Текст книги "Колдуны"

25

Через распахнутые, чтобы выветрить запах клея, которым приклеивал к половицам виниловые плитки в комнате Грейси, окна Том слышит, как машина Фионы сворачивает на подъездную дорожку.

Желая похвастаться новым полом, он проводит ладонями по блестящей поверхности, словно по льду. После потерянного утра и потраченных в садовом центре четырехсот фунтов (купленное было спрятано в сарае), Том заставил себя подняться наверх и постелить полы в спальне Грейси. И теперь рад, что так поступил.

Вчера он разложил напольное покрытие, чтобы дать материалу за ночь усесться и приспособиться к новой среде, а после разрезал эластичные полотнища до того идеально, что сам удивился. Под гладким темным покрытием не заметно ни неровностей, ни складок, и на первый взгляд оно выглядит как настоящее дерево.

Новый пол заново запечатывает скопившийся за долгие годы сор, который просачивается сквозь трещины и неровные края, будто черные кудри, срезанные с грязной головы. Именно через эти щели в дом могли забегать мыши. В обеих спальнях Том залил все заметные зазоры и прорехи силиконовым герметиком.

Еще он нашел время, чтобы аккуратно и ровно прибить плинтусы в комнате Грейси. Дополнительная преграда на пути того, чему, по его и Фионы мнению, не место в доме и в легких дочки. Венцом совершенства стал металлический порожек там, где теперь плавно и беззвучно качается недавно повешенная дверь. Том избавился, по крайней мере, от одного источника стонов в этом здании и открыл новую комнату в его сердце.

Завтра утром он сдвинет кровать и настелит пол в главной спальне. Возможно, послезавтра успеет уложить пол в нижнем холле и еще на этой неделе разберется с гостиной. Если дело пройдет так же хорошо, как в спальне Грейси, все это вполне достижимо.

Прямо тут, под его руками и коленями, это место приобретает новую форму: более яркую, более гладкую и молодую. Цель восстановлена, вершина вновь обретена. Том должен помнить о них, осознавать их, признавать их. А после сегодняшней гибели сада ему особенно было нужно ощущение цели. Боже, как ему было это нужно.

Открывается входная дверь, и этот звук пробивает оболочку безмолвия внутри дома; пузырь лопается одновременно с тем, как Том выходит из хмурой концентрации, нужной для укладки полов.

Две пары ног стучат внизу по голым половицам, над звуками шагов разносится голос Грейси:

– Арчи-медвежонок! Посмотри, что я сделала для тебя в школе!

Ее маленькие ножки барабанят по коридору в поисках щенка, который не скакал, приветствуя ее, и не скребся у двери, скуля от нетерпеливого желания добраться до своей Грейси.

Том осматривает проделанную работу с другой стороны. Смахивает кончиком пальца одинокий волосок, словно оглядывая капот новой машины.

А тут на кухне раздаются рыдания Грейси.

Том неуклюже поднимается на ноги. День у дочки был долгий. В школе на детей сильно давят. Потом еще два часа на продленке, пока Фиона не приехала за ней из банка. Потом сорок минут на машине сюда. Домой. Малышка заснет уже к половине девятого.

Когда Том появляется в дверях кухни, он не знает, на что смотреть в первую очередь и с кем говорить.

– Что тут такое? А?

Фиона съежилась в углу, держа на руках Грейси. У нее тоже был долгий день. Волосы растрепались, макияж стерся, под глазами появились морщинки от усталости, а теперь еще маленькая дочка уткнулась лицом ей в грудь и плачет навзрыд. Глаза Фионы тоже влажные. Крошечные частички туши сажей стекают по скулам.

На Тома никто не смотрит.

Он оглядывается вокруг и видит мягкую корзину и еще одну лужу жуткой розоватой пены, которой стошнило щенка. В корзинке лежит черное тельце: окоченевшее и неподвижное, голова запрокинута, глаза открыты. Белая пена покрывает мордочку щенка, словно он за день внезапно постарел на целую жизнь и скончался во сне в самом сердце дома псом-стариком.

26

Том закрывает книгу БиБи «Маленькие серые человечки». Они с Фионой по очереди читают дочке по вечерам. И сегодня Грейси у них в постели. После смерти щенка Том не стал спорить о том, где ей спать.

Словно для того, чтобы игрушка вселила в нее уверенность, Грейси вглядывается из-под одеяла в неподвижные зрачки и сверкающие радужки своего второго нового пингвина, которого этим утром доставил курьер. Том изучает выражение лица своей дочери. Ее пытливые глаза обрамлены ресницами, тоньше и мягче которых нет на земле. В них такая уязвимость. Она кажется Тому почти невыносимой. Это лишь мимолетное ощущение, но он чувствует, что по-настоящему видит свою дочь во всей ее полноте только перед сном. Едва утихают ее болтовня и шалости и Грейси ложится спать, как Тома поражает захватывающее дух осознание: этого маленького человечка он создал и должен защищать.

Грейси хочет для всех самого лучшего. Нуждается в счастье. Может вынести лишь крошечные отклонения от абсолютной безопасности и покоя, иначе у нее появятся синяки и раны. И все же она здесь, в большом, странном доме, наполненном темными тайнами, от которых ее защищают родители. И Грейси знает об этом. А Том знает, что она знает.

Там, снаружи, старый лес: катакомбы теней и манящие тропинки, которые скучают в подлеске. Бесконечно шепчущее море. Но в эти огромные пространства, в эти новые места теперь прокралась смерть и погасила тепло, дружбу и любовь, которыми Грейси делилась с другим маленьким живым существом. С Арчи.

Том читает все это на выразительном личике своей дочки: стремительные мысли, которые мелькают в маленьком мозгу, мчатся, будто пескари в затененных глубинах, между заботами и откровениями, к вопросам, слишком ужасным и окончательным, чтобы вынести их, когда ты так мал. Дети страдают и всегда страдали. «Но не моя малышка. Только не сейчас». Таков был план.

Он наклоняется к Грейси и долго целует ее в лоб. Руки дочки обвивают его шею.

Но внимание дочки сосредоточено на окнах.

– Ты в безопасности, – говорит Том.

Грейси его слова не убеждают.

– Эти деревья. Они напугали меня.

Том откидывается назад и берет дочку за руку. Грейси крепче стискивает своего пингвина. Том оглядывается через плечо на дверной проем, убеждается, что берег чист, и поворачивается к малышке.

– Твой папа никогда не позволит, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Ты очень дорога мне.

Легкое пожатие ее руки.

– Но на днях, когда вы с Арчи были в том лесу, ты что-то видела? А? На деревьях, перед тем как побежала обратно.

Глаза Грейси расширяются от страшного возбуждения и радостного удовлетворения от того, что ей задали этот вопрос. Том даже начинает подозревать, что подтолкнул ее к сочинению сказок.

– Белые существа ходили задом наперед на холме, который должен был стать моим лесным домиком. Странно ходили. Они привязали к дереву лиса. Сделали ему больно. – Лицо Грейси морщится от слез.

Том использует всю силу воли, чтобы сохранить спокойное выражение лица и не отреагировать ужасом на эти детские описания.

– А где был Арчи?

– Там, с белыми существами. Сначала он испугался и зарычал на лисичку, потом заполз внутрь круга и поднялся на холмик. Лизал ногу тому, который был похож на хрюшку.

– Эти… белые существа были людьми?

Грейси решительно качает головой.

– Чудовищами без одежды.

– Они кормили Арчи?

– Он лизал ногу.

– Ногу?

– Как когда он лижет пальцы.

Снаружи скрипит лестница. Фиона.

– Том. На пару слов.

Том вздрагивает. Затем целует Грейси.

– Мамочка уложит меня спать?

– Конечно. Она прямо за дверью.

– Папа, не уходи.

– Папа будет слушать снаружи, как ты ложишься спать. И потом ляжет рядом. А в холле горит свет. – Том медленно поднимается с кровати, подмигивает Грейси.

Она сжимает его пальцы.

– Папочка, когда Арчи будет укладываться в свою кроватку в саду, возьми его одеяло, чтобы ему было тепло.

Том улыбается и кивает. Его глаза увлажняются, и комната теперь словно под водой. Он использует всю свою волю, чтобы не утонуть в жалости и любви, которые испытывает к этому маленькому человечку, и чтобы устоять перед ужасом, который сегодня вошел в их жизнь. Том сглатывает, но едва может говорить. Затем он шепчет:

– Обещаю.

27

Накатывает ночь, заливая чернилами неровное патио и запущенный сад. Фиона стоит на кухне перед раковиной, скрестив руки на груди. В оконном стекле отражается ее мрачный оскал.

Том берет левее, огибая распахнутый люк плохого настроения жены, и направляется к полупустой бутылке рома на кухонной столешнице. Он замечает, что ноутбук Фионы открыт. На экране светится графика их банковского счета.

Не поворачивая головы, Фиона произносит напряженным шепотом – она не хочет, чтобы ее слова долетели до второго этажа:

– Я не желаю, чтобы ты ее поощрял. С этими… кем бы они ни были. Я не желаю, чтобы наш ребенок даже думал о таких вещах.

Том льет в стакан рубиновый алкоголь и говорит так же тихо и немногословно:

– Думаешь, она выдумывает?

– Конечно, выдумывает. Она не понимает, что видела. И видела ли что-нибудь. Но дай угадаю, ты не считаешь, что она сочиняет?

– Трудно точно определить, что я считаю. – Глоток спиртного обжигает его пищевод, а затем превращается в охваченный пламенем грохочущий лифт, который разбивается в желудке. – Но вот что скажу. Что бы ни происходило – а что-то происходит, – это связано с ними. – Том кивает на стену, отделяющую их от соседей. – С выставкой цветов в Челси[5]5
  Выставка цветов в Челси – помпезное мероприятие. Садовая выставка, проводимая Королевским садоводческим обществом на территории Королевского госпиталя Челси в Лондоне. Выставку посещают члены британской королевской семьи.


[Закрыть].

Фиона оборачивается, ее веки опущены, но дрожат, она набирает в грудь воздуха, чтобы разразиться тирадой в его адрес.

Том продолжает:

– Арчи? Грейси видела, как один из… тех в лесу кормил его. Мм? Сад, черт возьми, мертв. Это случилось за пару дней.

Он подбирается к подоконнику, вступает в еще ощутимую дымку духов Фионы. Она не успела сменить рабочий костюм. Том берет свинцовую табличку, его запястье напрягается от тяжести. Он повышает голос, так его, наконец, услышат:

– Что это такое? Они по всей мертвой лужайке, которую раскапывала наша мертвая собака. Заставляет задуматься. Последний владелец…

– Паранойя. Насчет них, – Фиона кивает на стену. – Ты не прекращаешь с тех пор, как мы приехали сюда. Как будто у нас без того мало забот, Том. А этот дом? А все здесь? Мы едва можем позволить самое необходимое, а ты только что потратил четыреста фунтов на товары для сада. Четыреста! Бензопила?

– Совсем маленькая.

– Действительно нужная вещь.

– Для живой изгороди. Я не могу обрезать ее вручную.

– И это тогда, когда мы должны быть бережливее. С каждым пенни. Тебе не звонили уже…

– Грейси нужен сад, в котором она могла бы играть.

– Ей нужен отец, который…

– Что?

– Просто не обращай внимания на психов по соседству.

– Говорю тебе, Фи. С первых дней. Постепенно, шаг за шагом. Забор. Лес. Они прибили гребаную лису к дереву, чтобы напугать Грейси. Чтобы не пускать туда нас. Кто еще мог это сделать или имел на то причины? Это сделали они. Они. Соседи. Отравили нашу собаку, потому что… – Том останавливается. Он не рассказал Фионе о ссоре, которая закончилась тем, что Арчи наделал дел на лужайке перед домом соседей. – Это возможно. Если не безусловно. Малыш Арчи.

– Ты этого не знаешь.

– Днем тебя здесь нет. Ты не видишь этих уродов.

– Нет, потому что я работаю. И теперь мне придется работать сверхурочно или найти подработку, потому что нам нужно отремонтировать эту чертову крышу. Пока наш ребенок будет заниматься в группе продленного дня. Жизнь мечты, приятель.

Том подходит к корзине Арчи и опускается на колени. Пес завернут в одеяльце.

– Мамочка!

Позади Тома вздыхает Фиона.

– Мамочка! Там какой-то шум!

Том, не поднимаясь, разворачивается.

– Я схожу.

– Нет, черт возьми, ты не сходишь. – Фиона едва не плачет и выходит, промокая глаза салфеткой. – Как можно ожидать, что она уснет после того, как ты заставил ее представить все это!

Наверху начинает рыдать Грейси. Уже сам звук заставляет Тома чувствовать себя вдвое ужаснее, чем тогда, когда они нашли окоченевшего Арчи. Он терпеть не может, когда Грейси или Фиона плачут, и обычно делает и говорит что угодно, лишь бы они перестали.

28

Фонарик, прислоненный к старому кирпичу, освещает работу могильщика-Тома, пока он спихивает лопатой остатки разрытой почвы в маленькую могилу. В дальнем конце зачахшего сада Том прихлопывает землю, а затем тянется к крошечному кресту, который сделал из двух планок забора. На необработанном дереве белой краской, оставшейся от ремонта главной спальни, написано «АРЧИ». Том вонзает колышек в землю, затем застегивает ошейник Арчи на перекладине.

Скорбные сумерки наполняют небо, воздух и сердце Тома. Внутри он становится такого же сероватого оловянного цвета, когда прижимает руку к разрытой земле и шепчет:

– Малыш.

В ближайшие дни его дочь укроет эту землю дарами. Том легко представляет пластиковые вазочки с увядающими маргаритками, веточки ягод и все, что Грейси сможет раздобыть, чтобы положить здесь, пока болтает с иссохшим тельцем под землей, вспоминая, как влажные, просящие глаза щенка наполняли ее любовью, думать о которой слишком больно.

Вытирая щеку, Том обозревает свою разоренную землю. Разбитые панели забора громоздятся, точно обломки после шторма. Мертвые растения. Червивые яблоки на деревьях, окруженные опьяневшими мухами.

Они живут здесь всего две недели, а он уже хоронит их собаку, стоя на пораженной болезнью лужайке. А вылазки четырехлетнего ребенка в лес привели к тому, что на дереве повесили изуродованную лису.

«Совпадение? Да как же!»

Том глядит на лес, чей неровный силуэт растворяется в угольной черноте. Среди деревьев угадываются шишковатые и чешуйчатые голени, капающие росой пещеры, влажные норы среди кустарников, хранящих многие лиги теней, усеянные запахами тропинки, по которым снуют и охотятся друг на друга мелкие создания.

В мыслях Тома мелькает воспоминание о том, как нечто громоздкое и грузное пробило лесной полог. И прыгало с дерева на дерево. Что это было? Рассказ Грейси о странно говорящих белых монстрах, которые ходили задом наперед. Об Арчи, лизавшем «ногу хрюшки». Том не может найти в этом никакого смысла. Как и в истории с леди, которая, по словам Грейси, позвала ее в лес забрать свою игрушку. Могло ли это быть навеяно сказками, которые ей читали, мультфильмами, которые она смотрела? Они так осторожны со всем, что может на нее повлиять.

Но их щенок лежит теперь под полуметром рыхлой почвы, и его вот-вот переварят естественные процессы сельского мира, где Том надеялся обрести счастье для своей семьи. Этот факт он не в силах вычеркнуть, переиначить или исправить.

И неужели его семья переехала сюда лишь для того, чтобы тоже исчезнуть, превратившись в призрачные следы? В кости в земле. В наполовину доделанные комнаты, которые всего через несколько месяцев после их недолгого пребывания будут осматривать новые владельцы. Том без труда представляет себе будущие слухи от агента по продаже недвижимости. И сплетни в деревне о похожем невезении, которое постигло их предшественника, повесившегося на лампе через полгода после покупки дома.

Никто не мог рассказать Тому, кем был тот человек и почему так поступил. От него осталась лишь пара аккуратно обставленных комнат, гладкие половицы, несколько отрезков новой блестящей проводки и смерть. Не доведенные до финала жизнь и ремонт в доме, над которым тот трудился.

«А вот они знают, что произошло. Соседи».

Том напрягает зрение и переводит взгляд на гордые линии и властную крышу дома Мутов. Слабый отблеск деревянной отделки в умирающем свете создает впечатление хищного оскала. Шторы задернуты. Том воображает, что соседи могут видеть в темноте и бродят по своему идеальному кукольному домику, не включая электричества.

«Они».

Они поселились в его голове.

Ухмылка Маги Мута, его снисходительность при первом же знакомстве. Миниатюрная и резкая миссис Мут – кукольное пугало, вырезанное бритвой из чистой злобы. Грубая собственница. «Ведьма со щетиной на щеках. С волосами пластикового пупса», – недобро думает он и почти улыбается. Вот что напоминает голова миссис Мут: крошечных пластмассовых человечков Грейси со съемными волосами. Уж не подстригает ли Маги волосы своей жены садовыми ножницами, придавая ее голове с изможденным, безрадостным лицом форму луковицы? Воспоминание о злых, водянисто-голубых глазах старухи насмехается над Томом.

«Что заставило бы их улыбнуться? Чужое страдание».

Смех Тома больше похож на лай. Хриплый, он пронзает тихий вечер, точно крик безжалостной птицы, которая собралась съесть чужие яйца.

«Неужели над нами будут издеваться?»

Сколько вторжений он должен вытерпеть? Если Муты способны поймать и задушить проволокой лису, способны отравить прекрасного щенка спаниеля за то, что тот нагадил на их лужайке, то что еще они могут сделать со своими соседями?

«Один человек уже умер здесь».

Посетители целуют руку миссис Мут. Почтительно склоняются в глубоком реверансе. Абсурд!

Страх. Муты хотят, чтобы их боялись. Никто никогда не смог бы полюбить уродов, но соседи предпочитают ужас привязанности. Подобострастное уважение – вот чего они жаждут, робкого подчинения их невозможным стандартам.

«Не от меня. В этих вопросах надо доверять своим инстинктам».

Эти люди не правы. Они хотят причинить вред его семье. Демонстрируют превосходство, принижают и подрывают его авторитет при каждой возможности – продуманная стратегия, скрывающая нечто более зловещее. То, что уже начало просачиваться наружу.

«Они презирают тебя». Их мнение о его семье сложилось еще до того, как та переступила порог дома. «Дело не в тебе, а в них». И они не остановятся. Пока его семья будет жить здесь, мучения будут продолжаться и становиться все тяжелее.

Возможно, Муты почувствовали, что он близок к срыву и крайне уязвим. Со всем этим грузом ответственности на плечах. И они захотели ускорить его падение.

Краем глаза Том замечает самодельную надпись на могиле Арчи, и холод приземляет его мысли. Они теряют опору и спотыкаются, пока единственным, о чем он может думать, не становится: «Убили члена моей семьи. Ведь вот кем ты был, малыш, – одним из нас».

Зубы сжимаются, челюсть заостряется. Пока спокойная рассудительность не успела усомниться в его намерениях, ноги сами несут Тома к сараю. Лес позади – зрители, ветер – подстегивающий рев толпы. И с каждым шагом понемногу ослабевает невыносимое давление безысходности. Том сломал печать, и волна злобы, едва коснувшись воздуха, превращается в ярость.

«Мать вашу, годами длилось. Хватит. Хватит всего этого. Суки, да пошли вы!»

Том отпирает и широко распахивает хлипкую дверцу своего арсенала. Одержимый собственным демоном, он врывается во мрак, усеянный мусором и гнилью. Запах креозота, заплесневелых досок, могильный аромат навоза – ароматы деревянного нутра сарая, пробудившие воспоминания о его собственном детстве, когда Том впервые открыл эту дверь. Он тогда вспомнил, как часами возился в теплице дедушки и в сосновой хижине отца. И впервые за много лет к нему вернулось ощущение того, как его худые мальчишеские руки поднимали тяжелые, пахнущие маслом инструменты. Как поранил пальцы о зубья пилы, как кровь текла среди паутины, как потом он набрался смелости и признался, что забирался туда, где ему не следовало быть. Сегодня Том снова там, где ему не следует быть, ради другого типа оружия.

Перед ним среди затянутых паутиной, резко пахнущих стен сарая – его собственного сарая! – оставленные прежними жильцами ржавые и покрытые плесенью реликвии. Они теснятся на полках и по углам: коричневые пластиковые горшки, выцветшие пакеты с семенами, сломанная метла, стол, на котором больше плесени, чем дерева, два садовых стула из отбеленного холста, изъеденные коррозией металлические рамы, покрытые пылью банки с краской. Все это соединено воронками из паутины, инкрустированной перламутровыми яйцами. А еще здесь новая бензопила! Блестящая и по-магазинному яркая. Том наклоняется в грязь и тень и разматывает провод орудия.

Фиона наблюдает за ним, стоя у полуосвещенного окна спальни. Руки скрещены на груди, лицо вытянутое. Она отворачивается, и Том не замечает ее присутствия.

Ноги несут его к одной из кухонных розеток. Разматывая кабель, он направляется оттуда к границе участка. Вокруг никого, Том один среди этой унылой, неровной, изрытой ямами и изъеденной болезнями земли. Он разматывает провод, как рыбак, опускающий в воду ловушку для крабов. Блестящая «пуповина» хлопает его по пяткам. На сгибе локтя Том баюкает длинное тонкое лезвие пилы. Еще не испытанной в бою, но это ненадолго. Удаляющийся сарай зияет чернотой распахнутого дверного проема – безмолвного рта, широко раскрытого от ужаса перед тем, что выбралось из него на волю.

Стремительный бросок, и Том возле декоративных деревьев, нависающих над той частью забора, что все еще стоит у патио. Здесь лучше понятна задумка Мутов, высаживавших свои деревья. Участок по эту сторону находится во владении Тома, но соседи сделали размежевание невозможным для него. Посадив березы, они заявили о собственных правах на границу.

«Сорт „Святая Троица“[6]6
  Сорт берез.


[Закрыть]», – думает он. Деревья с V-образными тонкими ветвями, которые вскинуты к небу будто в молитве. Листва неминуемо перевесится на его сторону. Соседи, они знали, что так и будет: неумолимая сила заставила ветхий забор, его забор, прогнуться и отломиться от столбов.

Там, где можно заглянуть в щели, земля между корнями деревьев кажется чистой, ухоженной и аккуратной. Березы посажены недавно: улучшение, которое еще не вписалось в идеальный ландшафт соседнего сада. Возможно, соседи воздвигли эти символы своего господства после самоубийства его предшественника, пока дом пустовал? Муты восприняли трагедию как шанс посягнуть на ненавистную границу. Конечно! И замена забора, которую они требовали, вынудила бы перенести тот глубже в сад, делая поправку на бледные, вытянутые ветви соседских берез.

«Муты хотят заполучить даже твою землю».

За этот узкий клочок, вполне возможно, боролись годами, прежде чем сюда переехала семья Тома. Спорный участок границы шириной всего в несколько сантиметров – такой толщины столбики забора. Пустячные габариты, которые и отражают, и усиливают мелкодушие соседской пары.

А эти деревья – сторожевые башни. Часовые, затеняющие чужие владения, пока солнце движется с востока на запад. С полудня до раннего вечера они станут отбрасывать тени на его лужайку, и те будут лишь удлиняться по мере роста деревьев. Муты создали этот плацдарм, чтобы захватить землю и воздух его владений и погрузить его семью во мрак. Нижние ветви – это сапоги, вышибающие его дверь.

«Я этого не допущу».

* * *

На линии фронта ворчание, а затем рев бензопилы нарушают спокойствие сумерек. При взрыве шума в столь поздний час деревья в лесу кажутся испуганными, подавленными и потрясенными.

Том убирает палец со стартера, когда у соседей наверху вспыхивает свет. Белые лучи сверкают за занавесками Мутов. Две пары глаз, вероятно, отчаянно хотят что-то разглядеть снаружи.

Том снова нажимает на стартер, рычащая мощь сотрясает его руки и заставляет дрожать весь мир. Тому хочется вонзить вращающиеся зубцы глубоко в «мясо», и он поднимает жужжащее лезвие над покосившимся забором. Неуклюже, пошатываясь от тяжести вскинутого оружия, он приставляет бензопилу к бледной шее первого дерева.

Цепь скользит по гладкой коре, и лезвие отскакивает в сторону.

Том сжимает рукоятку крепче.

Когда металлические зубы вновь царапают белую кору первого лиственного обидчика, дерево вздрагивает, даже съеживается.

Том сильнее надавливает на бензопилу, пока лезвие не захватывает и не начинает пережевывать сочные внутренности первой «шеи». Мощные вибрации сотрясают его бледные руки, передавая безумие машины, пока та не срезает дерево начисто.

Отпиленная на высоте плеч, пушистая головка березы опрокидывается вбок на своего соседа. Они с шуршанием сталкиваются, и живое дерево пытается удержать убитого товарища, но отсеченная верхушка слишком громоздкая и исчезает за забором.

Том движется вдоль линии.

Тонкие листья и упругие ветви простираются так далеко в его владения, что впиваются в лицо, словно в последней, отчаянной попытке защититься от превосходящей огневой мощи.

Становится все темнее, и кажется, что в атмосфере повисает осуждение его поступка. Том с трудом может разглядеть, что именно и где режет. Но его поддерживает уверенность в том, что, будь это его деревья, Муты их тоже срубили бы. Так соседи и согласились бы мириться с одинокой веткой, нависающей над границей! Чушь!

В кухонном окне появляется Фиона. Широко распахивает раму. Кричит что-то с ошеломленным лицом.

Оглушенный бензопилой, Том ее не слышит.

Блаженство наполняет теперь каждую его мышцу и сухожилие от лодыжек до шеи. Он уже много лет не чувствовал себя таким пьяным и счастливым. Он навеселе, его шатает; электрический ток, питающий его оружие, подсвечивает артерии и превращает нервные окончания в рождественские гирлянды.

Том прокладывает себе путь сквозь заплесневевшие и провисающие панели забора. Два. Три. Четыре. Пять деревьев. Свалены.

«Спасибо тебе, брат, – кажется, душевно благодарит забор. – Наконец-то подкрепление, которое освободило меня от бремени, что сковывает мою согнутую спину и сбивает с ног».

Том подпевает этому великому излиянию, этому потоку ярости. Никто его не слышит. В этот решающий момент он может сказать что угодно, вообще что угодно в этом столкновении воль на границе своей новой жизни. И Том ликует, освобожденный и воспрянувший духом, движимый чистым экстазом мести.

– Уважайте гребаную границу!

Они не предвидели, что такое произойдет. Что он станет бороться со страхом с помощью страха.

«До самого конца. Бей туда, где будет больнее всего».

Позади него стоит Фиона. Возможно, она пробыла тут уже некоторое время, но снежная буря, бушующая в голове Тома и застилающая перед глазами все, кроме уничтожения, не позволила заметить появление жены. Возможно, ее дрожащая рука на плече Тома вернула бы его в реальность. Но сейчас Фиона прижимает ладони к щекам. Она кричит, но слышен только ускоряющийся рев перегретой бензопилы, которая все еще дрожит в руках Тома. Гнев доведен до автоматизма, его силу не сдержать.

Одна за другой падают оставшиеся березы, протестующе трясутся, прежде чем опрокинуться на сторону соседей. Ухоженная стража границы повержена, предана мечу. Их была по меньшей мере дюжина, Том перестал считать. Обезглавлены все до самого последнего, стоявшего там, где Муты снесли забор.

Свет в задних комнатах соседей создает туманное сияние вокруг их французских окон и кухни. Открывается спрятанная от взглядов дверь, сияние распространяется, заливает лишенный солнца сад – святилище, грубо разбуженное и травмированное жестокостью внезапного нападения на себя и на тех, кто ежедневно заботится о его совершенстве.

Лишь когда падает последний ствол, Тома настигает усталость. Но дело сделано.

Фиона несется по зараженной лужайке вдоль электрического шнура, будто гонится за двадцатифунтовой банкнотой, выхваченной и унесенной по дорожке ветром. Жена Тома исчезает на кухне, и мгновение спустя вой бензопилы замолкает, ее сила иссякла.

Когда из онемевшего черепа исчезает скрежет, Том может лишь смотреть на красное оружие в своих руках. Он вдыхает запах моторного масла, пошатываясь от покидающего тело адреналина, и понимает, что раздражен внезапным молчанием бензопилы. Том чувствует, что нужно было сделать больше. В ушах у него звенит, как на холодной колокольне.

«Я мужчина». Однако пыхтит он, как измученная жаждой гончая.

Ночь почти наступила, но теперь, когда березы превратились в столбы без ветвей, Том видит больше окружающего пространства. Перед ним открывается бескрайнее небо, окрашенное чернилами ледяного космоса и испещренное далекими термоядерными реакциями.

Снова появляется Фиона, она держит в руках шнур с вилкой.

– Ты, черт возьми, сбрендил?

И тут же раздаются крики.

Фиона с Томом поворачиваются к покосившемуся забору. Отверстия между планками ловят свет, льющийся из соседнего дома, будто прожектор, который разыскивает источник звуков страшного горя, истерики, разразившейся в соседнем саду.

Это миссис Мут, ее деревья осквернили, и она безутешна. У самой границы участков, близко к земле, словно стоя на коленях, миссис Мут сходит с ума от горя. Ее рыдания настолько сильны, что напоминают Тому похоронный плач на Ближнем Востоке, а еще нечто такое, что, возможно, даже не имеет отношения к людям. Наверное, она тронулась рассудком от ужаса и нежелания верить в то, что Том сделал с ее декоративной березовой фалангой.

Вне пределов видимости ей вторит бас Маги Мута. Того будто ударили ножом в бок и заставили смотреть, как черная жидкость просачивается сквозь высокомерные пальцы. Старик стонет.

Огромное удовлетворение, которое испытывает Том, эфемерно. Восторг проходит, и он снова становится «мужем скорбей», который недавно прижимал к груди мертвого щенка. Сердце колотится, словно в тщетной попытке оживить собаку. Осознание полнейшей бессмысленности разрушения, которое он только что устроил, вызывает у Тома тошноту.

В попытке раздуть угасающие угольки он кричит в сторону соседей, стараясь оправдать совершенное:

– Я приехал сюда не затем, чтобы похоронить свою собаку!

Фиона молча глядит на Тома, точно вообще не узнает своего мужа, затем бросает шнур, разворачивается и шагает в дом.

Том отходит от границы участков, громоздкая бензопила волочится, оттягивая натруженную руку. Угли внутри остыли, и только сейчас при взгляде на свое орудие в его душе поселяется сомнение. Тому больше не хочется держать это в руках.

Его стараниями Муты превратились в два жмущихся к земле темных комка по ту сторону забора. Том их почти не видит, но слышит всхлипы и стенания.

«Дело сделано».