Текст книги "Колдуны"

Том опять у трона. Который не больше кирпича. Том может просто взять его в руки и разбить маленькую глиняную куклу в капюшоне, сидящую на камне.

Из черной дыры капюшона, которая не больше кончика пальца, раздается тоненький голосок. Оглушенный этим звуком, Том кричит, падает и корчится на мокром каменном полу. Судорога электризует его нервы. Его голова пригибается к лодыжкам.

Трон, тянущийся на тысячи метров к окутанным туманом звездам, колоссален, а одеяния того, кто восседает на нем, ниспадают огромным водопадом вонючей ткани.

Пустота.

У Тома нет тела.

Атом разума сохраняется внутри ревущего холода, который простирается слишком далеко для осознания. Эта последняя искра вращается против часовой стрелки, набирая невероятную скорость…

«Меня больше нет».

52

Далекие крики вырывают Тома из теплой тьмы. Кокона, по которому он начинает скучать, как только пробуждается.

Запахи холодной земли и мульчи наполняют его нос и рот. Слезящиеся глаза смотрят в ночь, затянутую мраком и нависающую над старыми камнями. Том, дрожа, лежит на потревоженной почве раскопанного кургана.

Словно у выжившего в кораблекрушении, его безвольные конечности раскинуты в стороны, и он пытается понять, как и почему его пощадили.

Затем со стороны домов, которым так неуютно стоять друг с другом – убогому рядом с блистательным и наделенным силой, – прорезая темный воздух, раздается еще один испуганный крик, и шаткая сосредоточенность Тома на мире рушится.

Когда он перекатывается на колени, боль знакомит его с колотой раной – распухшим ртом на плече, который из-за махания лопатой превратился в ужасную улыбку.

Без рубашки, перепачканный и контуженный тем, что просочилось из кургана и поглотило его целиком, Том некоторое время может только наблюдать, как из его рта течет слюна.

В конце концов он заставляет себя поднять здоровой рукой толстовку и неуклюже прикрывается, как ребенок, надевающий мокрую одежду после купания. Когда ткань, более грубая на ощупь, чем должна быть, скользит по ране, Том охает.

Побледнев от боли, он наклоняется и хватает ружье. Прижимает к себе. Затем, спотыкаясь, идет по узкой тропинке к дому.

Его направляет далекий желтый свет окон. Бледные квадраты прыгают перед глазами, пока Том, наконец, не прислоняется к одному из столбов ворот Мутов. Он задыхается от напряжения такого длинного пути. И не идет дальше. Замирает, прижимаясь к воротам, ошеломленный странным движением, которое видит в доме соседей.

Прямо перед ним – освещенное окно первого этажа задней части дома Мутов: окно их то ли кабинета, то ли храма. Через него Том видит Медею в той же комнате, где бросил ее. Только с этого ракурса старуху нельзя было бы увидеть, ведь она должна лежать связанная на полу.

Однако Медея не стоит на ногах, она висит в горизонтальном положении. И движется. Совершенно непонятно как, но за окном определенно Медея Мут, которая бесшумно вращается в воздухе. У самого потолка комнаты, словно подхваченная невидимыми руками, она поворачивается.

Вертится, точно кукла, ее маленькие ручки и ножки брыкаются и скребут воздух, но не могут зацепиться за мебель. Ее путы исчезли, но наволочка по-прежнему закрывает голову.

Вращение ускоряется, Медея совершает еще три оборота, затем ее покрытая тканью голова ударяется о стену, и наступает смерть. На таком расстоянии ничего не слышно, но сила, с которой голова ударилась о стену, заставляет Тома вздрогнуть. Затем безжизненная фигура старухи исчезает из виду, будто ее выбросили.

Немедленно возобновляются крики, этот голос Том услышал, когда очнулся рядом с курганом. Ему кажется, что шум доносится из сада, но он не видит в темноте ни человека, ни движения. Пока не поднимет взгляд.

На фоне неба парит фигура Маги Мута, на его голове по-прежнему колпак. Как и сестра в доме, старик неведомым способом подвешен над землей.

Невидимая сила удерживает его в воздухе, и Маги визжит, как затравленный горностаем кролик. Его голова лихорадочно дергается внутри наволочки, а перепачканные ноги безжизненно висят, все еще связанные на лодыжках клейкой лентой. Но руки свободны и молотят по воздуху. Наверное, Маги перегрыз скотч на запястьях. Спереди на наволочке небольшой черный разрез там, где зубы старика отчаянно терзали хлопок, чтобы добраться до ленты, стягивавшей руки.

Но недолгие размышления Тома о попытке бегства Маги быстро обрывает треск ткани. От тела старика отрывается рука и бревном падает на лужайку.

За этим следует неприятный звук скручивающихся сухожилий. И, будто попав в прядильную машину, вторая рука Маги медленно проворачивается в суставе, с хрустом высвобождается, а затем раздается щелчок, который эхом отдается в лесу. Ампутацию завершает влажное чмоканье, и у левитирующей жертвы отрывается вторая конечность.

Отброшенная рука падает и приземляется без единого звука.

Безрукий и связанный в лодыжках, старик захлебывается от боли, настолько чудовищной, что, лишь представив ее, Том едва не теряет сознание. И все же бледная фигура Маги продолжает медленно вращаться, жизненные силы вытекают из впадин, в которых недавно были руки, и орошают его любимые цветы далеко внизу.

Наконец, шею Маги скручивают, как мокрое полотенце. Невидимые руки растягивают и сжимают ее. Дважды проворачивают для пущей убедительности. И когда шея вытягивается, становясь похожей на пустой носок, голова с громким хлопком отделяется от туловища. Покрытая тканью, она по дуге улетает в лес, как выскочившая пробка с привязанным к ней куском льна, падает там с тихим стуком и исчезает из виду.

Том отворачивается, его начинает выворачивать на траву, и он слышит свист – Маги летит над верхушками деревьев, кометой с хвостом сбитых с полога леса листьев. Наконец безжизненное тело подхватывает гравитация, и оно падает среди спящих деревьев.

На лице Тома появляется извечное выражение всех напуганных и угнетенных. Бегством ничего не добьешься. Кроме того, он даже не чувствует ног. Его отключил шок. Тело просто гудит от тока, парализующего конечности. То, что сейчас служит ему сознанием, лишь ждет страшной кары – того, что месть божества обрушится и на него. Он представляет, как его скручивает в воздухе, и стонет.

Том готовится к прикосновению бога. Предчувствует его игру.

Вокруг не слышно ни шороха, ни шелеста. Но внутри Том корчится от силы и накала обращенного на него пристального внимания. Такого же ощутимого, как холодное давление воды, когда плывешь вниз от теплой поверхности моря к ледяному, волнистому песку.

Его разум еще не оправился после разделения и обшаривания, едва пережитых в подземном мире, и Том опускается на четвереньки и склоняет голову.

Он рыдает. Конец неизбежен, и перед лицом этого Том произносит имя дочки и клянется в бесконечной любви к ней. Если в небытии ему позволят сохранить хоть частичку себя, то он заберет с собой любовь к своему ребенку.

Внутри нарастает огромная волна раскаяния и жалости к самому себе. И, разбиваясь, она оставляет Тома измученным и расплющенным, даже разгоряченным.

«Сейчас. Сейчас. Сделай это сейчас. Я готов».

То ли изменилась атмосфера, то ли он в конце концов отключился от шока и страха – Том никогда не узнает, – но постепенно у него появляется ощущение, что рядом никого нет.

Словно ребенок, которого бесстыдно оголили, сделав уязвимым и перепуганным, в комнате, где только что был суровый и наводящий ужас взрослый, Том неожиданно понимает, что чужое присутствие пропало и он здесь совсем один.

Том вглядывается в сад.

Темнота. Мутные и расплывчатые очертания кустов и альпийских горок. Белесые столбы обезглавленных деревьев. Два безмолвных дома.

Никаких голосов, рыданий или движения, если не считать оторванной бледной руки, которая дергается на идеально ухоженной траве.

От пробежавшей по всему телу дрожи у Тома сводит челюсти. Глубокая рана на плече вспыхивает красным.

53

Он, спотыкаясь, бредет к дому, в верхней части застекленной кухонной двери появляется его выплывающее из темноты отражение.

Собственное лицо, словно пришедшее из прошлого, даже из доисторического прошлого, поражает Тома. Он почти неузнаваем. Лоб и веки в крови, которой испачканы руки, и грязи, растекшейся от пота. Борода торчит во все стороны жуткой малиновой щеткой. А в ней сверкают белые зубы.

В доме Том нащупывает стену и наваливается на нее. Поврежденное плечо обмякает, рука прижимается к животу. Том ждет, пока выровняется дыхание и замедлится сердце. Ему нужна вода.

Взгляд медленно блуждает. Переползает с ног на маленькую лежанку Арчи. Затем на игрушечную коляску Грейси. На коробку фруктового чая Фионы.

Подумать только, всего несколько недель назад он до смерти беспокоился о том, как найти новую работу, чтобы заплатить водопроводчику. Сейчас подобные тревоги – роскошь. «Прочитать сказку на ночь и отвезти в школу. Высушить одежду при таком плохом отоплении. Заскочить в автосервис. Сходить за покупками. Посетить родительское собрание. Выгулять собаку…» Точки обыденности, которые, соединяясь, образуют силуэт семейной жизни, его прежней жизни, теперь уже отброшенной. Белые промежутки между этими точками когда-то окрашивались обычными эмоциями, мыслями, привычками, рутиной, невнимательностью. Но теперь все кануло в Лету.

– Господи.

Том невесело смеется. Но перестает, подумав о приводящем в трепет божестве, которое возвышается над миром на краю леса.

Где оно сейчас?

В памяти возникает образ старика, разорванного высоко в воздухе. Затем собственное падение в круговорот звезд.

Том наклоняется и, будто сбрасывая капли с промокших волос, трясет головой, стараясь превратить ужас в обычные слезы, от которых легче избавиться.

Он валится на пол кухни. Роется в наплечной сумке. Находит телефон, а в нем номер Фионы. Она звонила трижды за последний час, как раз когда его поглотило подземелье или куда он там проваливался.

Знакомая запись автоответчика оглушает. Произносит голосом жены: «Скажите что-нибудь приятное после гудка».

Секунды беззвучно уходят в прошлое. Плечо болит и пульсирует жаром. Даже сейчас Тому дарована лишь возможность оставить сообщение семье, которую он уже потерял.

– Грейси. Дорогая. Это я. Если ты… Если ты когда-нибудь услышишь это, я хочу, чтобы ты запомнила: что бы люди ни говорили о твоем отце, он ничего подобного не делал. Просто пытался защитить нас всех. Я всегда, всегда буду любить тебя и твою маму.

Трубка резко щелкает ему в ухо. Том смотрит на экран. Проводит пальцем вверх по изображению зеленого телефона.

Это Фиона. Она рыдает.

– Том. Приезжай. Немедленно.

«Грейси».

– Что?

Собственное тело, вес которого прижимает Тома к земле, сам воздух внутри него – все это устремляется вверх, пока ощущение самого себя не растворяется, становясь неосязаемым.

Светильники на потолке становятся будто ярче, когда страх снова собирает Тома воедино. Он ощущает себя голым под ледяным дождем и начинает рыдать.

– Нет. Нет. Не Грейси. Я не… Она не может…

– Она очнулась. Вернулась. Ее спасли.

54

Черные клубы дыма поднимаются в темноту. Окна светятся дверцами духовки. Странное зрелище освещается огнем, бьющимся перед заросшим газоном, эту часть ночи проглотил огромный пожар.

Он пожирает старый фургон, выедает его, раскалывает кости и хрящи, слизывает пузырящиеся соки, которые шипят, разнося химическую вонь.

Сидя со скрещенными ногами, точно воин после битвы, Том наблюдает за погребальным костром. В его глазах пляшут оранжевый, красный и черный, пока он отходит от всего, что видел и сделал. Однако осколки его прежнего «я» вновь собираются воедино. Хотя Том ощущает пустоты на месте кусочков, которые пропали. Возможно, навсегда. Одинокая сгорбленная фигура с грязным лицом, он – статуя, выкрашенная кровью и землей, освещенная пламенем, которое вырывается из почерневших глазниц трейлера.

Том наблюдает, как внутри останков автомобиля сгорает его плетеная кукла. Потрескивая и, кажется, кивая, деревянный человек полыхает, будто ему не хватает сил подняться и спастись. И в груди Том ощущает разрастающийся пожар. Чувствует, как щелкают и завиваются вокруг его сердца языки огня.

Рядом на холодной и покрытой росой лужайке сидят кособокие фигуры женщины и девочки. Члены семьи, которых он вынес из трейлера, прежде чем поджечь его. Деревянные дочка и жена со сплетенными из гибких ветвей конечностями, с круглыми и безучастными лицами, с прямыми спинами. Молчаливые компаньоны, которые ждут рядом с израненным и неподвижным отцом, словно предлагая ему посильную поддержку.

В конце концов по последствиям ледяным вихрем проносится свет фар патрульной машины, мигалки мерцают на странной инсталляции с окровавленным мужчиной, сидящим возле своей жены-ветки и ребенка-прутика.

Двери автомобиля распахиваются и захлопываются.

Некоторое время никто не произносит ни слова.

55

Год спустя

Щелчок. Пауза. Щелчок. Пауза. Щелчок. Пауза. Секундная стрелка белых часов всегда движется, но, обманывая, часто заставляет поверить, что тонкий кусочек пластика на самом деле не движется. Что он застрял.

Щелчок. Пауза.

На односпальной кровати в побеленной спартанской комнате лежит мужчина. Всякий, кто посмотрит на него через окошко в двери, в любое время увидит его в одной и той же позе. Мужчина сейчас двигается не так много и не ест. Находясь в своей комнате, он обычно смотрит в пустой потолок.

Щелчок. Пауза.

Даже маленькая нагрузка требует усилий, которые, кажется, превышают его возможности и желания. Да и зачем двигаться или что-то делать, когда твои мысли настолько увлекательные? Когда так много нужно выяснить, вспомнить, просеять, обдумать? Затем пересмотреть и расставить в правильном порядке, как стопку посуды? Так он знает, где можно найти все свои мысли и чувства, случайные или нет.

Щелчок. Пауза.

Теперь его борода стала намного длиннее. Измученное лицо обычно бесстрастно или вытянуто от печали. Глаза, часто пустые из-за лекарств, лишь ждут, когда начнутся более глубокие исследования сознания.

Посттравматический мир.

Что можно сказать человеку, который потерял все и который знает то, во что никто никогда не поверит? Он часто думает об этом, но считает, что персонал по-своему сочувствует его идеям.

Щелчок. Пауза.

Он всегда добросовестно заполняет дневник. Ему дали толковый словарь, о котором он просил. Записывая огромное количество своих мыслей и взглядов, он чувствует себя лучше, хотя и не понимает толком почему.

Щелчок. Пауза.

Простая мебель и убранство формируют ткань окружающего мира и встречают его при пробуждении. Упругий синий матрас. Письменный стол и стул цвета серебристой березы. Армированные стекла в окнах.

На столе фотография Фионы и Грейси. Картинки, которые Грейси нарисовала и отправила своему папе, приклеены скотчем к стенам. Все эти вещи он видит каждый день. И подмечает каждую деталь.

Слабый запах чистящей жидкости его не смущает. Иногда в его комнате ощущается аромат миндаля, но он так и не нашел источник. А еще тут пахнет свежими цветами, только в его комнате нет цветов. Говорят, побочные эффекты от лекарства.

Щелчок. Пауза.

Он обнаружил, что другие мужчины в этом заведении вполне любезны. Многие так же молчаливы, как и он. С ним даже пытались несколько раз подружиться, но он отверг все предложения. Иные обитатели совершили ужасные поступки и представляют опасность для себя и других, хотя, глядя на них, так никогда не подумаешь. О нем тоже знают, что он убил своих пожилых соседей и чудака по имени Блэквуд, хотя никто не знает почему. С этим все еще пытаются разобраться.

История, которую он бесконечно пересказывал детективам, врачам и психиатрам, никогда не менялась. Но ее стиль со временем эволюционировал от пылкого к разумному, затем к меланхоличному и, наконец, к однообразному.

Соседи были колдунами, которые использовали темную магию, чтобы проклясть его дом и домочадцев. Это были тайные серийные убийцы, которые годами расправлялись со своими соседями. Муты были магами, умевшими использовать силу плененного ими языческого божества, для которого нет имени, для превращения в больших злобных животных.

Чтобы защитить свою семью и снять проклятие – заражение крови, убивавшее его дочь,—

он выстрелил обоим соседям по ногам из одолженного ружья и связал. В этом он признался. Но не в убийстве. Он выпустил бога, и тот уничтожил своих пленителей. Эта часть истории всегда заставляет его врача притворяться невозмутимым.

Щелчок. Пауза.

Когда он рассказал Фионе о заведении с его небольшим племенем, она посмотрела так, как, наверное, смотрит на незнакомцев, которые теперь проявляют к ней нежелательный интерес. На мужчин, которые ее пугают. Том не может быть хоть сколько-то уверен, сохранила ли Фиона привязанность, любовь и влечение, которые когда-то к нему испытывала. Отчасти – да, полагает он. Но восстанавливать нечего, и пути назад нет, они разводятся. Он уверен, что Фиона встречается с кем-то другим.

Грейси по-прежнему любит своего папочку. И, хотя семье пришлось переехать, начать все сначала и теперь Грейси носит девичью фамилию Фионы, его будущая бывшая жена никогда не отговаривала дочь от любви к отцу. На самом деле, что бы ни говорили другие, он знает, Фи всегда будет защищать его перед Грейси и настаивать на том, чтобы дочка берегла воспоминания о своем отце. За это Том всегда будет любить Фиону.

Именно по Грейси он тоскует больше, чем по кому-либо или по чему-либо в своей жизни. Тоскует всем существом. Если дочка его бросит, он спокойно признает, что жизнь – сколько бы ему ни осталось – продолжать не стоит. Хотя ей он этого никогда не скажет, поскольку не захочет расстраивать.

Свет выключается.

Его мысли начинают путешествие по новому кругу.

В конце концов они тускнеют и погружаются в сон, и он снова видит ярко-зеленую поляну среди темных деревьев. Он здесь не один и никогда не был один. Что-то наблюдает за ним. Всегда. Он может повернуться и побежать по прохладной роще, петляя между колоннами стволов, следуя за золотым светом и ощущением присутствия, существующего прямо здесь, или там, или впереди, где открывается лес и поют птицы. Множество птиц, которых он не видел с детства, которые исполняют мелодии, радующие его до слез. Но он никогда не находит того, кто наблюдает со стороны и одновременно присутствует повсюду вокруг.

И никогда не находит ручей, который непрерывно течет через эти леса и его сны. Возможно, тот под землей.

Однако он и второй обитатель леса частенько разговаривают в этих снах, и все раскрывается, и он просыпается, смеясь или плача от радости, или просто улыбаясь. Но снова оказавшись на упругом синем матрасе, глядит в потолок и не может вспомнить ни слова из того, что было сказано среди невозможно прекрасных деревьев.

Том любит спать. Во сне он не одинок. Он чувствует себя любимым.

Говорят, побочные эффекты. Он не уверен.

Щелчок. Пауза.

56

Щелчок ключа, и дверь открывается.

Том отрывает взгляд от потолка, чтобы посмотреть, кто входит в его комнату.

Это Роб, санитар.

– Том. Посетитель. Адвокат.

* * *

Когда Том входит в простую с белыми стенами комнату для свиданий, Роб прижимается к стене за дверью и незаметно вытаскивает телефон из кармана брюк.

В каждом здешнем помещении одинаковые настенные часы. Щелчок. Пауза. Щелчок. Пауза.

Том отодвигает пластиковый стул от пустого стола. Садится напротив женщины, которая вовсе не его адвокат, но которую он точно видел раньше. Смутное чувство узнавания вспыхивает, но не приносит результата. Лицо знакомо, но не она сама. Но он вот-вот узнает.

Вот-вот.

Щелчок. Пауза. Щелчок. Пауза.

– Привет, Том. – Не вставая, она протягивает ему руку. Кожа у нее бледная, ногти кроваво-красные.

Настороженный Том отказывается от протянутой руки.

– С этого момента я буду присматривать за тобой.

Том хмурится.

– У меня есть адвокат. Мою апелляцию отклонили.

Женщина убирает ладонь.

– Я здесь для другого дела с тем же желаемым результатом. – Она снова улыбается, в выражении ее лица есть что-то неуместное, возможно, легкомысленное, даже лукавое.

Том поворачивает голову и смотрит на Роба, который уставился на экран своего телефона. И тут Том вспоминает.

Больше года назад, до того как его отправили в клинику, он видел эту высокую, стройную женщину возле дома соседей. Это та самая элегантно одетая посетительница, которую он однажды заметил на подъездной дорожке Мутов вскоре после переезда. Так давно было, но с тех пор, как он приехал сюда, у него имелось достаточно времени, чтобы со всех сторон изучить последние недели своей прежней жизни.

У этой женщины была хорошая машина. Эта женщина поцеловала руку Медеи. Теперь она улыбается ему. На столе перед ней лежит элегантный черный кожаный портфель.

– Все довольно просто, – произносит посетительница, – так что я перейду прямо к делу. К итогу. Чего бы вы хотели больше всего на свете?

Выражение ее лица становится немного непристойным. У нее прекрасные глаза и тонкий нос, из-за чего ясные, живые глаза кажутся еще красивее и темнее. Том не может припомнить, чтобы когда-нибудь видел такие идеальные, такие черные волосы. Они туго стянуты в короткий конский хвост, и макушка женщины блестит, отражая солнечный свет.

– Кто вы, черт возьми, такая?

– Одна весьма исключительная особа задолжала тебе очень большую услугу. За содействие в ее освобождении.

Том отшатывается. Скорее с подозрением, чем сбитый с толку, он снова смотрит на санитара, который по-прежнему глядит в телефон.

Щелчок. Пауза. Щелчок. Пауза.

– Он не слышит ни слова, – говорит женщина.

Щелчок. Пауза. Щелчок. Пауза.

– Никто здесь не слышит. Не беспокойтесь о камерах и персонале за мониторами. Они видят нечто другое.

Щелчок. Пауза. Щелчок. Пауза.

Том смотрит на часы. Секундная стрелка щелкает и дрожит, но не перемещается по циферблату. Так что он был прав, такое возможно. Некоторое время Том наблюдает за стрелкой, пока его не отвлекает щелчок замка портфеля посетительницы.

По-прежнему улыбаясь, будто она проделывает что-то ловкое, женщина вытаскивает из портфеля и кладет на столешницу спрятанный в ладонях предмет. Убирает руки, и на свет появляется белая мышь и начинает принюхиваться. Рядом со зверьком неуместная тут старинная, словно недавно извлеченная из экспозиции музея, железная швейная булавка.

– Одна капля крови. Из левой руки. И мы сможем начать.

Том сглатывает. Словно ребенок, который ищет защиты у учителя, снова смотрит на санитара.

Роб, как зачарованный, продолжает таращиться в экран своего телефона.

– Давайте, – говорит посетительница. И раздвигает спрятанные под столом ноги. Затем скрещивает их. – Вы не вспомните, но вам все это объясняли. Обещали.

Тревога Тома проходит, он чувствует странное волнение и предвкушение, хотя и не знает чего. Словно подчиняясь уже обдуманному и принятому решению, он тянется к булавке и поднимает хрупкий черный шип с белой поверхности стола. Затем смотрит на женщину, не уверенный, подсказку ищет или признаки обмана.

Та улыбается, кивает.

– Теперь она в этом мире. Благодаря вам. Она… такая искусная. – Женщина показывает свои прекрасные крепкие зубы между алыми уголками накрашенного рта. – Она замечательная. И ужасная. Будьте благодарны за то, что она к вам благосклонна.

Том вздрагивает. Дело сделано. На подушечке указательного пальца блестящий купол капли крови. Том протягивает уколотый палец к мыши.

Женщина на другой стороне стола что-то стремительно и беззвучно произносит, ее губы двигаются так быстро, что вряд ли на такой скорости хоть один язык будет понятен.

Белая мышь слизывает кровь, щекоча палец Тома.

Он наблюдает, как алебастровые руки улыбающейся женщины берут мышь и сажают в клетку. Затем убирают зверька в портфель. Клапан закрывается.

– И последнее, а потом вы можете идти и видеться с ней, когда захотите. Если сделаете, как я велю.

Том молчит и пристально смотрит женщине в глаза. Она опускает взгляд на стол и, лукаво улыбаясь, шепчет:

– На колени. Отведайте ее вина.

Том смотрит на простую столешницу между прекрасными белыми руками женщины. И представляет, что последует за этими руками куда угодно, отчаянно желая ласки. Один из пальцев женщины поднимается. Кроваво-красный ноготь стучит по ламинату стола.

Тук. Тук. Тук.

Том снова бросает взгляд на санитара. Ничего не замечающего мужчину, который вяло смотрит на экран своего телефона.

Том заглядывает под стол.

И видит блеск лакированных туфель-лодочек, затем стройные ноги, обтянутые прозрачными черными чулками. Лодыжки женщины разведены в стороны, блестящие колени широко раздвинуты.

Том опускает голову еще ниже.

Юбка-карандаш посетительницы задрана до талии. На фоне эротичного вида ее ног, приглушенно мерцающих над резинками чулок, сразу бросается в глаза странное – сморщенный сосок на внутренней стороне бедра.