Текст книги "Сыновья Беки"

2

Уходят и уходят в сторону Кескема всадники. Завеса желтой пыли на улицах не опускается.

– Что там случилось? – спрашивают одни.

– Говорят, начальник большой приезжает! Товарищ самого Ленина! Эржакинез,[67]67
  Эржакинез – так ингуши произносили фамилию Серго Орджоникидзе.


[Закрыть] – отвечают другие.

Еще никто не знает, о чем пойдет речь на сходе, но все спешат туда, вооружившись кто чем богат: не знаешь, может, прямо оттуда придется идти воевать.

Всего несколько дней минуло, как до Сагопши дошел слух о том, что в Моздоке подняли головы белоказаки. Вести со дня на день становились все тревожнее. На Тереке уже разгорелась настоящая война. И в Прохладной, и в Грозном тоже…

Братья едут рядом. Хусен чуть сдерживает своего коня, а Хасан, наоборот, подгоняет. Только так они держатся вровень. Хасан нервничает, все хлещет кнутом своего мерина, а толку мало.

– Ничего, успеем, – успокаивает его Хусен.

– «Успеем», – сердится Хасан. – Видишь, как люди гонят.

– Хочешь, садись на моего и скачи вперед, – предлагает брат, – а я подъеду позже?

Хасан не ответил. И Хусен замолк.

Посреди села собралось столько народу, как в пятницу на базаре. Большинство были на лошадях. Из трех сел собирались. Пешими так скоро не собрались бы. Были тут люди и из хуторов. Всадники стояли вокруг пеших и белобородых стариков, сидевших на больших камнях у ворот, словно охраняя их.

– Видишь, – сказал Хусен, – я же говорил, что успеем. Только еще собираются.

Хасан не слушал брата. Его сейчас занимала кляча, на которой он сидел, и перекинутое через плечо ружье. Хусен давно уже предложил ему свою винтовку. Но в сложившейся обстановке Хасан не мог пойти на это. Ведь у брата вражда с сурхохинцами. С ружьем против них не устоишь.

Хасан не очень доволен, что брат живет от них отдельно. Но возражать против этого он не мог. Эсет не хотела жить вблизи от родительского дома, под недремлющим оком отца и брата. И с этим трудно было не согласиться, потому и пришлось отдать Хусену и лучшего коня, и винтовку…

Площадь полнилась шумом. Разобрать, кто и что говорит, было невозможно, но вот все стихло, головы людей повернулись в сторону улицы. На ней показалось несколько всадников. По одежде можно было догадаться, что одни из них русские, другие вайнахи. Был с ними и Дауд.

Хусен рванулся ему навстречу, но Хасан удержал брата.

– Не до тебя сейчас Дауду, – сказал он.

Народ всполошился. Посыпались вопросы.

– Кто из них Эржакинез?

– Наверно, этот…

– А кто он по национальности, интересно?

– Тебе не все равно?

– И то верно. Лишь бы добро нам сделал.

– Жди, обязательно сделает. Первым долгом пошлет против казаков воевать!..

– Понадобится, так и повоюем…

Всадники подъехали к толпе, спешились и сквозь образовавшийся коридор направились туда, где восседали старики. Те поднялись навстречу гостям, ответили на приветствие.

Первым заговорил Дауд.

– Мы прибыли к вам из Владикавказа, – сказал он. – Привело нас важное дело. Со мной еще приехали товарищи. – Дауд показал на высокого русского в фуражке и ингуша.

– Нас послал сюда Серго Орджоникидзе, – заговорил русский.

Рядом стоявший черноволосый человек с коротко подстриженными усиками тотчас стал переводить.

– Серго Орджоникидзе, – продолжал русский, – большевик. Чрезвычайный комиссар. Он прибыл к нам, чтобы оказать помощь в борьбе за Советскую власть на Северном Кавказе, руководить нашими действиями, указать верный путь. Сам Ленин прислал его…

– Да сохранит бог и его и Ленина, – раздалось в толпе.

– Время сейчас очень трудное. Враги революции рыщут всюду. Жизни не жалеют, только бы уничтожить Советскую власть. – Оратор откашлялся и протянул вперед руку. – А на Тереке и в Кабарде вон что творят!.. Сжигают дома бедняков. Убивают стариков, женщин и детей…

– Остопирулла! – послышалось с разных сторон.

– …Враги наращивают свои силы. Есть опасность, что не сегодня-завтра они вторгнутся и к вам…

– Да уж кого-кого, а нас в покое не оставят!

– …Надо быть готовыми! – сказал русский.

При этих словах Хасан вдруг услышал недалеко от себя:

– «Надо быть готовыми»! Как будто в наших силах с ними сладить. У них пулеметы и пушки.

Это сказал человек, одетый в новенькую синюю суконную черкеску. На голове у него красовалась светло-коричневая каракулевая папаха, блестящая, словно золотая. Поверх серебряных газырей тянулся шелковый шнур. Настоящий офицер, только погонов не хватало. Даже короткие, закрученные кверху усики были истинно офицерскими.

– Ну и что такого, что у них пулеметы и пушки? – возразил кто-то в толпе.

– Сровняют с землей наши села.

– Что же ты предлагаешь?

Второй голос показался Хасану похожим на элбердовский. И черкеска у этого человека, как у Элберда, коричневая. Но это был не он. Да и мог ли Элберд быть здесь? Хасан, правда, слышал, что рапа его зажила и что он уже ходит. Но говорят, совсем не показывается на людях. Все толкует о том, что не успокоится, пока не сведет свои счеты с Гарси.

– Так что же, по-твоему, надо встать перед ними на колени: мол, делайте с нами что хотите? Разве они не такие же люди, как мы, не одним богом созданы? – вмешался в разговор Хасан.

– Ими командуют офицеры. Они хорошо знают, что такое война, – не унимался человек в синей черкеске.

– Ты небось тоже из офицеров? Возьми на себя командование и веди нас против них! Служил царю, послужи теперь своим односельчанам…

Спор этот уже мешал людям слушать оратора. Все зашикали на них.

– Мы верим, что вы готовы поддержать революцию, – продолжал русский. – Люди из ваших сел не раз доказали это. Во главе с Торко-Хаджи многие из вас участвовали в бою с белыми во Владикавказе, я сам видел, как прямо из Базоркино, со съезда ингушского народа, люди отправились в бой. Многие там погибли. Сейчас революция выдвигает перед вами новую задачу. Надо выставить боевое охранение на подступах к Алханчуртской долине, и особенно там, где проходит дорога из Моздока во Владикавказ. Этот район мы считаем особенно важным. Банды Бичерахова могут именно по этой дороге прорваться к Владикавказу и Грозному. Там уже несколько дней идут бои. Надо сделать все возможное, чтобы враг не мог подкинуть туда подкрепление. Казаки Карабулакской и Троицкой станиц перешли на сторону революции. Во главе с Дьяковым они бьются с белыми, Серго просит вас помочь в охранении Алханчуртской долины.

В толпе поднялся шум.

– Передай, что мы надежно закроем все подступы к опорным пунктам. Как на замок запрем!

– Пока живы, ни одной души не пропустим!.. Едва ему перевели смысл возгласов, русский довольно заулыбался.

– Мы не сомневались в вашей преданности. Потому и приехали к вам. Советская власть и Ленин всегда будут помнить, с какой готовностью вы идете на защиту завоеваний революции! Желаю вам удачи!..

– И тебе пусть будет удача!..

– Живи долго!..

– Дай тебе бог силы…

– Тише, люди! – крикнул Дауд. – Он еще не кончил свой разговор.

– …Война есть война! – продолжал русский. – В ней главное – дисциплина и порядок. Надо сформировать отряды и во главе каждого из них поставить командира!.. – Оратор посмотрел на Торко-Хаджи и добавил: – И Торко-Хаджи будет легче с помощниками. Одному ему трудно!..

Затем слово взяли двое стариков. Один говорил долго в замысловато. Но главное, в чем он хотел убедить Дауда и его товарищей, это то, что ингуши готовы защищать новую народную власть.

Другой старик был краток.

– У меня два взрослых сына, – сказал он по-ингушски, испытующе глянув в глаза русскому. – Скажи Эржакипезу, что они пойдут туда, куда он велит, хоть на смерть. А если понадобится, я и сам пойду!

Старик окипул взглядом толпу и пожал плечами. А тем временем слова его перевели русскому. Тот приложил руку к сердцу и кивнул старику в знак благодарности.

И тут Хусен услышал голос Гойберда:

– Разве только он пойдет? Я тоже пойду, если надо! И я, и сын мой. Понадобится, так и умрем. Чем сдаться этим собакам, лучше умереть. Клянусь богом, яучше!

На слова Гойберда мало кто обратил внимания. Все ждали, что скажет Торко-Хаджи, а он, как обычно, ска-вал очень коротко:

– Во, люди! Слыхали? Поняли?

– И слыхали, и поняли!

– В таком случае, как советует наш гость, создадим в каждом селе отряды, а точнее – сотни. Так, как это бывает в кавалерии. В помощь нам дали бывшего офицера, знакомого с военным делом…

При слове «офицер» народ недовольно зашумел. Торко-Хаджи поднял руку:

– Этот офицер добровольно перешел на нашу сторону, на сторону Советской власти.

Шум утих.

– Кто в какой сотне, узнаете завтра. После этого выберем командиров.

Гости ускакали. Народ тоже стал постепенно расходиться. Но не все. Иные еще долго обсуждали событие.

На другой день в каждом селе объявили, кто в какой сотне.

Хасан и Хусен попали в одну сотню.

И снова потекли длинные дни ожидания. В одном было легче, чем раньше: на дворе стояло лето. Днем ли, ночью ли, в минуты передышки можно было броситься прямо в траву и отдохнуть. Не будь недоделанных дома дел по хозяйству, караул показался бы чем-то вроде приятного времяпрепровождения. Но не для всех…

Каждый раз, возвращаясь домой, Хусен заставал Эсет с покрасневшими, опухшими глазами и бледным, как стена, лицом. В ответ на его укоры Эсет отрицала, что плакала, ссылаясь на бессонницу, оправдывалась, что просто скучает. Но Хусен-то знал о ее тревоге. Совсем недавно она сказала ему, что ждет ребенка. И видно, поэтому теперь особенно тревожилась за мужа.

– Ты и тогда будешь ночевать в степи, – спрашивала она, – когда нас будет трое?

– Нет. Зачем же в степи? Скоро все уляжется, успокоится, – утешал ее Хусен.

Эсет не спрашивала, когда и как все уляжется, ей бы только дождаться, чтобы больше не коротать одной ночи в тревоге. О другом она пока не думала.

3

Осеннее нежаркое солнце поднялось чуть выше деревьев. Пятеро мужчин во главе с седобородым стариком в папахе, обмотанной белой чалмой, вошли во двор Торко-Хаджи.

Прохожие провожали их взглядами, пока старики не скрылись из глаз.

Что привело их? Не дурные ли вести? Встревожились люди, вопрошая друг друга.

Торко-Хаджи был один в доме. Увидев еще издали гостей, поспешил к себе и сын Торко-Хаджи Зяуддин. Он пригласил стариков в дом, а сам встал у двери и, попеременно переводя взгляд с одного на другого, старался догадаться о цели их прихода.

Шаип-мулла бывает у них, и потому Зяуддина его приход но удивил, но Элаха-Хаджи и Гинардко еще ни разу не переступали порог их дома, если не считать того, что прошедшей весной они, может, приходили хоронить его брата Абдул-Муталиба, погибшего в бою против белых под Владикавказом. В тот день в их дворе побывало все село.

Зяуддин разглядывал и Мурада, который так же, как и он, занял место около двери. Этого человека он тоже никогда не видел у себя в доме.

Был здесь и Соси. Он, как только ему предложили сесть, тотчас опустился на стул. Мурад же сесть отказался.

После взаимных расспросов о жизни и здоровье Шаип-мулла посмотрел на своих спутников, словно спрашивая, кто заговорит первым. Никто не вызвался, и тогда он начал сам:

– Хаджи, позволь, я объясню тебе причину нашего вторжения в твой дом.

Торко-Хаджи испытующе посмотрел на него. С каждым днем Шаип-мулла становился ему ненавистнее. Торко-Хаджи больше и больше убеждался, что он против Советской власти. Они все еще частенько беседуют – Шаип-мулла ходит к Торко-Хаджи чуть не каждый день, но отношения между ними резко ухудшились, хотя тот делает вид, что этого не чувствует. Вот и сейчас, заметив сердитый взгляд Торко-Хаджи, Шаип-мулла заговорил елейным тоном.

– Ты, может, хотел отдохнуть, а мы нарушили твой покой? Прости нас. Но не прийти мы не могли. Нас привели заботы о селе, о женщинах и детях. Не думать о них сейчас нельзя. Кто, кроме нас, станет о них заботиться? Кто предотвратит надвигающуюся беду, если не мы? Правильный путь народу можем указать только мы…

Торко-Хаджи слушал Шаип-муллу, и ему казалось, что это не он так гладко говорит, а кто-то другой. Голос Шаип-муллы постепенно терял свою сладкоречивость, жирное красное лицо, похожее на взрезанный арбуз, уже не улыбалось. Речь его раздражала Торко-Хаджи, действовала, как стук арбы по мостовой на страдающего бессонницей человека. Но Торко-Хаджи сдерживал свое раздражение, ждал, что, может, будет и умное слово. Но круг, по которому шел Шаип-мулла, был большой, и конца ему не предвиделось.

– Так вот, надумали мы зайти к тебе. Да будет мне могила тесной, если, не решаясь нарушить твой покой, мы долгое время не стояли в раздумье у мечети. Однако без тебя нельзя. Не ты ли самый уважаемый всеми нами человек? А значит, с тобой нам и решать, как помочь сельчанам нашим. Вот какие мысли привели нас к тебе, – закончил наконец Шаип-мулла.

Торко-Хаджи улыбнулся.

– Ты сам-то все понимаешь из того, что говоришь, Шаип?

Подняв руки, тот снова развел их.

– Я, конечно! Что тут не понимать?

– А я не очень разумею, к чему ты клонишь, – снова улыбнулся Торко-Хаджи.

Элаха-Хаджи усмехнулся, погладив свою большую белую бороду. У Соси задергался кончик уса – с ним это происходит всегда: и тогда, когда он сердится, и тогда, когда смеется. Гинардко сидел и покачивался из стороны в сторону, словно бы находился среди мюридов во время исполнения зикара. В душе он проклинал Шаип-муллу за бестолковую болтовню.

– Если это все же не секрет, расскажи мне толком, да покороче, что привело вас ко мне, – попросил Торко-Хаджи.

– Нет, зачем же секрет, если бы секрет…

Гинардко больше не мог сдерживаться. Его крепкое, как дуб, туловище перестало раскачиваться, большая рука с толстыми пальцами поднялась:

– Шаип, ты погоди-ка немного, я скажу…

Шаип-мулла посмотрел на его руку и пожал плечами:

– Говори, может, лучше скажешь.

– Лучше скажу или хуже, не знаю. Только бы людям понятно! – пробасил Гинардко и, взглянув на Торко-Хаджи, опустил глаза. Это он сделал не потому, что, как Шаип-мулла, не решался смотреть на Торко-Хаджи, просто привычка у него такая. Человек, владеющий такой отарой овец, не одной парой лошадей и многим другим, горд собой. Ему ли, Гинардко, бояться смотреть в лицо кому бы то ни было?

Торко-Хаджи, конечно, не всем чета. Это понимает и Гинардко. Но хозяйство у него не ахти какое. И вообще перед Гинардко гордиться нечем. Только и всего, что за ним сейчас идут все эти вшивые овчины, как презрительно называет Гинардко односельчан-бедняков.

– Торко-Хаджи, – сказал Гинардко, – у казаков большая сила. Их во много раз больше нас. И у них пушки и пулеметы…

– Одних тех, что в Магомед-Юрте, достаточно, – вставил Мурад.

– А ты помолчи, брат, – отмахнулся от Мурада Гинардко. – Казаки заняли Кабарду и Осетию. Не сегодня-завтра завладеют Владикавказом и Грозным. Тогда мы останемся без выхода, как зверь, окруженный охотниками.

– Разве не жаль тебе женщин и детей, Хаджи?! – вырвалось у Шаип-муллы. – Если мы пришли сюда ради себя, пусть мне могила будет тесной. Тревожимся за женщин и детей.

На Шаип-муллу Гинардко рукой не махнул. Дождался, пока тот закончит. Вытерев платком свое лоснящееся, красное лицо, он продолжил:

– Таким образом, затравленного зверя выкуривают, а затем убивают…

– А если этот зверь сам сдастся, тогда что бывает? – прищурившись, спросил Торко-Хаджи. – Его пожалеют? Оставят в живых?…

С минуту все молчали. Гинардко тоже не знал, что ответить. Встретившись взглядом с Торко-Хаджи, Шаип-мулла пожал плечами, хотя прекрасно понимал, что ни один охотник в такой ситуации не оставит зверя в живых.

– Говоришь, оставят ли в живых? – переспросил Элаха-Хаджи, погладив свою белую бороду и крепко сжав ее в кулак. – Если этот зверь не вреден, его можно и не убивать. Приручить можно.

– Хочешь сказать, что и нас можно приручить!

– Иного выхода нет! – Гинардко развел своими большими руками.

– Клянусь всеми коранами, которые хранятся в Мекке, что нет иного выхода, – заключил Элаха-Хаджи.

Шаип-мулла покачал головой и промолчал. Хотел, видно, что-то сказать, но решил, что те двое высказались и за него. Сами взялись за дело, сами пусть и завершают.

Шаип-мулла не станет спорить, не хочет он открыто идти против Торко-Хаджи. Неизвестно, что еще будет. Если утвердится новая власть, Торко-Хаджи пригодится Шаип-мулле. Только бы он не обозлился, что Шаип-мулла пришел сюда с этими людьми.

«Эх, знать бы, какая же власть в конце концов утвердится, – подумал Шаип-мулла, – тогда бы не пришлось изворачиваться!»

Торко-Хаджи сидел, так низко опустив голову, словно шея не держала ее, и был явно недоволен. Метнув из-под густых бровей сердитый взгляд на Гинардко, он сказал:

– Заруби себе на носу: вашим охотникам вайнахов не приручить! Так и знай!

– А болшеки приручат их? – покосился Гинардко своими бычьими глазами.

– О них не говори. Они не на охоту вышли. У них совсем другое на уме. Болшеки думают о народе, о его благе. Я верю им, и вам бы всем пора поверить…

– Торко, прости, я перебью тебя, – вступил в разговор Элаха-Хаджи. Сам хаджи, он не удостоил Торко-Хаджи полного имени. – Допустим, что, как ты говоришь, эти болшеки хотят создать рай на земле…

– Я не говорю, что они хотят создать рай. Болшеки дают людям землю, свободу, равные с другими народами права…

– Хорошо, хорошо! Пусть они дадут народу все, что ты сказал. А вред, который будет нанесен правоверным? Об этом ты подумал?

– Мы не можем жить, посадив себе за пазуху этих болшеков, – вмешался Гинардко. – Пуля обожжет и живот и спипу. Я не хочу умирать из-за них.

– Мы-то и умрем – не беда, – вздохнул Шаип-мулла. – А вот женщин и детей жалко! Я не знаю… – Он пожал плечами, опустил глаза и почти шепотом закончил: – Зачем земля и свобода, коли погибнут родные и близкие?…

– Вот именно! – согласился Гинардко. – От недостатка земли еще никто не умирал…

– Умирали, Гинардко! – сказал Торко-Хаджи. – Одни умирали оттого, что не имели ее, голодали, другие умирали в борьбе за землю. Не из-за земли ли погиб Беки? Кому не больно, тот не стонет. Вот так-то!

– До сей поры я жил болью своих аульчан, – вспылил Гинардко. – И сейчас этим живу. Не то не сидел бы сегодня под твоей крышей. Не нужны нам войны. Отцы наши говорили: «Война сыновей не рождает, она уносит их».

– Воллахи, правильно они говорили! – воскликнул Элаха-Хаджи, поглаживая при этом бороду.

– Согласен с тобой, верно говорили, – поднял руку Торко-Хаджи. – Моего сына тоже война унесла.

Прошло больше двух месяцев со дня гибели Абдул-Муталиба, но до сих пор никто еще не слышал, чтобы Торко-Хаджи произносил его имя.

– Вот видишь! Ты на себе испытал все зло войны! Зачем же другим желать того же? Не одна мать останется без сына, не один ребенок осиротеет…

Торко-Хаджи решил покончить с этим пустым разговором. Нового они ничего не надумали и не надумают. Это ясно.

– Каким же образом вы хотите предотвратить зло? – спросил он, резко вскинув голову.

– Не будем лезть куда не следует, тем и убережемся! – проговорил Элаха-Хаджи.

– Как это понимать?

– Очень просто! – рубанул своей огромной ладонью воздух Гинардко. – Надо немедленно отозвать всех наших людей, что несут караул на дороге у Магомед-Юрта. Пусть возвращаются восвояси. Потребовать этого должен ты. Кроме тебя, они никого не послушают…

– Нам нет дела до того, куда рвутся казаки, – добавил Элаха-Хаджи. – Пусть себе идут хоть во Владикавказ, хоть в Грозный, только бы нас не тронули!..

– Бичерахов, говорят, обещал не причинять никакого ущерба трем нашим селам, – продолжал Гинардко, – если мы дадим им свободно пройти по дороге…

– Неужели вы действительно рассчитываете, что я помогу вам в таком подлом деле? – сверкнув глазами на Гинардко и на Элаха-Хаджи, проговорил Торко-Хаджи. – Так знайте же, этому не бывать!

– Ну а то, что затеяно тобою, – сказал Гинардко, – тоже не свершится! Там вон какая сила! Мы по сравнению с пими – что лист против дерева. Они уже Кабарду заняли и Осетию тоже. Кабардинцы во главе с князьями очищают свою землю от болшеков и их сторонников, а осетины не сегодня-завтра будут в войске у Бичерахова.

– А казаки давно с ним! – вставил Элаха-Хаджи. – Ни за что нам не уцелеть в таком окружении…

Шаип-муллу от нарисованной картины бросило в жар. Утерев лоб рукавом бешмета, он глубоко вздохнул. Соси весь сжался. У него уже не только кончик уса – и губа стала дергаться.

– Не вздыхай так тяжело, Шаип, – усмехнулся Торко-Хаджи. – И не верь всему, что слышишь.

– А разве это неправда? – взорвался Элаха-Хаджи.

– То, что Сунженские казаки дерутся между собой – это правда! И то, что в Самашках сейчас идут бои, – это правда. А еще, да будет вам известно, Сунженские казаки встали на сторону советской власти и с боями пробиваются к Грозному! Вот какая она, правда! – бросил в ответ Торко-Хаджи. – Неправду ты сказал и про кабардинцев и про осетин.

– Правда это или неправда, нам от этого никакой пользы! – сказал Гинардко.

– Мы с вами не договоримся. Соберите село и обсудите все с народом. Я сделаю так, как решит село и Совет. Не забудьте, кстати, и с его членами переговорить.

– А мы-то думали, что с тобой нам легче договориться… – Элаха-Хаджи, взявшись одной рукой за поясницу, с трудом поднялся с места, – Видно, все должно свершиться по предсказанию святых и мудрецов! Случится невиданное, и все мы столкнемся лицом к лицу с опасностью, тогда и ты поймешь, что был неправ. Увидишь, что вся эта голь, так называемые болшеки, бросят тебя и разбегутся – те, кого не успеют повесить. Может, тогда надумаешь к нам прийти – мы-то тебя не оставим в беде.

– За меня не тревожьтесь! – махнул рукой Торко-Хаджи. – Я достаточно пожил на этом свете. И жил не для себя. Если бы не такое горячее время, сидел бы преспокойно дома…

– Об этом-то они тебя и просят, Хаджи, – протянул к нему руки, словно в мольбе, Шаип-мулла, – чтобы сидел дома, исправно молился и перебирал четки!..

– Вот именно! – подхватил и Тинардко. – Клянусь могилой, которой нам никому не миновать, что нужды ты бы не знал. Ни в чем бы тебе от нас отказа не было!

Торко-Хаджи покачал головой и, с сожалением глядя на Гинардко, сказал:

– Всю свою жизнь я надеялся только на свои руки. На чужое добро не зарился и не позарюсь.

– Что верно, то верно! Верно, как то, что мы стоим в этой комнате. Я знаю, ты даже подношения велел отдавать сиротам, – попытался на всякий случай польстить Шаип-мулла…

– Элаха, ты сказал, что по предсказанию святых должно произойти невиданное…

– Не знаю, невиданное произойдет или нет, по власть эта существовать не будет!..

– Я не меньше твоего читал джай и Коран…

– Верно говоришь! – угодливо подтвердил Шаип-мулла.

– Погоди, Шаип… Так вот, Элаха. Читал я много, а подобных предсказаний не встречал нигде…

– Еще встретишь, Торко. Внимательнее вчитывайся. Впрочем, сейчас тебе не до того. Болшеки ввели тебя в заблуждение.

Элаха-Хаджи шагнул к двери, другие тоже стали надевать чувяки. В это время во дворе кто-то позвал хозяина.

Зяуддин вышел и ввел Хусена.

– Ты как сюда попал?! – удивился Мурад.

– Приехал, чтобы поднять тревогу, – ответил Хусен, тяясело дыша.

– Какую тревогу? Что случилось? – посыпались со всех сторон вопросы.

– Помолчите, дайте человеку сказать, – унял всех Торко-Хаджи. – Что за тревога, сын мой?

Гинардко, словно у него что-то застряло в горле, выпучил свои похожие на бычьи глаза и весь обратился в слух.