Текст книги "Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943"

На НП тоже бывает жарко!

Если мы не хотели, чтобы нас на НП всех методично перестреляли, то должны были возвести какое-нибудь укрытие. Сделать это при наличии скального грунта было очень тяжело и в течение дня просто невозможно, поскольку враг открывал огонь по каждому замеченному движению. Это возможно было осуществить только ночью, когда вражеские артиллеристы спали. Один из командиров моих батарей предложил свою помощь. Среди его «хиви» был один особо умелый «зодчий» полевых укреплений, который из своих товарищей создал строительную бригаду. Этому высокорослому и солидно выглядевшему умельцу было поручено в темное время суток перестроить наш наблюдательный пункт. Работа была закончена в течение одной ночи. Когда я наутро пришел на НП со своего командного пункта, то по глубокому проходу вошел в перекрытый мощным накатом из бревен и земли блиндаж, имевший смотровую амбразуру, через которую можно было вести обзор всего поля боя. Причем весь НП был безукоризненно замаскирован. Этот маленький шедевр был полностью готов, однако самого «зодчего» нигде не было. Как рассказали его товарищи, он решил вернуться к русским.

– Ну, теперь нам, собственно, блиндаж не будет нужен, – обратился я к Людвигу. – Поскольку наш друг, естественно, расскажет русским артиллеристам, что самый важный НП расположен на этом участке. И мы на своей шкуре узнаем все мастерство русской артиллерии.

Однако все произошло с точностью до наоборот. Прицельный огонь артиллерии прекратился, поскольку благодаря отличной маскировке противник не мог наблюдать у нас никакого движения. «Зодчий» ничего не рассказал своим, возможно из благодарности за сигареты и водку, которыми я снабдил его и его людей для стимулирования ночных работ.

Лейтенант Лееб как-то сказал мне, что он хотел бы из одного определенного места за обломком скалы в ущелье Пшиша у подножия нашего холма просмотреть поле боя. Обзор оттуда, по его предположению, был отличный. Это его сообщение не давало мне покоя. Мы знали почти наверняка или, по крайней мере, могли догадываться, что неприятель перед нами и ниже нас также занял этот берег Пшиша, но из-за высоких дугообразных обрывов не могли просматривать этот берег реки.

– Нам надо искать новый НП, – сказал я как-то Людвигу, – откуда мы могли бы наблюдать все ущелье.

– Но такого места нет на всей главной линии обороны. Я уже прошел ее всю в подобных поисках.

– Тогда придется что-то искать за передовой.

Людвиг ошеломленно посмотрел на меня, но затем понимающе ухмыльнулся:

– Можно было бы само поле боя передвинуть вперед, но в данном случае этот вариант более приемлем.

– Конечно, это проще и совершенно неопасно, поскольку нас никто даже не заподозрит. Нужно только все делать с умом. Нам придется туда прокрасться незаметно. Ну, да мы, собственно, уже стали в этом специалистами. Ладно, берем автоматы, бинокли и вперед!

Мы прошли участок передовой налево и затем стали пробираться по крутому и делавшемуся все круче по мере приближения к Пшишу склону. Древостой в этом месте был редким, так что мы местами должны были передвигаться с опаской, чтобы противник нас не заметил. Мы перемещались перебежками, порой ползли от одного ствола дерева к другому, от одной группы кустарников к другой, от одного валуна к другому. Наконец, мы нашли такое место, откуда по обе стороны открывался далеко простиравшийся обзор реки, всего его противоположного берега и части прилегающего к нам берега. Повсюду виднелись русские блиндажи, царило оживленное движение, какое только может быть поблизости от врага в твердом убеждении, что этот враг не в состоянии его наблюдать. Сквозь окуляры наших биноклей мы могли разглядеть даже лица русских. Не просматривалось лишь то, что происходило непосредственно у подножия нашей высоты, поскольку этому мешали округлые обрывы. Однако было слышно, что там происходит какая-то оживленная деятельность. До нас доносился треск падающих деревьев, слышались крики и удары топоров, макушки деревьев, находившиеся на одной высоте с нами, шатались, клонились, и, наконец, мы слышали глухие удары, с которыми стволы деревьев обрушивались на землю.

– Дальше нам ходу нет, – сказал я Людвигу. – Там нас могут заметить. Но и здесь нам видно вполне достаточно. Завтра утром, когда начнет рассветать, мы вдвоем заляжем здесь с телефоном и окопаемся.

Новый наблюдательный пункт дивизиона имел много преимуществ, и не в последнюю очередь то, что меня при посещениях со стороны высокого начальства и праздношатающихся любопытных всех рангов оставляли в покое. Подобные посетители своими визитами, сами того не желая, могли по беспечности выдать местоположение НП. Однажды штабной офицер из соседней дивизии появился на нашем КП и задал моему адъютанту вопрос:

– Где я могу найти вашего командира?

– Он сейчас на НП дивизиона.

– А где расположен НП?

– Точно посередине между нашей и русской передовой.

– Вы смеетесь надо мной?

– Никак нет. Я могу вам показать это место на карте. Вот оно.

– Что? Там НП дивизиона? Совершенный бред.

Посетитель отправился восвояси, так меня и не повидав.

Единственным человеком, который однажды рискнул добраться до нас, стал офицер связи валлонского батальона. Несмотря на свои впечатляющие размеры, он пробрался по крутому склону и поэтому был не слишком любезно встречен мной.

Еще одним преимуществом было то, что неприятель даже не догадывался о расположении нашего НП в этом месте. Поэтому он нас не обстреливал. Лишь однажды мы по недосмотру едва не оказались на грани обнаружения. Адъютант артиллерийского полка сообщил мне по телефону, что через несколько минут будет произведена воздушная атака на позиции русских, расположенные перед нами в ущелье Пшиша. Я должен был наблюдать ее ход и сообщить результаты. Вскоре после этого мы услышали сзади сильный гул моторов, а затем они загудели над нашей передовой. Несколько снарядов и крупнокалиберных пуль угодили и в наш НП, при этом был ранен молодой лейтенант, который в этот день сопровождал меня вместо верного Людвига. Я тотчас же крикнул в трубку адъютанту полка:

– Совершенное свинство! Летчики атаковали не врага, а нашу собственную передовую. Ранен сопровождающий меня офицер.

– Вы ошиблись, господин майор. Наш удар опередила воздушная атака русских. Все развивается как намечено.

– Как намечено? Да вы там с ума посходили!

Но третье и самое значимое преимущество нашего НП состояло в том, что он открывал совершенно новые возможности для нашей артиллерии. Вдоль Пшиша проходила основная транспортная артерия неприятеля, который сдерживал ударный клин наших войск у горы Индюк на фланге. Это я сразу же увидел еще в то первое утро, когда отыскивал позицию для пулеметного гнезда, которого нам так недоставало. Пулемет там так и не появился, но зато на транспорты противника обрушились наши снаряды.

– Нашим егерям там теперь делать нечего, – прокомментировал Людвиг, раскуривая свою трубку.

Мы с ним выдвинулись вперед как передовые артиллерийские наблюдатели цели на стрельбище. Примерно в километре позади нас располагались ведущие огонь батареи. В нескольких сотнях метров перед нами залег обстреливаемый враг. Наши собственные снаряды с шипением пролетали у нас над головой и рвались у реки. Однако не всем батареям удавалось поражать указанные им цели, поскольку те для большинства выстрелов оказывались в мертвом пространстве. Чаще всего это происходило из-за крутых склонов Кавказских гор. Лишь два типа наших орудий были пригодны для ведения огня в таких случаях, поскольку могли вести стрельбу с возвышением ствола более 45 градусов: 210-мм мортира (если точнее, 211-мм мортира «18». – Ред.) и 75-мм горная пушка образца 1936 года. Оба этих типа орудия находились здесь в моем распоряжении. Моя 2-я батарея имела возможность вести огонь даже по настильной траектории, поскольку обстреливала неприятеля с фланга. Поэтому я начал планомерно разрушать тяжелыми мортирными снарядами русские блиндажи. Во время ведения этого разрушительного огня легкие орудия, «проворные псы сражения», пребывали в засаде, чтобы в тот момент, когда неприятель покидал разбитые укрытия, открывать по нему огонь на уничтожение.

Хотя каждый день происходили те или иные боевые эпизоды, мне становилось все яснее и яснее, что мы, пребывая в этом отдаленном углу земли, еще только находимся на грани крупных событий. В нашем регионе название этому крупному событию можно сформулировать так: борьба за овладение водоразделом у Туапсе. Крупным это событие для нас, немцев, было, во всяком случае, только в отрицательном смысле. Мы давно уже запутались в происходящем и не имели никаких перспектив с нашими недостаточными силами повернуть ситуацию в свою сторону. (В начале Туапсинской оборонительной операции (25 сентября – 20 декабря 1942 г.) советские войска (Черноморская группа в составе 18, 47 и 56-й армий) значительно уступали противнику (17-я немецкая армия) в живой силе и технике: в личном составе – в 1,5 раза (109 134 чел. против 162 396 чел. у немцев), в орудиях – в 2,6 раза (515 против 1316 у немцев), в минометах – в 1,5 раза (637 против 950), в самолетах – в 5 раз (71 против 350 у немцев). У немцев также было 147 танков и штурмовых орудий, у советских войск их не было. В дальнейшем, к концу октября 1942 г., соотношение сил стало меняться в пользу советских войск. – Ред.) Это понимал каждый, кто давал себе труд подумать над происходящим, от генерала до последнего солдата. И лишь один человек не желал понимать этого, человек совершенно необучаемый, но в душе считающий себя непогрешимым. Конечно, если мы не сможем преодолеть водораздел у Туапсе, то вся кавказская кампания безусловно потерпит неудачу. В случае, если нам удалось бы это осуществить, то для нас это стало бы еще одним незначительным этапом на пути к достижению утопической цели этой кампании – утопической, потому что сил для ее осуществления явно было недостаточно.

– Фюрер обещал наградить Рыцарскими крестами тех двух, кто первым поднимется на водораздел, – сказал мой адъютант однажды вечером, когда я вошел в нашу палатку.

– Я нахожу это отвратительным, – возразил я. – Такое потворство тщеславию может привести только к бессмысленному кровопролитию. Это разрушит также боевой дух войск, которые могут подумать, что они идут в атаку только ради того, чтобы два человека получили Рыцарские кресты.

То, что этот пряник не вызывал никакого вдохновения также и у более высокого командования, показывает следующий пример.

Капитан егерей нашей дивизии, который со своим батальоном был временно подчинен 1-й горнострелковой дивизии, отличился в сражении за водораздельную гряду. Он уже был кавалером Рыцарского креста, но до дубовых листьев к нему еще не дотягивал. Поэтому командир 1-й горнострелковой дивизии получил приказ передать означенному капитану признательность фюрера. Он сделал это буквально следующими словами: «Я не могу понять, почему батальон кавалера Рыцарского креста так долго возился с несколькими жалкими блиндажами русских. В остальном же я обязан выразить вам признательность фюрера».

Саперы обороняются по-другому

Наш участок фронта был сокращен по протяженности, чтобы сконцентрировать силы на борьбе за водораздельную горную гряду или чтобы закрывать образующиеся там прорывы. По той же причине исчез и Нобис с той частью егерского полка, которая еще принадлежала нам. Его место занял незнакомый нам саперный батальон, которым командовал молодой офицер, совсем недавно получивший звание капитана.

– Саперному батальону уже приходилось удерживать здесь позиции, когда русские атаковали, – сказал я ему.

– Что ж, удержим и мы, хотя в действительности мы не более чем боеспособный взвод.

Место за крутым обрывом, где располагался наш КП, было похоже на мирный остров в бушующем море. Над ним постоянно свистели и завывали артиллерийские снаряды и минометные мины. Но все они попадали либо в гору, которая господствовала над нами, либо рвались на противоположном обрыве каньона, при этом до нас долетала только весьма небольшая часть осколков. Поскольку мы находились у выхода из каньона к Пшишу, мы также ежедневно «наслаждались» зрелищем артобстрела близкорасположенных к нам мостков, лишь только пара-другая наших солдат решалась окунуться в реку. Большая часть снарядов при этих обстрелах попадала в воду, и редко когда воющие осколки от них долетали до нас. За шесть недель нашего пребывания там лишь одна минометная мина разорвалась прямо в расположении нашего КП. Она попала как раз в нашу кухню, ранив при этом трех солдат. Мы посчитали это попадание несчастливой случайностью. В остальном же мы чувствовали себя в этом месте как у Христа за пазухой. Несмотря на это, однажды мой адъютант сказал:

– Самый цирк начнется здесь, когда мы перейдем к позиционной войне и будем полностью здесь зажаты. Поэтому есть смысл, пока еще позволяет время, перебазировать КП ближе к огневым позициям наших батарей.

– Для чего же?

– Я знаю, как дело пойдет дальше. Когда русские заметят, сколь плохи наши позиции здесь, они пойдут в атаку. Тогда нам придется все перебрасывать вперед и перетаскивать к позициям наших батарей. В такой обстановке, когда у нас есть всего лишь пара человек, с нами в этой дыре быстро разделаются. Все другие штабы подразделений расположены как раз за нами.

– А раз так, то и все другие подразделения будут вынуждены вести огонь, не имея никаких корректив от своих штабов. Это вполне понятно. Если мы окажемся позади, то не сможем достаточно быстро пробиться вперед.

– Поэтому мы должны, по крайней мере, перебраться в соседний каньон. Туда всего лишь около километра. Там, кстати, уже стоит штаб разведывательного батальона. Располагаться перед ними как-то не очень здорово.

– И все же мне кажется, что мы здесь очень хорошо устроились.

– У меня другое мнение. Господин майор знает основную линию обороны только влево от хребта. Однако слабое ее место именно здесь, непосредственно рядом с нами. Я могу господина майора как-нибудь туда проводить и показать.

– Ладно, пойдем сходим.

Мы выбрались из каньона, стараясь, чтобы на открытом пространстве горного луга нас не заметили враги, и двинулись пешком вдоль гор по опушке леса. Через несколько сотен метров мой адъютант остановился:

– Дальше нам нельзя, иначе мы либо наткнемся на русских, либо попадем на минное поле.

– Но ведь сначала нам придется миновать передовую.

– Здесь ее нет. Она обрывается там, по ту сторону Пшиша, и не продолжается здесь.

Мы стали подниматься по крутому склону. Вскоре тишина леса окутала нас. Лишь минут через пять мы наткнулись на первое место, откуда открывался хороший обзор на ущелье Пшиша, здесь стоял одиночный постовой, за спиной которого имелось укрытие.

– Вы находитесь здесь примерно на правом фланге передовой по эту сторону Пшиша?

– Так точно, господин майор.

– А как прикрыт отрезок передовой от реки до этого места?

– Пулеметной точкой с другого берега реки. Кроме того, пространство заминировано.

– А где ваш левый сосед?

– В пяти минутах выше.

Следующий пост состоял даже из двух человек: унтер-офицера и обер-ефрейтора. Затем довольно долго тянулось пустое, никем не контролируемое пространство. Наконец, поднявшись на самый верх, за гребнем хребта мы обнаружили беспечное, занятое игрой в карты общество из шестнадцати саперов. Здесь же был и командир батальона, молодой капитан. Я приветствовал его:

– Да у вас здесь совершенная идиллия. Однако что касается так называемой передовой, то я совершенно потрясен. На ней от течения реки до этого места всего лишь три человека.

– Да, мы обороняемся как саперы, господин майор, а не как пехотинцы. Мой участок фронта уходит еще дальше влево. Я могу выставить на нем лишь очень тонкую линию обороняющихся. Но мы заминировали всю полосу перед передовой. И она будет каждую ночь все усиливаться. Русские почти каждую ночь пытаются проделать в ней проход. Но мы постоянно начеку. Им не удастся так просто сделать это. На всякий случай у меня здесь есть резерв для нанесения контрудара из шестнадцати человек. Это все, кого удалось найти. С ними я смогу какое-то время продержаться.

Пока мы разговаривали, появился и стал приближаться к нам обер-вахмистр нашего дивизиона, который по моему приказу должен был наведаться на НП разведывательного подразделения на том берегу Пшиша. Он явно искал меня.

– Что вам угодно?

– Я хотел бы просить господина майора разрешить перенести мой НП с передовой линии на вершину горы, вон туда. Оттуда можно увидеть гораздо больше.

– Вдали – да. Но не у передовой. А здесь как раз и нужен хороший обзор.

– Но лежа на передовой мы длительно пребываем под обстрелом. А когда русские пойдут в атаку, нам все равно придется тут же отходить.

В наш разговор вмешался саперный капитан:

– Кто здесь говорит об отступлении? Будем держаться здесь!

Ему явно было неприятно, что подобные обескураживающие слова были произнесены в присутствии его людей. Он умоляюще посмотрел на меня. Поняв, я громко произнес, обращаясь к обер-вахмистру:

– Я не могу не согласиться со словами господина капитана. Ваш НП останется там, где он есть.

Затем я обратился к капитану так, чтобы это слышали его солдаты:

– Если вам будет грозить опасность, тотчас же сообщите мне ваше решение. Мой КП расположен несколько ниже по склону. Я тотчас же распоряжусь, чтобы к вам протянули телефонную линию.

Мы попрощались и стали возвращаться на наш КП.

– Думаю, – сказал я по дороге моему адъютанту, – что теперь вопрос нашего перебазирования рассматривать не стоит.

– Да уж, господин майор, все это получилось из-за бестактности обер-вахмистра. Теперь мы должны оставаться на месте, хотя бы для моральной поддержки капитана. Принесло же этого дурака вахмистра! Умудрился осрамить всех артиллеристов!

– Теперь придется строить какие-нибудь хижины. В палатках мы уж точно не перезимуем.

– Но у нас нет ни пилы, ни гвоздя, ничего для крыши.

– Думаю, что мы сможем позаимствовать у саперов их мотопилу. Тогда за один день сможем заготовить достаточно деревьев, чтобы сделать блиндаж для всего штаба. Мне приходилось строить во время Первой мировой блокгаузы без гвоздей. Там, где надо будет, скрепим бревна телефонным проводом. А крышу перекроем нашими плащ-палатками.

– Вряд ли они долго продержатся.

– Со временем что-нибудь придумаем. Надо только лишь начать.

Вовсю закипели строительные работы. Каждые три-четыре человека строили для себя на склоне небольшой блиндаж. Для моего адъютанта и меня должен был появиться блиндаж на двоих, еще один такой же – для врача нашего дивизиона Нитмана, который, так и не получив отпуск домой, вернулся к нам из лазарета, и для Людвига. Герд Мейер не был больше членом штаба, поскольку стал командиром штабной батареи, сменив на этом посту Лампарта, который был назначен командиром 1-й батареи – ее прежний командир лежал в госпитале в Шаумяне с дизентерией.

Когда мы торжественно отмечали окончание постройки первого из двух запланированных блиндажей на два человека каждый, мой адъютант объяснил мне, что строить второй нет необходимости. Я с Нитманом могу занять первый блиндаж, а он с Людвигом останется в палатке НП. Надо признать – спартанские условия. У моего адъютанта были только одни кальсоны. Когда они попадали в стирку (через довольно большие промежутки времени (лишнее подтверждение высказанного о соблюдении правил гигиены немцами. – Ред.), то ему приходилось обходиться только форменными брюками, которые сильно износились и изорвались так, что сквозь них было видно голое тело. В такие дни адъютант мерз и был в плохом настроении. Столь же непритязателен был он и в отношении пищи духовной. Лишь музыка интересовала его. Я же в этом отношении был совершенным невеждой. Когда они однажды с Нитманом заспорили о каком-то аспекте музыки Бетховена, я заметил:

– Мои музыкальные познания ограничиваются лишь опереттами да парадными маршами. Бетховена я не воспринимаю.

– И это совершенно нормально, – возразил мой адъютант. – Бетховена воспринимают лишь немногие чудаки.

Поскольку я тоже не разделял духовную страсть моего адъютанта, у нас с ним, вне круга служебных вопросов, оказалось очень мало других точек соприкосновения, в то время как с Нитманом мы постоянно находили темы для обмена мнениями. Таким образом, пожалуй, мой адъютант при урегулировании наших общежитейских дел проявил мудрость, изолировав Нитмана и меня в интеллектуальную клетку с тем, чтобы мы не мешали при его телефонных разговорах или во время карточных игр со столь же высокоинтеллектуальными компаниями. Мне это только было на руку.

Наш блиндаж, или бункер – как стали называть подобные строения в нынешнюю войну, – представлял собой наполовину вкопанный в землю крошечный блокгауз, прилепленный на склоне подобно ласточкину гнезду. Задняя стенка была снабжена двумя расположенными одни над другими спальными нарами и амбразурой. Перед окном, у которого имелись даже ставни, стоял стол для карт, который использовался также и как письменный, и как обеденный. В качестве стульев стояли различного размера ящики из-под боеприпасов, в которых размещались наши пожитки, а также «тревожный багаж» Нитмана. Это была небольшая библиотека, которая приводила моего адъютанта в неописуемую ярость:

– Господин майор располагает, как каждый офицер, только личными вещами, которые умещаются в одном рюкзаке. Но доктор таскает с собой книги, которые составляют половину вьючного груза одного мула, да еще и в санитарной повозке у него их целый ящик.

– Но это же наш духовный «тревожный багаж», которым может воспользоваться каждый.

– Да его не читает ни один человек, кроме Нитмана, да еще, может, господина майора.

– О чем я весьма сожалею. И не забывайте одного: военный врач в медицинском отношении может помочь человеку не больше простого санитара. Однако он в большей степени является духовным блюстителем подразделения, поскольку всегда на месте, когда имеются умирающие и раненые. А потому, как духовный врачеватель, он и сам всегда должен быть в соответствующей духовной форме. Кстати, некоторым тоже нужна душеспасительная литература. Так что оставьте свои упреки.

Моему адъютанту оставалось лишь укоризненно качать головой, страдая от несоответствия своим командирам.