Текст книги "Сыновья Беки"

– Пусть эти вшивые овчины отдают свои души, – шепнул он, толкнув в бок стоявшего рядом Ази.

– А коли не отдадут, недалек час – придут люди, которые сами возьмут, – ответил Ази. – Видишь вон ту лающую собаку? Один раз я его упрятал, да вот вернулся. Жаль, не прикончил тогда. Это он и ему подобные будоражат вшивых…

Но они вдруг замолчали, когда до них дошли слова Дауда.

– На съезде постановили о том, что вся земля переходит вруки трудового народа без всякой оплаты…

– Вот радость-то!..

– Дай бог, чтобы это была правда!

– …Подавляющее большинство признало советскую власть, – продолжал Дауд. – Сейчас повсюду приступают к выборам Советов. Вы тоже должны выбрать свой Совет, сельскую власть, а кого выбирать, это вам лучше знать.

На этом Дауд закончил. На площади поднялся шум, как на большом базаре. Даже те, кто всегда молчал, стали делиться своими мыслями.

– Во-о, люди, вы все поняли?! – обратился наконец к народу Торко-Хаджи.

– Поняли! Как не понять! – донеслось в ответ.

– Да отблагодарит его бог за эту радостную весть!..

– Так кого же мы выберем в Совет? – прервал возгласы Торко-Хаджи.

Наступила тишина. Люди думали. Только Шаип-мулла, оказывается, все уже заранее обдумал.

– Хаджи, – сказал он, обращаясь к Торко-Хаджи. – По-моему, Зарахмет бы очень подошел для этого дела…

Хоть сказал он это тихо, но слова его услышали многие.

– Зарахмет не из нашего села, – возразил кто-то.

– Хоть и не из нашего, зато грамоту знает и русский язык знает, – стоял на своем Шаип-мулла.

Торко-Хаджи молча слушал каждого.

– Его грамотность пригодится ему, когда вернется Угром! – крикнули из толпы.

Все кругом засмеялись. Шаип-мулла недовольно покачал головой.

«Вот, оказывается, зачем Зарахмет попал сюда», – подумал Хасан.

– Давайте поговорим об этом серьезно, – призвал Дауд. – Всем вам известно, что до сих пор еще ни разу в вашем селе не обсуждался такой важный вопрос – Он с минуту помолчал, окинул всех взглядом и сказал: – Мне кажется, что на это место очень даже подходит Исмаал, сын Товбота.

– Очень подходит!

– Честный человек!..

– Какой из него старшина, он же не знает языка бумаги.

Мнения разошлись.

– Языка бумаги не знает, зато знает язык людей. Знает, клянусь богом! – выкрикнул Гойберд.

– Есть возражение против него? – спросил Торко-Хаджи.

– Кто может быть против него! – ответили сразу несколько голосов.

– Кто против, поднимите руку.

Но рук никто не поднял. Не решились идти против большинства.

Хасан стоял довольный. Кругом происходило то, о чем он и мечтать не мог всего несколько дней назад.

Избрали в Совет и Малсага. Против него никто и слова не произнес, если не считать Товмарзу, который попробовал было съязвить, что, дескать, зять шурином править будет. Но Товмарзу словно бы и не расслышали.

– Малсаг человек грамотный, – поддержал Гарси. – Кто-кто, а уже он-то знает язык бумаги. Но зачем выбирать человека, который не знает того, что он вчера ел?

– Кого ты имеешь в виду? – скользнул сердитым взглядом по Гарси Элберд.

– Того, за кого ты поднял обе руки.

Элберд и все, кто слышал их разговор, понимали, что Гарси имеет в виду Исмаала. Некоторые считали, что причиной для выпадов Гарси служит вражда из-за дочери Соси, но Элберд так не думал. Ему казалось, что Гарси презирает Исмаала из-за бедности.

– Да, я поднял за Исмаала обе руки, – проговорил Элберд, плотно сжав губы. – И если бы у меня было десять рук, я все их поднял бы за него. Потому что Исмаал настоящий человек, настоящий мужчина, он знает все нужды народа…

– Такой настоящий мужчина, как и ты, – прошипел Гарси. – Одинаково потертые овчины.

– Подлец! – кинулся на него Элберд.

Люди удержали их.

Хасан стал протискиваться к ним. Элберд был спокоен.

– Отпустите его, пусть подойдет, – сказал он, кивнув на Гарси. Вдруг его тонкие губы растянулись, белые как снег зубы заскрежетали. – Скажи спасибо, что ради такого дня не хочется марать о тебя руки.

– А что бы ты сделал, кара-ногай?[65]65
  Кара-ногай – черный ногаец.


[Закрыть]

– Разбил бы в кровь твою рожу.

– Что!.. – Гарси снова стал вырываться.

Он вытащил из ножен кинжал. Элберд этого не заметил. Но вдруг услышал, как в толпе закричали:

– Убери кинжал! Побойся бога!

– Пусть помашет им! – улыбаясь, сказал Элберд. «я» Чтоб ты носил платок своей жены, если вложишь кинжал обратно в ножны!

– Пустите меня, пустите! – рвался Гарси.

Но в этот миг Торко-Хаджи пошел к нему.

– Торко-Хаджи идет, Торко-Хаджи! Уймись, Гарси!

– Пусть хоть сам отец Торко-Хаджи идет.

Но когда перед ним остановился Торко-Хаджи, когда Гарси увидел перед собой сердитые глаза старца, он расслабился, как развязанная арба дров, и тихонько вложил кинжал в ножны.

– Однажды я ходил проведать тяжелобольного, – проговорил Торко-Хаджи, пристально глядя на Гарси из-под серых кустистых бровей. – На вопрос, как он себя чувствует, больной ответил, что хорошо, а затем показал пальцем в угол и сказал: «Вон там, в углу, он пришел и сел…!

– «Кто это?» – спросил я. «Ангел смерти, – отвечает больной. – Я выстрелил, и он исчез. Пусть только попробует вернуться. Наган здесь», – показал больной, хлопая рукой по подушке. Дня через два-три человек этот умер, несмотря на то, что под подушкой у него лежал наган. Оружие, как видишь, больным не помогает. Не поможет оно и тебе. Ведь ты пытаешься защитить отживающее. Тебе надо хорошенько подумать. Может, тогда поймешь, что несет и людям, и тебе вместе с ними советская власть.

Медленно повернувшись, Торко-Хаджи ушел на свое место. Люди, которые внимательно слушали его, одобрительно закивали вслед:

– Воллахи, правильно говоришь.

– Хороший дал совет.

Гарси молча уставился в землю.

Сельские богачи хотели избрать старшиной Зарахмета. Они рассчитывали, что это поможет им сохранить свои богатства. Гарси не был богачом. Он пытался угодить Сааду, рассчитывая таким образом приблизиться к ним, к богачам. И уж очень ему хотелось, чтобы Саад, которого нет на площади, узнал, что Гарси стоял за избрание Зарахмета, потому-то он и выкрикивал против Исмаала.

Наконец избрание сельской власти закончилось. Кроме Исмаала и Малсага, выбрали еще несколько человек.

– Эти люди – власть нашего села, – сказал Торко-Хаджи. – Знайте: кто пойдет против них – пойдет против всего села.

– Против села и против советской власти, – добавил Дауд.

– Да, против советской власти. Землю тоже будут распределять они. По составу семьи…

– Говорят, что будут давать семена для посева, это правда? – спросил кто-то из толпы.

Торко-Хаджи посмотрел на Дауда. Сам он не знал, что ответить.

– Да, будут, – сказал Дауд. – Этот вопрос еще окончательно не решен. Но вроде будет так.

– Дай бог, – сказал Гойберд, подняв глаза к небу.

– Жди, сбросят тебе через дымоход, – сверкнул главами Товмарза.

Гойберд пропустил эти слова мимо ушей. Все его внимание было приковано к Торко-Хаджи и к Дауду.

– Семена, если нам их дадут, тоже будут делить те люди, которых мы сейчас выбрали, – пояснил Дауд. – Смотря по тому, у кого какое хозяйство.

– Это правильно…

– У некоторых сапетки полны кукурузы.

– На сегодня пора, пожалуй, кончать, – сказал Торко-Хаджи.

– Правильно, пора!

– Все поняли, люди?

– А чего же тут не понять? Поняли.

– В таком случае пусть наша новая власть будет доброй и справедливой!

Люди стали неспешно расходиться. Шли по двое, по трое. Оживленно обсуждали услышанное. Говорили о новой власти, делились надеждами.

Хасан поискал Исмаала и Малсага. Но не увидел ни того, ни другого. Только Элберд попался ему на глаза. Он разговаривал с кем-то. Через минуту они разошлись в разные стороны. Хасан заметил, что вслед за Элбердом пошли Гарси и сын Соси Тархан. Гарси зажал в руке кинжал. Хасан кинулся к ним. Но прежде чем он успел закричать, предостеречь Элберда, тот уже был пронзен кинжалом. Те двое, что минуту назад разговаривали с Элбердом, не успев еще отойти очень далеко, кинулись к нему, подхватили с обеих сторон, чтобы он не упал. Элберд зажал ладонями кровоточащую рану, криво улыбнулся и сказал:

– Отпустите, ничего страшного.

Ни Гарси, ни Тархана поблизости уже не было. Видно, удрали. Люди суетились вокруг Элберда.

– Из-за спины вонзил, – проговорил Элберд, как бы оправдываясь. – Если бы не так… Я себя сдерживал ради такого дня, как сегодняшний. Не то… – он не договорил и стал медленно опускаться, как подрубленное дерево, веки его закрылись. А со всех концов уже сбегались люди.

– Где убийцы, куда они делись? – кричали люди.

– Наверно, через тот забор перелезли и…

– А, негодяи!..

8

Едва ступив в свой двор, Соси запричитал:

– Все пропало! И село в их руках, и вся Ингушетия!..

Удивленная Кабират пошла ему навстречу.

– В чьих руках? Что пропало?

– В руках моих врагов! В чьих же еще? Исмаал, сын Товбота, теперь голова в Сагопши, а этот бродяга Дауд – забирай выше – хакимом стал.

– А что же это люди идут оттуда такие радостные, довольные? – удивилась Кабират.

– Им радость, а нам надо уезжать из этого села. Такая жизнь начинается, что тут пропадешь!

– Думаешь, в другом месте будет лучше?

– Пусть не лучше. Во всяком случае, меня там никто знать не будет. Можно кое-что из накопленного сберечь, к тому же в старшинах надо мной не будет того, кто еще вчера сискала досыта не ел…

Кабират удивилась еще больше, глаза выкатились, будто кто ее душил.

– О чем ты говоришь? Сберечь накопленное? Что же это получается, грабить теперь будут людей?

– Есть такой хабар. Излишек зерна, скотину лишнюю, говорят, будут отбирать. На сходе вон обещали всем голодранцам семена выдать.

– Кто обещал?

– Кто бы не обещал! – закричал Соси. Ему не хотелось говорить о том, что это был Дауд. От одного упоминания ненавистного имени бросало Соси в дрожь. – Сегодня семена, завтра лошадь, послезавтра корову! Скоро шкуру сдерут. Бродяги несчастные, передавить бы всех! А тут еще эта негодница замуж за голоштанного подалась. Я же говорил, всем длинноволосым с младенчества надо головы отрывать!

Таким разъяренным жена еще никогда не видела Соси. Только потому она довольно долго терпеливо слушала его и молчала. Но последние слова Соси словно осенили ее:

– Нечего зря болтать. Иногда и от женщин бывает польза…

– Польза, возможно, от кого и бывает, – Соси совсем вплотную подошел к жене. – Возможно. Но от тебя и от твоей дочери ее не дождешься.

– А может, и дождался бы, если бы примирился? Нечего было слушать Ази и Гарси. Достаточно и того, что ты уже из-за Ази однажды получил свое от казаков. Помнишь, когда послал их с обыском к Кайпе?…

– Нашла чего вспоминать! – вскинулся Соси.

– Все это проделки Саада, – словно не слыша его, продолжала Кабират. – И Ази он подослал, и Гарси посадил тебе на голову. А все оттого, что у самого вражда с сыновьями Беки!..

– А что бы изменилось, если бы я примирился? А? – спросил вдруг Соси.

– Неужели ты настолько глуп, чтобы не понять этого? Стоило бы тебе примириться, зять встал бы на твою сторону. А Исмаал и Дауд его родственники. Они бы, конечно, тоже не сделали плохого отцу своей снохи.

Соси выслушал ее, ничего не сказав в ответ, глянул на узкий лоб Кабират и подумал: «Неужто в моей голове нет и столько ума, сколько у нее?» Он повернулся к окну и снова задумался. Кабират вышла.

«Если бы примирился… Если бы примирился… – повторял он про себя, словно четки перебирал. – А что, если и правда попробовать примириться? Не требовать же мне обратно мужнюю жену? Женщину, брак которой уже освящен. Может, взять то, что дают, и примириться? Или совсем ничего не брать?… Какой с них калым потянешь? А коли и соберут, так ведь ни с чем останутся. Моей же дочери есть-пить надо… Нет, пожалуй, и верно, мириться надо, это смягчит их души…»

Раздумья Соси прервал вихрем вбежавший Тархан. Он глубоко дышал, глаза горели. Лоб был в поту.

– Что с тобой? – спросил Соси, пристально глядя на сына. – За тобой кто гнался?

– Нет.

– А что же тогда?

– Что, что! На улице жарко!

– Как ты разговариваешь? Не драться ли со мной собираешься?

– Вот еще!..

В комнату вернулась запыхавшаяся Кабират.

– А за тобой кто гонится? – набросился Соси и на жену.

– Да он же говорит, что Элберда сразили ударом кинжала! – закричала Кабират так, как будто это он, Соси, сразил Элберда.

– Кто его?

– Кто, кто? Твой Гарси.

Соси застыл на месте. Кончик уса задергался. С трудом спросил:

– Тяжело ранил?

– Насквозь, говорят, проткнул.

У Соси вырвался стон. Ему было бы куда легче, если бы не Гарси ударил Элберда, а совсем наоборот. Лучше мстить, чем скрываться от мести. Теперь начнется яростная вражда. Остерегаться придется и Соси, и его сыну. Он глянул на Тархана. Хорошо, что хоть сейчас парень дома.

– А Гарси не ранен? – спросил Соси. В душе у него затеплилась надежда – будь и его родич ранен, тогда, может, все обошлось бы миром.

– Нет, не ранен, – ответил Тархан.

– Как же так получилось?

– Тот не успел. Гарси напал на него сзади.

– Ты-то откуда знаешь, как он напал? – сокрушенно всплеснула руками Кабират.

– Оттого знаю, что был с ним! – не без гордости произнес ей в ответ сын.

Соси от этих слов бросило в жар.

– Да сохранит нас бог! – вырвалось у Кабират. – › Я же говорила, что от Гарси ничего хорошего не дождешься. Но кто меня слушал?…

Три дня никто не выходил со двора Соси. Три дня ворота были на засове. Пока наконец не пришел Ази. Он где-то пронюхал, что Соси хочет примириться с зятем, а Саад, зная об этом, послал Ази выведать, возможно ли такое.

– До этого ли мне сейчас! – махнул рукой Соси. – Того и гляди, помрет Элберд…

– Не бойся, не помрет, – успокоил его Ази, – рана оказалась не тяжелая. К тому же он заявил, что, кроме Гарси, никого даже пальцем не тронет.

Кабират хлопнула ладонями по своим тощим бедрам.

– Вададай, жив после того, как кинжал прошел насквозь!.. Он что, турпал?[66]66
  Турпал – богатырь.


[Закрыть]

– Видимо, не судьба ему пока умереть, – проговорил Ази.

– Похоже, что так, – подтвердил Соси.

Некоторое время все молчали. И Ази тоже обдумывал, наверно, как ему начать разговор о главном. Соси заговорил первым:

– Ази, моей дочери, видно, суждено быть там…

– Где там? – удивленно глянул на него Ази.

– У того, за кого она вышла.

– Ты что, шутишь? – пожал плечами Ази.

– Какие уж тут шутки.

– Быстро же ты пошел на попятный. Тебя, видно, и ветром можно с ног сбить, – покачал головой Ази.

– Другие тоже не так уж твердо стоят на ногах. Даже Саад…

Ази, словно не слыша его, продолжал:

– Этот ветер еще не так силен, Соси. Сильный подует с другой стороны. Не простой ветер, ураганный. Он наверняка сметет большевиков и Советы. Что тогда будешь делать?

– То же, что и другие.

– Едва ли, – сказал Ази, вставая. – Может, думаешь, не прознают, что ты перешел на сторону этих бродяг?

– Ни на чью сторону я не перехожу. Такова жизнь. На чьей арбе сидишь, тому хозяину и подпевать надо.

– Ну что ж, пой вместе с сыновьями Беки.

– Понадобится, так запою.

– Смотри только не ошибись. Что, как песня покажется короткой?

Ази направился к выходу. Никто не остановил его, не предложил поужинать. Соси, вопреки обыкновению, на этот раз проводил его только до ворот и быстро вернулся в дом.

Весть о том, что Соси готов примириться с сыновьями Беки, быстро разнеслась по селу.

Исмаал с Хасаном снова послали к Соси стариков. Дело наконец сладилось.

Через два-три дня кумыки, зимовавшие в трех селах, стали разъезжаться по домам.

Семья Кайпы перешла в свой освободившийся дом. À Хусен и Эсет на первое время поселились в доме Довта.

Кайпа, глядя на то, как они хлопотали, устраивали свое жилье, и радовалась, и горевала. «Все бы хорошо, – думала она, – если бы не вражда с сурхохинцами. Ведь не простят они, что невесту у них из-под носа увели!..»

Часть третья

1

Утро выдалось ясное, ласковое. Небо – словно подсиненное полотно. Солнце стоит высоко. Горизонт опоясан кудрявыми облаками, похожими на расчесанную шерсть. Все дышит свежестью. Радостно щебечут птицы, неутомимые ласточки хлопочут вокруг своих гнезд.

Во дворе у Довта не умолкает перестук молотка по железу. Прохожие останавливаются и удивленно заглядывают: не Довт ли ожил? Но нет. Это Хусен. Не многие еще знают, что они с Эсет здесь поселились, а лучше бы и никто вовсе не знал. Спокойнее было б для них и безопасней.

Но Хусен сейчас думает о другом. Перед глазами у него поле в Витэ-балке, где он, как и многие сагопшинцы, засеял кукурузой свою долю землицы. От угодий Мазая и Мочко Хусену ничего не досталось, а вспахать много лет пустовавшие, утоптанные овцами земли Угрома в Алханчуртской долине у людей в этот год не хватило ни сил, ни времени.

Урожай в Витэ-балке обещает быть хорошим. Хусен уже ездил бороновать – кукуруза поднялась дружно. За день Хусен с Султаном пробороновали четыре десятины. Заодно со своими участками поработали и на Исмааловом. Он-то теперь возглавляет Совет в селе, не до земли ему. Прополкой позже займутся женщины – Миновси с дочкой. А боронование – дело мужское.

Хусен уже заканчивал, когда вдруг появился Гойберд.

– Вот хорошо-то, что я вас застал, – приговаривал он, вытирая войлочной шляпой пот с бритой головы. – Кайпа сказала мне, что вы здесь, я и поспешил. Проборонуй, Хусен, и мое поле. Бог возблагодарит тебя. Да не будет мой путь сюда напрасным!..

– Что говорить, Гойберд, конечно, проборонуем. Поворачивай сюда, – крикнул Хусен брату и, обернувшись к соседу, спросил: – А где твой участок?

– Клянусь богом, недалеко. Отсюда – как от нашего дома до окраины села. Ну, может, чуть побольше…

Хусен улыбнулся, но промолчал. Ему ли не знать Гой-берда.

Путь до Гойбердовой полосы оказался и впрямь неблизким. Но за разговором дошли быстро. На радостях Гойберд не знал, какие ему еще слова сказать в благодарность.

– Да будет благодатным каждое ваше начинание. Беки, бедняга, будь он жив, очень бы обрадовался, увидев вас такими повзрослевшими! – Затем, глянув на лошадей, спросил: – У каждого по лошади? Дай бог, дай бог. А вторую когда же купили?

– Во время пахоты.

– Правильно сделали. Теперь со всяким делом можно управиться на своих лошадях и у других не надо просить. У меня в эту весну ничего не вышло. Но осенью куплю, если буду жив. Клянусь богом, куплю. Кукуруза, по всему видно, будет хорошая. Вон у меня ее сколько: две десятины… Обязательно куплю лошадь. И только хорошую. Как твоя. – Гойберд с удовольствием посмотрел на гнедую. – Уж покупать, то хорошую. Клянусь богом, это правда.

Хусен тоже не сводил глаз со своего мерина. Ему нравился и блеск его черной шерсти, и сильные ноги, и густая грива, чем-то напоминающая распущенные девичьи волосы. Хусен купил коня на деньги, вырученные от продажи овец и мешка пшеницы.

Когда Кайпа при разделе сказала, что коня этого надо отдать Хусену, Хасан не возразил. Хусен привел овец, Хусен добыл пшеницу, значит, и конь должен принадлежать ему. Кто-кто, а Хасан всегда был за справедливость.

У Хусена и Эсет есть и корова. Родители дали ее дочери. Обычай у ингушей таков, что корову дарят дочери, вышедшей замуж, после первого посещения родительского дома. Эсет еще не была у своих, но корову ей выделили. Как ей пойти к родителям, если сопляк Тархан поклялся, что ноги ее не будет в том дворе, где живет он. Даже объявил: уйду, мол, из дому, коли родители впустят дочь. Кабират не один день уговаривала мужа принять дочь, и он уже было склонился к согласию, но под влиянием сына отступился от своего слова. Старший сын Тахир пропал без вести. Не терять же из-за непутевой дочери последнего отпрыска. Но когда Кабират сказала, что одну из четырех коров надо непременно отдать Эсет, Соси согласился. Тархан попробовал и этому воспрепятствовать, но тут мать настояла на своем, и он махнул рукой: мол, черт с ней, с коровой, лишь бы сама не приходила.

Хусен отбивал тяпку, когда вдруг увидел торопливо входящую во двор тещу. Он быстро скрылся за домом. Не хотелось ему встречаться с ней. Раньше, когда еще был маленьким, прятался от нее потому, что уж очень ему была противна эта крикливая женщина. Теперь не то. Теперь он скорее соблюдал древний обычай. Правда, ненависть, запавшая в душу с детства, не прошла и до сих пор. Да и как ей пройти. Подарила корову, и нет им теперь покоя. Чуть не каждый день ходит в дом и терзает дочь. Эсет ему ничего не рассказывает, но он догадывается. После каждого посещения матери она бывает очень грустная. Видно, что-то расстраивает ее. Вот и сейчас Хусен улавливает обрывки разговора Кабират с Эсет. Кабират тихо говорить не умеет.

– Ты едешь на прополку?

Хусен не слышит ответа Эсет.

– Хотя чем сидеть в этом балагане, лучше на люди выйти, – продолжает Кабират. – Для такой ли жизни я тебя растила…

Хусен застучал молотком во всю силу. Хоть и не ново для него, что родители Эсет считают ее замужество несчастным, а обидно вновь и вновь слышать об этом. «Ничего, – думает Хусен, – мы еще заживем. И другие не в один день создавали хозяйство. Вот закончу прополку кукурузы и примусь за дом». Он уж начал возить лес для балок и стропил. За лето он подсохнет. Стены будут плетеные… Не далек день, когда Кабират не сможет больше сказать, что Эсет живет в балагане.

Хусен представил себе новый дом, счастливую жизнь. Удары молотка становились все тише и тише. Наконец совсем затихли. И тогда до него снова донесся голос Кабират:

– Едва ли, дочь моя, новая власть поможет вам устроить жизнь. Говорят, она уже рухнула, власть ваших красных.

– Как рухнула?

– Слыхала я, будто восставшие в Моздоке казаки перебили всех болшеков. Заявили, что не нужна казакам новая власть, и двинулись вдоль Терека, убивают красных. Скоро, наверно, и к нам завернут.

Хусси так и замер при этих словах. Вмиг забыл и о доме, и о кукурузе, и о прополке.

– Ну и пусть заворачивают, – сказала Эсет. – У нас им некого убивать.

– Да хоть бы твоего хозяина! Им ведь безразлично: болшек он или только сторонник красных. Ох, и не знаю, что с тобой делать. – Кабират глубоко вздохнула. – Забрала бы я тебя домой, если бы Тархан не сходил с ума. Ни за что он не хочет смириться с этим родством.

– И пусть не смиряется. А хоть бы и смирился, я никогда ни на час не оставила бы Хусена одного, – сказала Эсет решительно. – А что убудет оттого, что Тархан не соглашается? Что от этого изменится?

– Конечно, это так, – Кабират посмотрела на начавшую полнеть Эсет. – Что может измениться, когда все, что должно было произойти, уже произошло.

– А о том, чтобы взять меня домой, не думай и не переживай. Если суждено, умру и здесь, и там. Но запомни, что я не сяду возле тебя, спасая свою шкуру, не скажу: пусть остальные превратятся в воду и кровь.

– Ну что ж! Пусть они сидят у тебя на шее, твои новые родичи.

– Напрасно ты так, – с горечью сказала Эсет. – Сама бы смирилась. Не мечтай, что изменишь мою жизнь. Только смерть может мне помешать.

Хусену показалось, что Эсет всхлипнула. Он едва сдерживался, чтобы не ворваться в дом и не выгнать Кабират.

– Ну ладно, успокойся, – заговорила мать уже другим тоном. – Если тебе так все это нравится, никто не станет силой разлучать тебя с ним…

– Да, нравится! Если бы не нравилось, я бы не была здесь! – твердо сказала Эсет. – И не носи нам больше ничего. Мы не голодаем. Забери свой сахар!

– Замолчи. Этого я у тебя спрашивать не буду. Сама знаю, приносить мне или нет.

Наконец Кабират ушла. Хусен стал запрягать лошадь. Он молчал, делал вид, будто ничего не слышал. А сам тревожился. Если верить Кабират, события могут разлучить их… А Эсет, видя его задумчивость, ходила вокруг и около, не зная, как его развеселить. Она понимала, что его не радовали визиты Кабират…

Во двор забежал Султан. Он часто навещал их. Уж очень нравился мальчишке Хусенов мерин.

– Как там, дома? – спросил Хусен.

– Хорошо, они едут сюда! – бросил Султан и стал гладить коня. В воротах показались Гойберд с дочкой Зали.

– А вы далеко? – спросил Гойберд, глянув на арбу.

– В поле. Полоть кукурузу, – ответил Хусен. Глубоко ввалившиеся глаза Гойберда заблестели.

– Правильно, день сегодня подходящий. Мы вот тоже решили…

– Поедем, значит, вместе. Садитесь.

– Да мы, пожалуй, пешком, – сказал Гойберд, хотя и вопрос-то свой задал специально, чтобы Хусен предложил ему ехать.

– Зачем же пешком, когда в арбе место есть? Эсет тоже отодвинулась к краю и предложила сесть.

Гойберд больше не отказывался. Взобравшись на арбу и устроившись поудобнее, он принялся благодарить Хусена и Эсет. Затем, глубоко вздохнув, добавил:

– Я-то рассчитывал хоть осенью купить лошадь. А теперь и не знаю, что будет. Снова зашевелились моздокские казаки. Восстали против новой власти. Страшное там вчера творилось.

– Ты сам там был? – спросил Хусен.

– Да. И чуть не отправился на тот свет. Бог оказался милостив. Я ходил по лавкам, искал, что бы мне подходящее купить. Дело было после полудня. Вдруг со стороны церкви застрочил пулемет. Люди кричали, что стреляют в красных. Пока я раздумывал, в какую сторону мне податься, смотрю, а из дома поблизости выскакивают солдаты и куда-то бегут. Потом я узнал, что это были красные. И стреляли действительно по ним. Иные на моих глазах замертво падали. Как я уцелел, ума не приложу. Не суждено, видно, пока умереть.

Некоторое время ехали молча. Хусен сидел, подперев голову руками, Эсет изредка робко взглядывала на него и глубоко вздыхала. Гойберд рассказал о том, что она хотела скрыть от Хусена. Теперь он и вовсе загрустит. А Эсет мечтала только об одном: как бы ни была коротка их совместная жизнь, пусть она будет радостной и счастливой…

Гойберд снова прервал молчание.

– Уж лучше бы меня убили, – сказал он. – На том бы и кончилось мучение. Какой теперь мне толк жить. Свое, хоть и тяжело, я прожил. Молодых жаль. Жизни не видели, а погибают. Клянусь богом, жаль…

Эсет думала о своем. Как ни отгоняла она воспоминания о разговоре с матерью, а из ума не шла обида. И за что они не любят Хусена? Ведь ей очень хорошо с ним. Он так молод, так хочет жить. Неужели вдруг?… У Эсет все сжалось внутри при мысли о том, что их ждет новая беда. Она глянула на Гойберда и спросила, почти крикнула:

– А нас они тронут, эти проклятые?

– Тронут, если сил хватит. Не пожалеют. Клянусь богом, не пожалеют… А мы-то думали: конец нашим бедам. Чего еще было желать: земли дали, семян тоже…

Все замолкли и опустили головы, как на похоронах. Один Султан не прислушивался, о чем говорят взрослые, что их тревожит. Он сидел и с восторгом наблюдал за всем, что его окружало: за застывшим высоко в небе жаворонком, юркой ящерицей в придорожной траве… Султан тревожился лишь тогда, когда кто-нибудь из братьев, вдруг вооружившись, вихрем уносился на коне, чтобы неизвестно когда вернуться.

Лошадь идет хорошо. Хусен молчит. О чем он думает? О народе своем, спокойствие которого снова в опасности, о доме, который он, может, так и не достроит, о том, что будет с Эсет, или о лошади, которую и на этот раз не купит Гойберд?…