Текст книги "Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943"

– Так точно, господин майор.

Несмотря на вкуснейший ликер, настроение у всех нас было подавленное.

– Это означает конец нашей экспедиции на перевал Тубы, – задумчиво протянул мой коллега из 4-го дивизиона.

– И в первый раз мы не смогли спасти раненых, – сказал Людвиг.

Только военный корреспондент не мог сдержать своей радости по поводу того, что ему удалось спасти свою шкуру, что мне приходилось уже ранее наблюдать при других обстоятельствах. После каждого глотка он не уставал повторять:

– Подумать только, что мы сделали сегодня для наших солдат!

– Так оставайтесь у нас, – наконец предложил я ему, – тогда вам еще не раз выпадет случай сделать нечто подобное.

Согласия почему-то не последовало.

Малярия

Перегруппировка в направлении Туапсе

В течение наступившей ночи мы оторвались от неприятеля и отошли подальше от гор. Егеря быстро возвели на холмистом предгорье целый ряд полевых укреплений. Артиллерийские батареи заняли позиции, расположенные далеко друг от друга, в долине Пшиша. За многочисленными группами деревьев и кустарников мы нашли укрытия от наблюдения со стороны противника. Разумеется, существовали и открытые пространства, сквозь которые хорошо просматривались горы, в особенности Оплепен. Поэтому мы расположили батареи так далеко друг от друга, чтобы врагу невозможно было достать их минометным огнем. Русские лишь следовали за нами на значительном расстоянии и не выказывали никаких намерений атаковать. Так что вся боевая активность обеих сторон ограничилась время от времени беспокоящим огнем артиллерии. Тылы наших частей располагались в Майкопе, где также находились и службы снабжения. Туда же мы со времени начала боевых действий в горах и отправили все, что сковывало нашу мобильность: тракторы и привезенные из Пскова повозки, которые поначалу использовали для облегчения вьючных животных. Теперь мы обходились тем, что могли перевозить только на вьючных седлах и переносить в собственных рюкзаках. Это было только самое необходимое, да еще продукты и боеприпасы на пару дней. Поэтому каждый раз мы со страстным желанием ожидали появление грузовика со снабжением. Причем не столько потому, что он доставлял положенный рацион и боеприпасы, сколько потому, что там же были и товары, которые можно было приобрести за наличный расчет, но прежде всего – почта. Чтобы необходимым образом организовать снабжение из Майкопа и сопровождать обоз, я отправил туда в командировку обер-лейтенанта Лампарта. Теперь он лично прибыл вместе со всем необходимым и приветствовал нас, как всегда улыбаясь:

– Я слышал от наших раненых, которые прибывают в Майкоп, что здесь предстоит довольно жаркое дело. Поэтому я и решил вернуться, чтобы поработать вместе с моими товарищами. Да и захватил сюда все, что было под руками.

И он состроил лицо Деда Мороза, который вот-вот развяжет мешок перед хорошими, послушными детьми.

– И что же это такое? Давай уж, хвастайся!

– Свежие помидоры, фрукты, шоколад, табак, сигареты, водка и отличный ликер – короче, все, что мне удалось достать в нашем военторге или свободно купить на рынке. Мы со снабженцами на этот раз решили отказаться от нашей квоты на товары в военторге. Господин майор не должен больше бесплатно командировать к снабженцам фронтовых солдат.

– Отлично придумано, – ответил я. – За это вы, несомненно, заслужили тыловой крест Pour-le-mérite[16]16
  Pour-le-mérite (фр. «За заслуги») – высший военный орден кайзеровского рейхсвера, называвшийся в обиходе среди военных «Голубой Макс».


[Закрыть] (так мы называли Крест за боевые заслуги I класса).

– Вы один из самых больших альтруистов, которых я знаю, – заметил на это Нитман.

– Мне думается, – сказал Лампарт, – дивизия здесь задержится ненадолго. Что-то уже приходит в движение. Во время поездки из Майкопа я все время натыкался на войска на марше. Двигались куда-то в северо-западном направлении. Я предполагаю, вскоре объединенные силы двинутся на Туапсе.

– Наконец-то! Это уже давно следовало сделать.

Был чудесный радостный вечер. Рано утром Лампарт опять уехал по своим делам. Вскоре после этого у нас раздался телефонный звонок из Майкопа. Ефрейтор из финансового отдела сообщил мне, что господин начальник финансового отдела (старший казначей) внезапно встал и покинул свое место. Он вышел из своей квартиры в рубашке и кальсонах, а после этого бесследно исчез. Уже несколько дней он производил впечатление несколько неадекватного человека. Мы уже стали подозревать самое худшее, когда под вечер снова позвонил все тот же ефрейтор:

– Господин начальник финансового отдела нашелся.

Его удалось разыскать в городе и тут же водворить в лазарет, откуда он должен был быть немедленно эвакуирован в Германию. Этот инцидент живо обсуждался в полку. Суть его состояла в том, что этот уже не очень молодой и довольно полный мужчина, который провел всю свою жизнь за письменным столом, работал куда больше и усерднее, чем позволяли его телесные и душевные силы. Должность начальника финансового отдела в ходе маневренной войны представляет собой далеко не синекуру, особенно в стране с плохим питанием и условиями проживания. Этому человеку приходилось постоянно бывать в различных местах выдачи снаряжения и продовольствия, которые требовались действующим войскам; кроме того, он всегда должен был знать наличие предметов снабжения своего подразделения, которое постоянно меняло свое расположение и порой его довольно трудно было отыскать. Помимо этого, он был ответствен за все расчеты в дивизионе.

Еще несколько дней мы оставались на наших позициях. Совершенно очевидно, что дивизия, задействованная слева, должна была сменить нас на этом участке фронта. Зная это, мы использовали несколько относительно свободных дней, чтобы как следует подружиться.

Обер-вахмистр Людвиг стал первым, кто однажды вечером слег в свою палатку с высокой температурой. За ним последовали еще несколько солдат. Затем пришла очередь моего адъютанта. Столь быстрое распространение малярии мне уже приходилось видеть во время Первой мировой войны. Тогда – летом 1916 года – из-за этой эпидемии нам едва удалось вовремя эвакуировать всех больных. Поэтому теперь голова моя была полна забот. Я не знал, что за это время медицина в борьбе с малярией добилась значительного прогресса. В Первую мировую войну нам приходилось глотать хинин. Но теперь в номенклатуре лекарств против малярии появились гораздо более действенные средства, был даже разработан лазаретный курс по борьбе с нею. Нитман поэтому постоянно занимался эвакуацией заболевших. Но мой адъютант и Людвиг категорически отказались покинуть войска.

Затем пришел приказ о выступлении. Наш отход через расположение одной из дивизий СС должен был быть осуществлен в течение ночи. Потом мы самостоятельно должны были до наступления рассвета найти место нашего первого бивака. Отвод батарей был расписан мне по времени с определенными интервалами и обеспечением постоянной готовности к открытию огня. Поэтому о скрытном передвижении подразделений не могло быть и речи. Мой штаб двигался вместе с одной из батарей. Грузовик я предоставил для перевозки больных малярией.

– А где будет господин майор? – спросил обер-лейтенант Герд Мейер.

– Я намерен соединять приятное с полезным и курсировать между вами и Нитманом. Мы подождем до той поры, когда взойдет луна. А до этого времени – последний отдых перед переходом.

Двинувшись в путь верхом, мы углубились в лес и миновали длинную маршевую колонну, которую образовали наши части. Потом двигались по залитому светом луны холмистому ландшафту. Лишь отдельные группы деревьев и пятна кустарников тонули в серебряном свете. Это была запомнившаяся мне поездка. Нитман и Мейер были «интеллектуалами» моего подразделения, но в корне различались характерами: Нитман был идеалистом чистейшей воды, приверженцем искусства; Мейер же, напротив, обладал импульсивным темпераментом и склонностью к сарказму, благодаря чему он часто занимал позицию, противоположную мнению нашего врача.

Длинными ночами, когда мы ехали верхом на наших лошадях, то вели долгие непрерывные разговоры. Обычно они все время вращались либо вокруг войны, либо вокруг политики. Прямо на ходу мы, уходя от жестокой действительности, переключались на другие темы, на фантастический мир идиллии. Мы разговаривали об Италии, о прекрасных женщинах, о различных стилях архитектуры и о живописи. В области истории искусств Нитман настолько превосходил нас, что я его в конце концов спросил:

– Но почему вы не стали изучать историю искусств? Это вполне могло бы стать вашей профессией.

– Даже не знаю. Во всяком случае, я в еще большей степени чувствую себя врачом.

– Но почему вы стали изучать юриспруденцию? – спросил я Мейера.

– Потому что я никогда не чувствовал к ней склонности, потому что я вообще не чувствовал склонности к изучению чего-либо, а также потому, что для юриспруденции не требуется склонности, но нужно только понимание.

– И в какой области вы будете потом специализироваться?

– Так далеко мои планы не простираются. Я вообще не рассчитываю пережить эту войну.

– Откуда такой пессимизм?

– Потому что я понимаю, что настоящая война сейчас только начинается. И перевал Тубы был только самым легким вариантом, предтечей настоящего сражения. Тот, кому будет дано пережить его, станет обладателем совершенно особой удачи. Но к таким везунчикам меня больше не причислят.

– Мейер, я провоевал всю Первую мировую войну, всегда верил в свою счастливую звезду, и эта вера меня не подвела. Мне приходилось драться вместе с ребятами, которые твердо верили, что они должны пасть в бою, и они так и погибли однажды с этой верой. Возможно, наша вера определяет нашу судьбу.

– Или судьба определяет нашу веру.

– Против печальных мыслей, – вмешался Нитман, – лучше всего действует здоровый моцион. Поэтому я предлагаю гонки рысью.

– Итак, рысью – вперед!

На следующий день я собрал все свои подразделения для продолжения марша. Мы достигли района Нефтегорска в месте разработки нефтяных месторождений, протяженном населенном пространстве, покрытом возвышавшимися далеко друг от друга скалами. Посреди этой населенной местности мы устроили огневые позиции и оборудовали для себя жилье. Из-за неясности обстановки мы расположили орудия таким образом, чтобы можно было вести круговой обстрел. На следующее утро мы снова обошли все позиции и жилые помещения. В темном чулане на груде старых мешков и рваных одеял лежали мой адъютант и обер-вахмистр Людвиг с крупными каплями пота на лице и остекленевшими глазами. Воздух в этом помещении был невыносимо жарким и таким спертым, что нам едва не стало плохо. Но когда я открыл было дверь, чтобы проветрить помещение, оба больных в один голос простонали: «Закройте дверь! Мы замерзаем». Нитман, сопровождавший меня, тут же поставил им градусники. У каждого из больных температура оказалась более сорока градусов. Нитман тут же принял решение эвакуировать их на главный перевязочный пункт. Возражений на это не последовало.

Дивизионный медицинский пункт

Мы с Нитманом и Гердом Мейером, который взял на себя исполнение обязанностей адъютанта, устроили наших больных в одном дружественном доме; в саду этого дома фрукты буквально сами лезли в рот. Однако уже на второй вечер у меня температура тоже подскочила до 39,7 «С, всю ночь я не мог заснуть – в голову лезли самые фантастические мысли, а через два дня я был эвакуирован на главный перевязочный пункт.

Дивизионный медицинский пункт! Под этими словами я всегда представлял себе нечто приспособленное и оборудованное на скорую руку, причем всегда переполненное страждущими. Надо признаться, я был приятно разочарован. Медицинский пункт был оборудован в здании дома отдыха, просторном, снабженном всеми необходимыми современными устройствами, возведенном в соответствии со строительными нормативами советского государства, который возвышался, разительно контрастируя, над бедными жилищами простого населения. Палаты в доме отдыха были очень просторными, хорошо проветриваемыми, и в каждой находилось лишь немного больничных коек. Сквозь большие окна можно было любоваться видом на чудесной красоты горный ландшафт. В этой местности военные действия велись без особого ожесточения, поэтому имелось относительно незначительное число раненых. Основную часть пациентов составляли больные. Основными эпидемиями, от которых страдали германские войска в России, были прежде всего сыпной тиф, паратиф, дизентерия (из-за несоблюдения гигиены; что характерно для всех западноевропейцев – от дизентерии Наполеон, двигаясь к Москве в 1812 г., потерял больше, чем в боях. – Ред.), волынская лихорадка, особый вид желтухи (также от нечистоплотности. – Ред.) и в южных районах – малярия. Диагнозы походили один на другой. Во многих случаях болезнь оставалась нераспознанной. Я, разумеется, ни в коем случае не врач, но на основании своего опыта на южных театрах боевых действий обеих мировых войн совершенно убежден, что существуют местные инфекционные заболевания, против которых лекарства, действующие на аналогичные широко распространенные заболевания, абсолютно эффективны, но эти заболевания, с которыми наши врачи частично уже сталкивались, куда опаснее, чем в Южной Европе.

Когда дежурный врач спросил меня, почему я хочу быть госпитализирован, я ответил:

– Я подхватил малярию.

– Откуда вы это знаете?

– Потому что я с этой болезнью уже сражался шесть лет своей жизни. И все ее симптомы мне отлично известны.

– Тогда просветите меня. И мы тогда не будем брать вашу кровь на анализ, но сразу начнем с внутривенных вливаний атебрина.

В соседней палате лежали мой адъютант и Людвиг. Спустя несколько дней к нам присоединился и Нитман, однако не с малярией, а с желтухой, сопровождавшейся высокой температурой.

При лечении малярии курс инъекций атебрина творит чудеса. В течение одной недели мы получали три раза в день инъекции этого лекарства, в результате чего периодически повышавшаяся до больших значений температура спала. Она осталась лишь незначительно повышенной и сопровождалась изрядным чувством слабости. Курс инъекций был продолжен приемом таблеток, и врач выразил уверенность, что в течение двух-трех недель мы войдем в строй. Однако из-за начавшегося сражения и, как следствие, массированного поступления раненых мы были эвакуированы в Майкоп. Там санитарный грузовик возил нас от одного лазарета к другому, но все были переполнены тяжелоранеными после боев за различные перевалы. Поэтому мы вчетвером в конце концов решили добраться до наших тыловых служб. Там удалось найти более-менее приличную комнату, в которой имелись стол и стулья. Этого нам было вполне достаточно, и Нитман, сам еще больной, стал нашим общим врачом.

В Майкопе

Однажды утром ко мне с докладом прибыл преемник нашего начальника финансового отдела (старшего казначея). Этот человек получил подготовку на каких-то ускоренных курсах с соответствующим, ничего не говорящим титулом. Тем не менее мы обращались к нему из уважения к занимаемой им должности как «господин начальник финансового отдела». Он сразу же принялся посвящать меня в свои обстоятельства:

– Я – старый боец[17]17
  Старый боец (нем. Alter Kämpfer) – обозначение старейших членов НСДАП, вступивших в партию до выборов в рейхстаг в сентябре 1930 г. Вступившие в партию после сентября 1930 г. получили прозвище «сентября» (Septemberlinge), а вступившие после прихода партии к власти в январе 1933 г. – «мартовских фиалок» (нем. Maerzgefallene) (в феврале – апреле 1933 г. начался активный приток новых членов, в связи с чем уже в мае 1933 г. прием в партию был приостановлен).
  Для выделения «старой гвардии», доказавшей верность движению в «период борьбы» (нем. Kampfzeit) (1919–1933), среди множества пришедших в партию позднее, в том числе по оппортунистическим мотивам, был введен ряд знаков отличия: вступившие в партию или родственные организации до 30 января 1933 г. получили «Шеврон старого бойца».
  100 000 первых членов партии получили Золотой партийный знак НСДАП; для старейших членов, участвовавших в неудавшемся «Пивном путче» 1923 г., была учреждена медаль Ордена крови.
  После прихода нацистов к власти «старые бойцы» получили преимущества в трудоустройстве и продвижении по службе.


[Закрыть].

Я постарался прикинуться глупцом:

– И где вам приходилось сражаться?

– Но, господин майор! – В голосе его звучали безграничное удивление относительно такого возмутительного незнания и в то же время оттенок укоризны. – Старый боец партии!

– Ах вот как! Но здесь это никого не интересует. Здесь прежде всего речь идет о том, могу ли я положиться на вас в обеспечении снабжения.

– Разумеется, но в ноябре я должен получить отпуск в связи с партийным съездом.

– Отпуск? Должны получить? Боюсь, вы что-то перепутали. Сейчас вы на фронте, где речь идет о том, быть или не быть, а не на партийном съезде, где перетирают старую солому. Если уж вы старый боец, у вас еще есть время научиться сражаться. Мои солдаты в среднем уже двадцать месяцев не получали отпусков, а если и получают, то не больше четырех недель. Так что об отпуске не может быть и речи.

Он попробовал зайти с другой стороны:

– У меня в Мюнхене хорошие отношения с торговцами табаком. Если бы я получил отпуск, то смог бы использовать его еще и для того, чтобы разжиться сигаретами.

– Это звучит более разумно. Сколько вы могли бы там раздобыть?

– Думаю, пятьсот!

– Что? Пятьсот пачек?

– Нет, о таком нельзя даже мечтать. Но пятьсот штук.

– Итого по одной сигарете на каждого солдата дивизиона. И для этого я должен отправить вас в отпуск. Господи! Ни слова больше! Однако начиная с сегодняшнего дня предоставляйте мне письменный отчет за каждые две недели обо всей вашей деятельности, когда я снова буду здоров.

Людвиг несколько раз посетил лазарет, чтобы найти там вновь поступивших раненых из нашего дивизиона. Их было много, однако еще больше егерей из нашего полка. Среди них был один, получивший ранение из-за близкого разрыва снаряда нашей собственной артиллерии. Озлобление из-за подобного ранения было бы с его стороны вполне понятно. Но этот человек не переставал повторять: «Это не позволило врагу продвинуться вперед. Не смейте упрекать нашу артиллерию! Наша артиллерия! (В оригинале слово из армейского жаргона – Ari. – Ред.) Как она стреляла! Просто душа радовалась! Иванам при этом здорово досталось. Без нашей артиллерии мы бы вообще ничего не могли здесь сделать».

Какая разница с Первой мировой войной, когда каждый близкий разрыв снаряда давал повод пехоте обрушить кучу обвинений в адрес артиллеристов! Ныне все было по-другому. Доверие пехоты к артиллеристам было безграничным, а взаимоотношения – превосходными. Я объяснял это тем, что образование пехотинцев было теперь куда более высоким, и они гораздо лучше понимали, что можно требовать от артиллеристов, а чего нет. Я сам должен был много раз говорить на этой войне с пехотинцами на эту тему. Пехотинцу теперь было совершенно ясно, что, когда он лежит недалеко от врага, можно ожидать недолета при огне собственной артиллерии, иначе вообще надо отказаться от артиллерийской поддержки пехоты. По большей части пехота выбирала первый вариант.

Из сообщений раненых мы получили информацию, что они опять упорно и с большими потерями, но без всякого видимого успеха вели особо ожесточенные бои за гору Гейман (1060 м). Это не давало нам покоя. Мы еще испытывали комплекс неполноценности из-за того, что пребываем в лазарете не из-за ранения, а по причине болезни. И хотя довольно часто мы чувствовали себя в самом деле больными, но продолжали утверждать, что совершенно здоровы. Когда в тыловые части вернулся наш старый грузовик, а подразделение получило новый «Фольксваген», мы все решили покинуть наш импровизированный лазарет. Я решил двигаться впереди на грузовике, сопровождаемый своим адъютантом. Людвиг должен был оставаться в Майкопе и в зависимости от развития событий руководить тыловым обеспечением, тогда как Лампарт давно уже снова был на фронте. Нитман же, все еще бледный, с желтизной после болезни, должен был быть переведен в войсковой лазарет Таганрога и оттуда уйти в давно заслуженный им отпуск.

6 октября мы отправились в путь. В течение ночи нам удалось добраться до долины, в которую выходили все опушки леса с войсковыми лагерями. Здесь была своеобразная перевалочная база, где перевозимые грузы перегружались с транспортных средств на вьючные караваны. Здесь мы встретили наконец Хайна с новым «Фольксвагеном». Он сказал:

– Мы сможем добраться лишь до КП артиллерийского полка.

Я представил себе круто поднимающуюся лесную дорогу, по которой могли ходить лишь вьючные караваны.

– Вы сможете забраться туда наверх с грузовиком?

– Смогу, господин майор. Вернее, сможет «Фольксваген». Я это проделывал уже много раз.

Мы сели в грузовик. Хайн показывал чудеса управления автомобилем, поднимаясь наверх по нависающей над бездной колее, крутясь между деревьями и вьючными мулами.

– К дьяволу, – наконец не выдержал я. – Вы хотите нас подготовить к дороге в ад?

– Никак нет, господин майор. Не единожды крутился тут, однако ни с кем не столкнулся. Все же лучше распорядиться нашими жизнями более разумным образом.

Гора мертвых

На Звездной горе

В глубоком блиндаже на гребне горной гряды я сидел вместе с командиром артиллерийского полка за расстеленной на столе картой.

– В течение двух последних недель мы вели здесь тяжелые бои, заняв не так уж много территории. Но теперь намечается нечто другое. Вы появились очень вовремя. Посмотрите сюда… – С этими словами он показал мне на карту. – Мы находимся вот в этой точке длинной горной гряды, которая тянется на северо-запад вплоть до правого берега реки Пшиш. Там также проходит шоссе Майкоп – Туапсе. Но там засели русские. Теперь можно будет фронтальным ударом осуществить наступление по шоссе с двух сторон и одновременно охватом справа и слева через горы окружить противника. Левую группу поведет майор Нобис. Она состоит из остатков его полка, который понес тяжелые потери, из разведывательного батальона и других небольших подразделений. Ваши части тоже задействованы и, как обычно, оперативно подчинены Нобису. Остальная часть нашего полка и подразделения полевой артиллерии будут оказывать помощь Нобису. Для них там найдется вполне достаточно работы. Во всех случаях держите хорошую связь с нами. Ударная группа Нобиса сейчас сосредоточена вот здесь, на последней округлой вершине этой гряды, почти непосредственно рядом с Пшишем. Вам остается только подняться вверх по этой тропе, и вы тут же должны наткнуться на Нобиса.

– Там можно проехать верхом?

– Вполне. Просто отлично, что у вас с собой верховые лошади, они, во всяком случае, передвигаются быстрее, чем пехота маршем. Но сегодня вам уже поздно выступать. Совсем скоро стемнеет. Вам лучше стать лагерем в долине и переночевать там под присмотром полкового ветеринара. Рано утром выступайте в поход, и, когда будете миновать меня, мы еще с вами перемолвимся. Ну что, по глоточку водки?

– С удовольствием!

– На здоровье!

– На здоровье, господин полковник!

Мы совершили освежающую верховую прогулку по поросшему лесом гребню горной гряды. Лучи солнца пробивались сквозь густую листву, было так жарко, как в разгар лета в Германии. Дорога представляла собой всего лишь узкую тропу для вьючных животных, так что мы были вынуждены двигаться гуськом, в затылок друг другу, не заморачиваясь соображениями служебного положения или воинского звания: впереди я, затем мой адъютант, потом оба наших вестовых. Ближе к полудню нас неожиданно окликнули сзади. В этот момент мы уже проезжали где-то рядом с огневой позицией нашей 2-й батареи, но не видели ее.

– Черт возьми, вот это маскировка! Здесь есть чему поучиться.

Маскировка была моим любимым занятием, с которым я никак не мог вдоволь наиграться. Германский солдат в этом отношении чрезвычайно небрежен, но только до тех пор, пока не оценит ее необходимость, понеся изрядный урон. Вплоть до этого он неизменно посмеивается, во всяком случае внутренне, предпринимая «трусливые» меры предосторожности, приказанные ему, отрывая глубокие окопы, оборудуя прочные блиндажи, да еще при этом тщательно их маскируя – излишние старания! Русские в этом отношении совершенно другие. Их всегда отлично оборудованные позиции в большинстве случаев крайне трудно было обнаружить, к тому же русские избегали всякого излишнего движения, которое позволило бы их увидеть.

Командир батареи предложил нам пообедать с ними. Я спросил:

– Батарея совершенно изолирована, без какого-либо прикрытия?

– В нескольких сотнях метров впереди первая батарея. Но далее на расстоянии трех километров ничего нет, вплоть до Звездной горы.

– Дайте карту. Где расположена эта Звездная гора и кто там ее занимает?

– Вот здесь, последняя выделяющаяся вершина этой гряды. Назвали ее так потому, что от нее звездообразно расходятся другие горные гряды. Там занимает позицию майор Нобис с небольшой частью своей ударной группы. Там также расположены штаб нашего дивизиона и НП батареи. Эта горная гряда тянется к северу и через две небольшие куполообразные вершины выходит к Пшишу. На ближайшем к нам куполе расположен батальон Брауна, на более северном – разведывательное подразделение. И батальон, и разведчики усилены другими подразделениями егерского полка. Самое слабое из трех подразделений занимает Звездную гору, оно же левое. Но именно их взяли на мушку русские. Если оно падет, то два остальных будут отрезаны. Русские уже захватили западный отрог Звездной горы, почти такой же высокий, как и сама Звездная гора. Оттуда они могут наступать по этому короткому горному гребню, похожему на весы. Это всего около трехсот метров до нашей позиции. Мы, однако, можем с наших позиций вести по этому месту фланкирующий огонь.

– А если русским придет в голову нанести удар по нашим позициям?

– Нет, они даже не предполагают, насколько мы здесь слабы. Мы не подпускаем их разведку, постоянно держим на подходах наши дозоры, которые они видят. Отрезок между первой батареей и Звездной горой, разумеется, очень неспокоен. Неизвестно, есть ли там боевое охранение. Я считаю, надо быть предельно осторожным.

Когда мы миновали расположение 1-й батареи, дорога стала очень неудобной. Довольно широкая тропа превратились в узкую тропку, которую то и дело преграждали скальные выступы. Мы сошли на землю и повели лошадей на поводу. В одном светлом, просматривающемся неприятелем месте нас догнал караван с ранеными. Их сопровождали германские санитары, а носильщиками были русские «хиви». Каждые два человека из их числа несли на плечах тонкий ствол дерева; между двумя такими стволами была закреплена плащ-палатка, на которой лежал раненый. Одна русская батарея опознала караван и открыла по нему прицельный огонь. Мы все бросились в укрытие за гребнем. При этом два носильщика споткнулись и упали вместе со своим грузом. Раненый застонал от боли. Два других «хиви» просто бросили своего раненого на землю, так что его голова, мотнувшись, свесилась набок. Я хотел было уложить его удобнее. Однако «хиви», жестом выразив сожаление, сказали мне: «Капут!» Присмотревшись, я увидел, что раненый уже мертв.

– Да, печально, – сказал мне санитар. – Пока мы спускаем раненых вниз, часть из них по дороге всякий раз умирает.

Прижимаясь к гребню, мы миновали простреливаемый участок. Затем вскоре мы встретили нашего командира дивизии, который с несколькими сопровождающими шел от Звездной горы. Рапортуя ему, я доложил, что уже здоров. Однако генерал задержал мою руку в своей и сказал:

– У вас все еще жар.

– Возможно. Но почти треть наших людей ходят с повышенной температурой.

– Однако они намного моложе вас.

– Возраст играет не самую важную роль. Пока еще сохраняется желание что-то делать, человек должен быть на фронте.

Несмотря на этот едва ли не грубый ответ, генерал, который был примерно одного со мной возраста, выказал теплое человеческое отношение. Он пробурчал что-то о готовности участвовать в бою. Но затем быстро перешел к делу:

– На Звездной горе в настоящее время все спокойно. Но я не верю этой якобы мирной обстановке. Русские явно концентрируют там ударные силы. И очень хорошо, что вы сейчас туда идете. Позаботьтесь о том, чтобы организовать там артиллерийское отражение возможной атаки. Это совершенно необходимо. И соблюдайте высочайшую осторожность по пути.

– Вот что, – сказал я нашим вестовым, когда генерал проследовал дальше, – вы оба садитесь теперь на лошадей и отдаете нам свои карабины. Взамен возьмете наши пистолеты. Я ухожу на двести шагов вперед и выясняю обстановку. Если обнаружу опасность, вернусь назад.

С величайшими предосторожностями я двинулся вперед. Остальные следовали за мной на указанном расстоянии. Время от времени я, останавливаясь и поворачиваясь, визуально убеждался, что у них все в порядке. Когда уже Звездная гора и занятый русскими гребень слева от нее были совсем близко, я наткнулся на подразделение истребителей танков из девяти человек под командованием лейтенанта.

– Двигайтесь осторожно, господин майор. Не показывайтесь из кустарников. Мы находимся здесь как фланговое прикрытие в районе Звездной горы. Положение довольно опасное. Некоторое время назад я видел, как там наверху, на гребне, несколько русских прорубаются сквозь кустарник. Вероятно, там их гораздо больше, чем я углядел. Если они обнаружат кого-нибудь здесь, то откроют огонь. Я предполагаю, что скоро они пойдут в атаку. Со стороны Звездной горы никто огня не открывает. Возможно, вражеское присутствие там еще не замечено. Я предполагал отправить связного к господину майору Нобису.

– Нет необходимости. Я сам иду туда.

Я воссоединился с моими спутниками и осторожно повел их сквозь заросли подлеска. Однако лошадиные головы выдали наше местопребывание, и несколько хорошо нацеленных пуль просвистело около нас. Мы укрылись правее, среди высоких деревьев, которые граничили с подлеском. Здесь мы наткнулись на небольшой лагерь, где отдыхали вьючные мулы, поднявшие сюда артиллерийские приборы наблюдения и тяжелое оружие егерей.

– Здесь не стоит останавливаться, – сказал я артиллерийскому унтер-офицеру, который командовал этим караваном. – Русские готовятся перейти в атаку и могут окружить вас. Сейчас же свертывайте лагерь и двигайтесь на Звездную гору. Возьмите с собой наших лошадей. И прежде всего соблюдайте осторожность!

Мы снова обменяли карабины наших вестовых на свои собственные пистолеты. Вестовой моего адъютанта остался с нашими лошадьми. Мы втроем поднялись на Звездную гору, нашли ее защитников и осведомились о майоре Нобисе. Вскоре мы уже разыскали его на самом опасном месте возможного наступления русских – на самой гряде. Он удобно устроился в небольшом углублении вместе со своим адъютантом и заканчивал письменное донесение.

То, что за этим последовало, произошло гораздо быстрее, чем это возможно описать.

Я обратился к Нобису. Он оторвался от своей писанины и поднял взгляд на меня. Я поднес руку к шапке, отдавая честь, и начал было докладывать ему. Но тут мимо нас пролетела ручная граната со взрывателем и в следующее мгновение взорвалась в гуще кустарника. Все это произошло в одно мгновение с адским шумом идущей в атаку русской пехоты. За нами гремели взрывы мин и гранат, перед нами – ожесточенный винтовочный огонь, вокруг нас – взрывы ручных гранат, падающих на ветви деревьев и взрывающихся на земле, и все это перекрывалось криками «ура!» из сотен глоток. Те немногие егеря, которые находились рядом с нами, совершенно потеряв голову, пробежали мимо нас. Мой адъютант и мой вестовой были увлечены этой волной бегущих. Нобис вскочил на ноги. Но он не мог сделать и шага. Его пример подействовал и на меня, я тоже замер на месте. Но, как я успел заметить, мы, стоящие, были не одиноки. Брошенный в сторону взгляд – и я рассмотрел адъютанта полка, который, продолжая сидеть в углублении, опустошил свой портфель для бумаг, облил кучу бумаги бензином и поджег ее. Тем временем Нобис крикнул мне: «Мы тоже должны кричать «ура!» – и с громким ревом разрядил свой пистолет в подбегающих русских. Я сделал было то же самое, однако уже после первого выстрела мой старый «парабеллум» отказал. Отошедший назад ствол никак не хотел возвращаться на свое место. Отчаянно, но безрезультатно я пытался устранить отказ, непрерывно крича при этом «ура!», напоминая самому себе неопытного альпиниста, который, видя сходящую лавину, кричит во все горло, надеясь громким криком отвести смертельную опасность. Тем временем пистолетный огонь Нобиса и наши с ним совместные крики «ура!» ввели русских в заблуждение и дали нам возможность найти укрытие. Нобис отругал своих егерей, которые попрятались за каменными глыбами: «Вы оказали нам честь в одиночку сражаться здесь с русскими? Вам даже не пришло в голову удерживать позицию! Так смотрите же: я все еще здесь. Вперед! В атаку! Ура!»