Текст книги "Сыновья Беки"

4

Свиданиям у плетня пришел конец. Наступила пора долгих холодных дождей и о ночевках в огороде нечего было и думать. И снова Хусен проводил дни и ночи в Ачалуках, в доме тети, в разлуке с Эсет. В Сагопши он теперь бывал редко.

Как-то, еще затемно возвращаясь в Ачалуки, Хусен увидел одиноко сидящего у своих ворот Довта. Старик застыл, словно на страже тишины.

Хусен не смог пройти мимо. Он пожелал хозяину дома доброго утра и остановился. Ответив на приветствие, Довт пристально всмотрелся в Хусена.

– Неужто сын Беки? Да сохранит тебя бог!

– Он самый, – тихо сказал Хусен и опасливо огляделся по сторонам.

Старик понял, в чем дело, и, тоже понизив голос, сказал:

– Помоги тебе бог, сынок. Куда путь держишь?

– В Ачалуки.

– Поздно вышел, – покачал головой старик. – Уже светает. Люди увидят.

Едва он проговорил последнее слово, в конце улицы показался человек. Хусен замешкался. Человек человеку рознь. Кто знает, кого это нелегкая несет?…

– Вон, видишь, – сказал Довт, выставив вперед свою жиденькую белую бороденку, – один уже идет. Пока не поздно, заходи во двор. Сдается мне: это рыжая собака по имени Товмарза.

Хусену ничего не оставалось, как забежать во двор старика. Он последовал за Довтом. Не останавливаясь во дворе, тот прошел прямо в дом.

– Здесь у меня много места, – сказал Довт. – Живи сколько хочешь, никто тебя не хватится. Ни одного гяура к дому не подпущу, пока у меня будет хоть один патрон! – добавил он воинственно, показывая на стену, где висели ружье и патронташ.

В комнате было душно, накурено. Хусену в первый миг показалось, что он и минуты не высидит здесь, но скоро свыкся. Как ни крути, а весь наступающий день предстояло провести в этой комнате. И Довт, как умел, развлекал своего нежданного гостя: играл на дахчан-пандаре,[57]57
  Дахчан-пандар – национальный струнный музыкальный инструмент.


[Закрыть] рассказывал разные истории из своей жизни.

С особым интересом Хусен слушал о том, что старик пережил в Турции. Довт, как бы и сам этому удивляясь, не переставал повторять, что все было давно-давно, когда отцу Хусена Беки не исполнилось еще и пяти лет, а он, Довт, уже был мужчиной в возрасте.

К вечеру Хусен надумал совсем остаться у Довта. Надо было только предупредить об этом Кайпу.

Наконец село затихло. Хусен вышел, огляделся и направился к дому.

Вернулся он скоро. Принес с собой свежеиспеченный сискал.

– А это зачем? – покачал головой Довт. – Не нравится моя выпечка?

Первые дни у Довта прошли даже весело. Но потом все стало как в Ачалуках. Хусен не находил себе места от безделья и от тоски по Эсет. Слушая звуки дахчан-пандара, он часто думал: «Сколько бы мелодий выучила Эсет, доведись ей побыть у Довта». Короткие часы минувших свиданий с ней казались прекрасным сном…

Как-то Довт ушел на охоту. Оставшись дома один, Хусен все стоял у окна. На улице было светло, просторно, на ярком солнце сверкал и искрился выпавший ночью снег. До чего же грустно любоваться всей этой красотой только сквозь стекло! И как тут не позавидовать всем, кто свободно ходит где вздумается. Даже воробью, что замерзший сидит, нахохлившись, на ветке, и тому лучше, чем Хусену: в любую минуту может вспорхнуть и улететь куда угодно…

Где-то теперь Эсет? И что она делает? Эх, быть бы хоть на месте воробья, что ли!..

Довт вернулся к вечеру с двумя зайцами в суме. Одного тут же освежевал и сунул в чугунок, другого подвесил в сенцах на холоде.

– Последи за огнем, сынок, – сказал старик, – заяц молодой, быстро сварится. А я прилягу. Стар стал. Прежде, бывало, в любую погоду мог целыми днями по лесу бродить, и хоть бы что. Теперь не то, ноги говорят: «Дай нам отдохнуть, устали мы».

Довт не поднялся, и когда сварился заяц. И это уже не от усталости.

– Хусен, в сенцах в правом углу черемша у меня закопана. Потолки для приправы к зайцу. Я бы и галушки сделал, да вот что-то и встать не могу… Ты поешь, не смотри на меня.

На второй день, уже к вечеру, старик сказал:

– Не подняться мне больше. Отжил, видать, свое. Долго смерть меня стороной обходила. Надоело ей кружить…

– Может, мне пойти к нани, пусть она родственников твоих позовет? – предложил Хусен.

Довт отрицательно покачал головой:

– Я сам тебе скажу, когда придет время читать яси.[58]58
  Яси – отходная мусульманская молитва.


[Закрыть]

Не пришлось читать яси. Через неделю Довт встал с постели.

– Ошибся я, как видишь. Не пришло еще мое время умирать! – с улыбкой сказал старик. – Это она, смерть-злодейка, напомнила о себе, чтобы ждал. Боится, забуду о ней… А силы-то все-таки ушли. Раньше и понятия не имел о простуде, теперь вон как скрутила, уж думал, не поднимусь. Тебе, Хусен, спасибо, да пошлет тебе бог много лет жизни. Выходил меня.

Это была правда. Всю неделю Хусен не отходил от Довта, а Кайпа каждую ночь приносила еду. Но теперь все было позади.

В этот вечер Хусен впервые за неделю собрался домой. Там его ждала приятная встреча: у них сидел Исмаал. Они не виделись с тех самых пор, как Хусен ушел с обозом.

– Да сохранит тебя бог! – радостно сказал Исмаал, поднимаясь навстречу Хусену. – Смотри, как вытянулся! Отчего не зайдешь никогда?

Хусен укоризненно посмотрел на мать. Кайпа стала жаловаться Исмаалу:

– Да я боюсь отпускать его. Если бы он слушался меня, вообще сидел бы все время в Ачалуках. Пока власти совсем не забудут о нем…

– Думаю, они уже забыли, – сказал Исмаал. – Сейчас такое повсюду творится! Не он один сбежал из царской армии. И теперь все еще бегут. У моздокской полиции дел хватает, не до Хусена ей. И казаки тоже не все уже молятся на царя…

Скоро Кайпа и Хусен убедились в правоте Исмаала. К ним и правда больше никто не приходил с обыском.

5

Весна, как половодье, смыла все слухи и недомолвки. В Сагопши пришла весть о том, что в Питере наконец свергли царя. Народ встретил это известие по-разному. Одни бурно радовались, другие в страхе как бы затаились, а третьи откровенно негодовали. Но таких было совсем мало – несколько местных богатеев, и только.

Хусен радовался больше всех – теперь можно никого не бояться. Но не тут-то было. Кайпа никак не могла расстаться со своими страхами и все просила сына остерегаться.

– От властей я освободился, но от тебя мне покоя нет! – сердился Хусен. – И чего ты трясешься? Царя-то ведь скинули!..

– Другой, наверно, встал на его место, – разводила руками Кайпа, – так не бывает, чтобы совсем без власти жить. Всегда это было и есть: один уходит, другой приходит. Война, видишь, не кончилась. Землю народу обещали, так тоже не дают. Как платили, так и платим за аренду…

Хусен молчал. Возразить нечего, мать права.

Когда пришла пора пахать, Кайпа не хотела отпускать Хусена в поле. Но, спасибо, Исмаал убедил ее, что бояться теперь нечего. И все же, пока сын не вернулся домой, мать совсем извелась в тревоге: каких только страхов себе не рисовала.

А в селе между тем стали поговаривать: какая, мол, народу разница, кто сидит на троне – Николай или какой-то там Керенский. Жизнь не полегчала. Землей, как и прежде, владеют Угром да Мазай, а люди все так же платят им за аренду. И войне конца не видать…

В село приходили все новые вести: в Петрограде восстали рабочие, они требуют прекращения войны и передачи всей власти народу. Говорили и о том, что вот-вот, мол, станут давать землю крестьянам.

Кайпа, будто забыв о вечных своих мытарствах, мечтала лишь об одном:

– Бог с ней, с землей! Пусть богатеи ее себе на спины взвалят. Мне бы дожить, чтобы война проклятая кончилась и Хасан мой вернулся.

Многое передумал и Хусен. Кукуруза уродилась плохая. Разговоров о земле хоть отбавляй, а денежки за аренду вынь да положь. Только где их взять? И о Хасане ни слуху ни духу… Эсет тоже с начала лета нет в селе. Кабират, будто назло Хусену, отправила дочку к своим родственникам в дальнее село Сурхохи.

Порой Хусен просто отчаивался: не надеялся больше увидеть Эсет. «Кто знает, как сложится ее судьба? Она ведь такая красивая, – думал Хусен, – еще засватают».

Но перед самой уборкой кукурузы Тархан привез сестру, и в тот же вечер она пришла к плетню. Хусен был уже там. Лицо его сияло. «Значит, тоже соскучилась!» Но вслух он сказал:

– Удивляюсь, как это ты надумала приехать!

– Потому и приехала, чтобы тебя удивить! – сверкнула своим смеющимся взглядом Эсет.

– А зачем ты ездила туда?

– Парней посмотреть и себя показать, – не унималась Эсет. Но потом, вдруг испугавшись, наверно, как бы Хусен не обиделся, сказала уже совсем другим тоном: – Думаешь, я по своей воле поехала? Не надо на меня сердиться, Хусен…

– Эсет, что ты там делаешь у плетня? – раздался вдруг из-за сарая окрик Тархана.

Глаза девушки испуганно расширились, а Хусен, словно придавленный чьей-то сильной рукой, пригнулся и скрылся в высоком бурьяне.

– Ничего я не делаю, – наконец ответила Эсет. – Голова у меня закружилась, вот и стою…

– С чего бы это?

– Хомяка испугалась.

Она и сама удивилась, как быстро придумала, чем отговориться.

– Где ты его видела?

– Вот там, у нашего сарая…

Тархан стал приглядываться, где может быть нора, а Эсет быстро пошла к дому.

Все окончилось благополучно, Хусена Тархан не заметил, но с тех пор Эсет больше не приходила к плетню. И Хусен не искал встреч. Он стал осторожнее, понимал: детство кончилось, а вместе с ним и прежняя свобода отношений с Эсет. Обычай запрещает встречи молодой девушки с парнем. И не дай бог, если их увидят вместе. Но каково это? Не встречаться сейчас, когда им, как никогда, трудно друг без друга!

Был уже поздний час. Хусен стоял у ворот. Село отдыхало после трудового дня. В тишине особенно отчетливо слышался голос муллы, возвещающего с минарета о времени вечернего намаза. По улице изредка проезжали груженные кукурузой арбы.

Хусен и Кайпа уже привезли свою кукурузу. Всего две арбы. А сколько труда в нее вложено?!

Всем, кто сеял в этот год в Витэ-балке, не повезло. Урожай там был плохой. А с земель Мазая и Мочко и по сию пору возят.

Хусен с завистью посмотрел вслед проехавшей мимо груженой арбе и вдруг увидел Эсет. Она с кувшином шла в его сторону. Шла этой дорогой явно потому, что приметила Хусена – ведь за водой можно пройти совсем другой стороной, и куда короче.

– Добрый вечер, – с улыбкой сказала она, поравнявшись с Хусеном.

– Вечер добрый, – в тон ей ответил он.

И оба, смутившись, примолкли.

– Что ты тут стоишь? – первой нарушила молчание Эсет. – Не девушек ли караулишь, идущих за водой?

– Вот уж нет! Просто скучно, вот и вышел.

– Ну а если скучно, приходи попозже к плетню, – шепнула Эсет и пошла дальше.

Хусен, будто обогретый словами девушки, весь засветился и провожал ее долгим ласковым взглядом, пока наступающая темнота не поглотила белого платья.

Скоро Эсет вернулась. Хусен стоял все там же.

– Придешь? – спросила она. – Я выучила новую песню. Сыграю тебе.

Хусен вздохнул.

– Мне не песня нужна…

– Тебе не нравится, как играю? – кокетливо дернула плечиком девушка.

– Мне нужна ты, Эсет! – сказал Хусен и, как бы испугавшись своей смелости, замолчал. Но тут же снова заговорил: – Я не могу без тебя. Каждую минуту хочу видеть!

Хусен подошел к ней совсем близко.

– Но это невозможно сейчас, – сказала нерешительно Эсет.

– Все возможно, если захочешь.

– Но как?

– Э, да ты все равно не решишься прийти туда! – махнул он рукой.

– Куда?

– К нам, в огород. Там никто нас не увидит.

Эсет опустила голову и не ответила.

– Ну, я же знал, что побоишься! А может, просто не хочешь? Ты так долго была в Сурхохи, может, милого себе завела?

Эсет укоризненно посмотрела на Хусена. Глаза ее наполнились слезами. Ну за тем ли она шла этой дорогой? Сделала вон какой круг, только бы повидаться. А Хусен говорит такое! Что может быть обиднее.

– Ты молчишь, – значит, я прав?

Эсет покачала головой.

– Тогда придешь? Расчистить проход в плетне?

Девушка помедлила с ответом. Пристально посмотрела в глаза Хусену и кивнула.

– Эсет, что ты там застряла? – крикнула от своих ворот Кабират. – К нам же гости пришли.

…Ночь была темная. Хусен расчищал дыру в плетне. Соси недавно обнаружил ее и довольно основательно заделал.

Слышались звуки гармошки. В такт музыке хлопали в ладоши. Хусен от злости скрежетал зубами – каково ему знать, что в доме Соси какие-то гости и Эсет им играет. Но вот все затихло. А еще через некоторое время Хусен услышал шорох сухого бурьяна и оцепенел. Он мог, не прикладывая руки к груди, отсчитывать удары своего сердца. Такого с ним еще не бывало.

Хусен протянул руки. Эсет словно только того и ждала.

– Возьми, – сказала она шепотом, – это платок, я для тебя его вышила.

Хусен зажал и платок и руки Эсет. Потом притянул ее всю.

– Ты так долго не шла! – выдохнул он наконец.

– Знаешь ведь, были гости, они только ушли.

Эсет говорила тихо, почти на одном дыхании, без звука. И шепот этот вызывал дрожь у Хусена. Он не мог слова выговорить, только все ближе и ближе прижимал к себе Эсет. Она не сопротивлялась, что-то еще лепетала: о гостях, о том, что не могла дождаться, пока они уйдут. Но Хусен ничего не слышал.

Голова Эсет склонилась к нему на плечо. Волосы выбились и нежно защекотали щеку Хусена.

…А звезды были такие большие и яркие.

Чтобы они ничего не подсмотрели, Эсет закрыла глаза…

Не было у этой ночи свидетелей.

6

В доме Соси все чаще и чаще появлялись гости. И все труднее становилось Кабират заставить Эсет выйти к ним, блеснуть умением сыграть на гармошке.

Какая мать не мечтает, чтобы получше устроилась судьба ее дочери, чтобы женихов было на выбор. Только не знала Кабират, да ей бы такое и в голову не пришло, что сердце ее дочери уже отдано Хусену. А не зная об этом, она денно и нощно, где могла, с гордостью хвасталась тем, как Эсет играет на гармошке да какие у нее наряды – ни у кого, мол, таких нет, как гости часто приходят к ней.

Каждый раз Эсет уговаривали выйти к гостям, и часто эти уговоры оказывались тщетными и кончались ссорами. И тогда Соси в сердцах кричал:

– Отдам за того, кто первым посватается, и делу конец!

Эсет в таких случаях молча опускала голову, а сама думала: «Если бы этим первым оказался Хусен!» Но она понимала, что это только мечта. Мог ли почти нищий Хусен отважиться посватать Эсет. Уж он-то знал, какого зятя ждут Кабират и Соси.

И Хусен даже с Эсет не заговаривал об этом. А она ждала, очень ждала. Но и сама молчала. Не начинать же ей первой.

Время шло. Эсет уже не была по-прежнему веселой и жизнерадостной. Все больше молчала и с грустью вздыхала. На вопрос Хусена, что с ней и о чем грустит, она не давала прямого ответа. Но однажды Эсет не сдержалась.

Они сидели у Хусена. Эсет пришла к ним под благовидным предлогом: еще накануне она уговорила Кабират дать Кайпе ведерочко, чтобы та привезла из лесу кизила. За ним-то и пришла, но о цели своего прихода тотчас и забыла.

Кайпы не было. Пошла за Султаном, еще с утра оставленным на попечении жены Исмаала.

Уж как это получилось, трудно сказать, но Эсет будто прорвало, и она высказала все свое горе.

– Ну что же? – сокрушенно сказал Хусен. – Мне ведь тоже не легче. Такая жизнь, такое сейчас время!

– Жизнь, время! При чем тут время?

– Ну разве не время ставит преграду между мной, и твоим отцом? Он ведь считает себя рядом со мной чуть ли не князем. И ты это знаешь. Только подумай, Эсет, что ответит Соси, если я осмелюсь Послать к нему сватов!

Эсет молчала. Глаза ее были полны слез.

– А предположим, он согласится отдать тебя мне. Представляешь, какое приданое потребует? Ну, и кроме приданого… Сама знаешь наши обычаи.

Эсет не надо объяснять, что у Хусена нет денег. Кто-кто, а она-то знает положение их семьи. Не слепая ведь. Эсет вскинула на него влажные ресницы.

– Ну как же мне быть? – растерянно спросила она. – Ты понимаешь, что будет со мной, если узнают? Понимаешь мое горе? Бог мой, что я наделала! Никакая другая девушка не решилась бы на такое!..

– Я все понимаю, Эсет! – Хусен прижал ее к себе. – Потерпи еще немного. Уже скоро… на днях у нас был Дауд. Он говорит…

– Какое мне дело до того, что говорит Дауд!

– Скоро сменится власть и все станут равными. Тогда и отец твой не откажет. Ты только подожди немного, – попытался успокоить Хусен.

– Ну и жди, – ответила, всхлипывая, Эсет. – Вот только они, те, кто в гости ездят, не собираются ждать. Один уже два раза приезжал из Сурхохи. Присматривается ко мне.

Хусен заскрипел зубами. Он слышать не мог об этих искателях. Каждого, входящего во двор Соси, готов был растерзать.

– Я умру, Эсет, прежде чем отдам тебя кому-нибудь!

– Дади не спросит, выдаст, и все.

– Пусть десять раз выдаст, а я не отдам!

Кто-то пробежал под окном. Эсет отпрянула от Хусена. Она стояла, не зная, что ей делать: то ли убежать, то ли оставаться на месте.

Вбежала Кайпа.

– Ты что сидишь дома, когда все село собирается у мечети? – сказала она, будто и не видя Эсет.

– Зачем собираются? – поинтересовался Хусен.

– Откуда мне знать! Видно, будет важный хабар. Люди бегут, будто Цаген[59]59
  Цаген – фольклорный персонаж, шутник, балагур.


[Закрыть] обманул их, сказав, что у мечети раздают орехи… Все чего-то ждут. Надеются на хорошее. Только едва ли…

Хусен уже не слушал мать. Он понимал, что не зря созывают. Обычно сход собирают днем, и уж если решились вечером потревожить людей, – значит, дело весьма важное. Подгоняемый этими мыслями, Хусен как ошпаренный выскочил из дома.

Кайпа задумчиво смотрела ему вслед. И если бы она не заметила, как Эсет открывает дверь, вовсе не вспомнила бы о ней.

– Ты куда, Эсет? Посиди со мной.

– Мне пора.

– Ну погоди, возьми ведерко. Не набрала я кизила. Поздно, отошел уже.

Взяв ведерко, Эсет поспешила домой.

А Кайпа вдруг перестала думать о сходе, и о мечети, и о разговоре, который там поведут. Ее словно осенило: «Если Эсет приходила за кизилом, чего же она так долго сидела? Один на один с Хусеном. Они ведь уже взрослые… Вдвоем в неосвещенной комнате. И Эсет такая грустная. Что между ними?… Любят друг друга?»

Последняя мысль испугала бедную женщину. Не потому, что она этого не желала. Кайпа любила Эсет, но она знала, что нельзя надеяться на счастье увидеть ее своей невесткой. О невозможном и мечтать нечего. «Неужели Хусен не понимает этого? – с грустью подумала она. – И Эсет? Ведь умница же!.. А что, если у них любовь?…»

Ох, если бы Кайпа слышала, как в эту минуту Кабират поносила свою дочь, она бы жизнь отдала, чтобы сын не думал об Эсет, не искал с ней встреч.

– Что ты делала там столько времени? – закричала Кабират, уперев руки в бока. – Развлекалась с вшивым сыном Кайпы? А что люди об этом скажут, ты не подумала? Так будешь себя вести, ни один жених к тебе не заявится!

– Век бы их не видать! – в сердцах ответила Эсет. – Очень-то они мне нужны! Пусть никто не приходит.

Соси торопливо закрывал лавку, спешил к мечети.

– Долго ходить не будут, – веско, по-мужски заключив перепалку, сказал он. – Скоро выдадим тебя, тем все и порешится.

Не проронив больше ни слова, отец вышел за ворота, а последовавший за ним Тархан бросил по пути:

– Гусиные твои глаза. Голову бы тебе надо оторвать.

Ошарашенная всеми свалившимися на нее бедами и этой руганью, Эсет уткнулась в груду сложенных подушек и горько зарыдала.

…Кайпа тоже чуть не плакала. Она сидела и гладила шелковистые волосы Султана, что жался к ней, как цыпленок к наседке.

Снова и снова не давали покоя мысли о сыновьях, которые все еще так и не оперились. Хасан где-то пропал без вести, теперь Хусен что-то замышляет… Тянется к плоду, которого ему не достать…

Жизнь идет, а думы все те же. Уже и поседела Кайпа раньше времени. Мудрено ли при таких горестях да непосильном труде?

Хусен ушел к мечети. Он ждет добрых вестей. А мать по-прежнему боится только одного: не лишили бы ее и этого сына.

– Нани! Что ты сидишь в темноте? Зажги лампу! – восторженно крикнул, вбегая, Хусен.

И не успела она ответить, сын сообщил:

– Власть перешла к беднякам!

У Кайпы даже выражение лица не переменилось.

– Как это власть может перейти к беднякам? Ты, верно, не понимаешь, что говоришь!

– Все понимаю, нани! Может, это не я пришел, от мечети, а ты? – Хусен улыбнулся. – Своими ушами все слышал. Русский приехал из Владикавказа! Дауд тоже с ним был! И еще один…

– И все же ты, видать, что-то не так понял. Как могут бедняки держать власть в своих руках?

– Они не одни. С ними Ленин! Это самый главный болшек! Слышишь? Сказали, что земли помещиков раздадут бедным! И войне конец!

Сомнения Кайпы поколебались.

– Дай бог, чтобы это была правда, – сказала она.

– Считай, что бог уже дал! – крикнул Хусен и устремился к двери.

– Ты куда?

Он не ответил. Кайпа вышла вслед за сыном. Хусен торопливо разгружал арбу с дровами. Кайпа про себя удивлялась, чего он так спешит, но молчала. Только, когда сын стал запрягать лошадь, снова спросила:

– Куда ты среди ночи?

– В поместье, к Угрому.

– Это еще зачем?

– Нам тоже причитается доля.

– Какая доля?

– Такая… как всем.

Хусен, не оборачиваясь к матери, занимался своим делом.

– А ну, распрягай! – крикнула Кайпа. – Не успел из одного омута выбраться, в другой хочешь угодить?

– Ни в какой омут я не кидаюсь, – сказал Хусен, бережно отстраняя мать, которая попыталась сама распрячь коня. – Нечего тебе за меня бояться, нани. Я не на грабеж собираюсь. Мы все столько лет ждали этого дня…

– Надо еще подождать, посмотреть, что люди станут делать.

– Тогда уже поздно будет.

– Тем лучше. А сейчас не поедешь – и все тут.

– Нет, поеду, – сказал Хусен, беря лошадь под уздцы.

Кайпа вцепилась с другой стороны. Хусен хлестнул коня. Тот, хоть Кайпа и сдерживала его, тихо тронул вперед, решил, видно, слушаться того, кто владеет кнутом. Отпустив коня, Кайпа опередила арбу и легла перед воротами, преградив путь.

– Только через меня ты уедешь со двора!

Хусен остановился. Он просил, умолял:

– Нани, ну, пожалуйста, пусти меня. Встань.

– Ни за что!

– Ну и лежи.

Спрыгнув с арбы, Хусен выбежал за ворота.