Текст книги "Реформа. Как у России получилось"

Можно ли допечатывать?

Небольшая периодическая допечатка денег может оказаться полезной для стабильности ценности валюты.

Представим, что на отделенном от остального мира острове живет сто человек, пользующихся деньгами. Если сложить все принадлежащие им деньги, получится 1 000 000 д.е.

С течением времени на острове будет все больше людей и ресурсов. С этим вырастет и спрос на деньги. Если на увеличенное количество людей и ресурсов будет приходиться тот же 1 000 000 д.е., то случится дефляция: по обычному закону спроса и предложения деньги упадут в ценности относительно товаров и услуг.

В дефляции нет ничего особенно плохого – учитывая, что она медленна и предсказуема настолько же, насколько медленно и предсказуемо растет количество людей и товаров.

Однако она искажает рынок, а деньги становятся средством не только обмена, но и инвестирования, что ведет к еще большему колебанию их ценности.

Поэтому некоторые экономисты во главе с Милтоном Фридманом предлагают нам бороться с дефляцией: государство должно допечатывать столько денег, на сколько в этом году вырос ВВП страны. Тогда спрос на деньги и их предложение останутся неизменными[147]147
  M. Friedman, A. J. Schwartz, «A Monetary History of the United States».


[Закрыть].

Последовательные либертарианцы против такого решения. Для них любая допечатка денег – зло, искажающее рынок: «Так государство отбирает ресурсы разом у всех и тратит их на свои нужды. Сама же инфляция подрывает фундамент экономической системы, превращая экономический расчет в фикцию. Поскольку цены во время инфляции изменяются с разной скоростью, предприниматели не могут верно оценить ни потребительский спрос, ни собственные затраты»[148]148
  М. Ротбард, «Государство и деньги и центральный банк».


[Закрыть].

Однако государство вынуждено брать с населения на школы, медицину и полицию. Без этого невозможно. Допечатка денег (инфляционный налог) – лучший способ сбора налогов, экономящий силы и государству, и его гражданам. Если государство каждый год допечатывает 3 % денег, то ему куда меньше нужно брать через налоги. Кроме того, такой способ позволяет наиболее равномерно распределить налоговую нагрузку на всех граждан[149]149
  Хотя, конечно, и здесь нельзя добиться полной равномерности: например, инфляционный налог в куда большей мере ляжет на держателей денег, чем на собственников недвижимости.


[Закрыть].

Что до подрыва стабильности экономической системы, то дефляция в 3 % годовых сбивает людей с толку не меньше, чем инфляция в те же 3 %. Оба эти положения равно отклонены от нуля, и если уж бояться, то их вместе.

Инфляционный налог (допечатка денег) искажает рынок и сбивает с толку предпринимателей и потребителей не меньше, чем обычный. Все заранее знают, какие будут инфляция и налоги в этом году и через десять лет, а значит, смогут предсказать будущее.

Свободу банкам!

Государство любит банковское дело – здесь оно находит большие возможности для финансовых маневров. Неудивительно, что к 2023 году в России 70 % банковских активов было в руках государства.

Государственники полагают, что экономика развивается благодаря дешевым кредитам: государство печатает деньги и дает их взаймы частным банкам по низкой ставке. Благодаря этому банки выдают дешевые кредиты гражданам и предпринимателям, увеличивается деловая активность.

Но это то, что видно.

А теперь посмотрим на то, чего не видно[150]150
  Продолжим дело Ф. Бастиа из книги «Что видно и чего не видно».


[Закрыть]. Напечатав деньги, государство обесценило деньги, находящиеся у граждан и предпринимателей, – фактически собрало с них налог. Не будь этого налога, они купили бы больше товаров или увеличили бы инвестиции. Те предприниматели, кому они отдали бы деньги за товары и услуги, получили бы ресурсы на увеличение своего производства.

Трудно представить, чтобы это меньше подстегивало экономику к развитию, чем сбор государством денег и выдача кредитов тем же предпринимателям. К тому же, если бы искусственное перераспределение денег государством для увеличения предложения кредита было разумным, следовало бы продолжить его: отбирать еще больше у частных лиц, еще больше выдавать банкам, делать кредит еще дешевле – вплоть до бесплатного. Так часто и бывает в экономике: чтобы проверить теорию, нужно довести ее до последовательной крайности, и, если эта крайность выйдет абсурдной, значит, такова и сама теория.

Никто, даже высоколобые экономисты-интеллектуалы, не способен, переложив деньги в другой карман, удвоить их количество. У такого перекладывания можно обнаружить только негативные последствия: оно искажает рынок (кредиты достаются тем, кто больше понравится банкам, а покупатель принес бы свои деньги тому, кто произвел лучший товар, – и, возможно, это был бы совсем другой товар), государство может выдать деньги не тем банкам – они могут обанкротиться. И, наконец, нужно учесть монструозные административные траты государства на принятие программ и правил, контроль за банками, содержание армии дополнительных чиновников и, конечно, коррупцию.

В силу обманчивости времени нам кажется, что так было всегда. Но сросшейся с государством банковской системе меньше ста лет – она появилась только во время Великой депрессии в США 1933–1939 годов. До этого предприниматели, как правило, предпринимали без участия государства. Промышленная революция в Англии и экономический подъем XIX века – результат взаимодействия людей с деньгами и людей с идеями. Вероятно, почитав Кейнса, они бы поняли невозможность вести дело без кредитной экспансии государства и не стали бы начинать. Но Кейнс еще не родился, и им пришлось опровергнуть его теории заранее.

Люди с деньгами и люди с идеями находят друг друга. Государству здесь делать нечего. Мы полностью отсоединили банки от государства, теперь они берут деньги только у частных лиц.

* * *

Есть три рода занятий, связанных между собой только тем, что они касаются денег:

● услуги по хранению денег;

● услуги по переводу денег от одного субъекта другому;

● кредитная деятельность: взять деньги у того, кто хочет инвестировать, и дать тому, кто готов платить за их использование.

Эти занятия – все равно что самолеты, пароходы и поезда: касаются одного, но совершенно разные. Объединены они в «банковское дело» скорее не для удобства, а по вине государства, которое вмешалось и начало регулировать их.

Первые две услуги – хранение денег и перевод от одного субъекта другому – совершенно не требуют какого-либо регулирования. Это не отличается от перевозки груза или хранения имущества на складах.

Кредитная деятельность тоже предельно проста – взять деньги у одного и отдать другому взаймы. Банк здесь выступает посредником между имеющим лишние деньги и желающим их инвестировать и тем, кто готов платить за их использование. И здесь государство выглядит лишним.

Без контроля государства и попыток стимулировать экономику эти занятия были бы обычными видами бизнеса. Здесь, как и во многом другом, вторжение государства порождает совсем не порядок, а конфликты и хаос[151]151
  Так М. Ротбард говорил о денежной системе.


[Закрыть]. Единственное, на что оно здесь годится – борьба с мошенничествами и обманами.

Мы освободили банковскую деятельность от большинства регулирований, дали полную свободу. И ничего – не случилось волны мошенничеств и краха финансовой системы. Наоборот, финансовые услуги благодаря выросшей конкуренции стали значительно дешевле и эффективнее, а бизнесмены начали специализироваться на чем-то одном.

* * *

Здесь заканчиваются рассуждения, которые по сложности восприятия можно отнести к желтому уровню. Дальнейшее можно условно назвать красным уровнем, оно будет интересно только тем, кто увлекается теорией банковского дела.

Однако это очень жаль. Так часто и бывает, что важнейшие вопросы, плотно касающиеся нашего кармана, меньше всего интересны широкой публике. Между тем разбирайся в этом рядовой избиратель, за ним потянулся бы и избираемый. Пока же этим не интересуется первый, не будет интересоваться и второй.

О наболевшем запрете частичного резервирования

Одна из сфер банковской деятельности – прием денег на вклады от одних и выдача другим в качестве кредитов.

На рынке есть заимодавец, желающий предоставить банку заем под 10 % годовых, и предприятие, желающее получить кредит под 15 % годовых. Банк распознает недостаток координации между заимодавцем и предприятием и оказывает им свои услуги, получая в качестве платы разницу в 5 % годовых[152]152
  Х. У. де Сото, «Деньги, банковский кредит и экономические циклы».


[Закрыть].

Кажется, здесь всё работает по обычным законам рынка, однако почему-то это сильно смущает либеральных экономистов (особенно австрийской экономической школы).

По их мнению, вклады должны быть обеспечены 100-процентным резервированием – то есть в любой момент времени у банка должно находиться столько активов, сколько достаточно для погашения всех обязательств перед вкладчиками. Проще говоря, банки не должны иметь права распоряжаться средствами вкладчиков.

Сегодня ни одна из стран не имеет правила о 100-процентном резервировании вкладов, что считается большим злом. Вот что пишет об этом Хесус Уэрта де Сото, один из самых известных современных экономистов-либертарианцев:

«[Представим, что гражданин сделал вклад в банк 1 000 000 д. е, а в стране действует система 10-процентного обязательного резервирования.]

В момент, когда банкир присваивает деньги вкладчика и предоставляет заем предприятию, происходит событие огромного экономического значения: 900 000 д.е. возникают ex nihilo, т. е. из ничего. Важнейший мотив гражданина при открытии вклада «до востребования» состоит в хранении и сохранении денег, и по этой причине он субъективно верит в то, что сохраняет полный доступ к деньгам, как если бы держал их в своем кармане, а в некотором смысле даже лучше. Для всех намерений и целей у него все еще есть 1 000 000 д.е. наличными, как если бы деньги были у него физически, так как согласно заключенному им договору они остаются полностью доступны ему.

Короче говоря, два разных человека одновременно полагают, что в их полном распоряжении находятся ликвидные активы на сумму 900 000 д.е., которые соответствуют части вклада в 1 000 000 д.е., предоставленного банком в виде кредита предприятию. В этой точке нашего рассуждения мы понимаем, что банки производят ликвидность, которая инвестируется, не будучи подкрепленной предшествующими сбережениями. Это явление и есть главная причина повторяющихся экономических кризисов и спадов»[153]153
  Х. У. де Сото, «Деньги, банковский кредит и экономические циклы».


[Закрыть].

На это внимательный наблюдатель возразит: «Вкладчик дал деньги, зная, что банк выдаст их взаймы третьему лицу. Он взял на себя риск банкротства банка, за это банк ему и заплатил процент по вкладу. Что же тут плохого?»

Хесус Уэрта де Сото отвечает на это так:

«Предположим, что вкладчики принимают и понимают, что банки инвестируют (или ссужают и т. п.) большую часть денег со вкладов. Даже в этом случае такое знание и гипотетическое санкционирование не умаляют важнейшей цели (причины) договора с точки зрения клиентов, в чьи намерения по-прежнему входит доверить свои деньги банкиру для сохранности, т. е. заключить договор денежной иррегулярной поклажи. В этом случае договор, который заключили, по их мнению, вкладчики, невозможен как с технической, так и с юридической точки зрения. Если они разрешают банкиру использовать деньги, то эти деньги больше не могут быть доступны им, а ведь именно постоянная доступность этих денег является важнейшей причиной (целью) договора»[154]154
  Х. У. де Сото, «Деньги, банковский кредит и экономические циклы»., С. 124.


[Закрыть].

Здесь мы у центрального места рассуждений де Сото.

Он справедливо говорит о том, что есть два абсолютно разных договора: хранение (когда я сдаю кому-то зерно на хранение так, чтобы потом прийти за ним) и заем (когда я отдаю зерно заемщику, чтобы потом получить столько же зерна обратно и немного больше сверху).

В первом договоре я пользуюсь услугой хранителя, плачу за нее. Во втором заемщик пользуется моей вещью и за это платит мне, здесь я оказываю услугу.

Но дальше де Сото утверждает, что современная система вкладов порочна, потому что вкладчики полагают, что они сдают деньги на хранение, а банки пользуются этими деньгами, как будто между сторонами договор займа. Поэтому договор нужно признавать ничтожным – стороны заблуждались в его существе.

Для юристов эта проблема проста. В юриспруденции вообще половина проблем решается, если смотреть не на слова, а на суть.

Так, применительно к нашему предмету, если стороны заключили договор, по которому гражданин дает деньги банку, а тот платит за это деньги, то перед нами заем. И не имеет значения ни то, как стороны назвали такой договор («вклад», «счет», «депозит» и т. д.), ни то, на что они рассчитывали, не сказав об этом вслух. Вполне возможно, что заемщик хотел просто хранить деньги, попутно заработав на этом небольшой процент. Но равным образом любое инвестирование с низким риском можно назвать хранением с прибылью. От этого оно не становится настоящим хранением, оставаясь именно рисковым инвестированием, за которое платит другая сторона.

Де Сото же предлагает признавать такие договоры ничтожными, «так как их цель невозможна (без 100 %-ного коэффициента резервирования невозможно гарантировать, что банкир всегда сможет исполнить свои обязательства), или что предполагаемое санкционирование вкладчиками [использования средств, внесенных ими на депозит] не имеет юридической силы, так как важнейшей целью все же является сохранность вещей, а это неизбежно и обязательно требует 100 %-ного резервирования»[155]155
  Принимая средства, хранители (банкиры) соглашаются вернуть их по первому требованию держателей текущих счетов, однако, получив деньги, тут же их инвестируют, выдают ссуды и вступают в сделки, которые эти деньги связывают, а некоторые обстоятельства действительно не позволяют им немедленно возвращать деньги. Если не меняется важнейшая причина договора (передача денег на сохранение), то предполагаемое разрешение банкиру использовать деньги вклада, как выраженное, так и неявное, не имеет особого значения. В этом случае разрешение не имеет отношения к делу ввиду несовместимости с целью договора и, таким образом, не имеет юридической силы и является ничтожным, как и любой договор, по которому одна сторона разрешает другой обманывать себя или дает письменное согласие на обман себя к своему собственному ущербу.


[Закрыть].

* * *

Кажется, что де Сото предлагает признавать ничтожным договор, все условия которого сторонам были известны, только потому, что он назван «вкладом».

Конечно, это не так. Большой экономист, обобщающий учение австрийской экономической школы, не может писать толстую книгу, содержание которой сводится к игре в слова.

На самом деле главное его рассуждение заключается в том, что использование банкирами вкладов «до востребования» позволяет им создавать банковские депозиты, т. е. деньги, и, в свою очередь, кредиты (т. е. покупательную способность, передаваемую заемщикам, будь то предприниматели или потребители) из ничего. Эти депозиты и кредиты не являются результатом реального увеличения добровольных сбережений членов общества.

Вот как выглядит концепция кредитной экспансии австрийской экономической школы.

Предположим, что создан банк, у которого есть 1 000 000 собственных д.е., а еще 1 000 000 д.е. он взял у вкладчиков.

Если мы примем систему 100-процентного резервирования, то он сможет выдавать в кредит только свои деньги – 1 000 000 д.е.

При частичном же резервировании, например, в 10 %, он сможет выдать в кредит и свои деньги (1 000 000 д.е.), и деньги вкладчика, оставшиеся без резервирования (900 000 д.е.). Получится, что два миллиона д.е. превратятся почти в три миллиона: два окажутся у того, кто получил кредит, а третий – у вкладчика, который думает, что деньги в банке – все равно что у него в кармане.

Депозиты «до востребования» функционируют как деньги только потому, что они считаются совершенными денежными заместителями, т. е. люди готовы вместо денег принимать их по номиналу. Поскольку каждый держатель полагает, что в любой момент он может обратить свой депозит «до востребования» в узаконенное средство платежа по номиналу, эти депозиты обращаются в качестве полного эквивалента наличных и при оплате покупок считаются такими же хорошими, как деньги[156]156
  М. Ротбард, «Великая депрессия в Америке».


[Закрыть].

Если же вкладчики потребуют свои деньги, то банк не сможет вернуть их и станет банкротом. За счет того, что банки придерживаются частичного резервирования, они могут многократно создавать деньги «из ничего», рискуя деньгами вкладчиков.

Один из самоочевидных принципов экономической теории состоит в том, что нельзя сберечь и потребить одновременно. Невозможно выпить вино и оставить его на завтра. Однако нынешняя денежная система, основанная на частичном резервировании, это позволяет[157]157
  П. Усанов, «Будущее денег. Как свободные рынки победят государство».


[Закрыть].

* * *

Чтобы легче поставить под сомнение такие рассуждения, заменим деньги зерном. Представим, что я принимаю от фермеров 1000 тонн зерна, обещая через год отдать 1050 тонн. После я даю это зерно другим фермерам взаймы с условием, что через год они вернут мне 1100 тонн зерна.

Дав взаймы зерно, которое я до этого занял сам, я не увеличил количества зерна на планете.

Возможно, долговой документ, который я выписал своему фермеру-кредитору, будет ликвиден сам по себе из-за того, что на рынке доверяют моей платежеспособности. Но это не создаст дополнительного зерна, не приведет к «зерновой экспансии». Такой долговой документ не будет отличаться от любого другого долга любого другого лица.

Может быть, фермеры, у которых я взял зерно, полагают, что сдали его на хранение и заодно подзаработали, нисколько не рискуя. Но их ментальная ошибка, что зерно все еще принадлежит им и что выданный мной долговой документ – это то же зерно, не имеет значения и не меняет сути отношений.

Вот и получается, что требовать 100-процентного резервирования от банков – все равно что требовать от любых предпринимателей резервирования имеющихся у них обязательств, то есть не иметь обязательств вообще.

* * *

Экономисты австрийской школы правы в постановке проблемы: часто правовая система просто не содержит возможности хранить деньги в банке без риска. Есть один вид вклада – прибыльный и рисковый, вкладчик просто не имеет альтернативы. В итоге получается, что общество вынуждено инвестировать больше, чем оно того хочет. Это приводит к хрупкости системы – при первой сложности в экономической системе вкладчики массово пойдут в банки за наличностью. Одновременные набеги на банки заканчиваются их банкротствами, вслед за чем банкротятся должники банков, которым выдавались кредиты под условие финансовой стабильности банков.

Кризис – результат концентрации ошибок на рынке, когда вдруг оказывается, что предприниматели до этого инвестировали не туда.

Причина этого – во вмешательстве государства, которое выпускает деньги и выдает их через центральный банк коммерческим банкам, субсидирует бизнес (искусственно завышает инвестиции в отдельных сферах) и устанавливает вредное регулирование.

В нормальной экономике ошибочные инвестиции были бы быстро увидены, отдельные бизнесы время от времени банкротились бы, рынок постоянно очищался, оздоровлялся и шел бы дальше. Однако государство, сказав «а», всегда говорит «б» и при первых намеках на банкротство подопечных предпринимателей начинает поддерживать их еще больше, раздувая их неэффективность и накапливая ошибки в инвестициях. В какой-то момент количество этих ошибок доходит до критического, государство больше не может поддерживать всех, и они банкротятся одновременно. Так рушится система.

Вкладчики начинают паниковать и бегут в банки забирать свою наличность, потому что государство не дало им возможности дать банкам деньги без риска. Набег на банки еще больше усугубляет ситуацию. В этом и есть главная претензия австрийской экономической школы к вкладам без резервирования (то есть к вкладам с правом распоряжения деньгами вкладчиков).

Но для решения этой проблемы нет нужды запрещать банкам распоряжаться деньгами вкладчиков.

Вся сущность австрийской экономической школы – в борьбе за свободу. Однако почему-то именно в вопросе банковской деятельности ее приверженцы начинают регулировать и запрещать. Даже Мюррей Ротбард, описавший этику свободы во всем, здесь выступал за жесткое ограничение распоряжения деньгами вкладчиков[158]158
  М. Ротбард, «Государство и деньги. Как государство завладело денежной системой».


[Закрыть].

Но как можно не признать договор, в котором все стороны заранее знают условия и риски?

Куда более последовательное решение – разрешить всё, но дать возможность альтернативы, а дальше жестко наказывать за мошенничество.

Достаточно установить, что есть четыре вида договоров с таким содержанием:

1. Вкладчик дает деньги банку, чтобы он хранил их у себя в подвале. Цель вкладчика – исключительно в том, чтобы сохранить деньги. За это он готов платить банку.

Это чистейшее хранение. Если, заключив такой договор, банк возьмет деньги вкладчика без разрешения и выдаст из них кредит, это действительно будет мошенничеством – присвоением чужого имущества.

2. Вкладчик дает деньги банку в долг в собственность. Банк выдает эти деньги в кредит, а за пользование ими платит вкладчику процент.

Вкладчик при этом может настолько доверять банку, что в его глазах эти деньги все равно что сданы на хранение, да еще и не бесплатно, но с небольшой прибылью.

Однако эта мысль вкладчика не меняет сути: он все равно должен понимать, что рискует и в случае банкротства банка не получит деньги обратно.

3. Гражданин открывает в банке расчетный счет, кладет на него деньги. Эти деньги передаются банку только для хранения и передачи по требованию гражданина другому лицу. Банк просто держит деньги у себя, гражданин платит ему за это держание и за возможность в любой момент передать деньги в другие руки.

4. Гражданин открывает в банке расчетный счет, дает банку деньги в собственность. Гражданин дает постоянные поручения банку о перечислении денег, платит за эту услугу.

Обычно государства допускают только договоры № 2 и № 4. В сущности, именно на это и жалуются представители австрийской экономической школы. В отсутствие альтернатив вкладчики вынуждены рисковать своими деньгами, хотя их желания могут ограничиваться чистым хранением или чистыми переводами, без риска.

Это искусственное вовлечение граждан в риск приводит к тому, что экономическая система находится под вечной угрозой банкротства банков. Раз в десять лет их приходится поддерживать, спасать от набегов вкладчиков, регулировать – и всё потому, что граждане не имеют возможности использовать банки просто как средство обмена или хранения денег.

Мы разрешили все четыре вида договоров, четко описали их суть в законе.

Найдутся ли теперь аргументы против такой системы у австрийской экономической школы? Уже нельзя сказать, что банки пользуются деньгами вкладчиков незаконно. Частные лица – банки и вкладчики – сами договариваются, на каких условиях они будут сотрудничать. Кто вправе им в этом мешать?

Да, аргументы против находятся. Де Сото заранее написал аргумент последней степени: «В любом случае договор без 100-процентного резервирования ничтожен, потому что наносит существенный ущерб третьим лицам [в виде экономических кризисов, усугубляемых центральным банком – примечание мое, А. К.], причем этот ущерб больше, чем ущерб от фальшивомонетчиков»[159]159
  Х. У. де Сото, «Деньки, банковский кредит и экономические циклы».


[Закрыть].

На мой взгляд, влияние отсутствия 100-процентного резервирования на кризис совершенно незначительно в сравнении с государственным вмешательством – политикой субсидирования и инфляционизма, описанной выше.

Что ж, на этом доводы сторон исчерпаны, остается только зафиксировать их в протоколе разногласий.