Текст книги "Реформа. Как у России получилось"

Церковь в цифрах

Настоящая реформа всегда кому-то вредит, иначе она давно была бы проведена. Поэтому перед ее началом нужно разработать стратегию борьбы против интересантов. В случае реформы церкви интересанты – сотрудники РПЦ и прихожане.

Официальные отчеты РПЦ показали, что в России действует 303 епархии, 36 878 храмов и 900 монастырей. Ими управляет около 40 000 человек. Как раз по одному на каждое открытое заведение. Еще около 200 000 человек – иные сотрудники (от обслуживающего персонала и работников связанных компаний до сотрудников учебных заведений).

О прихожанах информации, заслуживающей доверия, не оказалось. Понятно стремление РПЦ увеличить статистику, но оно перешло грань разумного. Видимо, в воцерковленные записывали всех, кто слышал колокольный звон.

Однако нельзя было недооценивать количество людей, которые могли отнестись негативно к реформе церкви. Тем более что их основа – пожилые, традиционно политически активные.

Договор с верхом РПЦ

Итак, мы имели 40 000 священников, способных поднять движение против реформы. Чтобы этого не случилось, мы сделали то, что хорошо показало себя в других сферах: договорились.

Договориться с верхом оказалось несложным. Ицкевич собирал их по очереди (всего не больше 15 человек) в своем кабинете, где говорил примерно следующее:

«Вы знаете, что мы хотим сделать. Мы точно проведем реформу. Вопрос только в том, какое положение в новом устройстве займете вы. Давайте заключим сделку: вам остается все, что было на момент прихода нашей администрации. Взамен вы помогаете нам сделать так, чтобы все прошло гладко – в первую очередь, в вопросах штата и сдачи имущества РПЦ в казну, после чего уходите. Иначе мы делаем это сами, но вы лишаетесь имущества и, возможно, не только его. Материалы для этого есть».

Несогласных не было. Церковная верхушка, для того чтобы выбелить свое имущество и себя, за несколько месяцев разобрала церковную систему, бережно выстраивавшуюся с конца 1990-х годов.

Нас сильно критикуют за это решение. Многие хотели конфискации и наказаний. Однако нашей задачей было сделать так, чтобы церковь была отделена от государства раз и навсегда, и при этом проведение такой реформы не забрало у нас слишком много сил.

Прояви мы принципиальность, против нас поднялась бы корпорация с неограниченными ресурсами и аппаратом пропаганды. Не обошлось бы без массовых протестов, преданий анафеме, а с нашей стороны – арестов, уголовных дел, конфискаций. Представьте на секунду крестный ход против реформы – суровый и таинственный, со всеми церковными атрибутами. Такое зрелище может заставить обывателей сомневаться в правильности действий Правительства.

В общем, при таком принципиальном подходе нам не удалось бы провести и пятой части реформ.

О вере в народе

Работа с населением прошла еще спокойнее.

Здесь стоит отвлечься и сказать о вере в России.

Белинский писал, что русский народ не верующий, а суеверный[85]85
  Письмо Белинского Гоголю от 15 июля 1847 г.


[Закрыть], и это в XIX веке, во времена триады «Православия, Самодержавия, Народности». Все осталось таким же и сегодня. Например, моя мама считает себя глубоко верующей христианкой, но не назовет отличие Ветхого Завета от Нового. И таких большинство. Они знают, что их религия – православие, что есть Русская православная церковь, где эта вера охраняется. Но почему они это знают, они и сами не скажут: даже веру они берут на веру. А их религия – «на всякий случай».

Недемократические режимы заинтересованы в том, чтобы на подконтрольных им территориях была единая идеология. В России роль идеологии выполняло православие (с небольшим промежутком в XX веке, когда коммунизм до определенного времени не терпел конкурентов). Поэтому Церковь была частью государства. Ее поддерживали рублем и уголовным кодексом[86]86
  В царской России предусматривались серьезные наказания за отхождение от веры. Так, согласно статье 191 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. «Отступившие от христианской веры православного или другого исповедания в веру не христианскую отправляются к духовному начальству прежнего их исповедания для увещевания и вразумления. До возвращения в христианскую веру они не пользуются правами своего состояния, и на все сие время имение их берется в опеку».


[Закрыть].

Таким же способом защищались идеи коммунизма в СССР. В новой истории России для защиты идеологии в Уголовный кодекс была снова введена специальная статья 148 «Об оскорблении чувств верующих».

После развала СССР церковь снова вошла в пользование. В период после 2000 года Русская православная церковь (РПЦ) проводила мощную идеологическую работу среди населения и получала за это невероятные ресурсы. Но традиция посещения церкви исчезла – верующие все больше верят дома, без помощи священника. Утратилась и обрядность. Молодое образованное поколение вообще не поддалось религиозной обработке, церковь для него – музей.

Нашей задачей была информационная кампания против РПЦ (важно: не религии, это дело каждого, а именно РПЦ).

Ицкевич справился с ней блестяще. По федеральным ресурсам массовых коммуникаций (в первую очередь – на телевидении) он запустил передачи о неоднозначных моментах в истории русской Церкви. Для продвинутой публики █████████████████ снял большой документальный фильм «Церковь», набравший 25 миллионов просмотров. Этот фильм сыграл большую роль в реформе: благодаря нему образованная молодая публика в красочной форме получила информацию о том, что мы собираемся делать и почему это стоит поддержать.

Кроме того, Ицкевич получил полный контроль над информационными ресурсами, принадлежащими РПЦ и ее структурам, что было частью договоренностей с «верхушкой». Там священники за большие деньги круглосуточно объясняли зрителям, что церковь должна быть отделена от государства, что получать деньги от него – грех, что «церквей мы перестроили, а вера не в них, но внутри нас». Заодно зрители проходили общую программу с основных каналов – о благости индивидуализма и важности собственности, правах человека, свободе. Все это, естественно, выводилось из текстов священных писаний.

Суть реформы

Теперь о самой реформе.

Ее придумал и провел Владислав Ицкевич.

Нас познакомил ███████████████████ Он позвонил мне как-то и сказал: «Есть человек, которого нельзя оставлять в стороне. Способный к нужному, в безделье он будет вредить».

Встретились. Высокий, харизматичный, умный, начитанный. В начале 2000-х работал в Правительстве Касьянова на небольшой должности, потом ушел в бизнес.

Большую часть встречи говорили о Довлатове. Потом как-то неожиданно перешли на религию. Оказалось, его чуть было не привлекли за оскорбление чувств верующих. В частной школе, куда ходили его дети, решили ввести уроки религиоведения. Ицкевич написал открытое письмо директору, где в крайне нелестных категориях описал свое отношение к религии в целом, православию в особенности, этой школе в частности[87]87
  Из Бродского.


[Закрыть]. Через некоторое время позвонили из органов, попросили прийти для разговора.

Нужно сказать, что с самого начала одним из пунктов нашего плана реформ было отделение церкви от государства. Но в первые недели работы не находилось времени и сил, чтобы найти человека, который смог бы составить полную картину реформы и организовать ее проведение.

И тут подвернулся Ицкевич с его рассказом об уроках православия. Цепляюсь за эту тему. Порассуждали о том, как можно было бы отделиться от церкви. В конце встречи я предложил ему к следующему разговору подготовить план возможной реформы.

Написанное им впечатлило. Мы сразу утвердили план, создали департамент Правительства по вопросам реорганизации РПЦ, и Ицкевич приступил.

Суть самой реформы проста: отрезать РПЦ от государственного финансирования, сделать так, чтобы каждый сам платил за своего священника так же, как он платит своему булочнику.

Однако нужно было решить проблему с десятками тысяч священников и церковных учреждений, которых добровольно никто не захотел бы содержать. Печально было смотреть на списки церквей – богато отделанных и никому не нужных. Их невозможно продать или снести, а общество уже заплатило за них большую цену.

Решение оказалось простым: передать перестроенные церкви перемноженным священникам, а дальше рынок все урегулирует сам. Объявлялось, что священник или группа священников могут получить в безвозмездное пользование любое церковное учреждение. Если на одну церковь претендуют несколько конкурирующих священников, то преимущество имеет тот, кто заведовал ей ранее, в крайнем случае проводятся выборы. После пяти лет пользования церковь может быть приватизирована.

После приватизации церковь должна была содержаться в порядке и использоваться только для религиозных целей. Она может быть продана, но новый собственник имеет такие же обязанности. При этом собственник может принять решение о прекращении существования церкви и, с согласия местных жителей, продать ее с публичных торгов для сноса. В этом случае 40 % вырученных денег направляется в бюджет муниципалитета в качестве налога.

Исключение из приватизации составили только церкви, имеющие особую культурную ценность. Конечно, такие места, как Исаакиевский собор, были оставлены в общественной собственности и отданы священникам лишь в пользование. Также не могли быть приватизированы церкви, построенные или отреставрированные на пожертвования.

Все церковные принадлежности (в первую очередь иконы) также были описаны и выданы священникам в пользование. Особые ценности, как правило, направлялись в церкви, остававшиеся в собственности государства, изредка – в музеи.

Что касается священников, то каждому была предоставлена субсидия в размере шести месячных доходов, для того чтобы они могли найти другую работу или остаться в церкви и попытаться получить ее в пользование. Если им это удавалось, то субсидия продлевалась еще на шесть месяцев.

Другие сотрудники Церкви и связанных с ней организаций получили обычные выплаты при сокращении – три месячных зарплаты.

Церковное наследство

Теперь об имуществе РПЦ.

Государство для идеологической работы с населением учредило РПЦ, наняло специальных людей – священников, выдало необходимое имущество. Для финансирования деятельности этого юридического лица и оплаты услуг священников государство забирало у налогоплательщиков деньги. В результате РПЦ занимала второе место по количеству недвижимости в собственности. Больше – только у самой России. Десятки заводов, курортных учреждений, миллиардные доли в инвестиционных фондах… Это была огромная бизнес-организация с жестким корпоративным управлением во главе с Патриархом.

Теперь государство потеряло интерес к этим услугам, хочет ликвидировать юридическое лицо. Когда закрывается завод, работники получают компенсацию по увольнению, а всё имущество возвращается учредителю. Наш случай такой же.

Мы приняли Закон о ликвидации РПЦ. Все имущество, не относящееся к церковным атрибутам, продавалось с публичных торгов. Полученные деньги шли в первую очередь на выплату компенсаций священникам (содержать 6 месяцев 40 000 человек – не шутка[88]88
  Сюда нужно прибавить 200 000 человек, работавших в церковной сфере, но не имеющих духовного сана. Большинство получило трехмесячную компенсацию.


[Закрыть]), остальное – в бюджет.

Благодаря информационной кампании люди понимали, для чего мы это делаем и почему это справедливо. Но неожиданное сопротивление нам оказали юристы, которые к тому же как-то смогли убедить в своей позиции некоторых известных интеллектуалов. Они утверждали, что РПЦ – юридическое лицо, управляемое избираемыми священниками. Поэтому то, что мы делали, они называли… незаконной конфискацией! По их мнению, мы должны были просто разорвать всякие связи с РПЦ и предоставить ее самой себе.

С этим нельзя было согласиться. Да, закон устанавливал, что РПЦ – независимое юридическое лицо. Государство формально не имело ни прав на управление РПЦ, ни прав на его имущество. Но это юридическое лицо создано государством, всё его имущество сформировано государством. И государство же издало преступный закон, который защищал это имущество от возвращения в казну.

В случае, если закон преступен и несправедлив, его признают недействительным, что мы фактически и сделали изданием Закона о реорганизации РПЦ. На вопрос о том, у кого мы отнимали имущество (если это называть конфискацией), наши оппоненты так и не ответили. Наш ответ в терминах корпоративного права был такой: учредитель юридического лица увольнял наемных работников и забирал свое имущество назад для направления на другие проекты.

При этом просто отстраниться означало бы передать невероятные ресурсы религиозной «верхушке». Большая масса священников была бы уволена: имея выбор, платить священникам или просто разделить имущество между собой с помощью схем, «верхушка» выбрала бы второе. Итогом такой реформы было бы появление нескольких десятков свежевыбритых миллиардеров (вместо получения бюджетом денег для проведения других реформ) и тысяч выброшенных голодных и недовольных священников.

Эти рассуждения были для меня настолько естественны, что, сам юрист по образованию (в начале карьеры занимавшийся, кстати, изменением гражданского законодательства), я даже не предполагал, что нам могут возражать всерьез по линии юриспруденции. Самое обидное было то, что среди возражавших находилось много либерально мыслящих людей, которые в остальном поддерживали проводимые нами реформы. Был, например, известный общественный деятель Андрей Красенков, жестоко критиковавший нас за отступление от идеалов реформ. И сейчас помню наш небольшой прощальный спор:

– Вы же понимаете: сначала отнимаем у священников, говорим, что это на самом деле не им принадлежит. Через два шага будем издавать законы, чтобы отнимать у всех, кто не понравился.

– Не идеализируйте закон. Если он не имеет другого основания для существования, кроме обслуживания интересов захватившей власть группы, то это просто бумага, акт отмены которой будет самым правовым. Мы не отнимаем, а забираем свое: это даже юридически им не принадлежит.

– А вы не наезжайте на идеалистов. Знаете же классика: «Те, кто говорит плохо об идеалистах, это скорее всего люди, которым самим не хватило характера, чтобы идти по прямой».

– Если идти по прямой, не выйдешь даже из своей квартиры. Я тоже идеалист, но в смысле достижения результата в борьбе за все хорошее против всего плохого.

Он уехал в США, хотя мог бы сильно помочь в других сферах. Большая потеря в период кадрового голода.

Результаты

Реформа Церкви допускала некоторые злоупотребления, несправедливости, недовольство. Но допущения эти были меньшими, чем при других вариантах реформы, и уж совсем они теряются в сравнении с преступной системой прошлого.

Сегодня действует лишь 7 % церквей. Это настоящие религиозные места, а не музеи. Почти все они частные, существуют на пожертвования. Везде клиентоориентированный подход, в них приятно находиться. Да что там! Впервые в истории православия в церкви поставлены лавочки.

В казну поступили сотни миллиардов рублей от продажи активов РПЦ, нелишние для проведения других реформ. Кроме того, много имущества было у РПЦ в пользовании от России. Это мы тоже вернули и продали. Что еще важнее, у налогоплательщиков теперь не отбираются десятки миллиардов рублей в год на то, за что добровольно они платить не стали бы.

Возможно ли в России неправославное правительство?

Говорили, что в России не может быть неправославных руководителей. Однако советский период показывает обратное.

Некоторые образованные люди, сами атеисты, утверждали, что «народу нужна вера, она учит хорошим вещам». Но, чтобы соблюдать правила из десяти заповедей, не обязательно верить в тексты религиозных писаний[89]89
  Об этом говорил еще Гуго Гроций (сам глубоко верующий): даже если бы Бога не было, то естественное право все равно бы существовало.


[Закрыть]. Наоборот, самое надежное средство для приобретения человеческого облика – образование, получение понятий о разумном и рациональном.

Технически наука объяснила, как работает наш мозг и мир вокруг. Пусть не до конца, но это направление хотя бы имеет логическую стройность и доказательную базу. Поэтому среди великих ученых и писателей трудно найти истовых верующих. Они не отрицают существование Бога, но невысоко оценивают его вероятность. Они спрашивают себя: «Почему я должен верить?»

Мы были не антиправославным правительством, а правительством свободного государства, где каждый делает что ему угодно, а другой не может ему в этом мешать. Никто не может быть против чьей-то религиозности, как и против любого другого направления мышления.

После реформы все еще находятся выступающие «за государственную помощь церквям, за восстановление православия». В переводе на обычный язык их слова звучат как «заставьте этих неверующих заплатить за мою веру».

Таким выступающим просто необходимо время от времени бить по рукам. Никто не запрещает организовывать сборы на содержание церквей, но при попытке идти за этим к налогоплательщику должен загораться красный свет.

Реформа МВД

Чтобы провести реформы, нужно три человека: тот, кто проводит реформы, тот, кто сажает, и тот, кто прикрывает первых двух политически.

К. Бендукидзе

В России было около 800 000 сотрудников правопорядка. По одному на каждые 200 человек – в несколько раз больше на душу населения, чем в развитых странах.

Мы не нуждались в услугах по разгону митингов и шитью уголовных дел. Нужно было как-то мягко уволить силовиков и набрать новых, но уже в три раза меньше.

Нам повезло: они были дискредитированы. Согрешили все: МВД, Росгвардия и служба безопасности занимались странными делами внутри страны, некоторые другие – вне ее.

Многие считали, что мы могли посадить каждого второго начиная с майора и тем только повысили бы рейтинг в народе. Но, во-первых, кто будет сажать? А во-вторых, сколько на это уйдет сил?

Верхушка понимала, что либо она сейчас уходит добровольно, оставляя себе всё полученное, либо мы начинаем войну, и в проигрыше окажутся все. Они были рады уйти мягко и жить свободными рантье. Но при угрозе репрессий боролись бы до конца.

Смена состава

Реформа полиции – ключевая. Без хорошего полицейского невозможно гарантировать собственность и свободу. В Грузии реформа проходила революционно: увольняли, набирали новых, снова увольняли, снова набирали. Нам хотелось сделать так же, но мешал объем.

Мы заменили весь командный состав от подполковника и выше. При этом чем выше должность – тем меньше требований к специальности и больше к общечеловеческим качествам (честность, интеллект, талант созидателя). Министр и большинство его заместителей даже не служили в армии. В Грузии реформу полиции проводил геодезист Вано Мерабишвили. У нас – предприниматель Сергей Г. Мою склонность к предпринимателям постоянно ругали, но здесь, похоже, придраться не к чему.

Кадровый голод был невероятен – приходилось увольнять и набирать заново целыми управлениями. Вано Мерабишвили в Грузии мог познакомиться с каждым майором. Наш министр не мог двинуться ниже генералитета и управляющих в крупных городах. При таком масштабе далеко не дотянуться.

Правительства развитых стран предлагали помощь. Мы им отвечали, что не нужно отправлять деньги. Кроме унизительности, это еще и не имеет смысла. Куда полезнее ваши знания: приезжайте, обучите полицейских. Очень помогли США и Канада: прислали много русскоговорящих полицейских, в том числе командного состава. Многие после остались работать в России.

Сейчас состав МВД – около 300 тысяч человек. Каждый третий работал на начальных должностях и раньше – это нормальные сотрудники, которым просто не повезло с режимом.

Уволенные не остались в накладе – они получили зарплату за шесть месяцев.

* * *

Мы упразднили Росгвардию и следственный комитет. Все полномочия гражданской охраны правопорядка и производства следствия передали полиции.

Упразднили и ФСБ: у него было много лишних полномочий и сомнительный кадровый состав. Еще было важно избавиться от этого наследника КГБ. Вместо него мы создали Национальное бюро, которое борется с самыми опасными преступлениями и противодействует внешним спецслужбам.

Полностью заменили состав Генеральной прокуратуры.

По тому же примеру Грузии мы посадили все спецслужбы в современные стеклянные здания. Нужно было избавить новых сотрудников от мрачного духа (душка?) Лубянки.

Откуда берутся преступления

На порядок влияет не количество и даже не качество полицейских, а понимание нарушителем неотвратимости наказания.

В России было много заведенных дел, но они не расследовались. Это подталкивало нарушителей на следующие преступления. Поэтому кража, мошенничество и причинение телесного вреда – самые опасные для общества преступления – являются массовыми и плохо расследуются. Каждое нерасследованное влечет три следующих.

Этот круговой порок легко разомкнуть: достаточно каждое преступление расследовать с такой серьезностью, как будто это акт терроризма. На это мы бросили всю реформированную полицию.

Когда вор крадет телефон стоимостью 50 тысяч рублей, он причиняет обществу убытков на полмиллиона. Во-первых, из-за него люди чувствуют себя неуверенно (а уверенность стоит дорого). Во-вторых, каждое расследование – работа многих людей, которым нужно хорошо платить. Поэтому мы установили большие штрафы за преступления, которые идут параллельно с другими наказаниями. Так траты ложатся на правонарушителя, а не налогоплательщика.

Дееспособность государства определяется возможностью оставить велосипед у входа в магазин непристегнутым. В России это теперь возможно.