не преминет заметить что-нибудь про сходство поэта с мусоросжигательным заводом. «Крепкая метафора!», – про себя подумаю я, обязательно запишу её в «литературный дневник», но, робко потупив глаза, озвучивать, право, не стану. Первое правило поэтического клуба – никому не рассказывать про поэтический клуб. От себя лишь скромно замечу: «Уважайте, пожалуйста, наш труд. Хотя бы за то, что он ни фига не лёгок и, сцуко, фактически бескорыстен».

Одним вечером за столиком в литературном кафе сошлись поэт и поэтесса. Начали беседу с кофе и бесед о поэзии, продолжили шампанским под разговоры о любви возвышенной, закончили, как это среди служителей Евтерпы и принято, коньяком промеж диалогов о любви земной.

– Знаете, мой милый друг! Если бы я хотела с Вами Эроса, то непременно как в тех стихах, что своим сочинительством отрывают нас с Вами у него на долгие бессонные ночи…

– В таком случае, Милейшая, позвольте мне с Вами согласиться и предложить небольшое рандеву…

Допив в горячке накалившейся страсти уже водку, походкой свежевдохновлённых маринистов они поймали таксо и, за неимением лучшего, отправились в нумера, где, минуя омовения, немедленно и свалились к Эросу в объятия. На поэта снизошло вдохновение, и он, разорвав одежды, бросил поэтессу на пол, развернул спиной к себе, отхлестал ремнём и перепробовал с ней все известные только поэтам способы любви. Кроме, разумеется, графоманского, то есть банального. Бурно сфонтанировав на её одухотворенное чело, он в последний раз критическим взглядом оценил весь объём проделанной им творческой работы и внёс последние штрихи, опорожнив на поэтессу содержимое своего мочевого пузыря.

– Знаете, Милейший… – дрожащей рукой вытирая с лица, заметила ему она. – Не плохо… В целом – не плохо… Но разные мы с вами стихи пишем, разные…