Текст книги "Сыновья Беки"

– О, чтобы сгорел тот, кто сделал нам такое зло!..

И тут Хусен, не сдержавшись, горько заплакал.

– Ну захныкал, как девчонка! – презрительно скривился Хасан.

– Перестань, сыночек! – и сама едва сдерживая слезы, утешала сына Кайпа. – Будет у нас лошадь… Если суждено…

Дрова, приготовленные Хусеном, так и остались нетронутыми. Очаг в тот вечер не разжигали. Неприютно было в доме.

2

Хасан поднялся с рассветом, сбегал к Рашиду и быстро вернулся.

– Ты чего это чуть свет вскочил? – спросила разбуженная мать.

– Если я буду спать до полудня, наши дела не поправятся.

Он еще не мог прийти в себя после поездки в Моздок.

– Куда ты собрался, я могу об этом знать? Хотя у тебя теперь столько тайн от меня…

– Иду на работу. Овец угромовских купать. Вот и вся тайна.

– Что же ты вчера не сказал? – засуетилась Кайпа. – Я бы с вечера испекла тебе сискал.

Она взяла сито и большую деревянную чашку.

– Не успеешь, – остановил ее Хасан. – Вон Рашид уже идет за мной.

Кайпа посмотрела в окно.

– А как же ты? Голодный пойдешь?

– Ну, идем? – спросил Рашид входя.

– Погодите немного, я испеку сискал, хоть тоненький, чтобы побыстрее!

Но ребята не стали ждать.

Проснулся Хусен. Узнав, куда идут Хасан с Рашидом, он тоже засобирался. Мать попыталась удержать его.

– Завтра пойдешь. Я не успела приготовить поесть.

Но на этот раз ничто не могло остановить Хусена. Какон может оставаться дома?

– Нани, там еще с вечера остался сискал. Я возьму его, нам хватит. И вишен нарву. – Он побежал в сад.

Солнце поднялось уже довольно высоко и все убыстряло свой ход. Спешили и ребята. Но Рашид тем не менее торопил.

– Вчера я в это время был там, – говорил он, глядя из-под ладони. – Зарахмет пригрозил, что всякому опоздавшему убавит заработок.

Хасан и Хусен старались не отставать от Рашида. Они, конечно, опоздали. Рашид думал незаметно смешаться с работающими ребятами. Но им это не удалось. Зарахмет заметил их и закричал Рашиду:

– Вы обедать пришли или?…

– Работать, – за всех ответил Рашид.

– А какого черта спали так долго?

Рашид предпочел смолчать. Нет таких слов, чтобы разжалобить Зарахмета, а злить его нельзя. Братья совсем не поднимали глаз.

– Никто не даст вам работы, если будете приходить так поздно, – не унимался Зарахмет.

– В другой раз мы не опоздаем, сегодня ждали, пока сискал испечется, потому и… – придумал вдруг причину Рашид.

– Скажи матери, пусть пораньше встает, нечего валяться до полудня!

– У меня нет матери! – помрачнел Рашид.

– Нету, говоришь? – Зарахмет немного смягчился. – Ну, ладно. Идите работайте.

Сказал, а потом передумал, остановил и спросил фамилии.

– Сегодня получите только за полдня, так и знайте! – Он важно поднял карандаш и выглядел при этом так, будто сообщил радостную весть.

Подбежал сын Зарахмета.

– Что ты, сынок? – спросил отец.

Он не называл детей по имени, ни своих, ни чужих.

– Паша зовет тебя.

Так называли помещика. Для сагопшинцев он был Угромом, а приближенные называли его по имени. По-русски полагалось добавлять и отчество. Но жена звала его Пашей, и близкие подражали ей. Хозяин мирился с этим.

Зарахмет заторопился. Обернувшись к сыну, сказал:

– Идем, что ты стоишь?

– Я останусь здесь…

– Чего тут делать?

– Тоже буду купать овец.

– Пошли. Нечего. Одежду замараешь.

Пропустив сына вперед, Зарахмет, тяжело ступая, пошел за ним, покачивая своим тучным телом.

Хусен неотрывно следил за мальчишкой. Ему и во сне не снилась такая одежда, хотя он был куда старше этого сопляка. «Счастливый, – подумал Хусен, – он идет с отцом!» Хусен согласен был никогда не иметь таких брюк и такой куртки, только бы отец был жив…

Кто-то крикнул:

– Эй, гони вон ту овцу!

Хусен обернулся. Слова относились к нему. Командовал паренек, назначенный Зарахметом старшим. От тех, что пригнали к яме, отстала одна небольшая овечка. Она удивленно озиралась по сторонам. Хусен подбежал к ней, овечка подскочила, словно ее поставили на раскаленную плиту, и отбежала в сторону.

– Глупый ты! – злобно бросил старшой. – Кинулся прямо на нее.

Овечка пробежала мимо Зарахмета. Он протянул руки, хотел ее задержать, но зацепился за бурьян и чуть не растянулся. Овца скакала вприпрыжку, но Хусен и не думал прекращать погоню. Сын Зарахмета бежал за ним, и казалось, будто он гонится за Хусеном. Наконец, тоже умаявшись, а может и оступившись, овца упала, и не успела она подняться – Хусен схватил ее за рога, зажал голову между ног и протянул Зарахмету. Подошел старшой.

– Где ты видел, чтобы так ловили овцу? – взревел он. – Бежишь прямо на нее!

– Прямо или косо он бежит, а овцу, видать, поймает, даже самую быстроногую, – похвалил Зарахмет. – Косуля, а не парень! – И, обернувшись к старшому, добавил: – Пошли-ка его подгонять овец. Уж он-то ни одной не упустит. Если только в небо какая взлетит!..

Хусену не очень-то хотелось гоняться за овцами. Куда интереснее работать у самой ямы. Овцы – вжик – так и скатываются, как со снеговой горки. Правда, в этом году набили поперечных планок, чтобы скотина не калечилась.

– Ну, чего ты стоишь разинув рот? – крикнул старшой. – Тебе же сказали, иди подгоняй овец.

Делать нечего, Хусен пошел. Ослушаешься – чего доброго, прогонит.

С обеда и Хасан попросился подгонять овец. Уж очень ему не по себе было от запаха лекарств. Теперь братья работали вдвоем. И бегал, конечно, в основном Хусен. Хасан все больше жаловался на головную боль от лекарств.

Дело было к вечеру. Две овцы отбились от отары и подбежали к канаве, отделяющей угрюмовские земли от сельских. Хусен погнался за овцами. Одна, то ли поняв, что ей не убежать, то ли испугавшись, повернула назад. Зато другая прыгнула, глупая, в канаву. Хусен – за ней. Овца лежала не двигаясь. Он потянул ее за рога. Овца не поднялась, только жалостливо посмотрела на него, будто просила: «Оставь меня хоть теперь!» Хусен осмотрел овцу и убедился, что никуда ее не выгонишь – заднюю ногу сломала.

Мальчишка побежал к брату и рассказал о случившемся.

– Молчи и никому ни слова! – погрозил тот пальцем. Лицо его мгновенно помрачнело. Вспомнилось то, что случилось давно, тогда, когда саадовской овце ногу переломили…

После работы все пошли в имение ужинать. Рашид решил остаться там с ночевкой. Место дают, кормежку тоже. Стоит ли мотаться домой и обратно. Только силы терять. Он и друзей своих хотел уговорить. Но Хасан упросил его уйти вместе с ними. У него было что-то свое на уме. Они пошептались с Рашидом, и тот быстро согласился.

Уйти пришлось не евши. После ужина спустят сторожевых собак. Они охраняют имение и помещичьи отары. Все, кто уходит домой, спешат отправиться до наступления темноты, чтобы не попасться в лапы псам.

Хасан свернул к Рашиду.

– Хусен, – попросил он, – скажи нани, что я остался ночевать в имении. Попозже мы с Рашидом сходим за той овцой.

– А если кто увидит?

– «Если кто увидит»… – усмехнулся Хасан. – Потому-то мы и не берем тебя, чтобы не увидели.

Хусен обиделся, по промолчал.

– Ну иди быстрее, – зло подтолкнул его Хасан. – Да не забудь, запри дверь.

«И что он воображает, – думал Хусен. – Сам ничего еще не сделал такого, чтобы можно было гордиться. А меня все трусом выставляет, хотя я никогда не трусил!»

Но спорить не хотелось. Хусен глубоко вздохнул и молча побрел домой.

Хасан с Рашидом взяли нож и мешок и вышли из дому.

– Куда вы? – пристали к ним Зали и Мажи.

– За семь гор!

– А зачем нож заточили? – спросила Зали.

– Тебя зарежем!

На счастье, Гойберд был во Владикавказе. Не то не отпустил бы их в ночь, да в такую темную. Земля сплошь как черной буркой укрыта. Не видно ни ям, ни бугров.

За селом шли степью. Наконец добрались до нужной канавы и дальше пробирались ею. Оба молчали, чтобы не выдать себя. Хасан думал о матери. Как бы она волновалась, знай, где сейчас сын. Определенно прибежала бы и преградила ему путь своими обычными словами: «Только через мой труп ты пойдешь дальше! Твой отец честным ушел в могилу. Нечестного нам не надо!»

«Нечестное, нечестное! – досадует Хасан. – А разве честно нажито все, что имеет Угром? Разве честно держать в одних руках столько земли, столько скота? Помещик и не узнает об исчезновении одной овцы. Зато, если ее найдут в канаве, станут допытываться, кто виноват, что нога у нее сломана, и тогда несдобровать. В лучшем случае нам не заплатят за работу. Пусть грешно брать чужое, но эту овцу надо унести. И мы унесем ее! Бог не простит? А почему он все прощает Угрому и Сааду? Почему он позволил обманщику всучить нам краденую лошадь?»

Много вопросов роилось в голове у Хасана. Но он вдруг споткнулся обо что-то мягкое и уже ни о чем не думал. В ногах у него овца – знакомый лекарственный запах бьет в нос.

Овца стонала, как человек. Рашид взял ее за ноги и придавил своими коленями к земле. Хасан держал голову и пытался перерезать ей горло. Но овца – не курица. С ней не так-то легко сладить.

Наконец все было кончено. Ребята уложили тушу в мешок, присыпали кровь землей и тронулись в путь. Мешок несли по очереди. Овца хоть и небольшая, а тяжелая.

До села добрались благополучно. Не встретили в пути ни души. Проснулись Мажи и Зали. И не спали, пока не разделали тушу и не наелись жаркого из легких и печени.

Еще до рассвета, оставив большую часть своей доли (надежно присыпанную солью), Хасан взял увесистый кусок баранины, пошел домой.

– Вададай! Почему ты вернулся ночью? – изумилась Кайпа.

– Не больно-то хорошо там на соломе! Дома в постели лучше! – сказал Хасан и протянул матери сверток. – Да вот и мясо надо было принести.

– Что это за мясо?

– За работу дали. Вместо денег. Мне и Хусену, на двоих.

И радость и удивление смешались в глазах Кайпы.

– Столько мяса?! Да отблагодарит их бог. Нам хватит на два-три дня.

– Мы еще и завтра принесем! – счастливый радостью матери, выпалил Хасан.

– Нет, завтра вам придется остаться дома!..

– Почему?

– Вечером здесь был двоюродный брат вашего отца, Мурад, сказал, что завтра к нам собирается Саад с сельскими стариками.

– Это еще зачем?

– Придет просить о прощении крови. Есть же в пашем народе такой обычай. Вот он и хочет им воспользоваться…

– Простить ему кровь? – Глаза Хасана потемнели, бровь поползла вверх.

В памяти юноши ожила незабываемая картина: искаженное лицо отца и его последние слова: «Хасан, отомсти». Ошеломленный такой вестью, он некоторое время молчал.

– А что ты сказала Мураду? – спросил он наконец.

– Что я могла ему сказать? Обещала оставить вас дома…

– Вот возьмем и не останемся!

– Нельзя так. Мурада надо послушаться. Ближе, чем он, у нас нет никого.

– Ну и делай, что он тебе велит. А я не стану. Да если бы твой Мурад был мужчиной, Саада уж давно земля бы не носила.

– Не надо, Хасан. Не говори так.

– А что ты хочешь от меня? Хочешь, чтобы я простил этому извергу кровь своего отца? Так знай же, не бывать тому!

– Я хочу, чтобы вам троим ничего не угрожало, – сказала Кайпа ласково и очень тихо.

Хасан весь кипел.

– Не потому ли ты держишь нас как на привязи? Может, скоро в сундук запрешь?

– Да что тебя прятать, – махнула она рукой, – и в сундуке будешь мне досаждать! Горяч ты больно!

– Горяч или холоден, а за деньги своего отца не продам! Так и передай Мураду.

Чуть свет Хасан с Хусеном ушли на работу. Мать не противилась. В душе она гордилась Хасаном. Проводив сыновей, Кайпа сбегала к Мураду и сказала, что прощения Сааду не будет. Мурад разошелся: он уже почти пообещал Сааду, а тут…

– Сыновья не хотят этого! – твердо сказала Кайпа.

– Вот тебе и раз! – вскочил тот с места. – Не собираются ли твои сыновья отомстить Сааду?

– Не знаю.

– А что ты тогда знаешь? Разве не ты их мать? Распустила своих детей! Я-то думал, что ты заменила им отца!..

– Если бы ты приглядывал за моими сыновьями, как того велит долг, – глаза Кайпы налились слезами, – знал бы, что они уже не дети. А ты всегда чуждался нас. По какому же праву требуешь, чтобы теперь они слушались тебя?

– Не послушаются – им же хуже! Сааду они ничего не смогут сделать. А свои шеи сломают! Это уж точно!

По правде говоря, Мурад больше за себя беспокоился. Он боялся, что в случае чего и ему не миновать беды. Саад и его родичи никого не оставят в покое. Ведь он, Мурад, один из самых близких родственников… Таков уж обычай.

– Знаешь, Кайпа, – сказал он миролюбиво, – я передам, пусть они сегодня не приходят, скажу, что не успел переговорить с вами. Это даже придаст нам весу! А ты попробуй еще раз уговорить мальчиков!..

– Они сыновья Беки. А Беки – твой двоюродный брат. Мы живем не за горами, идти недалеко. Вот ты приди и попробуй поговори. А мне больше нечего сказать им.

И Мурад пришел. Но Хасан был тверд. Он не изменил своего слова. Хусен стоял рядом с братом и, сжав губы, сурово смотрел на родственника.

Поклявшись, что больше не переступит порога этого дома, Мурад ушел.

3

Поняв, что его замысел не удался и прощения не будет, Саад забеспокоился не на шутку. Надо искать новых путей. Другое дело, когда сыновья Беки были несмышленышами. Прошло время, они подросли. Старший, говорят, уже юноша. Опасность с каждым днем все ближе. Любым способом их нужно убрать. Особенно Хасана. Не убивать. Нет! Ни к чему брать на свою шею кровь еще одного человека. Саад знает, что парни работают в угрюмовском поместье, купают овец. Это натолкнуло его на мысль, которая и привела к дому старшины.

Ази внимательно выслушал своего покровителя и успокоил, обещал сделать все возможное.

Проводив Саада, старшина тотчас же пошел к Соси. В разговоре с ним он и имени Саада не упомянул. Говорили вроде бы ни о чем. Ази в какой уже раз подчеркнуто важно сообщил Соси, что он, старшина, а никто другой в ответе за все, что происходит в селе. Заученные слова сами собой слетали с языка. Потом Ази сказал, что, если за проступки сельчан его вдруг снимут с должности, кому-кому, а Соси от этого один только вред. Кто его знает, каким еще будет новый старшина. Соси слушал и согласно кивал головой.

Когда наконец Ази дошел в разговоре до угрюмовских овец и до сыновей Беки, Соси неожиданно вспомнил, что на днях, выйдя во двор, он почувствовал неприятный лекарственный запах со стороны соседского двора. И, боясь, как бы у него, чего доброго, не отнялся язык, если он обо всем не расскажет старшине, взахлеб протараторил все, что знал.

– Ты считаешь, что запах шел от бараньей шкуры? – спросил Ази.

– А от чего бы еще?

– Это очень важная весть. Ты не спускай с них глаз. Уверен, стоит лишь принюхаться, присмотреться – и не то еще выведаем.

– Даст бог, даст бог! – закивал Соси, провожая гостя.

И лавочник снова принялся за грязное дело.

Через два-три дня он вдруг узрел сквозь щели в плетне, как Кайпа подвесила над дверью большой кусок мяса. Бедная женщина, ничего не подозревая, решила подсушить его на солнце: сушепое можно сохранить подольше. На дворе ведь лето, день-другой – и все портится.

«Откуда у них столько мяса? – подумал Соси. – Не иначе краденое! Скорей к старшине».

Ранним утром другого дня в дом Кайпы вломились казаки из полицейского участка.

– Где мясо? – рявкнул один из них.

Испуганная. Кайпа тотчас подала ему все, что у них было. Но казаки этим не довольствовались, стали обыскивать, да так тщательно, будто искали иголки.

– Вот, значит, для чего ты ходил купать овец? – сердито шепнула мать Хасану. – Ну теперь-то отходился.

Хасан молчал и смотрел в сторону.

– Чего косишь глаза? – не унималась мать. – Ведь так и знала, опять что-нибудь натворишь.

Ничего не обнаружив в доме, казаки вышли во двор и почему-то пошли прямо к яме, к той самой, из которой брали глину, когда отстраивали дом. Теперь в нее ссыпали мусор. Один из казаков, ругаясь, полез в яму. Долго он кидал оттуда мусор. Выбрасывал, выбрасывал и наконец вылез из ямы, решив, видно, что едва ли станут так глубоко закапывать мясо или шкуру.

Казаки сели на коней. Хасан попытался отнять у них мясо, но из этого, конечно, ничего не вышло, кроме того, что он получил пару ударов плетью. Мать схватила его за рубашку и удержала.

Казаки остановились у лавки Соси. Оба спешились.

– Видишь, откуда ветер дует? – сказала Кайпа. – Будь он проклят! Сейчас станет их водкой поить.

Но то, что случилось вслед за этим, было подобно грому средь ясного дня. Не успел Соси выйти навстречу желанным своим гостям, как те стали избивать его плетьми. Соси закрыл лицо ладонями и присел. Но тут один из казаков дал ему сзади пинка, и он грохнулся им в ноги.

– Долго ты будешь морочить надо головы своей пустой трепотней. Из-за тебя взяли грех на душу, юродивого убили! Теперь вот в навозе битый час копались! Получай же по заслугам, чтобы в другой раз не чесал зазря языком…

– Так ему и надо! – радовалась Кайпа, наблюдая за расправой, – Бог все-таки справедлив!

Надавав Соси еще пинков, казаки уехали.

Соси вскочил и, держась за бок, кинулся в лавку. И может, из страха, как бы казаки еще не вернулись, с силой захлопнул за собой дверь.

В этот день он ее больше не открывал.

Зарахмет, услышав о случившемся, все же усомнился в Хасане и Рашиде. Мясо, оно, конечно, и на базаре можно купить. И тем не менее ни Хасана, ни Рашида больше близко не подпустили к угрюмовским овцам.

4

День выдался небывало жаркий. Пылало как в очаге, натопленном сухими дровами. Глянешь с гребня Терского хребта на Сагошди – дома в нем кажутся не домами, а ловушками для воробьев, сложенными из кирпичей. А над ними шелестит марево, словно над раскаленными углями. По другую сторону, вдали от хребта, змейкой вьется Терек да сквозь марево зеленым островком выступает Моздок.

Давно уже идут Хасан с Рашидом. Сначала было не так жарко и шли они быстрее.

Чем выше поднималось солнце, тем больше оно жарило, чем круче становился подъем, тем короче и тяжелее был шаг друзей. Присели перевести дух и поесть. Хасан выложил вареные яйца – мать специально собирала их для него. У Рашида, кроме сискала и соли, – ничего. Но дружба, она во всем – дружба. Хасан щедро угощает.

Рашид съел яйцо.

– Бери еще, – предлагает Хасан.

– Хватит пока. А то потом…

– Бери. Потом бог пошлет. Там, говорят, хорошо кормят.

Рашид взял еще яйцо.

– А арбузы там есть? – спросил он.

– Сколько угодно. Самое время, уже поспели.

Они идут на Терек. Хасан ездил туда с Исмаалом за арбой и узнал, что в станицах богатые казаки нанимают убирать пшеницу. Он тогда же решил пойти на заработки, Исмаал поддержал его. Но Кайпа поначалу пришла в ужас: отпустить неведомо куда и на сколько? Однако скоро утешилась, узнав, что и Рашид пойдет с ним. Все будет не один в чужом краю. Понимала она и то, что нет у них другого пути подкопить денег. Кайпа, конечно, думала о лошади. Думала об этом, еще когда отпускала сыновей в поместье Угрюмова купать овец. Но надежды рухнули: лошади у них нет и по сей день и в поле опять не посеяли ни зернышка. Теперь нет иного выхода, надо идти работать в люди. К своим богатым односельчанам Хасан не пойдет, не допустит, чтобы кто-то мог сказать: вот, мол, до чего докатился сын Беки, в услужение пошел.

Жара и еда всухомятку вызвали жажду, а взять с собой воды они не догадались. И скоро все мысли их были только о воде. Рашид особенно тяжело переносит жажду.

– На ачалукской дороге по крайней мере хоть есть колодец, – сердится он, – а это что за дорога?

– Кому здесь копать колодец? – пожимает плечами Хасан. – Наши ждут, пока казаки выкопают его, а казаки надеются на наших. Вот мы заработаем с тобой кучу денег, заплатим, чтобы к обратной нашей дороге был здесь колодец! На благо всем! Договорились? – смеется он.

Рашиду не до шуток.

– Тогда мы что-нибудь придумаем! А вот что сейчас делать? Я уже не могу идти.

– Терпи. Ты же не рыба…

– Попробуй потерпи, когда в горле пересохло и все внутри горит огнем.

– А ты не думай о воде. Если будешь все время только о ней думать, пропадешь. Вот завтра поедим арбузы. Может, даже и сегодня.

– Где мы их сегодня возьмем?

– У казака, к которому идем. У него наверняка есть. Один-то он нам разрежет, расщедрится для гостей.

– Это мы-то гости? – Рашид скривился, будто проглотил что-то горькое. – Забыл, как они нас ненавидят.

– Я раньше тоже так думал, считал, что все казаки не любят ингушей. Даже сердился, что нани оставляет у них арбу. Не верил им. А они вон что сделали: продали наши таркала и деньги отдали мне, когда ездил с Исмаалом за арбой. Мы и ночевали у них. Хозяин дома был на японской войне, Исмаал тоже был. Они до полночи проговорили.

Хасан помолчал, потом вдруг сказал:

– И до чего же хороший человек Исмаал. Сколько раз он помогал нам в беде. Ведь вот и с арбой… Ну что было бы с нами, когда лошадь у нас отобрали. Так бы и стояли на дороге…

Хасан все говорил и сам удивлялся своей говорливости. В другое время из него клещами лишнего слова не вытянешь. А сейчас он старается для Рашида. Хочет отвлечь его от мыслей о воде. Боится, как бы товарищ не передумал и не повернул с полдороги назад. Потому-то и расхваливает на все лады место, куда они идут.

– Я раньше не знал, что казаки нанимают убирать пшеницу, – продолжал Хасан, – это Исмаал мне сказал. Ты не думай, что все казаки такие, как пирстоп и его стражники.

– Казак же отобрал у вас лошадь, а ты их так хвалишь! – не выдержал наконец Рашид.

– Так лошадь-то его! Он же не виноват, что ее украли и продали нам!

– А может, он наврал, что это его лошадь?

– Исмаал все проверил. Все точно. О, чтобы попал в ад тот, кто продал нам краденую лошадь. Вот тебе и ингуш!

Некоторое время они молчат. Оба идут босиком. Чувяки берегут, несут в руках, наденут на подходе к станице. Пыль горячая, как огонь. Нещадно жжет ноги, оттого еще больше пересыхает в горле. Теперь уже и Хасан мучается. Он старается не думать о воде.

– Рашид, ты когда-нибудь пил вино?

– Нет, не пил.

– А я пил. У того самого казака. Вместе с Исмаалом пили. Оно, говорят, у них домашнее, сами делают.

Рашид шагает, как лошадь, прошедшая долгий путь: едва волочит ноги, того и гляди, клюнет носом землю. Пересохший от жажды рот раскрыт. Глаза посоловели и смотрят вяло… Он и весь похож на запыленный, обожженный солнцем придорожный бурьян.

– Очень мне нужно твое вино! Сейчас бы глоток воды!..

Моздок кажется Рашиду совсем близко. На плоскости всегда так. Хасан и тут успокаивает друга, подтверждает, что Моздок и правда рядом.

Лицо Рашида светлеет.

– Дойти бы до Терека, я залег бы в нем, как буйвол.

– Раньше, чем на Терек, мы попадем к моему знакомому. Он живет по эту сторону реки.

– Мне все равно, куда мы придем, лишь бы воды напиться!..

– Вода, вода! Ты столько говоришь о ней, что и я скоро сгорю изнутри!..

Небольшая станица, или, как еще называют ее, хутор, куда они держат путь, лежит у самого Терека. Низенькие, крытые соломой домишки прячутся в густой листве садов. Кое-где гордо возвышаются черепичные и железные крыши. Дом знакомых Хасана на краю хутора, при входе в него. Он огорожен реденьким плетнем, покрыт соломой, смотрит в мир боковой стеной: маленьким оконцем, притворенным одностворчатой ставней.

Хасан еще издали узнал знакомый домишко.

Солнечный диск уже склонился к горизонту, когда они подошли к хутору. Но жара держалась.

– Рашид, видишь там, во дворе, торчащую кверху жердь с ведром на носу? – показал Хасан. – Этим ведром они достают воду из колодца. Прямо во дворе. Сейчас ты будешь пить, пока не лопнешь.

Рашид ускорил шаг. Он не сводил глаз с ведра и тогда, когда они подошли к воротам и когда им навстречу вышла пожилая женщина.

– Что вам, пареньки? – спросила она, пристально глядя на них.

Хасан смущенно переминался с ноги на ногу, потирая руками торчащий из плетня кол. И от волнения не заметил, как вогнал под ноготь занозу.

К плетню подбежала выскочившая из дому девчонка лет четырнадцати. Она взглянула на Хасана и улыбнулась. Затем тронула за локоть свою мать и сказала:

– Мама, это же тот, что ночевал у нас! Помнишь, за арбой приезжали?

– А, это ты, абрек? – сказала женщина, открывая при этом калитку. – Ну входи, входи. С браткой приехал?

Ни Хасан, ни Рашид не поняли ее. Но им было и не до того. Они чуть не побежали к колодцу.

– Нюрка, напои парней, видать, пить хотят, – приказала мать и ушла.

Рашид в нетерпении и сам бы достал воды, да не знал, как это делается. Он поднес кулак ко рту и откинул голову, показывая этим, что хочет пить.

Нюрка так и сияла от радости. Она вся была какая-то светлая. Хасан думает, не им ли она радуется или уж такой у нее характер? Вот она стремглав кинулась к колодцу, рывком опустила ведро. Хасан доволен, что их так приняли. Не то Рашид не поверил бы всему, что слыхал от него в пути об этих людях.

– На, пей, – сказала Нюрка, подавая Рашиду большой ковш.

Рашид не понимает, да и не слышит, что она говорит. Лицо его сейчас похоже на солнышко, внезапно выглянувшее из-за туч. Он жадно тянется к ковшу, берет его бережно, словно боится, как бы не вырвался из рук.

Рашид выпил бы все до дна, не потяни Нюрка ковш и не скажи:

– Нельзя сразу так много.

Они уселись в тени виноградника. Едва начавшие чернеть гроздья так и манили к себе.

Пришел глава семьи, Федор. Мужчина высокого роста, с небольшой, окладистой рыжей бородкой и такой сутулый, что со спины он показался Рашиду очень похожим на отца его, Гойберда. И плечи такие же худые и заостренные.

– Ну, значит, работу пришли искать? – спросил Федор.

Хасан кивнул. Это он понял. И вообще уже кое-что понимал по-русски. Когда вечерами собирались у Исмаала, он слышал от взрослых некоторые русские слова. А Малсаг несколько раз читал газету, переводил на ингушский. Дауд частенько говорил, что русский язык им очень нужен. И как же он прав. Вот даже в таком положении…

Рашид, тот ничего не понимает, но видит, что хозяин этого дома и правда хороший человек. Вон как улыбается Хасану и обнимает его за плечи…

– Ну что же. Работа есть! Нюрка! – крикнул Федор. И девчонка прискакала так же стремительно, как и при встрече. – Отведи-ка, доченька, их к Фролу. Ему нужны работники пшеницу убирать.

– Папа, дай им отдохнуть, – попросила она. – А завтра чуть свет сведу.

– Делай, как тебе говорят. День на день не похож. Завтра может оказаться уже поздно. Договорятся, а ночевать приведешь обратно к нам. Утром отсюда и пойдут прямо на работу.

Нюрка повела их через все село. Дом Фрола был на окраине, почти что за чертой села.

Солнце опустилось на кромку горизонта. С Терека дует легкий ветерок, несет с собой щекочущий пряный запах полыни.

– Вон, видите, – показывает Нюрка на пасущихся невдалеке коней, – фроловские! У него их двенадцать штук.

«Зачем одному человеку столько коней? – удивляется про себя Хасан. – Вполне бы хватило двух-трех».

Нюрка вдруг остановилась, пригнулась к уху Хасана и прошептала:

– Тебе нужен конь? – Боясь, что он, может, не понял ее, она показала пальцем на коней, а потом им же ткнула Хасана в грудь.

Юноша покачал головой: нет, мол, не нужен. Он хотел объяснить ей, что вообще-то конь ему очень нужен, за тем и работать пришел, чтобы денег скопить на коня и… на винтовку, но Нюрка не дала ему и слова выговорить, затараторила, как сорока, озираясь при этом по сторонам:

– Боишься? Я выведу далеко за село. Тебе останется только сесть на него и побыстрее ускакать домой. Я катаюсь на них. На каком хочу, на таком и катаюсь. Никто меня не ругает. Наоборот даже, хвалят, что девчонка, а смелая.

Хасан плохо понимал, что она говорит. Где ему при такой скорости речи разобраться в малознакомом языке. Но он с радостью смотрел на Нюрку и улыбался. Она все больше и больше распалялась, а потом вдруг остановилась, посмотрела на него пристально и снова спросила, теперь уже четко и раздельно произнося каждое слово:

– Ну так как, нужна тебе лошадь?

Это Хасан понял. Все как надо понял. Он насупился, посмотрел на нее и, как прежде, покачал головой.

– А еще называется абрек! – махнула рукой разочарованная Нюрка и пошла дальше.

– Хасан, что она говорила? – спросил Рашид.

Не успел Хасан ответить, как они остановились у высоких дощатых ворот с жестяными петухами на створках. На стук вышел хозяин.

Фрол, как и Федор, тоже был бородат. Но он чернобород и мрачный, как дождевая туча.

Нюрка говорила за двоих: за Рашида и Хасана. Как человек, покупающий скот на базаре, Фрол внимательно оглядел обоих. Спросил, откуда они, будто это так важно.

Услыхав название села, еще раз смерил их взглядом с ног до головы и сказал:

– Мне надобны настоящие работники, мужики. А это что? Дети…

– Они будут работать не хуже взрослых, – заверила Нюрка, будто знала их сто лет.

– Ну что ж, проверим, – бросил Фрол и пошел во двор. – Заводи их.

Нюрка подтолкнула ребят в спины обеими руками. Во дворе стоял большой крестовый дом со стеклянной верандой вдоль всей стены. Перед домом тянулся широкий виноградный навес.

– Идите-ка за мной, – кивнул хозяин ребятам и повел их к стоявшему за длинным сараем фургону с сеном. – Вот, сгрузите это сено, тогда и увидим, какие вы работники.

Оба тотчас забрались на самый верх. Фрол подал им вилы и пошел к початому стогу. Нелегко было измученным изнурительной дорогой парнишкам сгружать сено. К тому же и голод все больше и больше давал о себе знать. И тем не менее, собравши последние силенки, они налегают на вилы, делают все возможное, чтобы хозяин не сказал вдруг: «Не подходите».

– Ну, пошибче! Бросайте, бросайте! – покрикивает частенько Фрол.

Нюрке жалко распарившихся, красных от натуги ребят. Особенно тяжело Рашиду. Он то и дело утирает пот с лица.

– Дяденька Фрол, хватит на сегодня. Они с дороги, устали, – не удержалась Нюрка.

– Нет, не хватит. Пусть хотя бы ужин свой нонешний отработают.

– Они у нас поужинают…

– Нет уж. Здесь будут ужинать.

Наконец, то ли пожалев ребят, то ли сам умаявшись, Фрол воткнул вилы в стог и скатился вниз.

– Кончайте и вы, – махнул он ребятам. – Ну каково? Подходящая работенка? Так уж и быть. Беру обоих.

Сказал и отчего-то вдруг захохотал.

Рашид жестом попросил пить.

– Воды? Ну, этого добра сколько хочешь. Идемте, идемте, – сказал хозяин, направляясь к колодцу. – И вода будет, и харчи! – Повернувшись к ним, погрозил пальцем: – Только работать придется по-настоящему.

Рашид залпом осушил большую медную кружку и попросил еще. Нюрка потянула его, мол, не пей больше, но Фрол махнул рукой и подал вторую кружку. Рашид жадно, осушил и ее.

– Мне бы, конечно, – сказал хозяин, поглаживая бороду, – нужны полные работники, да уж так и быть! Платить буду по гривеннику в день каждому. Постараетесь – прибавлю еще по пятаку на нос, а лениться станете – совсем прогоню. Поняли?

– Поняли, – закивал головой Хасан и перевел то, что попял, Рашиду.

Нюрка попросила отпустить ребят к ним с ночевкой, отец, мол, велел. Фрол воспротивился.

– Никуда они с тобой не пойдут. Чуть свет работать начнут, нечего шататься! Мать! – крикнул он в дом. – А ну, накорми огольцов.