Текст книги "Реформа. Как у России получилось"

…И его опасность

Наконец, «накопительные счета» за счет нефтегазовых доходов – это недальновидно.

Со временем нефть и газ начнут все больше уступать электричеству. Билл Гейтс обещает нам безопасный атомный реактор. Илон Маск уже предлагает электромашины с быстрой зарядкой и долгим временем пути. В Эмиратах построили самолет на водороде. Развитие этого – вопрос технической реализации ближайших лет.

Россия должна получить как можно больше от своих нефтегазовых сокровищ. Но нужно быть честным: эра нефтегаза близка к завершению. Нефтегазовые доходы постепенно угаснут.

Что в этой ситуации делало бы правительство Ходорковского*? Денег для пополнения накопительных счетов всё меньше, а народу уже обещано светлое будущее без усилий. Остается уходить или все больше поднимать обычные налоги. Последствия поднятия налогов известны.

Интересно, как Ходорковский* обосновал бы поднятие налогов в этом случае. Сейчас он называет нефть и газ национальным достоянием, доставшимся нам от предков, поэтому вроде бы его можно «передать народу». Но не станет этого, будет объявлено национальным достоянием что-нибудь другое – например, земля. И уже из повышенного налога на землю будут формироваться накопительные счета.

Вот в чем ловушка: левые хотят отнять и поделить. И уже под эту задачу они ищут обоснование, находя его в «национальном достоянии», сверхналоге на наследство или где-нибудь еще. Мы не должны поддаваться очарованию таких обоснований и возвращать разговор к основному вопросу – кому давать и за счет кого.

План Ходорковского* – действительная нефтяная игла. Экономика России так бы и осталась во младенчестве, а при уменьшении нефтегазовых доходов даже пошла бы вниз по сравнению с временами прошлого режима. И не хотелось бы мне возглавлять Правительство в период ломки пациента.

Возможно, Ходорковский* лукавит, а его идея только тактическая – чтобы захватить избирателя:

«В условиях галопирующего неравенства, когда общество все больше проникается левыми идеями, рассчитывать на приход к власти демократическим путем, предлагая правую или даже крайне правую, зачастую либертарианскую повестку, рекламируя прелести «маленького государства» и потенциал «свободного рынка», – заведомая утопия».

Но стратегически (то есть как способ прихода к конечной цели) реализация этой идеи не дала бы экономике вырасти и привела бы нас в лучшем случае к мягкому бедному полусоциализму, в худшем – к окончательному разочарованию общества в либеральных реформах и возвращению к старому.

А еще жаль, что крупнейший бизнесмен, один из лидеров оппозиции, лишившийся десяти лет свободы, берет в кавычки слова, с ней ассоциирующиеся.

Реформа налоговой службы

Как и в остальных местах, важная часть реформы – административная.

В Федеральной налоговой службе работало около 200 тысяч человек – по одному на 350 работающих. А если посчитать налоговых юристов и бухгалтеров, отбивавшихся от налоговой, то получится, что налоги во многом шли на финансирование их сбора.

Мы свели виды налогов к минимуму, упростили процедуры. Стал ненужным раздутый штат ФНС.

Наконец, нужно было изменить психологию ФНС.

Я помню, как на бесконечных совещаниях представители ФНС настаивали на увеличении налогов и на том, что требования государства важнее частных.

Имея единственной задачей собрать столько налогов, сколько сказано, они хотели большего. Возможно, это проявление профессиональной деформации – чиновник начинает принимать свою контору за родной организм, который нужно поддерживать и усиливать. Отсюда стремление чиновников к увеличению штата, расширению полномочий, а в случае ФНС – и к увеличению налогов.

Еще о налогах и государственных тратах

Часто, чтобы понять последствия государственных решений, нужно разобраться в цепочке рассуждений. Человеку, далекому от государства, это может показаться сложным и оттолкнуть[71]71
  Вынужденное повторение из введения.


[Закрыть].

Но тот, кто сможет продраться сквозь эту цепочку, не пожалеет о потраченном времени. Как полезно знать устройство своего тела на случай, если придется говорить, где болит – в почках или в печени, так и понимать государство стоит, чтобы на выборах отделять демагогию от здравой программы действий.

В конце такого человека ждет понимание львиной части государства – налогообложения. Он уже не сможет попасться на популистские призывы к увеличению налогов и с опаской посмотрит на заманчивые предложения раздачи государством денег.

Для такого человека я позволю себе небольшое дополнение к этой и без того тяжелой для прочтения главе.

Если наша зарплата 50 000 рублей, то без налогов мы имели бы 100 000 рублей. Нельзя мечтать о полной отмене налогов и получении этой суммы. Но, по крайней мере, стоит спросить у государства, куда оно тратит разницу и почему она столь велика.

Один мой университетский преподаватель, депутат, однажды сказал: «У меня люди постоянно спрашивают, «на что мы платим налоги, куда они уходят?» Да загляните в статистику: подоходный налог в составе бюджета – это 2 %. Вот настолько они и имеют право требовать. Но в лицо же им этого не скажешь».

Ошибочность этого утверждения можно извинить искренностью и плохим экономическим образованием в России. Борьба с такими заблуждениями – цель этой книги.

На самом деле предприниматель закладывает свой налог в цену товара, за который платит именно покупатель из своей зарплаты. Не будь налога на предпринимателя – была бы ниже цена в магазине, можно было бы купить больше на ту же зарплату.

Чтобы продолжить наши рассуждения, разберемся с несложным понятием о норме прибыли.

В условиях свободного рынка все сферы стремятся к одинаковой ожидаемой прибыли (норме прибыли), все интересны для предпринимателей. Заработать можно везде. Как и обанкротиться.

Не может быть, чтобы в долгосрочной перспективе в одной сфере годовая прибыль с капитала равнялась одному проценту, а в другой – пятидесяти. Капитал всегда перейдет из менее прибыльной сферы в более прибыльную (конечно, идеального уравнения норм прибыли никогда не случится, но рынок стремится к этому).

Иначе нужно было бы предположить всеобщую глупость предпринимателей. Между тем послушайте их – они всегда ищут «нишу». У них есть «свободная ниша» и «занятая ниша». В переводе на язык экономической теории свободная ниша – это сфера, где норма прибыли завышена. Занятая ниша – та, в которой уже ничего не заработать: там норма прибыли равна или даже меньше среднерыночной.

Представим теперь, что государству нужно построить здание. Чтобы найти на это деньги, оно увеличивает налог на производство телефонов.

Строитель выигрывает: он получает заказ, которого у него не было бы в свободном рынке, получает больше прибыли.

Производитель телефонов проигрывает: ему приходится поднять цену, чтобы сохранить норму прибыли. Однако повышенную цену будут готовы платить не все из его прошлых покупателей – многие перейдут на более дешевый заменитель или сократят потребление. Спрос на телефоны сократится, а значит, некоторым предпринимателям придется уйти из этой сферы.

Вот и получается, что увеличение налога сначала бьет и по покупателю, и по продавцу телефонов, а выигрывает строитель.

В долгосрочной же перспективе положение обоих предпринимателей не изменится.

На строительный рынок, где норма прибыли увеличилась за счет созданного государством спроса, придут предприниматели из других сфер. Из-за возросшего предложения снизится цена, а значит, и прибыль.

С рынка производства телефонов, где норма прибыли уменьшилась из-за повышения налогов и уменьшения спроса, некоторые производители уйдут в другие сферы (например, в то же строительство). Из-за уменьшенного предложения цена поднимется и будет покрывать необходимую норму прибыли.

Проиграют в долгосрочной перспективе именно конечные потребители. Они будут покупать более дорогие телефоны.

Вопрос в том, компенсируют ли они этот ущерб плюсами от государственного строительства. В большинстве случаев нет, ведь государство даст строителям не все деньги: ему нужно будет покрыть административные расходы на сбор налогов, разработку программ, контроль за строительством и, конечно, что-то украсть. Но самое главное – государство всегда неэффективно: там, где предприниматель построил бы за сто рублей, даже лучшему государству понадобится сто тридцать. В итоге с одного рубля налогов общество получит 30 копеек выгоды. А между тем не делай государство ничего, телефоны стоили бы на весь рубль дешевле.

* * *

Еще большей осторожности требуют предложения об увеличении поддержки нуждающихся.

Никто не откажется разом и по волшебству вылечить всех детей, по-европейски обеспечить пенсионеров, победить бедность.

Но для попытки сделать это реальностью придется забрать деньги у других, вырвать их из экономики. Жизнь некоторых получателей пособий изменится в лучшую сторону. Но большинство пострадает.

Если же развить экономику, то повысится уровень жизни каждого. Будет куда меньше нужды в пособиях – каждый сам сможет обеспечить себя на старость или на случай потери работы. Будет и больше богатых людей, готовых к благотворительности.

В итоге мы выбираем: сделать некоторых счастливее сейчас или многих – потом. При выборе стоит вспомнить, что рано или поздно нефть закончится, и нужно будет отчитаться перед самими собой за подготовку к зиме – успели ли создать достаточно бизнеса, инноваций, получить образование, стать свободными по духу и влиться в мировую экономику как страна первого мира, а не третьего. Отрицательный ответ на подобный вопрос Россия уже получала не раз[72]72
  Снова повторение из введения. Что делать – так хорошо оно подошло сюда, что было нельзя не вставить.


[Закрыть].

Судебная реформа

О государстве судят по тому, как в нем судят.

С. Ежи Лец

По определению древнеримского юриста Цельса, право – это искусство доброго и справедливого.

В этом смысле в России было только одно право – частное. Оно развилось благодаря запросу рынка на разрешение споров и относительной свободе от чиновников и политических интересов вообще. Цивилисты хорошо зарабатывают – это помогает философствованию.

Изучать же публичное право (конституционное, уголовное, административное и др.) можно было, только работая на юридическом факультете, а это коллектифф, партийная связанность и положение младшего научного сотрудника. Справедливо полагать, что право должны развивать практики. Но спросите у тогдашнего прокурора, что такое право, и он вам расскажет разве что про право хранить молчание.

Поэтому публичное право было набором законов, применяемых по своему усмотрению чиновниками. Настоящая правовая мысль была там ненужной, залетной птицей.

Новое право

Право необходимо, чтобы жить, не опасаясь за свою безопасность и собственность. Хорошее право привлекает людей и инвестиции в страну. В этом смысле публичное право так же важно, как частное.

Уже развитому гражданскому праву мы не мешали идти дальше. Единственной просьбой к цивилистам было единообразие судебной практики. Хорошо об этом сказал Антон Иванов, бывший председатель Высшего арбитражного суда России: «Лучше безобразно, но единообразно». Юристы спорят о том, что принять за норму, но после выбора судебная практика должна идти по пути не сворачивая – в этом правовая определенность.

Публичное право пригласили написать цивилистов.

Здесь невозможно рассказать о каждом пункте реформы, но кое-что показать стоит.

Например, у нас не было уголовного права. Вместо него – 98 % обвинительных приговоров суда, большие полномочия у обвинения, совсем немногие – у защиты.

Что до концепций, то не существовало даже понятия о пределах необходимой самообороны: обороняющихся судили как нападавших, и разве что освещение случая в СМИ могло навести суд на справедливость. Между тем право на самостоятельную защиту себя и своей собственности от нападения – базовое, родственное праву дышать и ходить по земле. Его отсутствие – показатель порочности всей системы права.

Реформаторы должны были внести ясность, справедливость, состязательность, исключить обвинительную направленность, разработать главные концепции уголовного права.

Многие совмещали реформаторство с должностью судьи Верховного Суда в уголовной коллегии. Нужно сказать, что уголовная коллегия Верховного Суда наполнилась наполовину цивилистами и лишь на другую половину – лучшими специалистами собственно уголовного права (и среди уголовщиков нашлись стóящие юристы).

* * *

В России рассматривалось около 30 миллионов дел в год – число, более достойное Китая, чем страны с населением 140 миллионов человек.

Это показатель пороков в праве и судебной системе. Нарушитель надеется проскочить, затянуть дело или думает, что проигрыш ему не будет стоить лишнего, а если потерпевший не подаст иск, то платить не придется вовсе.

Поэтому важно показать неотвратимость наказания и невыгодность нарушения. Для этого мы реформировали законодательство, заново создали Конституционный Суд и Верховный Суд.

Новый Конституционный Суд

Задача Конституционного Суда – следить за соблюдением Конституции высшими органами и согласовывать поправки в Конституцию. Однако он всегда исполнял указания, помогая переиначивать суть Конституции и принимать какие угодно законы в интересах курса.

Вторая его функция – рассматривать жалобы на применение законов судами в конкретных делах. Проще говоря, он пересматривает решения Верховного Суда. Выходит, над Верховным Судом стоит еще один, верховнейший, занимающийся тем же.

Но главная проблема Конституционного Суда состояла в судьях. Исполнение приказов сверху – часть их психологии. Они уже не проявят способности к независимости, а всегда исполнят что скажут.

Последний способный на свое мнение судья Конституционного Суда – Константин Арановский – ушел добровольно в 2022 году. Арановский публиковал особые мнения по резонансным делам, не соглашался с мнением большинства[73]73
  В частности, в делах об адвокатской тайне, о праве лиц с двойным гражданством владеть СМИ, о допуске условно осужденных к выборам и о системе высшего образования в России. Наиболее широкий резонанс получили его слова о СССР: он назвал Советский Союз «незаконно созданным государством».


[Закрыть], так что Госдуме пришлось принять закон о запрете публикации особых мнений.

Мировоззрение оставшихся судей не содержало идей свободы личности и демократии. Способные быть судьями, рассматривающими обычные дела, они не могли участвовать в государственных. Наконец, там было не найти того, кто был бы ценим в сообществе юристов вне контекста должности.

Во многих странах конституционный суд, доставшийся от старого режима, занимался вредительством: лоббировал чьи-то интересы, блокировал хорошие инициативы. Не было сомнений, что наш в отсутствии привычного управления сверху занялся бы тем же.

Идеальное решение – упразднить Конституционный Суд, а его полномочия передать Верховному, потому как их разделение искусственно. Сделать, как в США. Но это было невозможно без изменения Конституции.

Второй вариант – смена состава. Его мы и выбрали. Благо основания для этого были. Договориться с судьями об отставке не составило большого труда: тем, кто решит к грехам прошлого прибавить бесстыдство в настоящем, мы пригрозили выводом из суда с позором и без судейской пенсии.

Если оставлять Конституционный Суд, то нужно наделять его дееспособностью.

Право определяется не столько написанным в законе, сколько тем, что об этом написанном думают судьи. Поэтому те, кого назначишь сейчас, будут определять право России.

Для такой должности недостаточно быть гением юриспруденции. Судьи должны понимать свою власть и независимость. Важно было назначить сильных людей, которые не признают института звонка сверху.

Мы сократили количество судей с 19 до 13 – число, достаточное, чтобы сохранить дискуссию, не размывая чувства команды. К тому же был большим испытанием поиск даже тринадцати для такого места.

Избранные нами судьи – лучшие юристы России, известные, с безупречной репутацией. Не приходится сомневаться в их компетентности (у некоторых учился праву и я), честности и способности отстоять свою независимость.

Все они цивилисты. Так получилось само собой по причине, обсуждавшейся выше: в России существовала только частноправовая мысль, а остальные отрасли права были во младенчестве и не могли дать нам настоящих правоведов.

Если мы избрали таких «аксакалов», то нельзя было не дать им возможности пересматривать решения Верховного Суда, тем более что если бы не Конституционный Суд, то они возглавили бы Верховный. Они обещали соблюдать меру. Это обещание мы перенесли, как могли, в закон, но слово не способно ограничить возможности того, кто его толкует. В общем, вся судебная власть в России безраздельно в руках этих тринадцати человек.

Для еще большей независимости мы через несколько лет изменили порядок снятия с должности судей и установили в законе о Конституционном Суде положение (единственное в своем роде), согласно которому внести в него поправки можно только с согласия самого Суда.

Сейчас Конституционный Суд по уровню политической власти и уважения в обществе не уступает Верховному Суду США. Судьи, как и ожидалось, не закрылись в своем здании на Тверской, а публично выражают свое мнение и объясняют решения, пишут статьи и известны даже широкой публике.

Были случаи, когда я не соглашался с решением, которое они собираются принять, говорил им это, а они отвечали, что не согласны со мной, и делали по-своему. Вот так и любая попытка проведения антигосударственного закона будет встречать жесткий отпор. Это показатель успеха реформы.

Что до Верховного Суда, то в нем 100 судей, которых мы отобрали тоже по большей части из цивилистов.

Замена судей

Михаил Саакашвили говорит, что сложнее проводить реформы в маленькой стране. Но в большой стране есть большие проблемы с кадрами: попробуйте найти достаточно юристов, чтобы заменить 10 000 судей (примерно такое число – треть – было в России никуда не годно статистически).

Судьями по гражданским делам чаще всего становились бывшие помощники судей. Помощник судьи – черновая работа за ничтожную зарплату. На эту должность, как правило, шли далеко не лучшие студенты – те, кто не смог устроиться в хорошие частные компании. За пять-семь лет рабства их благодарили повышением до судьи, не допуская к конкурсу других юристов по формальным основаниям.

Отсюда и проблемы с качеством правосудия. В здоровой системе судьями должны становиться успешные юристы, добившиеся многого в практике и решившие отдохнуть на общественно полезной должности.

Было неясно, что делать и с судьями по уголовным делам – это в основном бывшие прокуроры, которые имеют отдаленное представление о справедливости. Можно реформировать уголовное право, но не человека – его можно только заменить.

Мы меняли как могли, но юристов очень не хватало. Снять судью возможно только за ошибки. Этот долгий процесс естественного отбора затянулся, он проходит хоть и верно, но медленно. Еще одна проблема: кто должен назначать судей? Мы создали для этого коллегию при Верховном Суде, придумали справедливую систему экзаменов, но это сильно отвлекает Верховый Суд от основной работы.

Результат – «хорошо», но не «отлично».

Сейчас меня убедили в том, что судей должны избирать местные жители. Возможно, найдись убеждающий тогда, судебная система сегодня работала бы еще лучше.

В качестве дополнения интересно посмотреть на неудачу судебной реформы в Грузии, описанную Михаилом Саакашвили в книге «Пробуждение силы» (на момент реформы он занимал должность Министра юстиции Грузии в период президентства Эдуарда Шеварнадзе)[74]74
  В этой книге я дважды использовал недопустимо объемное цитирование (первый раз – в главе «Реформа вторжения государства в бизнес»). Но выкинуть слова из этих текстов значило бы недосказать ключевое.


[Закрыть]:

«Мы разработали закон, позволявший заменить 100 % судей, и создали совет юстиции, в который вошел и я как член парламента. У реформаторов было там большинство. Председательствовал Шеварднадзе, но он особо не вникал в детали. И я этим воспользовался. Шеварднадзе хотел выглядеть реформатором и раз в полмесяца проводил совещания. Это давало мне возможность сказать, что мы выполняем волю Шеварднадзе.

Мы объявили экзамен для судей. Судьи начали устраивать протесты. Все они были двоечниками, шансов сдать экзамен у них не было, потому что они подбирались совершенно по другим критериям. Мой прадед заведовал кафедрой юридического факультета Тбилисского университета, и еще в его времена в судьи шли самые слабые выпускники. Те, кто учился лучше, устраивались в прокуратуру, иногда в милицию.

Судьи протестовали против экзаменов, а общественники-активисты – против судей. Они устроили большую акцию, на которой жгли изображения судей – главных коррупционеров. Для коррупционеров это было жуткое зрелище. Но им пришлось подчиниться, потому что Шеварднадзе идею экзамена поддержал.

Вопросы нам составляли 30 профессоров, которым мы не рассказывали, зачем нам это нужно. Барбара Сван, работавшая в американской ассоциации юристов, помогла нам найти американские деньги для этой реформы. Экзаменационные билеты мы напечатали в английской типографии, чтобы ни у кого к ним не было доступа. Отпечатанные билеты торжественно доставили из Англии на самолете. Экзамены транслировались по телевидению в прямом эфире. Вопросы и ответы были электронные: 10 вопросов и возможные варианты ответов. Экзаменуемые выбирали вариант ответа, и это происходило у всех на глазах.

На первый экзамен никто из действующих судей не пришел, зато пришло очень много молодежи. Мы объявили, что у судей будет зарплата 500–600 лари, что тогда составляло около 400 долларов – очень неплохие деньги по тому времени.

Желающие сдать экзамен выстроились в очередь. У нас в комитете работал младшим специалистом юрист, который снимал крошечную комнатку, которую нельзя было даже назвать квартирой: полуподвальное помещение в многоэтажном доме – и посредине комнаты стоял унитаз. Он был мегапорядочным и в итоге стал председателем апелляционного суда, заменив предшественника, у которого была многоэтажная вилла в пригороде.

Судей у нас ненавидели, как и весь госаппарат. Новые судьи были совершенно другими. Поэтому реформа была суперпопулярна. Это была большая победа реформаторов.

Предстоял очередной экзамен. У одного из моих соратников, министра юстиции Ладо Чантурия, был первый зам, от которого он хотел избавиться. Ладо проявил слабость характера и то ли сам отдал билеты этому человеку, то ли так подстроил, чтобы они попали ему в руки. Ладо решил, что пусть лучше он сдаст экзамены и уйдет. А тот поделился билетами со всеми остальными. И вместе с ним на экзамен заявились все коррумпированные судьи. Было понятно, что произошло что-то неладное, потому что раньше-то они не показывались. Когда объявили результаты, оказалось, что никто из них не получил меньше 98 баллов из 100 возможных, то есть все они сдали лучше всех. Стало понятно, что произошла утечка. К счастью, им предстоял еще один экзамен, письменный. И перед вторым экзаменом, никого не предупреждая, я в девять вечера подъехал к Чантурии и говорю: «Ладо, привози своих профессоров, будем билеты переписывать».

Я позаботился, чтобы он никому не позвонил. Привезли этих профессоров. Я сам сел с ними, сам полез в вопросы по гражданскому праву, которые не очень хорошо понимал, просто больше писать было некому. Всё написали и отпечатали к восьми утра. Экзамен начинался в девять. Чантурия был в плохом настроении, потому что понял, что я его подозреваю.

В девять утра заходим в зал. Все «отличники» сидят в первых рядах. Такие холеные, одиозные. Я улыбаюсь и говорю: «Знаете, мы вчера вечером решили переписать билеты. Мы их облегчили, так как они были слишком сложные. Думаю, вам теперь легче будет на них отвечать. Мы всю ночь работали, билеты совершенно новые. Тяните. Вы будете довольны».

При этих словах у них вытянулись лица. Большинство просто встало и вышло. Они даже не попытались написать. Это была удивительная картина массового бегства. Так мы их отсеяли. В результате реформы судейский корпус обновился более чем на 90 %.

Помимо того, что новым судьям мы сразу дали большую зарплату, с помощью Всемирного банка мы отремонтировали много зданий. Работа с международными организациями тоже была настоящим сражением. В 1999 году Евросоюз выделил деньги на ремонт, и я поехал в Брюссель, где проводился тендер. Выяснилось, что несколько хороших компаний было дисквалифицировано по совершенно надуманным причинам. У одной был поврежден конверт для документов, к представителю второй придрались за то, что он на час опоздал, у третьей фирмы вообще конверт потеряли. Выбрали какую-то абсолютно жуликоватую компанию, учрежденную бывшими советскими гражданами в Восточной Германии. Для меня это оказалось неприятным сюрпризом. Очевидно, европейские бюрократы тоже делали деньги.

Вскоре после этого из-за коррупционного скандала с Эдит Крессон ушла в отставку вся Европейская Комиссия. Так что с коррупцией мне приходилось сражаться не только в Грузии, но и в Брюсселе. Я устраивал скандалы, я рассказывал эту историю журналистам из «Le Soir», пытался их заинтересовать. Они всё записали – и ничего. Поэтому многие суды были отремонтированы некачественно. Когда я стал президентом, мы сами все сделали, уже на свои деньги, без так называемой помощи. Американская помощь расходовалась лучше, потому что это зависело от Барбары Сван, которая выбивала эти деньги у Вашингтона и тратила их правильно.

К сожалению, новая судебная система через какое-то время «сдулась». Не прошло и полугода после начала реформы, как начался экономический кризис, и судьям перестали платить зарплату. Они месяцами сидели без денег, на них давила полиция и прокуратура. Некоторых судей шантажировали. Многие ушли, а остальные «легли» под систему.

Это единственная реформа, которую мы потом не смогли провести заново. Потому что она была дискредитирована. И это урок для Украины. Когда ты делаешь современную патрульную службу и на этом останавливаешься, ее очень скоро съест старая система.

И все же я считаю нашу судебную реформу первой правильной реформой на всем постсоветском пространстве, возможно, за исключением Эстонии. Такой радикальной реформы ни в одной сфере нигде в бывшем СССР не проводили. Президент Всемирного банка Вулфенсон пригласил меня читать лекции в Вашингтоне, где торжественно меня представил и сказал, что мы провели лучшую судебную реформу в мире. Я стал мировой звездой и пребывал в эйфории. А у кого в 29 лет от таких похвал не закружилась бы голова? Но на самом деле эта реформа потерпела крах из-за отсутствия политической воли.

Грузинские суды до сих пор в очень плохой форме. Так случилось, что мы потом реформировали все остальные государственные системы. Но судебная реформа была дискредитирована и поставленной цели не достигла. Чтобы провести ее заново, в Грузию надо приглашать иностранцев.

…урок заключается в том, что нельзя делать реформы для ширмы, нельзя делать половинчатые реформы, нельзя делать реформы только одной системы. Можно начать с одной системы, но сразу перейти на вторую, третью. Невозможно реформировать маленький островок. Невозможно очистить маленькую часть моря. Очищать нужно всё. Если ты проводишь реформу для вида, чтобы «продать» иностранцам, чтобы бросить «кость» реформаторам внутри страны, а сам ничего менять не хочешь, то все это вернется бумерангом. Система погибает, идея реформ дискредитируется, ты выигрываешь какое-то время, а потом оказываешься один на один с реальностью – время утеряно».