Текст книги "Сыновья Беки"

2

Хасану вспомнилась ночь, когда он шел в Витэ-бал-ку, чтобы увести лошадь Товмарзы. Страшная это была ночь, страшным был и его путь, но по сравнению с сегодняшней ночью и сегодняшним путем то было ничто. Витэ-балка – не Терек. На Терек не каждый осмелится пойти. Хасан идет по велению сердца, и это придает ему решимость. Вокруг ни души, только темень на страже его покоя. Она сгустилась настолько, что кажется, весь шум и все звуки ночи окутала собой.

Хасану на минуту почудилось, что где-то далеко впереди завыл волк, но он прислушался и понял – это собака. И стало на душе чертовски радостно, как у человека, который после долгого отсутствия подъехал вдруг к своему двору и услыхал лай своей собаки.

Только радость была не долгой. Чем ближе к цели, тем больше им овладевали мысли об ожидающей опасности там, в чужом селе… Хорошо, что он не на коне, в темноте могут и не приметить. Собачий лай все ближе и ближе, теперь уже целый хор брешет. Хасан не уверен, то ли это село, в котором живет Федор. Наконец из тьмы вдруг вынырнули покрытые инеем деревья, а рядом с ними Хасан заметил и невысокий плетень. Из-за него неожиданно выехали два всадника. Хасан с деланным безразличием шел прямо в село. Всадники пустили коней ему наперерез. Хасан изо всех сил старался казаться спокойным, но сердце предательски стучало, а ладонь, крепко сжимавшая в кармане рукоять револьвера, вся взмокла.

– Эй! Стой! – крикнул один из всадников, словно боялся, что не догонит ходока, если не остановит.

Хасан не заставил повторять приказ: может, примут ва мирного человека и проедут мимо. Ну а коли нет, тогда Хасан пустит в ход оружие.

Всадники приблизились, и, к своему удивлению, Хасан услышал незнакомую речь. Это несколько успокоило его. «Значит, не казаки! – подумал он. – А кто же? Кабардинцы или осетины?» В том, что это не кумыки, он был уверен. Кумыки все сейчас в Сагопши, в Пседахе и Кескеме. «Наверно, заблудился, – решил Хасан, – и попал совсем не в то село. Но куда же?»

Всадники встали по обе стороны Хасана, словно арестовали его. Один спросил, кто он такой. Хасан ответил на вопрос и в свою очередь поинтересовался, кто они.

– Кабардинцы мы.

– А что это за село? – совсем осмелел Хасан.

– Бековичи.

Хасан знал, что так называют Гушко-Юрт. Он удивился, что делают кабардинцы в этом опустевшем кумыкском селе? Хасан уже хотел спросить об этом, но один из всадников опередил его и сказал:

– Куда путь держишь? Хасан ответил.

Всадники недоуменно переглянулись.

– А не слишком ты храбрый? Или, может, не знаешь, что казаки собрались войной на вас?

– Знаю.

– В таком случае как же ты решился идти прямо к ним в руки? Смерти ищешь?

Хасан секунду помолчал и спросил:

– А когда они выступать собираются?

– Нам не докладывали. У нас одна забота: возвращать всех путников назад, чтобы не допустить столкновения между казаками и вами. Нас много здесь – целый отряд поставлен. На всех подходах. Удивляюсь, как это ты проскользнул? Но дальше не пойдешь. Возвращайся назад.

Хасан стал просить, чтобы его пропустили, убеждал, что по его, мол, одежде никак не определишь, ингуш он или нет, что там, куда он идет, у него есть друг, много друзей. Говорил и сам верил, хотя, кроме Федора и Нюрки, никого в станице не знал…

Всадник что-то сказал своему спутнику, видно, советовался. Наконец он проговорил:

– Ладно. Мы пропустим тебя. Только спустись вниз и иди берегом реки. Если пойдешь верхом, обязательно напорешься на казаков.

Хасан заспешил, словно боялся, как бы они не передумали и не вернули его.

Терек оказался совсем близко. Он был удивительно спокойным, словно изнемог от длинного своего пути. А жаль. Будь он бурным и шумным, Хасану легче было бы скрываться. Сейчас приходилось думать о каждом шаге, ступать с осторожностью кошки.

Сверху донесся стук конских копыт. Хасан остановился и прислушался. Похоже, там мпого всадников. Он ускорил шаг, под ногами зашуршала осыпь.

– Саня, слыхал? – донеслось до Хасапа сверху. Говорили по-русски.

«Казаки!» – остановился как вкопанный Хасан.

– Что слыхал? – переспросил другой голос.

– То ли галька осыпалась, то ли ледок хрустнул.

– А-а, это, наверно, заблудшая скотипа.

– Что-то непохоже на скотину. Уж больно подозрительно все прекратилось.

– Да ну, не говори ерунды. Тебе только и знай мерещатся враги.

– И все-таки надо проверить, что это был за треск. Хасан стоял, плотно прижавшись к ровному, как стена, обрыву, увидеть его сверху было невозможно.

– Давай спустимся вниз, а, Санек? Посмотрим, что там такое? – приставал казак к товарищу.

«Будь проклят твой отец, – выругался в душе Хасан. – Если ты посмотришь на меня, то на другого тебе уже в этой жизни смотреть не придется. Спускайся!»

– А что ты мне дашь, если там никого нет? – спросил тот, кого называли Саней. – Десяток патронов, идет?

– Идет!

Оба взяли с места рысью. К счастью Хасана, берег был такой крутой и высокий, что спуститься можно было, только объехав вкруговую. Хасан успел найти себе более укромное место – в большом углублении в обрыве.

Всадники – один по дороге, а другой держась ближе к берегу – медленно приближались к нему. Хасан затаился словно неживой, боясь, как бы даже дыхания его не услышали. И те проехали мимо. Но не успел топот копыт затихнуть, как Хасан снова услышал его, – видать, решили вернуться. Не доезжая до Хасана всего шагов десять, всадники остановились.

– Откуда-то отсюда донесся треск, – сказал один.

– «Отсюда, отсюда», – передразнил другой. – И теперь не веришь, что здесь никого не было? Ну и рыская себе, а я поднимусь наверх. Кто знает, пока мы здесь крутимся, там, может…

Хлестнув коня, казак ускакал, спустя минуту и другой припустил за ним.

Не встретив больше никого, Хасан благополучно добрался до села. Некоторое время он стоял у околицы и размышлял, не обойти ли вокруг. Наконец он решил, что идти прямиком, пожалуй, безопаснее – в обход, чего доброго, на пост напорешься.

Хасан довольно смело вошел в село, будто к себе в Сагопши. В домах еще спали, только собаки уже пробудились и брехали на все лады, и Хасану казалось, что брешут они неспроста, будят народ: ловите, мол, пришельца.

На счастье, навстречу никто не попадался, ни души. Можно было подумать, что, кроме собак, в селе никого и нет.

Хасан шел не сбавляя шага, спешил как можно скорее добраться до цели.

3

Калитка в воротах дома Федора была наполовину приоткрыта. У конуры сидела и тявкала небольшая собачонка. Хасан приласкал ее, она завиляла хвостом, обнюхала гостя и побежала за ним.

Федор не сразу узнал Хасана. Легко ли, если видел в последний раз мальчишкой, а сейчас перед ним взрослый мужчина, хотя ростом и невелик.

– Посмотри на него! – воскликнул Федор, обхватив гостя за плечи и крепко сжав его. – Какими судьбами? Как сюда-то попал?

Не успел еще Хасан ответить, как Федор потянул его в дом, там опять засыпал вопросами. Когда Хасап объяснил Федору, откуда и как он добрался, тот покачал головой:

– Так, парень, и без головы недолго остаться.

– И пусть, – махнул рукой Хасан.

– Пусть. Смерти захотел? Жить надо, а не погибать.

– А если не дают жить? Едва дождались перемен, и вот снова войну затевают. Кому она нужна?

– Тем, кому новая власть не по душе. Офицерам, атаманам, богачам разным. Ты думаешь, казакам нужна война? Ничуть нет! За четыре-то года она всем надоела. Казак тоже хочет спокойно трудиться на своей земле, наладить расстроенное хозяйство, а офицеры ему говорят: «Бросай землю да хозяйство и готовься к войне. Бей горцев, а не побьешь – они прогонят тебя с земли».

– Кто прогонит? – перебил Хасан. – Мы, что ли? Зачем нам казачья земля? Сполна хватит той, что отобрали у Угрома да у Мазая…

– Я-то понимаю, что это бредни офицеров, которые спят и во сне видят, как бы посеять вражду между горцами и казаками. Раньше я этого не понимал, а теперь знаю. Они больше всего боятся, как бы горцы и казаки не примирились. Тогда, чего доброго, новая власть укрепится, а им, офицерам да атаманам, придет конец. Они, брат, хитроумны. Вон чего в Бековичах натворили! Напрасно ваши дали себя обвести, хотя, конечно, хорошо, что они пришли на помощь кумыкам. Но зачем же было врываться в наши хутора, наносить такой урон?

– Верно, мыслимое ли дело, ворвались, словно абреки! – вставила жена Федора.

– Это как раз то, чего добивались офицеры, – прервал ее Федор. – Теперь у них есть причина балабонить, что, мол, какой же мир между казаками и горцами? Не могут, мол, они жить в мире, а потому и надо всех их перебить…

– Когда же это они собираются нас перебить? И с какой стороны готовят нападение?

Федор пожал плечами и через минуту сказал:

– Кто знает? Пока нам известно только то, что терские и Сунженские казаки готовы начать войну.

Хасан нахмурился. Федор не видел выражения его лица – лампа без стекла почти не освещала комнату, но он заметил, как руки Хасана, лежавшие на коленях, сжались в кулаки. Федор вздохнул и сказал:

– Возможно, все еще обойдется. Четыре дня спорят. Говорят, если большевики возьмут верх, все, кончится миром, Многие уже отошли от Рымаря и примкнули к большевикам… А осетины и кабардинцы с первого же пня съезда на стороне большевиков.

– А кто это Рымарь? – спросил Хасан.

– Казак из Терской, – недовольно буркнула жена Федора и, натянув одеяло, повернулась к стене. Не очень она, видно, жаловала того, о ком шла речь.

– Полковник он, – сказал Федор. – За ним все офицеры и богатые казаки. Он-то и заварил всю эту вражду. Только я не думаю, что казаки пойдут за ним. Тоже ведь настрадались. Им не больно-то снова воевать хочется.

Старуха при этих словах опять подняла голову:

– Казаки куда хочешь пойдут. Война так война. Им лишь бы приказ был. Испокон веку так ведется.

– Ты смотри, разговаривает, как сам Рымарь. Так и он, говорят, думает. Даже надеется, что на съезде его поддержат.

– Какой еще съезд? – удивился Хасан.

Сидевший в темном углу Федор, худющий, с заострившимися плечами, показался ему всадником в черной бурке.

– Разве ты не знаешь? В Моздоке сейчас идет съезд народов Терека. Уже четыре дня. Там и решают, как дальше жить.

Хасан опустил голову. Не все он понимал. О том, что большевики стоят на одних позициях, а офицеры, атаманы и богатые казаки на других, Хасан знал. Знал он также, что эти вторые против новой власти. На Дону было так, здесь тоже, наверно, так. Но вот как же это большевики со своими врагами собрались на одном съезде? Этого Хасан никак не понимал. «Разговор с врагом можно вести только оружием», – думал он.

Какое-то время Хасан молча сидел и смотрел в одну точку. И, будто поняв его раздумья, Федор вдруг сказал:

– Видишь ли, парень, получается настоящая неразбериха. На сегодняшний день в Моздоке три власти. Одна – Совдеп, другая – казачье-крестьянский совет во главе с Рымарем, третья…

Хасан совсем с толку сбился. «Казачье-крестьянский совет… Почему в нем офицеры и почему во главе его стоит полковник? Крестьяне и офицеры? Это все равно что война и мир. Как же это так получается, что здесь они вместе?»

– Властителей много, только власть неизвестно какая, – вновь донесся голос от стены – голос хозяйки дома.

– Будет и власть, власть Советов! – уверенно сказал Федор. Затем, несколько поколебавшись, добавил: – Если, конечно, большинство на съезде встанет за это. И мир будет, если захотят…

Почувствовав в голосе Федора неуверенность, Хасап окончательно потерял спокойствие. Его пальцы опять сжались в кулаки, которыми он тихонько стал бить по коленям.

– Ты тоже был на том съезде, Федор? – спросил Хасан, почему-то понизив голос до шепота.

– Был. Я делегат. Говорят, там сегодня будет выступать Киров. Слыхал о нем?

– Киров? Киров здесь? – вырвалось у Хасана.

Он не раз слышал это имя, и ему очень захотелось увидеть Кирова. Киров должен, обязательно должен поддержать горцев. Когда он прислал своих людей, то ингуши ведь отказались идти на Петроград, отказались выступить против большевиков! Весь полк отказался!

– Федор, а как бы мне попасть туда?

– Куда? На съезд?

– Да. Мпе очень хочется послушать Кирова.

– Э-э, парень, это невозможно и очень опасно. Во-первых, на этом съезде нет ни одного ингуша и чеченца, их не пригласили. Ясное дело, съезд ведь созвал Рымарь да его сподручные. Во-вторых, если кого из ваших увидят в Моздоке, едва ли выпустят живым.

– Не только в Моздоке, и в станицах не дай бог показаться, – добавила жена и просительно взмолилась: – Езжай домой, пока голова цела, сынок, здесь опасно. Себя не жалеешь, так хоть мать свою пожалей!

Хасан приуныл. Вернуться, так и не узнавши, что задумали казаки? Что люди скажут?…

– Вот бы реку перейти, в Моздок попасть… – проговорил он, вопросительно глядя на Федора.

– Через реку если только на крыльях… Там такая охрана на мосту поставлена…

Все дороги, выходит, перекрыты. Кроме одной: что домой ведет. Да и та небезопасна. Казаки, они всюду рыщут.

В комнате наступила тишина. Словно придавленный темпым потолком, Хасан опустил голову. Хозяйка не предлагала ложиться спать ни мужу, ни гостю. Чуть забрезжил рассвет – Хасан поднялся.

– Поторапливайся, жепа, – сказал Федор. – Мне тоже пора. До съезда надо у себя на заводе побывать.

– Свез бы Нюрке пару охапок сена, – укоризненно сказала хозяйка. – Травинки у них нет.

Женщина говорила, а сама все на Хасана поглядывала, словно думала: «Уезжай-ка ты подобру-поздорову, не ровен час беду на нас накличешь!»

– Отвезу, так и быть. Собирай скорей поесть.

– А где Нюрка? – спросил Хасан. Ему уж давно хотелось узнать о ней, да новости, которыми его ошарашил Федор, отвлекли его.

– Нюрка замуж вышла, – недовольно буркпул Федор. – Не захотела больше с нами оставаться. Я отговаривал ее, время вон какое, не поймешь, чего делается. Переждала бы чуток…

– Чего ждать-то? – донесся от печи голос жены. – Девка по душе себе пару нашла, а ты все покою не даешь.

– Хороша пара, Рымарев хвост! Чем юлить вокруг офицерья, лучше бы о скотине своей позаботился. Из отцова дома выделился, а сам ни в чем толку не зпает. Никудышный домишко построил, и то всем миром ему помогали… Не хозяин он.

– Ладно уж. У самого-то хозяйство хуже некуда.

Федор молча вышел. Хасап последовал за ним.

– Делать нечего, – вздохнул он. – Надо домой пробираться.

Приникнув к уху Хасана, Федор прошептал:

– Погоди, что-нибудь придумаем…

4

Телега со скрипом подскакивала на кочках и наконец остановилась. Спрыгнув на землю, Федор быстро пошел. Шаги скоро затихли, и послышался женский голос. Хасан узнал – это Нюрка.

– Как ты рано приехал! – сказала она.

– Приехал, чтобы твоя корова не околела с голоду.

– Не ворчи, – попросила Нюрка. – Заводи лучше телегу во двор, небось ведь сено привез?

Федор ne ответил на ее вопрос.

– Хозяин-то твой дома? – сердито спросил он.

– Нету. И не ночевал. Не знаю, куда подевался.

– Где ему быть? С офицерьем крутится. Ждет, как собака, кто кость послаще кинет.

– Может, и так, – ответила Нюрка тоном полного безразличия и добавила: – Так заводи телегу, я сейчас вилами живо его поскидаю.

Телега тронулась.

– Не нужны вилы, – сказал Федор.

– А как же иначе?

– Руками бери.

– С чего это руками?

– Сейчас узнаешь.

– Не пойму я тебя. Есть вилы, а сгружать руками, где это видано?

– Там, под сеном, человек лежит.

– Какой еще человек? – удивилась Нюрка.

– Обыкновенный…

Отец и дочь стали скидывать село.

Хасан наконец увидел над собой небо, но это продолжалось только мгновение. Открыв глаза раньше времени, он засорил их.

– Беги в сарай, – сказал Федор, а сам повернулся к воротам: нет ли прохожих. Хасан кубарем скатился с телеги, прикрывая ладонью глаза.

– Глаза засорил, – сказал он виновато уже в сарае.

– Дочка, ну-ка глянь, что там у него. Ты зорче будешь, чем я.

Прохладные мягкие пальцы раздвинули веки Хасану, и он увидел Нюрку совсем близко, увидел тронутое желтизной лицо. Вмиг вспомнился день, как он, продав в Моздоке дрова, на пути домой хотел поделиться с Нюркой деньгами, вырученными за коня Фрола. Тогда Нюрка тоже стояла перед ним совсем близко, как сейчас, только лицо у нее в ту пору было бело-розовое.

Кончиком головного платка она стала прочищать Хасану глаза – один, потом другой.

– Узнаешь его? – спросил наконец Федор.

Нюрка пристально всмотрелась в Хасана и, может, чтобы получше разглядеть, слегка даже откинулась назад, но, видно, так и не признала. Обернувшись к отцу, она отрицательно покачала головой.

– Получше посмотри, – улыбнулся Федор.

Нюрка еще раз пробежала взглядом по лицу Хасана.

– Не знаю я его. Чего в загадки играешь? Скажи лучше, кто он.

– Помнишь, ты однажды водила двух парней к Фролу на уборку хлеба? Двух ингушей?

– А-а, теперь узнаю! – вскричала Нюрка, чуть не подпрыгнув на месте.

– Ну, поторапливайся, – переменил разговор отец. – Не время сейчас охи-ахи разводить.

Хасану в эту минуту действительно показалось, что она девочка. Босоногая девочка, как и много лет назад. Синие глаза ее горели, как и тогда.

– Так нежданно-негаданно свалился с неба! Разве узнаешь? – приговаривала Нюрка, улыбаясь.

Но лицо ее удивительно быстро изменилось. Помрачнело и погрустнело. Глаза, которые минуту назад были как ясное небо, стали похожи на серые дождевые тучи.

– Ты как сюда попал? Опасно ведь?

И Хасану показалось, что в ее грустных глазах загорелись искорки тревоги за него.

– Ничего, что опасно! – махнул он рукой.

– «Ничего»! Здесь убивают. Как узнают, что из ваших, сразу… Вчера я ходила за водой, сама видела, как у Терека одного саблями зарубили. А он, бедный, закрывался руками, наверно, просил не убивать. Большую вражду они с вами затеяли.

Хасан обратил внимание, что себя Нюрка от тех, кого называла она, отделяла. А Федор ведь говорил, что муж за Рымарем и офицерами пошел.

И, как бы подтверждая отцов рассказ о зяте, Нюрка добавила:

– Мой и то совсем покой потерял. Ждет не дождется, когда война с вами начнется.

– Чего же он коня своего не кормит? – сердито бросил Федор. – Как же воевать-то без коня! Ваша кляча и до Терека не дотянет. Небось надеется разжиться добрым конем у ингушей?

Нюрка сделала вид, что не слышит отца, повернулась и, выйдя из сарая, пошла к дому.

– Идемте в тепло, чего мы тут зябнем, – предложила она.

Федор направился к телеге, а в это время в воротах вдруг показался человек. «Не муж ли?» – подумал Хасан. Рука невольно потянулась к карману, где лежал револьвер.

– Вот еще один вояка идет, – сказал с издевкой Федор. – Тоже, наверно, готовится к войне, хотя только что с одной вернулся.

Федор косо глянул на дочь и добавил:

– Деверь твой идет!

– Сама вижу!

Хасан уже не слышал их. Его удивленные глаза впились в приближающегося человека.

«Не может быть, – говорил про себя Хасан. – Неужели это он? Тот же нос с горбинкой, и лицо, и чуб».

– Убираться нам надо, – сказал Федор, – влезай скорее на телегу.

Хасан стоял на месте, словно и не слышал Федора. Тот, что пришел, не доходя пяти-шести шагов, тоже вдруг остановился как вкопанный, будто чего-то испугался.

– Это на самом деле ты или мне только кажется? – спросил он, чуть придя в себя.

– Не кажется, Митя! Это я!

Они кинулись друг к другу, крепко пожали руки, а сами глядели один на другого, не веря глазам. Особенно был ошарашен Митя.

– А я-то ведь сообщил всем, что тебя убили, – сказал он.

– Знаю.

Федор и Нюрка удивленно смотрели на обоих парней и ничего не понимали.

– Как же ты сумел уйти от них? – нетерпеливо спрашивал Митя.

– Очень просто. Видно, не суждено мне было в тот раз умереть.

– Расскажи, как все произошло?

– Потом, – махнул рукой Хасан.

– Заходите в дом. Там и наговоритесь, – предложила Нюрка.

Ей и самой не терпелось узнать, о чем это они говорят и откуда Хасан знает ее деверя.

– В этом доме не больно-то наговоришься. Не дай бог, хозяин явится, – предостерег Федор.

Митя тоже с тревогой глянул на Хасана. Кто-кто, а он-то знал, что грозит его приятелю в этих местах. Похлеще, чем на войне. Митя лихорадочно соображал, что делать.

– Пожалуй, тебе сейчас лучше здесь побыть, – сказал он наконец, глядя на Хасана. – За эти дни, может, все успокоится. Сейчас все дороги перекрыты и каждого путника видать как на ладони…

Хасану делать было нечего. Он только согласно кивал.

Вскоре Федор уехал. Недолго задержался и Митя. Спросил только у Нюрки о брате, и вместе с Хасаном они пошли со двора. Как Нюрка ни уговаривала их перекусить, задерживаться не стали.

Ветхий Митин домик был поблизости, через пять-шесть дворов. Родители Мити очень старые, под стать своему дому. Сын познакомил с ними товарища. Сказал, что это тот самый, про которого он им рассказывал, считая его убитым.

– Теперь будет долго жить, – сказал старик. – Так завсегда, коли пройдет слух, что человека убили, а он – вот он, явился, значит, век его будет долог.

Старушка перекрестилась, что-то при этом про себя прошептала и вышла.

Через минуту она вернулась, неся в руках три яйца.

– Вот это ты хорошо придумала, мама, спасибо, – обрадовался Митя.

– А как же? Он ведь с дороги, есть небось хочет. Сварить али, может, поджарить? – спросила старушка, глядя на Хасана. – Жира у меня, жаль, пет подходящего. Только свиное сало.

Хасан замотал головой.

– Не насилуйте парня, – сказал старик, – у каждого народа свои обычаи, нельзя так нельзя. Некоторые, например, едят конину, а я, убей меня, и куска ее в рот не возьму. Хотя знаю, что конь куда чище свиньи. Траву да овес ест, не то что всякую грязь…

Старику не ответили. Каждый был занят своим. Старуха у печки копошилась, а Митя с Хасаном повели разговор о том, как и что было.

– Поезд пошел не через Моздок, – рассказывал Митя. – Ехали через Беслан. В Гудермесе я сошел – и сюда. На пути в Назрани мы долго стояли. Там я и сказал о тебе… Очень расспрашивали в Назрани про тех двух ингушей, которых увели вместе с тобой. Откуда да какие из себя…

Старик стал прислушиваться к их беседе. Он сам в былые годы не раз попадал в передряги, а потому любил погутарить. Сердце начинало биться, как в молодости. Только не много радости о войне вспоминать. Кто-кто, а старик-то знал, какие она беды приносит. У него у одного двух сыновей унесла, будь она проклята. Теперь вон тоже все о войне говорят. Чего надумали: воевать с соседями, с которыми испокон веку бок о бок живут. Два сына осталось у старика. Один ждет войны, как пасхи, другой ненавидит ее.

Совсем запутавшись в мыслях, старик тяжело вздохнул и вышел во двор…

Хасан коротко рассказал обо всем, что пережил.

– Та-ак, – сказал Митя. – Еще не известно, чем все это кончится. Не сегодня-завтра узнаем. Достаточно и того, что там наговорили за эти четыре дня.

– Я слыхал, будто сегодня будет выступать Киров, – проговорил Хасан, глубоко вздохнув и опустив голову.

– Кто тебе сказал? – удивился Митя.

– Федор.

– Я тоже слыхал. Многие ждут, что он скажет. Говорят, большевики призывают к миру и дружбе между народами, а он, говорят, стоит во главе большевиков, всех большевиков нашей области. Значит, должен быть против войны.

– И ты будешь его слушать? – с завистью спросил Хасан.

– Если брат пропустит. Вчера он меня пропустил. Еще ведь не точно, будет Киров выступать или нет. Люди просто считают, что он не может не выступить… А знаешь что? – положив руку на плечо Хасану, добавил через минуту Митя. – Идем-ка мы вместе.

– Куда? – удивился Хасан.

– Туда. На съезд. Коли брат стоит у входа, возможно, мы оба и пройдем. Сам все услышишь. И Кирова увидишь…

– Эх, если бы это удалось! – Хасан ударил себя по коленям.

Едва перекусив, они заторопились. В дверях столкнулись со стариком.

– Куда ты его уводишь? – спросил он.

– Не сидеть же ему здесь. Заскучает.

– Не до веселья сейчас. Сами говорите, опасность большая. И его подведешь, и сам, не ровен час, беду наживешь!

– Ничего, отец, – успокоил Митя. – Мы и не из такого пекла выходили целехонькими.

Мать, не говоря ни слова, глядела вслед сыну и все крестилась, а он тем временем объяснял Хасану, как надеется попасть на съезд.

– Если нам не удастся вместе пройти, ты подождешь на улице и я вынесу тебе мандат.

– Какой мандат?

– Бумага такая. По ней проходят те, кому там быть следует, на съезде. У кого только мне его взять? У Федора, что ли, попросить? Лучше бы, конечно, у какого-нибудь осетина. Ты за осетина вполне сойдешь. У меня там есть один знакомый… А ты язык-то ихний знаешь?

– Ни слова, – покачал головой Хасан.

– Ну ладно! Спрашивать станут – скажи: кабардинец.

На этом и порешили.