Текст книги "Колдуны"

29

Унитаз за спиной скорее омывает, чем спускает. Под половицами раздается протестующий стук, будто вся энергия смыва без толку застряла под полом, вместо того чтобы оказаться внутри чаши, где ей и следует быть. Том забыл собственное правило – не смывать воду по ночам. Иногда от этих звуков Грейси просыпается и плачет от ужаса.

Том прикрывает дверью это безумие, однако извержение в трубах преследует его и стучит по пяткам, будто кулаки разъяренных соседей. Он устало спрашивает себя: как скоро им придется мыть кастрюли в ведре с водой?

В одних трусах и носках Том бродит по пустой розовой комнате дочки. В слабом свете свежая краска поблескивает над новым полом, чей холод проникает сквозь носки.

На лестничной площадке у одной из стен сложены инструменты и отделочные материалы, на пристроенный у прохода верстак накинут чехол от пыли.

Том осторожно толкает дверь главной спальни, заглядывает в узкую щелку и видит, что Фиона, обняв Грейси, спит лицом к окну. Половина фигурки дочери высовывается из-под одеяла, тощие ноги широко раскинуты, руки сжимают очередного Уоддлса. Обе девочки выглядят измученными.

Том наклоняется и подбирает постельные принадлежности, которые Фиона оставила для него за порогом. Спальный мешок, подушка. Когда он все это поднимает, его плечи сотрясает слабая остаточная дрожь от бензопилы. Том разворачивается и идет к лестнице.

* * *

Устроившись на старом диване перед голыми окнами гостиной, Том смотрит в сад. Тусклый свет сочится от лампы в ногах дивана. Тело Тома до плеч завернуто в спальный мешок.

Том не может вспомнить подробности каждой из ссор, но, по его оценкам, в прошлом Фиона не больше трех раз настолько на него злилась. Настолько, что не разговаривала. Но молчание растает, и в ближайшие дни она разберет по косточкам его сегодняшнее поведение, а он почувствует себя уязвленным и будет страдать от угрызений совести.

Вокруг Тома мерцает незаконченная комната, по углам сгущаются сумерки. В воздухе витает запах заброшенности. Холод улицы смешивается с сыростью дома. Мучнистый запах с кухни проникает и сюда. Раньше Том этого не замечал. Вони мышиной мочи.

Несчастье, которое он ощущает, видно и в бледном отражении его угрюмого лица на пыльном стекле старых французских окон. «Я на самом деле сейчас так выгляжу? Как часто у меня такое лицо?» Том смотрит мимо своего отражения на луну, на три четверти полную и словно освещенную изнутри. Небо вокруг ее изрытого оспинами «лица» – цвета смолы.

Потягивая ром, Том размышляет о соседях. По другую сторону стены, за тонким слоем кирпичей, Муты, вероятно, не спят и совещаются. Возможно, миссис Мут рыдает за кухонным столом, а Маги утешает ее очередной кружкой горячего травяного чая. Оба закутаны в халаты, старые ноги спрятаны в тапочки.

«Безумец. Псих. Бандит. Вандал. Ублюдок». Том представляет тираду в свой адрес.

По крайней мере, полиция все еще не появилась. Ближайший участок в сорока километрах отсюда. Том предполагает, что соседи вызвали полицейских и сделали заявление, но срубивший деревья сосед – не повод объявлять тревогу. Однако стоит погуглить подзаконные акты о растительности, нависающей над границами участков, прежде чем утром явятся представители закона.

Том неуклюже ставит пустой стакан на пол рядом со своей импровизированной постелью. Гасит лампу. Успокаивается. Только сон может сейчас его спасти и избавить от этих страданий. Хотя бы на время.

В темноте Том сквозь полузакрытые веки наблюдает за далекой луной.

* * *

Вода.

Вода, омывающая его лодыжки, настолько темная, что он ничего в ней не видит. Лишь мутное и изломанное отражение собственной бледной наготы на ее поверхности.

Но вся его фигура мгновенно приходит в трепет от этого прохладного бальзама, что плещется у его ног. Мягкий песок под ступнями и холодные черные отмели вдыхают в него новую жизнь и бодрость. Его ощущения немедленно обостряются. Настолько, что даже в такой темноте он улавливает чьи-то движения, кто-то молча идет рядом, но расступается, чтобы пропустить его.

Мощный, свежий запах влажных камней и чистой воды наполняет его грудь. Он глубоко вдыхает воздух, настолько пробирающий, что крепкая хватка страха ослабевает, хиреет, сдувается вместе со всеми насущными заботами, которые создают и направляют его мысли, вовлекают в безумные гонки без финишной черты. За спиной разлетаются сухие листья.

Если бы его не заворожило пламя впереди, то пребывание в воде потрясло бы еще больше. Однако у него на глазах в темноту устремляется живой столб темно-оранжевого пламени. Он считает этот огонь волшебным.

Тишина вокруг мерцающего света глубока и неподвижна. Притяжение огня гипнотическое. Подобно потоку, затягивающее его глубже в орбиту пламени.

Во всех членах такая энергия, внутри такое воодушевление, что ему хочется взреветь от чистой радости. Совсем рядом сокрушительное раскрытие его истинной жизненной энергии. Чем ближе он подходит к питательному, чудесному пламени, тем интенсивнее сила, почерпнутая от воды.

Не особенно жаркий столб огня высотой с дверь обвивает его дрожащую обнаженную кожу. Пройти сквозь него – это как пройти сквозь теплый водопад.

Он оказывается в пещере, границу которой и отмечало пламя.

Здесь его ждет откровение, полное и окончательное понимание себя и своего места в мире, самого мира и всего, что находится под, над и за ним. Если это путь к смерти, то он примет его без оглядки.

Лишенный одежды, поглощенный этой чудесной, нежной пустотой, он погружается в небытие. Ощущение тела исчезает вместе с мелочами гнетущего прошлого. Здесь все это становится бессмысленным.

Пустота принимает новую форму за пределами пламени и поблескивает прозрачными кристаллами. Они усеивают стены пещеры, скала изгибается дугой, а затем сужается, образуя вход. Слабый свет исходит из овального отверстия, которое ведет в широкий туннель в дальнем конце пещеры. Из этого нового прохода несется быстрая музыка нового потока воды.

Он входит в туннель, будто приближаясь к берегам могучей, темной реки за его пределами. Реки, пробившей себе русло на заре времен.

Когда он входит в следующую пещеру, то кажется, будто вступает в огромную тень, высотой с гору.

Здесь, в этом грубом каменном соборе, истинные размеры и пределы которого остаются неясными, ощущается такая древность. Но малейшее предположение о происхождении и назначении этого места уменьшает тебя до ничтожности, которая восхитительно ужасает. Если бы сознание осмелилось искать и развиваться здесь, забвение положило бы желанный конец способности понимать.

Он продолжает путь к новому свету в дальнем конце пещеры, вода беззвучно колышется вокруг его лодыжек, могучий шум невидимой реки нарастает, наполняя слух. Едва не рыдая, он спешит к тусклому пятну света, чтобы приветствовать силу ожидающего обещания.

Легкое дуновение ветерка пронизывает его, пробуждая глубинную жажду чуда, оставленную и позабытую в детстве. Возрождение этой жажды вызывает у него слезы. Капли бегут по лицу, пока он скользит в темноте, окруженный неясными стенами древней скалы. Шум невидимой подземной реки становится оглушительным.

Впереди второе пламя – такое же, как первое, через которое он проходил, огонь проведет его через следующий отрезок одиссеи. Он знает об этом интуитивно и осмеливается заходить все дальше и дальше, пока его не останавливает множество знаков.

Они мерцают на камнях огромного, точно небо, свода. Мысли путаются, а ноги запинаются, он кренится вбок. И старается не смотреть вверх, чтобы не упасть плашмя.

Знаки вскоре проникают в него, крепко удерживают его взгляд. Он выпрямляется и понимает, что уже сталкивался с этими отметинами раньше. Символы, которые кажутся ему выцветшими и потаенными воспоминаниями, просто вне его понимания.

Высоко наверху ему чудятся летящие контрфорсы, ребристые своды, история, пронизанная множеством символов. Пещера – пространство, созданное и освященное замыслами и явлениями, которые он никогда не поймет.

Он умоляет знаки объяснить их значение. Умоляет эти старые, потертые метки, украшающие влажные каменные стены, которые возвышаются над великим пламенем в огромном, устрашающем каменном нефе.

Под его ногами и за стенами бушует невидимый поток, маня его подойти ближе и найти край воды, обещая обжигающий, ослепляющий экстаз. Погружения в который не смогла бы выдержать ни одна живая душа. И все же каждая душа охотно прыгнула бы в невидимый ониксовый поток, чтобы утонуть в миг блаженства, граничащего с мукой.

Но сила одинокого пламени еще больше. Он приближается к огню, будто к сердцу этого подземного царства.

Здесь стоит каменный постамент, из которого бесшумно вырываются огромные бездымные языки. Грубая, видавшая виды глыба. Топлива для костра не видно, но по краю дольмена и у его основания лежат красные цветы с лепестками, яркими как кровь.

За пределами пламени в свете костра виднеются смутные очертания другого предмета. Второго изваяния из камня.

Большой, примитивный трон, по-видимому, вырезанный не рукой, а эрозией за столько времени, сколько невозможно представить. Ужас осознания того, как давно этот трон занимает апсиду перед пылающим алтарем, грозит стать настолько всепоглощающим, что мысли разбегаются, стремясь спасти разум.

Удушающий ужас – лишь подготовка к тому, кто восседает на камне. Пристальный взгляд на это существо мог бы ослепить и разрушить разум, раздавить, точно ботинок – птичьи яйца. Резко вдохнув, он закрывает лицо. Обнаженный, ослабевший, охваченный паникой, униженно опускается на колени, умоляя о том, чтобы не видеть и самому стать невидимым.

Для фигуры. Которая желает, чтобы он смотрел на нее. Почти неразличимую, если не считать длинных рогов. Или это огромные уши возвышаются над скрывающим лицо капюшоном? Два черных острия пронзают тьму, их широкие звериные основания увенчаны тиарой из тех же красных цветов, что усеивают алтарь. А что это покоится на седом камне – руки или лапы, узкие, точно очищенные от плоти кости? Туловище кажется расплывшимся, неясным во мраке пещеры. Каскадом ниспадает подол балахона, прикрывая сморщенные ноги, прижатые к одеянию, будто корни к земле.

Он отчаянно надеется, что это лишь статуя. И молится, чтобы это был всего лишь идол. Но кому он молится? Какой бог может быть могущественнее и страшнее этого?

Вода ревет.

* * *

Том просыпается на коленях рядом с диваном. Твердые половицы обжигают его кожу. Руки закрывают лицо, как это было в конце сна. Защищают от того, что сидело…

Сон… под землей. Где было чудесно. И очень пугающе. Черная вода. Знаки на стенах. Огонь. Фигура. То существо на каменном троне…

Том оглядывается. Осторожно дотрагивается до половицы, чтобы убедиться, что комната на месте.

Что могло заставить его увидеть такое? У него никогда не было подобных снов, даже яркий бред сильнейшей лихорадки не идет ни в какое сравнение. История была не бессвязной или бессмысленной, а вполне ясной.

Том неуверенно поднимается, и у него хрустят суставы. Запинаясь, он подходит к дверям патио, где стекла ослепляет яркая луна, ее сияние окутывает расплывчатые формы, в которые превратился после заката сад. На опушке леса слабый свет оседает паром.

Пройдя между хлипкими дверями, Том вдыхает холодный ночной воздух. Закрывает глаза, сгибается пополам, кладет руки на колени. Ему хочется ощутить под босыми ногами холодные плиты патио и осознать, что действительно проснулся.

Из соседнего дома доносится громкий гул голосов, слов не разобрать.

Том выпрямляется и смотрит на недавно спиленные деревья и на изможденный силуэт разбитого забора. На границу, за которую сражался всего несколько часов назад.

Он вслепую пробирается по бывшей цветочной клумбе, которая теперь пуста. Словно идет по комковатому печенью, слипшаяся земля крошится под босыми ступнями. Сорняки проскальзывают между пальцами. Кустарник колется и трещит, протестуя против вторжения и вынуждая идти туда, где листва пореже. На месте панели, оторванной от изъеденного червями столба, щель. Том вглядывается в чернильную пустоту.

В конце соседского сада горит свет. Они там, на границе с лесом. Это должны быть они, Муты. Саблей мелькает луч фонарика, затем ныряет за препятствия – растения, украшение пруда и небольшие деревца. Второй луч направлен в землю, на открытое пространство, свет его распыляется в сторону леса.

Том глядит под ноги, отыскивая свободный проход по своей разоренной лужайке. Он ничего не видит, но все равно идет во тьму. Ступает на цыпочках по неровной мертвой земле, и тут в его стопу вонзается что-то острое, Том едва сдерживает крик.

В одних рубашке и трусах он крадется по саду и чувствует себя нелепо. От холода перехватывает дыхание, немеют руки и ноги, ломит в носу и ушах. Но он должен увидеть, что делают Муты. Часов у Тома нет, но, по его прикидкам, сейчас около трех утра. Еще немного, и небо посветлеет.

Дальняя часть его сада, где нет забора, выходит в дендрарий соседей. Так близко к пролому Том гораздо уязвимее, поэтому он опускается на четвереньки и ползет вперед.

За последними устоявшими столбами забора новое укрытие предлагают аккуратные кустарники Мутов. Соседи не увидят его там, если только не подойдут к самой границе участков и не направят свет фонарей в его сад.

Дикий восторг заставляет его преодолеть последние десять метров до правого угла участка, полностью затерянного в темноте. Том бежит. Роса заливает внутреннюю поверхность его бедер и предплечий. А там, где над забором нависает дерево, он может выпрямиться, оставаясь незамеченным.

Том заглядывает в сад соседей, и ему открывается сумрачный вид вплоть до самой двери их черного хода. Но стоит только напрячь зрение и посмотреть туда, где играет свет фонарей, как Том начинает жалеть, что не остался дома за французскими окнами. Закрытыми и запертыми.

Аккуратная миниатюрная лужайка в дальней части сада Мутов, которая больше подошла бы для эксклюзивного поля для гольфа, полностью укрыта чем-то белым.

Тому требуется несколько мгновений, чтобы в свете соседских фонариков различить текстуру. Это или холстина, или ситец, поскольку смотрит он на расстеленные белые простыни. А уложенные на них кустистые массы – это верхушки недавно спиленных деревьев. Отделенные стволы лежат отрубленными головами членов королевской семьи или святых.

Поваленные кроны вызывают в памяти причитания, которые Том не так давно слышал. Сегодня вечером он явно ударил пилой в самое сердце, и теперь Муты собрали своих мертвецов. Соседи действительно любили деревья и с почтением укладывали отрезанные ветви на погребальные саваны.

Кто бы ни разговаривал в саду соседей, делается это не по-английски. Невнятное бормотание переходит в возмущенную тираду. Том будто столкнулся с ненормальным, который несет околесицу. Гортанная интонация потока искореженных слов вызывает отвращение. И любопытство. Том поднимается на цыпочки, его взгляд ищет источник неприятного голоса.

Его любознательность быстро сменяется откровенным недоверием.

Из-за миниатюрного островка черных в ночи цветов появляется одинокая бледная фигура.

Фонарь факелом торчит из земли, освещая жутковатое существо на этой странной, яркой сцене. Тот, кто держит второй фонарь, скрыт от глаз мраком и барьером из листьев в середине сада, но этот свет добавляет дополнительную иллюминацию, периферийное свечение.

Те самые белые монстры, о которых говорила Грейси.

Когда существо бесшумно проходит сквозь свет, в его движении ощущается нечто призрачное, зыбкое. В бесплотной атмосфере бледная как мел фигура, кажется, бесшумно скользит по белым простыням. Когда же она поворачивается, словно собираясь встретиться лицом к лицу с каменным бесом у пруда, Том вздрагивает. И хотя свет лишь слегка затуманивает очертания, этого оказывается достаточно, чтобы Том пожалел, что видение не осталось во мраке.

Костлявые плечи фигуры, которая кажется обескровленной, венчает темная голова – абсурдно большая и гротескная маска с шишковатыми очертаниями. Однако можно разглядеть жутковатые детали. В первую очередь пару щетинистых ушей и острые клыки, которые торчат, загибаясь, из открытой пасти. Под рылом ряд зубов, окрашенных в цвет грязных морских раковин. Маска либо изображает, либо на самом деле является ощерившейся головой дикого кабана.

Под бесформенной головой гибкое человеческое тело пепельного цвета. Его то ли перемазали, то ли нарочно выкрасили каким-то белым веществом, которое высохло и запеклось, точно грязь. Мириады черных трещин выдают огромный возраст тела.

Голова звериная, однако существо – человек. И оно женского пола, с тонкими бедрами и вздернутыми сосками на маленькой груди.

Женщина в маске отрывает от травы одну ногу, переносит весь вес на другую, которую выпрямляет, словно балерина у станка. Она в точности повторяет позу статуи беса у пруда. Плоть и камень обращены друг к другу. Рука изящно вздымается от правого бока и тянется вперед. Распрямляется. Один палец, окрашенный темнее остальной плоти, указывает через границу между участками и разоренную лужайку, в сторону дома Тома.

Из постоянно раскрытых челюстей маски льется все больше тарабарщины. В неузнаваемом языке звучит скорее хрюканье, чем слова, он напоминает флегматичное кваканье жабы. Интонация и без того была грубой, но этот выпад отличается особой язвительностью и ненавистью.

Вся смелость и целеустремленность, которые завели Тома так далеко, испаряются. Он подозревает, что, услышав этот голос еще раз, рискует лишиться разума. Том зажимает уши. Но это почти не заглушает страх.

Теперь уже два фонаря освещают зрительный зал – из-за кулис на сцену выходит вторая фигура. Мягкие, семенящие шаги беззвучно переносят нового актера по простыням прямо туда, где на одной ноге стоит «кабан».

Вызывая в воображении образ жуткого балеруна, выпорхнувшего из могилы, чтобы ухаживать за свиноподобным дьяволом, второй бледный призрак обладает хрупкими конечностями и телосложением старика. Но кожа у него по-мальчишески гладкая и тоже покрыта белым веществом.

Его голову тоже видоизменил кошмарный головной убор, покрытый пестрым мехом и удлиняющийся к носу. На вершине черепа расположены глаза размером с куриные яйца. Рваные уши торчат вертикально, словно настороженно. Это громадный заяц, тело которого ободрали до гладкого жира; нечто такое, что могло бы появиться только в кошмарном сне или в какой-нибудь пугающей авангардной пантомиме.

Ужасная морда зайца также обращена к каменному бесу у пруда, украшению, которое все больше напоминает святилище. И хотя второй персонаж стоит прямо, локти его упираются в безволосую грудь, так что тонкие, как тростинки, предплечья болтаются, будто у животного, поднявшегося на задние конечности. И поза настолько реалистична, что руки могут даже показаться костлявыми лапами.

Затем, словно желая продемонстрировать звериные качества своего обличия, зайцеподобное существо опускается на корточки и крадется по белым простыням к кабану. Первая фигура продолжает стоять на одной ноге и указывать на дом Тома. Когда ужасный заяц добирается до свиньи, он опускает свою длинную морду в знак уважения.

Прежде чем Том успевает отвести взгляд, заяц издает ужасный возбужденный визг. Точно ягненок под брюхом матери, он принимается водить носом по внутренней стороне бедра кабана, находит там сосец, к которому с жадностью припадает. Вскоре раздаются чавканье и глотание, пока звук кормления не становится слишком шумным.

Том садится и еще сильнее зажимает уши ладонями. Остатки своей сосредоточенности он тратит на то, чтобы удержать внутри горячее, кислое содержимое желудка. Только услышав металлический звон соседской калитки, он поднимает голову и видит опустевший сад Мутов.

30

Согревшись в джинсах, джемпере и рабочих ботинках, с выключенным пока фонариком в руке Том тихо и целеустремленно возвращается из дома в свой сад.

Он торопливо направляется к густой темноте лесной опушки.

Вдалеке раздаются голоса. Шепот, переходящий на повышенные тона среди безмолвных деревьев. Серия ритмичных лающих криков, которые то нарастают, то стихают.

Настороженность, переходящая в страх, заставляет Тома замешкаться у ворот.

Муты. Он слышит своих соседей. Людей, превратившихся в эти гротескные «белые» существа. Те, что видела Грейси. Они сумасшедшие. Совсем как бледные змеи, которые ждут в подлеске возможности укусить и отравить.

Подумав о спящих Грейси и Фионе, Том оборачивается на свой дом. Тоска удерживает на месте, пока он не переводит взгляд обратно, на черную как смола, шелестящую стену запретного леса.

Инстинкт велит ему больше никогда не вступать в противоборство с соседями, ни при каких обстоятельствах. Чтобы не рисковать столкнуться с их зловещим безумием. Но у Тома есть более насущная потребность: убедиться в том, что увиденное недавно – не более чем жутковатое чудачество деревенских жителей. Он знает, что не успокоится, пока не выяснит, кто же такие Муты на самом деле. Что они из себя представляют. Рядом с чем он поселил свою семью.

Не стоило спиливать их деревья.

Сожаление кажется ему свинцовым нагрудником. Тень ужасных последствий, которые он навлек на себя, на всю семью, кажется, подвергла его нервы воздействию нового вида статического напряжения. Возможность закрыть на все глаза, как мудро советовала его жена, давно упущена. Этот спор вышел далеко за рамки терпения к мелким неприятностям от соседей.

Направив луч фонарика под ноги, Том движется так скрытно, как только может. Его слух слабеньким радаром направлен в сторону далеких голосов – теперь их два, и они обращаются друг к другу, если это вообще возможно.

На грязной тропинке Том поскальзывается и катится, пригнув голову. Попытки унять учащенное, нервное дыхание только укорачивают его вздохи. Сбитый ритм сердца дезориентирует, как и гнетущая темнота. Космическая пустота теснит слабый свет фонарика, будто сами деревья излучают непроницаемую тьму, протестуя против любых попыток разбавить ее размытым лучом.

Через несколько сотен метров акры стволов, листвы и кустарников уже не так заглушают голоса. На пределе слышимости они звучат так, будто рты у говорящих набиты едой или закрыты тканью. Но по тому, что можно разобрать, он все равно узнает этих людей, несмотря на их старания говорить ниже.

Миссис Мут рычит так же часто, как и произносит слова.

– Под землей… Свиноматка…

– Благословенная сука… Земля… – отвечает Маги.

«О боже». Волосы Тома словно пришпилили к голове булавками.

Просто нелепо. «Что только не вытворяют люди. Белые существа».

Том гасит фонарик. Садится на корточки и ждет, пока глаза привыкнут к темноте.

На краю поляны он замедляется, пока не начинает медленно красться вперед. Там, согнувшись и упираясь рукой в холодную землю, он находит щель, достаточную для того, чтобы в нее могло заглянуть испуганное лицо. И его глазам открывается лесная поляна, окруженная молодыми деревцами.

Круглое пространство, мерцающее янтарным светом. Место, которое он не видел ни днем, ни в сумерках, потому что в охоте за пингвинами дочки ни разу не забирался так далеко.

«Лесной дом Грейси? Тут с ней говорила леди?»

Тусклый свет цепляется за деревья, напоминая грязные останки дня, попавшего в ловушку с наступлением ночи. Но на самом деле размытое и колеблющееся зарево – это отблески зажженных свечей и пламени на шестах вокруг обрамляющих поляну зарослей.

Травянистый холмик – творение человеческих рук. Земляной вал. Сферический, будто слепленный и разглаженный мокрыми руками гончара.

Ухоженный, поросший травой ров аккуратной лужайкой окружает холм. Подобное совершенство сразу бросается в глаза неуместностью среди путаницы лесных ветвей. За этим местом ухаживают, его охраняют, точно святыню, о роще заботятся так же старательно, как за садом Мутов. Их мания и одержимость дотянулись и сюда.

Предупреждения соседей о лесе и их антипатия к нарушителям внезапно обретают смысл. Они не хотят, чтобы это место изучали. И на то есть веская причина. Тот самый ужас, который они здесь творят.

Поляну будоражит какое-то движение. Из инфернальной тени тигриного окраса появляется миссис Мут. Обнаженная и гибкая, она движется спиной вперед. Ее походка нелепа, но до ужаса завораживает. Долгая прогулка. Мим изображает мир, обращенный вспять.

Щетинистая маска кабана по-прежнему скрывает ее голову, из кустарной пасти торчат костяные наросты. Обнаженное тело по-прежнему выкрашено в пепельно-серый, но, когда миссис Мут обходит травянистый холмик, становятся видны черные полосы. Они пересекают ее плечи, грудь и живот.

Когда она проходит мимо свечи, установленной на высоком железном шесте, эти высыхающие метки на ее плоти мерцают багровым. Сверкающие рубиновые брызги свежей крови.

Это уже не та грубая, властная чудачка, с которой он ругался в саду и на крыльце, а другая личность, нечто иное. Женщина преобразилась. Она старше Тома на тридцать лет или даже больше, но гибкая сила, заключенная во всем ее теле, возбуждает и будоражит его. Ошеломленный Том непроизвольно склоняется и опускается на кучу земли и листопада, его джинсы мгновенно промокают.

Он осмеливается поднять лицо, но не раньше, чем миссис Мут снова скрывается за холмиком, и, успокоив свой прыгающий взгляд, старается как можно лучше осмотреть видимую часть поляны.

Четыре толстых свечи на железных подставках указывают четыре метки в роще: север, юг, восток, запад. Грубый каменный дольмен служит алтарем, расположенным перед огнем, отмечающим север. На алтаре распластано черное животное. «Козел или ягненок», – определяет Том по запрокинутой голове.

Закрыв глаза на замученное существо, хотя невозможно его не замечать, Том думает о резвящемся Арчи, этом пыхтящем толстячке. Неверие сменяется отвращением. И хотя Том все лучше знакомится с происходящим безумием, ужас, с которым он не сталкивался с раннего детства, не уменьшается. Но разве он прежде видел нечто похожее на эту рощу? Видел. Во сне! Хотя тут алтарь порыжел от крови животных, а в его кошмаре такой же каменный постамент украшали красные цветы.

Вскоре появляется голый Маги Мут, привлекая внимание Тома, который последний раз видел того прильнувшим к соску на бедре его жены-свиньи. На старике по-прежнему маска зайца.

Легко ступая на цыпочках, он движется против часовой стрелки по пути, пройденному «кабаном». Хотя его узкая грудь все еще окрашена и бледна, как у мертвеца, на ней проступают багровые и черные полосы, словно недавний неопрятный «банкет» привел к протечке. Раздражающе белые, широко раскрытые глаза возбужденно мерцают в глазницах громадной, бугристой морды, которой он скрыл свой человеческий облик. Усатый нос покачивается при движении, потрепанные уши торчат вертикально.

Когда фигура проходит в танце перед щелью в листве, Том прижимается к земле, будто упав ниц перед этой жуткой сектой, соблюдая ее отвратительный ритуал.

«Сумасшедшие ублюдки».

Звероголовая миссис Мут снова выскакивает из-за холма и направляется к алтарю.

Испытывая отвращение, но не в силах отвести взгляд, Том слегка поднимает голову, чтобы лучше видеть северную часть поляны, где за покрытым пятнами камнем замирает «свинья».

Руки подняты, ладони обращены к небу, она стоит на одной ноге и принимает ту же ужасную позу, что и в саду, перед каменным бесом в декоративном пруду. Она стоит лицом к травянистому холмику, ее миниатюрные и обвисшие груди поднимаются и опускаются от напряжения, вызванного танцем. И из открытой пасти маски раздается задыхающийся, но ликующий голос:

– В зале подземном я видела свинью.

Передвинувшись, Том смотрит на юг и находит бледного зайца. Тот тоже перестал пятиться и стоит на противоположной стороне рощи, его длинные ноги расставлены в первой балетной позе. Руки подняты, ладони обращены к небу, как будто призывая зрителей подняться. Маги отвечает на призыв жены:

– Мы накормили свинью. Благословенную суку. Благословенную девственницу. Нашу мать-землю.

– Над залом подземным мы ликуем.

Муты перебрасываются фразами через поляну. И тут же словно открывается какой-то адский шлюз – землю накрывает звук бегущей воды.

Он настолько громкий и чистый, что Том не удивился бы, обнаружив себя лежащим в стремительном потоке. В отчаянии он оглядывается по сторонам, но никакого ручья нет. И все же серебристая, журчащая песня воды льется без остановки, овевает его лицо и убегает в темноту, которая душит едва видимую Тому землю.

И вновь проклятая память доводит его страх до паники. Тот же звук сопровождал его недавний сон. Уж не перенес ли он мелодию подземной воды из ночных видений в этот лес? А может, это звук фонтана или родника стараниями отвратительных Мутов превратился в целый водопад? Может, здесь спрятаны динамики, чтобы транслировать шум воды в лес?

«Да. У них должна быть запись, которую они включают, когда… вытворяют все это. Наверняка».

Голос «свиньи» становится ниже, пока не достигает уровня, который, как подозревает Том, является нечеловеческим. Ее слова превращаются в ворчание.

– В зале подземном я видела свинью.

Голос зайца срывается на фальцет, на звериный визг:

– Мы накормили свинью!

Затем обе фигуры с идеальной синхронностью приседают к земле, будто разыгрывая какое-то гротескное представление.

Как? Как два помешанных на садоводстве чудака стали настолько невменяемыми?

В мерцании неяркого света, дополняя вокальные эффекты, особенности физических обличий Мутов снова меняются. Невероятно, но позы соседей приобретают еще более звериный характер. Пестрая фигура Маги, неясная и скрытая черными тенями, покоится на жилистых, но мощных задних лапах, напоминая вставшего вертикально зайца. Изображая костлявые передние лапы, его руки свисают перед торсом, приобретя длину, которой раньше у них не было. Даже его нос принюхивается, будто посреди прыжков по засеянным полям Маги уловил запах охотящейся лисы.

Свиное хрюканье заставляет Тома перевести испуганный взгляд на миссис Мут. Она, или оно, теперь стоит, опустив лицо к земле перед алтарем, и с отвращением нюхает пятна, которые натекли с жертвы. А затем со скоростью, невозможной для любого человека, кроме опытного танцора, к тому же куда более молодого, чем миссис Мут, свиноподобное существо устремляется вперед. Передвигаясь на сжатых кулаках и подушечках стоп, гротескная фигура с кряхтением несется к холму. Там, на вершине, подняв к небу облезлую голову, уже сидит заяц, безвольно свесив передние лапы.

«Невозможно». Это иллюзия, не мог заяц так быстро переместиться от подножия. Столь же невероятно то, что его живот теперь покрыт шерстью. Всего несколько мгновений назад на бледной краске не было и следа щетины, торс у Маги был гладким.