Текст книги "Холодный мир"

44
Джеймс

Мир изменился. И дело даже не в тройном альянсе Атлантического Союза, Каспийцев и Тихоокеанцев.

Мой мир изменился.

И этот мир – Эмма. Мы вращались друг вокруг друга подобно планетам, неуверенные в том, что между нами существует притяжение. Но теперь эта гравитация и расстояние между нами исчезли. Мы столкнулись, и масса нашего влечения друг к другу внезапно оказалась слишком большой, чтобы мы снова могли разделиться. Я не знаю, что будет дальше, но никогда раньше в своей жизни я не был так счастлив.

После столкновения мы лежим в кровати, и Эмма кладет голову на мое плечо.

– Как прошла поездка?

– Проще простого.

– Обманщик.

– Все хорошо, что хорошо заканчивается.

– Они нам помогут?

– Собираются.

– И как быстро планируется запуск?

– Точно не знаю. Раньше мы исходили из того, что не знали, сколько ресурсов нам дадут. И было не ясно, будет ли это только миссия Атлантического Союза или же у нас появятся один-два союзника. Да и об уровне развития их космических программ нам было известно мало.

– Они уже дали ответ?

– Еще нет, но Фаулер и я встретились с учеными и военными каждой из стран. Создана объединенная рабочая группа, так что к концу следующей недели, думаю, мы уже узнаем, с чем нам придется работать. Предполагаю, мы будем готовы к запуску через пару-тройку месяцев, максимум – через четыре. Должны успеть, потому что я не уверен, сколько времени у нас осталось.

Она садится на кровати, закусив губу, как она всегда делает, когда ее что-то беспокоит.

– В чем дело?

– Ни в чем, – бормочет она в ответ.

Сомневаюсь, но что бы это ни было, она, по-видимому, решила, что сейчас не лучший момент для того, чтобы это сказать.

* * *

Встав с кровати, мы с Эммой не говорим о том, что делать дальше или кем мы друг другу теперь приходимся. У нас обоих как будто включился автопилот. Первым делом мы переносим все необходимые вещи из моей спальни в ее – это нетрудное решение, потому что в моей спальне царит невероятный бардак, а ее как будто сошла со страниц мебельного каталога.

Вообще, если не принимать во внимание мой офис и спальню, то во всем доме царит невероятная чистота – он выглядит чище, чем в день, когда мы в него въехали. У меня такое чувство, что я нахожусь в биоизолированной комнате CDC[15]15
  В США – Центр профилактики и контроля заболеваний.


[Закрыть]. Эмма очень потрудилась.

– А что ты хочешь делать со второй спальней? – спрашивает она.

– Пока не решил.

– У меня есть идея, – хитро улыбается она.

Я удивленно поднимаю бровь.

– Мастерская по изготовлению зондов.

– Такая же, как на «Пакс»?

– Только с гравитацией повыше.

– Отличная мысль.

* * *

Этим вечером у нас ужинают все: Фаулер и Мэдисон со своими семьями и Эбби с детьми. Народу много, но это превосходно. Мы с Эммой сидим рядом, и, когда ужин подходит к концу, я обнимаю ее одной рукой, и она прижимается ко мне. Это то, чего мы никогда не делали на виду у всех.

Мэдисон бросает на Эмму любопытный взгляд, но что он означает – мне неизвестно. Такие вещи понятны только сестрам. Я хороший ученый и способный изобретатель, но этот код я никогда не понимал.

Джек, Сара, Аделина и Оуэн играют вместе – эти четверо быстро стали друзьями. Дети Фаулера постарше и просто сидят, уткнувшись в свои планшеты, в то время как малыши нарезают вокруг них круги, играя с робособакой, которую они назвали Марко (наверное, потому, что пес отвечает на это «Поло», а дети считают это очень смешным).

Эта сцена напоминает мне Рождество в родительском доме. У моего отца был брат и две сестры, так что Рождество они всегда встречали вместе. Праздник проходил шумно, иногда заканчивался ссорами. Было весело, так же как и сейчас, с одним заметным исключением: здесь нет Алекса. Похоже, мост слишком длинный, а пропасть под ним слишком глубока. И бурная река внизу – если в нее упадешь, навсегда унесет тебя в небытие.

* * *

Когда вечером мы с Эммой читаем в кровати, она неожиданно поворачивается ко мне.

– Мне нужно поговорить с тобой кое о чем.

Она произносит это таким тоном, каким в фильмах обычно девушка сообщает парню, что расстается с ним, или что она беременна, или о каких-то других новостях, способных пошатнуть их устоявшийся мир. Это нервирует, и я мгновенно готов к защите. Пусть она уже выскажется, чтобы я знал, с чем имею дело.

Я откладываю планшет в сторону.

– Конечно. – Мой ответ звучит как выскользнувший из ножен клинок.

– Я отправляюсь в экспедицию.

– Какую экспедицию?

– Нашу экспедицию.

– На Цереру? К «сборщику»?

– Да, туда.

– Эмма…

– Нет, не начинай. Я знаю, что ты не хочешь, чтобы я летела, и что ты беспокоишься о моем здоровье. Но я тоже волнуюсь о тебе. Когда ты уехал, мне было невероятно тяжело. Невероятно. Я не смогу выдерживать это месяцами, думая, что ты ранен или что-то пошло не так. Не могу оставаться тут, ждать и надеяться, что ты вернешься. Поэтому я лечу с тобой, и другого выбора нет.

Мой мозг работает как компьютер, подбирая пароль, перебирая тысячи комбинаций и стараясь найти ключ, придумать аргумент, чтобы заставить ее остаться на Земле. Экспедиция к «сборщику» – это долгая затея. В разы дольше миссии первого контакта и еще безнадежнее к тому же. Так что взять туда с собой женщину, которую любишь, – не лучшая мысль.

Поэтому я стараюсь рассуждать максимально логично.

– Эмма, твои кости уже потеряли значительную долю своей плотности. Ты просто не можешь позволить себе еще один такой перелет.

– Плотность моих костей не имеет никакого значения, если я буду мертва. И уж тем более, если будешь мертв ты. – Она тяжело сглатывает и продолжает: – Просто выслушай меня хотя бы минуту, хорошо?

– Хорошо.

– Здесь, на Земле, я чувствую себя сломанной. Я никогда уже не стану той женщиной, которой была до полета на МКС. Здесь, на поверхности, я слабая, а там – в невесомости – я снова полна сил. И у меня есть обязанности, которые я должна выполнить: помочь тебе. Если тебе суждено погибнуть там, то значит, такова и моя судьба. Я лечу, Джеймс, ты понял? Лечу.

Я достаточно умен, чтобы понять, когда я проиграл. Ей нужно лететь, и в глубине души я хочу, чтобы она летела со мной. Так что я согласен.

Медленно кивнув, я даю ей понять, что решение принято. Она заключает меня в свои объятия. Мы вернемся в космос вместе, возможно, в последний раз.

45
Эмма

Следующим утром я делаю то, что уже не делала давным-давно: просыпаюсь и одеваюсь на работу. Прекрасное ощущение, которого мне так не хватало: вставать с кровати с какой-то целью.

На улице тускло светит солнце, зависшее у самого горизонта. Метет снег. Погода становится хуже, и притом очень быстро.

В здании Олимпа мы с Джеймсом в первую очередь заходим к Лоренсу Фаулеру. Он задает мне один вопрос – тот же самый, который он задал перед моим стартом на МКС: «Ты действительно хочешь это сделать?»

И я даю на него тот же самый ответ: «Да».

* * *

Команда нашего корабля будет набрана со всего тройственного альянса. Это было одним из условий Каспии: команды должны быть смешанными. Астронавты из Атлантического Союза базируются здесь, в лагере № 7, и к нашему приезду они все сидят в одном помещении и заняты работой.

Джеймс представляет меня каждому лично: Генрих, немецкий навигатор «Спарты-1»; Терранс, наш корабельный врач из Великобритании; и Зоуи, грациозная итальянка, которая будет нашим корабельных инженером. Активировав камеру, Джеймс начинает записывать послание членам команд других стран, сообщая, что я буду руководить созданием зондов и ремонтной бригадой, а кроме того, являюсь заместителем командующего миссией.

Это видео в Каспию и Тихоокеанский Альянс доставят беспилотники, потому что, несмотря на то что тема глобальной коммуникационной сети неоднократно всплывала в обсуждениях, ее столько же раз отклоняли из-за отсутствия приемлемого решения. Спутники могут быть уничтожены, как и в прошлый раз, а погода слишком сильно влияет на башни и наземные передатчики. Кроме того, рассмотрение и анализ любых вариантов создания сети требует времени и ресурсов – двух вещей, которых у нас как раз и нет. В настоящий момент данные между поселениями перевозят высокоскоростные дроны, и, похоже, так и будет происходить еще долгое время.

Я не могу не заметить, насколько Джеймс оберегает нашу новую команду, и я знаю – почему. Наверное, я единственный человек на планете, кто это понимает. Его чувства касаются не тех испытаний, которые нас ждут впереди, а того, что мы оставили в прошлом.

Зайдя в свой офис, Джеймс закрывает дверь и начинает раскладывать схему нового зонда.

– Он аналогичен атакующему зонду, который мы запускали с «Пакс». Конечно, с небольшими изменениями.

– Ничего иного я и не ожидала.

– Можем обсудить доработки, а затем поговорим о прототипах. – Он задумчиво чешет голову. – Ты хочешь работать тут или дома?

– Да мне все равно, – пожимаю я плечами. – А как ты предпочтешь?

– Я могу и так, и так, но должен сказать, что тут полно работы над дизайном корабля и его систем.

– А работа дома сможет избежать траты времени на поездки до лаборатории и обратно.

– Вот именно. И можно будет полностью сфокусироваться на работе.

– Значит, дома.

– Хорошо, – кивает он.

Я подхожу к закрытой двери за своей спиной.

– Кажется, они – хорошая команда.

– Это так.

– Я знаю, что ты чувствуешь, Джеймс.

Он выжидательно вскидывает брови.

– Очень трудно с ними сблизиться после того, что произошло на «Пакс».

– Ты чувствовала себя так же, поднявшись к нам на борт после МКС?

– Да.

– И потом полегчало?

– Лишь со временем.

46
Джеймс

Первые несколько дней я жалею о том, что согласился на участие Эммы в этой миссии – слишком уж она опасна.

Однако несколько недель спустя я уже радуюсь, что сказал тогда «да». Сейчас на мои плечи давит груз ответственности за судьбу всего мира, и мне нужна поддержка, опора, кто-то, кто никогда не подведет и сможет разделить со мной все тяготы полета. И этот кто-то – Эмма.

Мы часами работаем над кораблем и зондами: я в здании Олимпа, а Эмма дома. Для меня это как работа в две смены: первая в офисе, а вторая – в нашем жилище.

Холодает. Каждое утро Солнце тускнеет все больше, а снег уже остается лежать на земле, не тая. Дороги выглядят, как глубокие ущелья в ледяном пейзаже, а пешеходные пути – как отходящие от них небольшие овраги. Время на исходе. Как бы усердно мы ни работали, кажется, что нам не успеть. Но в то же время я боюсь отправляться в эту миссию. Боюсь оставлять это место, где мы с Эммой счастливы, живем и работаем вместе, а после работы отправляемся в кровать, разговаривая обо всем на свете.

Мы разговариваем о миссии, о своем детстве, о наших семьях. Но две темы мы не обсуждаем никогда: наше будущее – потому что мы не знаем, будет ли оно, и мое прошлое – тот момент, когда я попал в тюрьму. Она часто кружит вокруг да около, и я понимаю, что она хочет знать, а мне следовало бы давно ей все рассказать. Она заслуживает знать, потому что это и значит «быть вместе»: полностью знать друг друга и принимать партнера таким, каков он есть.

Поэтому для Эммы было так важно заняться собственным здоровьем. Она боялась, что тем самым отпугнет меня, поэтому сейчас я должен ответить ей взаимностью. Но я боюсь сделать что-то, что изменит наши отношения.

Наши семейные собрания стали уже обычными. Каждое воскресенье мы обедаем с семьями своих друзей и родных: Фаулером, Мэдисон, приходит и Эбби с детьми. Отсутствует только Алекс, и мне кажется, что уже не слишком стоит надеяться на его появление.

Я тем более удивлен, когда субботним вечером раздается стук в дверь и до моего слуха доносится его голос, когда Оскар приглашает его войти. Эмма взволнованно смотрит на меня.

– Я здесь, чтобы увидеть Джеймса, – говорит Алекс.

Он делает шаг вперед, и мы долго смотрим друг на друга. Я жду, пока он сделает первый шаг и раскроет причину своего появления.

– Я думал, мы можем поговорить, – осторожно произносит он.

– Нам с Оскаром как раз надо сбегать по делам, – слышу я голос Эммы за спиной.

– Нет, – бросаю я через плечо. – Мы пойдем прогуляемся.

– В такую погоду? Вы сумасшедшие?

Резонное замечание.

– Тогда прокатимся.

На губах Алекса проступает легкая улыбка, и это меня вдохновляет. Первый раз за долгое время его обычно каменное лицо прорезали морщины эмоций.

Я ввожу в машину программу маршрута до места постройки Цитадели, и она медленно и бесшумно разворачивается на забитой, сплошь заставленной автомобилями улице.

– Эмма сказала мне, что ты отправляешься в новую экспедицию.

– Да.

– И она предупредила, что это может быть опасно.

– Может быть.

Он смотрит на меня, пытаясь поймать мой взгляд и как бы молча заставляя меня сказать ему правду.

– Возможно, – отвечаю я, подняв на него глаза.

– Я подумал, что было бы неплохо провести какое-то время вместе перед тем, как ты уедешь.

Я просто киваю в ответ. Отчасти потому, что просто не знаю, что сказать, но больше от того, что меня переполняют эмоции. Радость. Грусть. Благодарность Эмме за то, что рассказала ему. Чувства такие, как будто у меня была сломана кость – нога, если более конкретно – и я настолько уже привык идти вперед, игнорируя боль, что я уже не думал, может ли мне стать лучше. Но сейчас в перелом как будто вставили штифт. Нога не срослась, и нет никакой гарантии, что меня когда-то вылечат, но сейчас слова Алекса придают мне сил. Боль во всем теле наконец-то уходит.

Мой брат никогда не был особенно энергичным, да и я, чего уж там говорить, тоже. Так что я поступаю так, как обычно поступают парни, когда их захватывают эмоции – я меняю тему разговора.

– Хочешь увидеть кое-что действительно классное? – спрашиваю я.

– Например?

– Подземный бункер.

47
Эмма

Уже какое-то время меня не оставляет чувство, что мой мир сжимается. Я живу и работаю в нашем доме, посвящая каждую минуту своей жизни работе над предстоящей миссией. И если я занята чем-то другим, то меня не отпускает чувство вины. Личное время кажется излишком или, того хуже, предательством по отношению к людям, которые рассчитывают на меня.

Уже несколько месяцев мы не проводим наши обычные воскресные ужины. Все заняты только одним: экспедицией и выживанием.

Естественно, все это не могло пройти мимо Джеймса. Он напряжен и работает с утра до ночи. Вообще, он только ест, спит и работает. Лишь раз в неделю Джеймс берет себе свободный час и проводит это время с Алексом. Субботними вечерами, после работы, они играют в карты и разговаривают. Я так и не выяснила, что между ними произошло, но сейчас Джеймс очень дорожит совместным времяпрепровождением с братом. Мы все понимаем, что такие часы отдыха сейчас – настоящая драгоценность, которой очень скоро может и не стать.

Но не только время утекает сквозь пальцы. Скоро исчезнут и последние обитаемые области Земли. Наш мир, каким мы его привыкли видеть, исчезнет окончательно – льды поглощают его каждый день. Мы, будто на острове, наблюдаем за тем, как растет уровень моря, и понимаем, что утонем, если не найдем путь к спасению.

* * *

До наступления Долгой Зимы регион, где расположен Тунис, был пустыней. Сейчас это тоже пустыня, но совсем иного рода: во все стороны, насколько хватает глаз, простирается ледяная равнина, по которой, подобно дюнам, бегут снежные волны. Дует ветер, перекатывая холодные белые хлопья как песок.

Каждое утро я встаю с первыми лучами солнца и выхожу на улицу в надежде увидеть над самым горизонтом наше яркое светило, и мечтаю о том, чтобы завеса из солнечных ячеек исчезла или сломалась и чтобы печальная судьба каким-то образом обошла нас.

Но меня встречает только тусклый свет в облаках и редкие отблески на бесконечно падающем снеге, словно маяк, от которого мы уплываем в темные и неизведанные воды. Возможно, назад уже дороги нет – именно такое чувство охватывает всех в Лагере Номер Семь. И дело не в недостатке Солнца или витамина D, и не в том, что дети не могут играть на улице, а мы не можем ходить на работу, а в том, что наше время на Земле истекает.

Мимо с грохотом проезжает снегоуборочная машина, срезая ножами свежевыпавший снег и сгребая его вдоль дороги в небольшие кучки, которые высятся подобно ледяной изгороди.

Автокраны с закрепленными на стрелах люльками уже стоят то тут, то там посреди кварталов, раскинув свои кривые руки над домами. Работники, кутающиеся в куртки с тяжелыми капюшонами, прячут глаза под очками от ледяного ветра и устанавливают специальные вентиляторы, сдувающие снег с солнечных батарей. Так они смогут уловить хотя бы редкие лучи, потому что уже долгое время батареи внутри помещений не могут набрать полный заряд энергии. Каждый день мы получаем все меньше электричества, чтобы готовить еду и обогревать свои дома.

Прошлой ночью Джеймс постелил нам еще одно одеяло, и мы заснули, как и каждую ночь, крепко обнявшись. Но как бы близко друг к другу мы ни были и сколькими бы одеялами ни укрывались, я все еще чувствую холод на своем лице, который проникает во все тело, причиняя боль моим легким, когда я пытаюсь вдохнуть. Я привыкла спать, даже когда не могу согреться. Адаптировалась, скажем так. Но не представляю, как долго мы сможем подстраиваться под окружающие обстоятельства. Дело не в холоде вокруг нас, а в том, что этот холод забирает нашу свободу, наши запасы еды, наше будущее.

Проще думать, что в исчезновении всех этих вещей виновато государство. Что мы видим вокруг: комендантский час заставляет нас находиться дома, а служба нормирования продуктов каждый день регламентирует то, что мы едим. Некоторые начинают винить правительство, говорят о мятежах и восстании, но я думаю, в глубине души люди понимают, что это ничего не изменит. Это не даст нам больше еды или больше солнца, а без правительства мы, возможно, потеряем последний ключ к спасению. Если уже не потеряли.

Даже если нас ждет успех и мы сможем избавиться от ячеек, закрывающих Солнце, – что это даст? Что осталось подо льдом, покрывающим Землю? Растения и животные давным-давно мертвы. Сможет ли вернувшееся в этот мир Солнце заново разжечь в нем жизнь? Или планета уже выгорела дотла? Я стараюсь гнать эти мысли прочь каждый раз, когда они лезут в мою голову. В такие моменты я понимаю настоящую природу надежды – и она не рациональна. Надежда самодостаточна, как возобновляемый источник энергии внутри каждого из нас. Она хрупка, и наши самые темные мысли могут легко ее повредить, заглушить, заставив почти исчезнуть во тьме, но никогда до конца не уничтожить. И, подобно Солнцу, стоит надежде вернуться, как она возвращает нам жизнь и энергию.

* * *

Я все еще не сказала Мэдисон о том, что тоже отправляюсь в эту миссию. И, сколько бы я ни жду удобного момента, продолжать это уже невозможно, ведь до запуска остается всего пара дней.

Большинство семей возвращаются в бараки, потому что здесь больше теплоотдача на квадратный метр и к тому же греет тепло людских тел вокруг. Да и еженедельный рацион у живущих здесь немного больше – хороший стимул для тех, кто еще не оставил свои обреченные дома, отдавая излишки энергии на обогрев бараков. Джеймс, Оскар и я тоже переехали бы, но нас удерживает лаборатория, организованная в третьей спальне нашего дома.

В первый раз, когда я прихожу навестить Эбби, я тут же вспоминаю оставленный дом. Бараки сейчас больше напоминают тюрьму. Двери во все комнаты постоянно оставляют открытыми, стараясь хоть как-то обеспечить циркуляцию свежего воздуха. Глаза жителей пусты и совершенно безнадежны. Проходя мимо, я вижу, как они играют в шахматы и шашки, а их планшеты лежат без дела, потому что нет никакой возможности их зарядить (зарядные порты не работают, а если тебя поймают с работающим планшетом вне работы, то урежут рацион питания).

Несмотря на то что людей в бараках очень много, внутри тихо, и я чувствую какой-то незнакомый аромат. Он немного мускусный и напоминает запах застоявшегося воздуха, который был повторно очищен. Как и люди вокруг, он не может вырваться на улицу, в холодный мир, где больше никому нет спасения. Кое-кто из взрослых, завернувшись в толстые пальто, выходят в коридор, торопясь на работу, готовые трудиться почти в полной темноте. Они идут подобно заключенным, работая ради спасения и понимая, что только полный рабочий день означает полный дневной рацион питания.

Дверь в комнату Мэдисон открыта, но я стесняюсь зайти и только заглядываю внутрь. Аделина читает книгу, Оуэн выстраивает миниатюрных солдатиков. Они очень исхудали и устало лежат на кровати рядом.

Чуть приблизившись к дверному проему, я замечаю Мэдисон, которая стоит у стола, оттирая вещи на стиральной доске и опуская их в таз с водой. Видеть своих племянника и племянницу мне уже больно, но когда я смотрю на Мэдисон… Кожа туго обтягивает ее лицо, очерчивая скулы, глаза ввалились, тонкие волосы выглядят совершенно безжизненными, а руки, похожие на черенки от швабры, продолжают вдавливать белье в стиральную доску.

Она замечает меня прежде, чем я успеваю убрать грусть со своего лица. Какое-то время мы замираем, глядя друг другу в глаза, и мне кажется, что она вот-вот расплачется. Но она выдавливает из себя улыбку, бросает термобелье в таз и, обходя стол, идет ко мне с широко разведенными руками, подобными скрюченным ветвям мертвого дерева. Обняв ее, я чувствую под пальцами выступающие тонкие ребра, как края таза, стоящего на столе. В моих руках она кажется такой хрупкой драгоценностью, которая того и гляди разобьется.

Отпустив меня, она зовет Оуэна и Аделину, и они, встав с кровати и помахав рукой, также подходят обнять меня. На их костях мяса явно побольше, и я благодарна за это. Не думаю, что смогла бы видеть их в таком же состоянии, что и сестру.

Мэдисон отправляет детей на кровать, где они играли, а потом закрывает дверь и садится на диван.

– Не знала, что ты придешь.

– Да вот подумала зайти перед работой.

Она рассеянно кивает, смотря куда-то вдаль, как человек, который уже пару дней не спал. Двинувшись к маленькой кухне, она спрашивает:

– Хочешь немного…

Я понимаю, что она хочет сказать «кофе», но его больше нет – только в правительственных зданиях, где он также охраняется и выдается строго под контроль, как самый дорогой вид топлива. А может быть, она хотела сказать «поесть», но у нее точно нет ничего – и похоже, в достатке уже не будет. Поэтому я делаю вид, что она договорила предложение.

– Нет, не нужно. Спасибо.

Она смотрит на дверь.

– Мэдисон, вы получаете еженедельный рацион?

– Получаем, но его недостаточно. – Она оглядывается, как будто что-то услышав. – Они ведь основываются на возрасте. Но почему они так делают?

– Я…

– Должна же быть зависимость от роста, ты не думаешь?

– Да, в этом есть смысл.

Она быстро кивает.

– Я имею в виду, что у тебя может быть два десятилетних ребенка, но один на тридцать сантиметров выше другого. Очевидно, что тот, кто выше, должен получать больше калорий, ведь так? – Она смотрит на меня, ожидая подтверждения.

– Да.

– У нас даже было собрание по этому поводу. – Мэдисон смотрит на дверь, как будто забыв, что закрыла ее. – Но Атлантический Союз заявил, что они не могут ходить и обмерять всех, но зато знают возраст жителей. Они думают, что мы врем о росте своих детей, и к тому же добавляют – как будто мы сами не знаем, что дети растут. – Она всплескивает руками. – Конечно, они растут! Но только не сейчас, это уж точно. Правда, некоторым… – она понижает голос и говорит спокойнее, – … некоторым нужно больше еды, чем другим.

– Я поговорю с Джеймсом.

– Нет, – быстро отвечает она, – это вызовет проблемы… Льготный режим… Слухи здесь распространяются быстро – это единственное, чем все занимаются.

Повисает долгая пауза. Мэдисон смотрит в пол. Дети тихо играют на кровати, за дверью слышны их шаги.

– Я пришла сказать, что отправляюсь в экспедицию вместе с Джеймсом.

Она смотрит на меня так, как будто только сейчас поняла, что я здесь. На краткий миг я вижу искорку в ее глазах: на меня снова смотрит моя любимая сестра. Ее взгляд не веселый и не грустный. Он светится гордостью.

– Хорошо, я рада за тебя и за Джеймса. А мы должны что-то сделать тут – максимум того, на что способны. – Своей холодной костлявой рукой она сжимает мою ладонь. – Просто обязательно вернитесь назад.

* * *

Когда Джеймс приходит с работы, я, хромая, расхаживаю взад и вперед по комнате, не обращая внимания на боль. Но он сразу же замечает мое расстройство.

– Что случилось?

– Я ходила повидаться с Мэдисон.

– Она…

– Голодает, вот что.

Джеймс вздыхает и бросает свой рюкзак на диван. Оскар тихо уходит в свою комнату и закрывает дверь.

– Мы можем попытаться выбить ей побольше еженедельных рационов.

– Она сказала, что не возьмет их. Из-за этого у них будут проблемы.

– Что? – хмурится Джеймс.

– Я не знаю, что она имеет в виду, но понимаю, что в этих бараках все в одной лодке. Ты давно там был?

– Давно, я же все время на работе.

– Там словно тюрьма.

– Прости, я не знал, – он обнимает меня.

Я кладу подбородок ему на плечо.

– А мы можем переправить их в Цитадель?

– Только если они больны.

– Они больны, – тут же отвечаю я.

Отодвинувшись, он смотрит на меня с любовью. От этого взгляда я просто таю.

– Давай прокатимся.

Он берет сумку и зовет Оскара, приглашая его к нам присоединиться. В отношении Джеймса действует исключение на комендантский час, потому что этого требует его работа. Но находиться снаружи после наступления темноты опасно: холодный ветер, снег и практически полное отсутствие видимости. Даже простое ДТП может оказаться смертельным, так что важнее всего коллективная ответственность.

– Насколько плоха ситуация с питанием? – спрашиваю я Джеймса, пока мы едем в беспилотном автомобиле.

– Все очень плохо.

– То есть прежде, чем умереть от холода, мы умрем от голода?

Он рассеянно качает головой.

– Не знаю. Это ведь все взаимосвязано. Без солнца мы не сможем обеспечивать урожай или собирать энергию для ухода за ним.

– А что с геотермальным источником, который вы пробурили в Цитадели?

– Мы так и не достигли расчетной глубины. Так что сейчас мощности хватает только на то, чтобы обслуживать бункер, но для того, чтобы обеспечить электричеством теплицы, этого мало. Если сделать больше скважин, тогда да – это станет возможным. Сойдут даже водяные мельницы, но для их постройки нужно время и силы, а у нас нет ни того, ни другого. Никто не ожидал, что ситуация так быстро ухудшится.

– Но как же так, Джеймс? Честно, подумай о размерах Солнца – и о том, какое количество ячеек нужно, чтобы настолько заблокировать его излучение.

– Ты полагаешь, что для этого они должны быть максимально близко к Солнцу? Но это нам доподлинно не известно.

– Но изображения от флота «Гелиос»…

– Показывают, что ячейки находятся возле Солнца, я знаю. Но что, если они переместятся ближе к нам? Мы не знаем, там ли они еще. Все, что нам известно, это только то, что ячейки где-то между нами и звездой. В конце концов, даже Луна может остановить большое количество излучения, а ведь она всего пару тысяч километров в поперечнике.

– Что-то вроде затмения.

– Да.

Какое-то время мы едем молча, наблюдая за тем, как фары автомобиля разгоняют тьму и мелькающий в их лучах снег.

– Но, Джеймс, что если ты прав и в результате успешной миссии мы сможем остановить производство новых ячеек, те, что уже созданы, останутся на своем месте. Долгая Зима от этого не закончится.

– У нас должно быть решение и этой проблемы. И я хочу тебе еще кое-что показать.

Даже в этот час фабрика, где Джеймс мне впервые показал Цитадель и «Спарту-1», заполнена военной техникой. Перед нами еще один пост охраны, а за ним – закрытый для посторонних склад. Оказавшись внутри, я вижу, что лампы под потолком выключены и все работники трудятся под местным освещением. Даже в таком полумраке я понимаю, что они делают – ядерные ракеты.

– Я думала, что все ядерное вооружение ушло вместе с флотом «Спарта».

– Не все. У нас еще осталось какое-то количество вертолетного топлива – и взять его больше нам неоткуда, – так что мы используем то, что есть, экономя оставшуюся в хранилищах еду и вывозя ракеты из США и России.

– И каков план? Использовать ракеты для обогрева и получения энергии?

– Они будут переделаны для того, чтобы управляться в космосе на большом расстоянии.

И тут до меня доходит.

– Вы собираетесь выстрелить ими в солнечные ячейки.

– Сразу после нашего взлета зонды отправятся к Солнцу с целью установить их точное местонахождение. Как только это произойдет – взлетят ракеты.

– Но их все же очень много, – киваю я.

– Да, но если наша теория о том, как они управляются, верна, то мы можем их напугать и заставить на какое-то время оставить нас в покое.

– Это просто поможет нам выиграть время.

– Но это лучше, чем ничего.

Джеймс идет в глубь фабрики, к входу в туннель, где нас уже ждет электрокар. Как только мы въезжаем в туннель, температура начинает падать с каждой секундой.

Каменистая пещера, в которой мы были прошлый раз, теперь закрыта листом металла с двойными дверями, большие буквы над которыми складываются в слово «Цитадель».

Открывшийся шлюз обдает нас теплым воздухом, и мы оказываемся в небольшом фойе, из которого несколько дверей ведут в столовую, ванные и комнату отдыха. Туда Джеймс и поворачивает, кивнув солдату, сидящему за столом. Меня шокировали звуки и запахи, услышанные сегодня утром в бараках, но то, что я вижу сейчас в Цитадели, – просто ужасно. По моим подсчетам, в зале находится около сотни больничных коек, отделенных друг от друга занавеской. Ближе всех ко мне лежит мальчик, одного с Оуэном возраста, но гораздо худее. Его глаза закрыты, а ноги с трудом угадываются под простыней. К худой руке мальчика подключена капельница, и хотя не знаю диагноз, могу догадаться, что это истощение.

В следующем отсеке лежит мужчина. Он стонет, повязка, через которую сочится кровь, закрывает его лицо. По форме я понимаю, что это один из работников, которые перерабатывали мусор – в тех случаях, когда его вывозили. Уверена, что, когда он получил травму, его перевели на фабрику. А сейчас медсестра и врач останавливаются около него и, наклонившись, открывают один его глаз.

На кровати рядом сидит женщина и читает книгу в мягкой обложке в свете настольной лампы. Она не выглядит больной, но я замечаю ее большой живот, к которому она нежно прикладывает руку, надеясь почувствовать легкий ответный толчок. Подняв глаза на меня, она выглядит напуганной, даже когда пытается выдавить из себя улыбку.

Джеймс поворачивается ко мне.

– Я могу перевести сюда Мэдисон и детей, – шепчет он, – но эти кровати… заполняются очень быстро.

– Нет. Этим людям быть здесь гораздо важнее.