Текст книги "Колдуны"

Том чувствует нелепую радость от того, что она не кричала.

Сознавая, что становится поздно, и все еще исполненный решимости, Том возвращается ко второй дыре в холле. Носком ботинка отодвигает короткую доску в сторону и перекидывает ее через открывшуюся балку. Из нижней, более светлой части доски торчат длинные гвозди. Том опускается на колени подальше от них, засовывает голову в проем и светит перед собой фонариком.

От шока у Тома начинает кружиться голова, и он выныривает наружу.

– Боже всемогущий.

Он словно взглянул в лицо самому дьяволу, слепому и чудовищному. Под полом лежит огромный череп, его рябая поверхность окрашена в цвет чая.

Том ныряет обратно в дыру, луч фонарика высвечивает обратную сторону пола. Рука забирается как можно дальше, сжимает потрескавшиеся носовые кости черепа и тянет его. Нижняя челюсть бьет по балке.

– Что за…

В свете холла проявляется memento mori. Очередная реликвия, захороненная там, где они едят и спят. Настоящая голова смерти. Покрытая трупной пылью, мертвенно-бледная, она, кажется, способна засмеяться. «Когда-то это была лошадь, – думает Том, – но ее изменила смерть. А потом освежевали маньяки».

На затылочном гребне виднеется рог, сплетенный из красной бечевки. Адский единорог. На удлиненном черепе есть еще и уздечка. Оголовье, налобник и нахрапник из грубой веревки обвязывают костяную морду. В подбородник и затылочный ремень продеты уродливые деревянные розочки. Все еще чемпион, даже в аду.

Наверху скрипят половицы. Доносятся перешептывания.

Том поднимает взгляд и слышит сонный голос Грейси.

– Куда, мамочка?

– Поживем у Нэн, пока дом не приведут в порядок.

Шаги на лестнице.

Появляются Фиона и Грейси.

Фиона в джинсах и флисовой куртке. В руках у нее прозрачный кофр для одежды, в который упакована ее банковская униформа. Грейси в тапочках и халате будет путешествовать этой ночью налегке, как эвакуированная из разбомбленного города.

С трудом делая по одному шагу зараз, Фиона сражается с чемоданом на колесах. Она собирала вещи, пока Том прокладывал туннель в подземном мире, в царстве, источающем невидимую угрозу. Череп лежал прямо под самодельной виселицей их предшественника. До последней секунды, даже шагая в пустоту, бедняга не имел ни малейшего понятия об истинной причине, вынудившей его повеситься.

Несмотря на свои открытия, на обезвреженные им ужасные мины, Том лишь бессильно наблюдает за тем, как его бросают самые близкие люди. Их семья расколота, разобщена. Страх перед этим поражает глубже, чем шок от найденного под полом холла.

Он должен заговорить. Должен спасти себя.

– Фи, взгляни на голову. Взгляни. Она была в дыре. Здесь, под полом. Пожалуйста. Вот как эти попадают в дом. Вот как они это делают.

Фиона смотрит на Тома так, словно даже не узнает этого параноика с чумазым лицом и в перепачканной одежде. Мужчина, тыкающий на дыру, которую проломил в полу ее нового дома, теперь ей чужой.

Том машет рукой в перчатке на варварское разрушение, будто на пустяк.

– Это я исправлю. Как только мы будем в безопасности.

Она почти улыбается.

– В безопасности? Я больше не чувствую себя в безопасности здесь. Но по другой причине, чем ты.

С трудом удерживая чемодан на узкой полоске пола, Фиона протискивается мимо дыры, чтобы добраться до входной двери.

Грейси наблюдает за своим отцом с лестницы. Затем начинает разглядывать щель в полу и череп рядом с ней. Том не хочет, чтобы дочка видела лишенную плоти голову и то, как та скалится, предвкушая еще больший хаос и трагедию в их жизни. Поэтому он запихивает зловещую костяную глыбу обратно в ее сухую могилу.

– Фи. Это. То, что ты чувствуешь. Сейчас. Все это часть проклятия. Римского. Греческого. Откуда бы оно ни шло. Это передается по наследству. Разрушает жизни людей на протяжении веков.

Она не слушает. Его жена не хочет больше слышать ни слова. Тома предупреждали.

– Грейси. Скорее прощайся со своим отцом.

Напряжение покидает его тело, глаза наполняются слезами, размывая разрушенный мир, в котором он скоро останется совсем один, брошенный. Том не может говорить, он слишком расстроен и смиренно опускается на колени.

Маленькая Грейси прыгает вокруг дыры к нему в объятия.

– Ты будешь ходить в садик к Арчи вместо меня? – спрашивает малышка с серьезным, но полным надежды выражением лица. – Дари ему цветы. Каждый день.

Челюсть у него дрожит, а в горле застряло что-то похожее на холодный камень. Том кивает.

Грейси отпускает его шею, разворачивается и, не глядя, бежит к входной двери. Когда ее маленькая ножка наступает на конец брошенной половицы, время чуть замедляется. Воздух слегка светлеет. У Тома перехватывает дыхание.

Доска проваливается в отверстие с одной стороны балки. Противоположный конец взлетает вверх жуткой пилой, стремительно, как мышеловка, слишком быстро, чтобы Том успел уследить.

Но громкий звук, который раздается в холле, мгновенно вызывает у него приступ тошноты. Глухой удар и тихое «хлюп», будто кто-то только что раздавил виноградину между большим и указательным пальцами.

Грейси замирает. Стоит в яме, а ее руки дергаются вдоль боков. Деревянная половица не падает.

Фиона кричит.

Том парализован.

Грейси падает спиной к нему, и только тогда он понимает, что половица прибита к ее лицу.

Руки малышки сводит судорога, словно гвоздем ей закоротило все провода. Видимый кусочек лба и волосы темнеют, багровеют, а затем начинают капать влагой.

42

Если разум был оконным стеклом, то он разлетелся вдребезги. Хрупкая перегородка между Томом и катастрофой перестала существовать, барьер между безопасностью и катастрофой всегда был зыбким. И когда хрупкий сосуд мыслей и чувств в его голове внезапно подвергся такому резкому перепаду температур, то он просто треснул.

Позже у Тома нашлось время поверить, что в момент удара половицы по маленькому личику Грейси свет в холле стал ярче и изменил саму атмосферу дома, придав ей внезапную резкость. Время же стало жидким и замедлилось до скорости, больше подходящей для отчаяния.

Секунды зияли пустотой, в которой невозможно ни думать, ни действовать. Один из осколков раздробленного сознания Тома превратился в глупца. «Не паникуй, – бестолково и неубедительно провозгласил тот. – С ней все будет в порядке. Нормально. Все в порядке. Прекрасно».

Другой осколок сознания упал в самом ужасном направлении и объявил, что дочка мертва. Убита на месте. Сообщение настолько зловещее, что Том ощутил себя невесомым, точно его сбросили в люк. И одновременно он оставался на твердой земле, где стал туманом, призраком того, кем был всего несколько секунд назад.

Остатки его мыслей превратились в мольбы и бессмыслицу, которые скоро рассеялись, так и не извлеченные из темных закутков разума.

Если бы только он мог дышать, шевелиться.

Крик Фионы пробился сквозь деревянный каркас дома. Она сорвалась с места, ее ноги, казалось, беззвучно скользили по разрушенному холлу, стремясь к упавшему ребенку.

Лицо Грейси было закрыто доской. Большую часть ужаса скрывала маска из шероховатой древесины. Но Фиона, несмотря на застывший на собственном лице шок, все же заставила себя улыбнуться. Улыбка могла смягчить голос, когда тот вновь вернется. Как мама, она понимала, когда ее ребенок нуждается в самой глубокой заботе и утешении. И Фиона была готова притвориться кем угодно, лишь бы хоть на йоту уменьшить ужас Грейси.

Том испытывал невероятную благодарность за то, что жена рядом. Он бы заплакал от облегчения, если бы на это было время.

Однако Том видел, что Фиону одолевали те же мысли, что и его. Когда она опустилась на колени рядом с маленьким дергающимся телом и увидела жуткий «сироп», капавший с головы малышки на фундамент этого прогнившего дома, то неумолимо столкнулась с возможностью того, что их единственный ребенок умрет у них на глазах.

* * *

Том едва помнил, как сажал Грейси на заднее сиденье своей машины. Возможно, воспоминания о том, как они выходили из холла и шли к автомобилю, были слишком ужасны. Доска держалась за их девочку, напоминая перевернутые носилки. Убрать ее родители не осмелились. Пока Грейси не увезли в операционную, половица оставалась у нее на голове. Настоящая половица. Но Том с Фионой каким-то образом перенесли и запихнули на заднее сиденье затихшую дочку и соединенную с ней гвоздем доску, которая лежала сверху крышкой гроба.

Фиона водила лучше и быстрее, а ее автомобиль был новее, но она была нужна на заднем сиденье, поэтому Тому пришлось взять свою развалюху. Хотя к тому времени, как он сел за руль, Том настолько нервничал, что не мог заставить свои руки работать. Три попытки пристегнуться ремнем безопасности не увенчались успехом. После третьего рывка замок, наконец, защелкнулся.

Затем Том бессмысленно уставился на ключи от машины, гадая, что с ними делать. Словно от шока в его разум прогрузилась деменция.

Он все-таки справился с этой простой задачей. Включилась стереосистема, громкость и настроение музыки совершенно не подходили ситуации.

В голове у Тома были лишь остаточные воспоминания о том, как управлять автомобилем, он дрожащими руками включил дворники, затем поворотники. Ручной тормоз якорем удерживал машину и дважды ее останавливал, прежде чем Том вообще вспомнил о существовании этого устройства.

Как только машина покатилась плавней, они заскользили в темноту, которая казалась еще более глубокой из-за отключенных фар. Том чувствовал, что мрак медленно проникает в умирающий мозг его дочки.

Он только один раз осмелился оглянуться через плечо на заднее сиденье. Но после увиденного едва не съехал с дороги.

Его взгляд выхватил Грейси – одна сторону ее тела. Кожа была мертвенно бледной. А когда желтый свет уличного фонаря проник в салон, стал виден ярко-алый цвет, который окрашивал маленькую головку и шею. Малышка дрожала под доской, словно страдала от жара.

Волна паники пронеслась по пищеводу Тома, словно рвота, он был близок к истерике. Попытался удержать автомобиль, который завихлял из стороны в сторону и зацепил поросшую травой обочину.

– Что ты делаешь, идиот! – закричала на него Фиона и привела в чувство. Жена выгнулась над половицей, одна нога на полу, другая – между Грейси и спинкой, одна рука на полке багажника, другая вцепилась в подголовник водительского сиденья. Фиона проделала весь путь в таком положении. Сорок минут, которые показались годом.

Дважды Фионе казалось, что Грейси умерла. Жена Тома сдавленно вскрикивала, задыхаясь от горя. Дважды он съезжал на обочину и на слабых ногах, которые были не крепче велосипедных шин, обходил машину, нырял в тесную темноту и хватал крошечные запястья Грейси.

Оба раза ему удавалось обнаружить пульс. Короткие едва различимые удары, отличные от его собственного сердцебиения, отдававшегося в костях лица. После чего Том возвращался на водительское сиденье, зная, что его дочь все еще жива.

На этой стадии испытания усталость милосердно притупляла острые грани его мук. Но облегчение было небольшим, поскольку спокойные размышления скатывались в мрачные предположения. В голову лезли жуткие мысли о выколотом глазе, повреждении мозга, сепсисе от старого гвоздя, вбитого в голову ребенка. Мыслительный процесс, более изнурительный и тошнотворный, чем Том мог себе представить.

В какой-то момент Фиона дрожащим голосом, перемежая слова со сдавленными рыданиями, заговорила по телефону с больницей, в которую они ехали. Но дорога растянулась на вечность и навязывала свои правила. Остановок на каждом красном сигнале светофора было столько, сколько в кошмаре, где никак не добраться до места назначения.

На подъезде к больнице ночь превратилась в смазанную муть, пронизанную дождем. Мокрый асфальт, настоящий океан. На крошечных перекрестках с круговым движением горели бесчисленные указатели на парковки у отделений, расположенных в алфавитном порядке; указатели, которые могли бы быть написаны и на китайском языке, как бы ни надеялся Том их перевести.

В конце концов фары автомобиля зацепили невероятно яркую регистратуру отделения неотложной помощи. К тому времени Том уже почти встал на колени между педалями.

Они с Фионой вынесли Грейси из машины.

Трое курильщиков у дверей неотложной помощи окаменели.

Фиона кричала и звала на помощь. Люди перестали ходить, замолкли и уставились на нее. Вокруг воцарилась тишина. Пока не появилась женщина в синей форме и кроксах. Она излучала врожденную доброту, от которой Том и Фиона ощутили облегчение. Они с рыданием умоляли о помощи.

Тут за дело взялись профессионалы. Прибежали два врача, выглядевшие не старше шестиклассников. Появилась пара медсестер с носилками. Малышку поставили первой в очереди.

Ни Том, ни Фиона не хотели отпускать маленькие запястья и лодыжки Грейси, словно их маленькая семья была на грани гибели. Но им пришлось отпустить ее в ослепительно яркий свет.

* * *

За пределами операционной, куда экстренно увезли Грейси, волнение Тома усилилось, его тело почти билось в конвульсиях. Именно эта дрожь и бесконечное хождение вывели Фиону из себя.

Она сидела на одном из пластиковых стульев, уткнувшись лицом в ладони, волосы проскальзывали между пальцами, которые, казалось, были выпачканы в клубничном джеме. Растерянность Тома, его наклоны и выдохи, заламывание таких же перепачканных рук, жуткое ожидание того, что кто-то придет и сообщит самое худшее… Том понимал, что стал невыносим. И к этому времени плащ раскаяния и стыда за то, что он сделал с Фионой и Грейси, окутал его с головы до ног, точно горячие полотенца, и заставил вспотеть от мыслей о своем идиотском поведении.

В глазах женщины, с которой Том пытался построить жизнь, семью, дом, он поставил все на кон в безумной игре и проиграл. Свел остаток их жизни к нищете и запустению, потому что безрассудно поднял половицы в доме, чтобы найти и вынуть заколдованные народной магией артефакты. Зачарованные предметы, которые стали проклятыми. В ярком свете больницы – этого великого храма науки, этой вершины человеческого прогресса – рассуждения, убедившие его в необходимости такого очищения дома, должно быть, показались ей жалкими, даже отвратительными.

Пока Фиона ждала ответа на вопрос, переживет ли ее единственный ребенок следующий час, у нее, наверное, появилась возможность пересмотреть ход своих мыслей. Направить их по новому пути, рассматривая поведение мужа за весь тот день. Наконец, ее размышления, вероятно, остановились на последствиях, к которым привело помрачение ума Тома: он закапывал миски с молоком и медом на лужайке, вскрывал старые полы. И тут Фиона вскочила со стула и бросилась на него так стремительно, что у него перехватило дыхание. Ее пластиковый стул скользнул в сторону, будто жеребенок на льду.

От первой пощечины глаз Тома заплыл, а голова дернулась слева направо. Когда он пошатнулся от первого удара, последовал второй. От которого из головы вылетели все здравые мысли, а голова запрокинулась.

Взорвавшись от зловещей, терпеливой тишины, Фиона выглядела особенно страшно в том больничном коридоре. Освещенная болезненным светом дневных ламп, со слезами на щеках, со лбом, покрытым коркой крови ее единственного ребенка. Она впала в ярость.

Когда Фиона снова вскинула испачканные руки, Том вздрогнул. Но в этот раз она лишь рванула его за капюшон к себе. Том запомнил только часть ее криков, но понял сообщение целиком.

– Ты! Ублюдок! Ты сделал это! – Ее слюна летела ему в лицо, будто морские брызги в нос парома, пересекающего Ла-Манш.

Первой реакцией Тома было переложить вину на кого-то другого. Он поймал себя на том, что даже в такой момент не в силах отказаться от отсрочки худшего, что когда-либо совершал.

– Фи. Они… Это проклятие.

– Нет никакого гребаного проклятия! Это все в твоей голове, тупой ублюдок!

Он позволил ей еще раз ударить, после чего у него в ухе несколько часов звенело.

Откуда-то издалека к ним подбежала медсестра. Том запомнил скрип резиновых подошв на кафельном полу.

– Убирайся! Оставь нас в покое! – заорала Фиона, и Том услышал, как двое, сидевшие в десяти футах и ожидавшие собственных ужасных вестей, затаили дыхание.

Ошарашенный и оглушенный, он наблюдал, как жена развернулась и убежала. Она прошла мимо медсестры, которая появилась, чтобы встать между ними.

– Я бы на твоем месте отвалила, – сказала медсестра Тому, когда он дернулся.

Эта женщина смотрела на него так, будто он избивал жен и растлевал детей. Наверное, решила, что Том изувечил собственную дочь. Подумала, что из-за него она на операционном столе. Что он способен навредить четырехлетней девочке. В глазах женщины он был абсолютно презренным существом. Стой Том в тот момент на мосту, сбросился бы вниз, чтобы стряхнуть с себя тело и выйти из него прочь.

Затем он два часа сидел в машине. Большую часть времени рыдал. Много раз заходил в больницу, чтобы спросить о Грейси.

На второй раз ему сообщили о критическом состоянии дочки. Фионы нигде не было видно.

Когда Том пришел в третий раз, молодая врач прошептала, придерживая его за локоть, что они пытаются спасти глаз. Вот тогда-то у Тома и подкосились ноги.

Три человека усадили его на стул, будто рухнувшего запойного пьяницу.

Ему был нужен воздух, Том вернулся на улицу и стоял под дождем в слезах.

Потом снова сел в машину, но молчал и не шевелился, его можно было принять за мертвеца. Фионе позвонить он не осмеливался.

Его прокляли. Такое несчастье не может быть обычным делом. Голову заполонили образы покрытых древними словами свинцовых табличек, беззвучно кричащей окаменевшей кошки, обмотанных красной нитью костей и дьявольского черепа, погребенного под полом. Том подумал о том, как мало весил Арчи, когда щенка опускали в землю.

Лицо кипело и пульсировало от пощечин жены. Из этого им уже не вернуться.

Наконец, его разум наполнило воспоминание о маленькой Грейси, и Том мгновенно понял, что окончательно покинут. Только тогда, после долгих часов, проведенных в тоске, тревоге, раскаянии и страхе, вернулась его ярость.

43

Один только вид соседского дома натягивает его нервы, как струны рояля. И вызывает желание блевать.

В доме Мутов не видно ни одного лучика света. Том представляет, как обитатели отступают глубже, разглядев, возможно, перед домом страшный бледный лик ненависти. И все же Том интуитивно чувствует, что такие мелочные собственники будут довольны выигрышем в этом раунде. Темный дом, кажется, гудит от садистского довольства, словно какая-то адская электростанция. Психопаты чувствуют себя в безопасности, понимая, что никакая власть не сможет расследовать их преступления.

Том наклоняется. Поднимает с границы между участками камень. Взвешивает в руке. Слишком тяжелый для небрежного броска. Нужно основательно размахнуться. Швырнуть. И, не позволяя посторонним мыслям вмешаться в то, чего требует ярость, он бросает камень во входную дверь Мутов.

Снаряд попадает в цель, раздается глубокий, деревянный стук.

Том безумно хохочет, запрокинув голову в усеянное звездами небо, в затаивший дыхание холодный полог.

– Я знаю о вас! Знаю, кто вы такие! Извращенцы, злобные ублюдки! Я покончу с вами, мать вашу! Сожгу вас на хрен! Слышите, вы, старые морщинистые мошенники?! Уйти – значит уйти,[8]8
  Известный в Англии лозунг сторонников Брексита (выхода из ЕС).


[Закрыть] а? Этого вы хотите? Я не уйду. Я останусь! Вы уйдете первыми. Я клянусь. Уроды. Черт!

Спотыкаясь, он бредет по подъездной дорожке, погружаясь в глубокое молчание. Едва стихла его напыщенная речь, напряженная тишина перед запертыми дверями и пустыми окнами угнетает, пробирает до мурашек. Пока воздух не пронзает крик совы, предъявляющей свои права на ночь, сквозь которую способен глядеть только хищник.

Сова. Совы, единороги и пингвины. Любимцы Грейси.

Том падает на колени. Теперь он рыдает. От дующего с запада ветра стынут слезы. Холод зажимает нос.

Том устало поднимается на ноги. «Куда мне идти?» В разрушенный дом с кровью дочки на пороге? В больницу, где он никому не нужен и не способен ни на что, кроме как причинить еще больше вреда?

«О боже, нет, боже, нет, только не моя малышка». Он не может избавиться от ужасного водоворота в собственных мозгах. Обхватив себя руками и склонив голову, Том не шевелится. Ни крики, ни слезы не ослабляют напряжение. Пораженный ужасом, Том безучастен. Его напуганные мысли в панике мечутся в своем стойле. Хочется пробить голову чем-нибудь острым и выпустить их. Возможно, это отвлечет от мучительных страданий по поводу собственного существования, когда его малышка борется за жизнь.

«Это на твоей совести. Тупой ублюдок!»

Том представляет лицо Грейси таким, каким оно было. И у него снова перехватывает дыхание. Мысли туманятся, в голове стирается все, кроме воспоминания о живых зеленых глазах дочки.

«Глаз».

Они могут ее спасти. Эти маги. Колдуны. Они могут все исправить. Их магия – это шантаж. Они могут снять проклятие, которое сами наложили!

Том у их двери. Руки стучат точно молотки. Ладони бьют по дереву снова и снова, заглушая горе.

– Пожалуйста! Пожалуйста!

Наконец, его руки проносятся по пустоте. Дверь открыта.

Том поднимает взгляд и видит ее, Медею, чье наполовину освещенное лицо искажает жуткая, торжествующая усмешка. На тощем теле висит белая ночная рубашка.

Том падает перед каргой на колени.

– Она потеряла столько крови. Ее глаз! Проклятие. Убери его. Я умоляю вас. Деньги, все деньги. Все, что у нас есть. Это ваше. Мы уйдем. Уедем. Мы уйдем. Пожалуйста. Только не моя малышка. Не моя Грейси. Нет. Нет. Как вы могли? Ребенка?

Том резко обрывает свои рыданья и мольбы. Он потрясен ухмылкой, которая расплывается на лице Медеи и освещает ее полные злобы глаза. Безгубый рот обрамляет сероватые квадратные зубы.

– Глаз за деревья.

Ошарашенный и потрясенный нечеловеческой бессердечностью, Том вскидывает голову выше, но не может придумать, что ответить.

– И кто же теперь в заднице? – шепчет Медея так сдавленно, что ее слова вырываются с шипением.

Раздается слабый скрип петель, и дверь захлопывается перед носом Тома.