Текст книги "Сыновья Беки"

…Солнце уже спряталось, когда Фрол, усадив в телегу Хасана и Рашида, выехал со двора. Край неба, снизу освещенный солнечными лучами, горел так, будто где-то за горизонтом полыхал большой костер. Степь дышала вечерним покоем. Вдали состязались церепела: «Ватта пхид, ватта пхид!» Трещали сверчки. И столько их было! Казалось, сидят в каждой травинке.

И вдруг тишину прорвало ржание лошади. Фрол на все это и внимания не обращал. Бурчал себе под нос какую-то заунывную песню.

– Это его кони! – сказал Хасан Рашиду.

– Все?

– Все. – И, понизив голос, словно забыв о том, что Фрол и без того ничего по-ингушски не понимает, добавил: – Девчонка хотела помочь мне увести одного из них.

– Ну и что ты ей ответил?

– Сказал, что мы приехали сюда не воровать, а работать.

– Верно сказал. Заработаем, на честные деньги купим.

На этом они замолкли. Каждый думал о своем. Хасан подсчитывал, сколько ему нужно работать, чтобы заработать на лошадь. Рашид жался к другу, ему вдруг стало холодно. А Фрол знай тянул свою песню.

В поле добрались к ночи. У шалаша горел костер. Вокруг него сидели трое.

– Ну, работнички, принимай подмогу. Еще вам двоих привез, чтоб не скучно было, – сказал Фрол.

– Ты бы лучше заместо них винца привез, – отозвался один из сидящих, – вот тогда бы мы уж точно не скучали.

– Э-э! – Фрол погрозил пальцем. – Вина вы еще не заслужили. Вот соберете всю пшеницу в копны, напою до упаду. Да ежели в срок!

Фрол уехал. Рашид скоро забрался в шалаш. Хасану захотелось еще посидеть. Двое русских стали спрашивать, откуда он, есть ли родители, сколько лет. Третий был кумык. Видать, знал по-русски не больше Хасана, а потому молчал, словно немой. Спросили, какую хозяин назначил плату, Хасан сказал. Оба недоверчиво глянули на него.

– Да вы что, хлопцы, спятили? – не сдержался один из них. – Могли бы уж и совсем бесплатно поработать. Вы, может, думаете, ворочать вилами – это детская забава?

Хасан сидел с опущенной головой и молчал как провинившийся.

– Вот поработаете завтра, узнаете, почем фунт лиха, – добавил русский.

– А вам сколько платят? – спросил наконец Хасан.

– По двугривенному. И то, мы считаем, мало.

– Он обещал набавить по пятаку, если будем хорошо работать.

– Жди, набавит! Как бы не так!

Хасан пожал плечами. Русский еще долго ворчал, ругался. И непонятно было, кого он ругает: хозяина или их, что согласились за бесценок спины гнуть.

В эту ночь Хасан долго не мог заснуть. Ночлег был не ахти какой. Ни подстелить, ни накрыться. Можно представить, какую еду здесь будут давать. Но делать нечего, надо оставаться. Куда пойдешь? Нигде сейчас не найдешь места лучше. Да, может, не так уж будет плохо и русский зря пугает?

Хасан посмотрел на Рашида. Тот свернулся калачиком и спал. Ему было не до раздумий, трясло, как в лихорадке. Но на вопрос Хасана, что с ним, он не ответил.

Утром Фрол привез завтрак. Рашид почти не притронулся к еде, его так и тянуло снова лечь, пусть даже на сухую, колючую солому. Но он помнил, зачем сюда пришел. Желание во что бы то ни стало продержаться и хоть немного заработать поддерживало в нем силы. Рашид взял в руки вилы и приступил к дену. Они подбирали скошенную пшеницу и укладывали в копны. Хасану поначалу даже нравилась работа. И он не понимал, что это русский пугал их вчера, говорил, будет тяжело.

Хасан всячески старался заслужить похвалу хозяина, который стоял без движения, как надмогильный камень, и наблюдал за новичками. Уж очень хотелось получить обещанную прибавку. Но недолго молчал Фрол. Первый удар пал на Рашида.

– Какой из тебя работник? Еле шевелишься, точно брюхатая баба. Взял бы пример с товарища. Ему я, пожалуй, прибавлю пятак, а с тебя скину!

Рашид понимал, что пока хозяин только подгоняет его. Но очень тревожился, что будет потом. С ним происходит что-то непонятное: кружится голова, тело будто свинцом налито, знобит. «Хоть бы скорее одолеть эту хворобу! – думает Рашид. – Вот поднимется солнце, потеплеет, я отогреюсь и заработаю в полную силу. Только бы хозяин до тех пор не ушел, а то так и будет думать, что работник из меня никудышный».

Но Фрол, конечно, ушел. А солнце не принесло Рашиду ни тепла, ни радости. Вскоре, не в силах больше держаться на ногах, он повалился у шалаша.

В обед вернулся Фрол.

– Ты что, отлеживаться сюда пришел? – прикрикнул он, толкнув мальчишку ногой.

– Рашид заболел, – сказал Хасан.

– Заболел, говоришь! Может, думаете, здесь больница?

Подошли и другие работники. Они тоже вступились за паренька.

– Нельзя ему на земле лежать, болен он, – сказал один из них.

– «Болен». Я не лекарь, и у меня здесь не больница, – махнул рукой Фрол и уехал.

– У, гад! – крикнул ему вслед работник и погрозил кулаком.

К вечеру Рашид впал в забытье. Хасан сходил к Федору. Тот приехал за ним на подводе.

– Хасан, не вези меня домой! – взмолился, придя в себя, Рашид. – Завтра я поправлюсь и буду работать…

– Не домой мы тебя везем, а к Федору, – сказал Хасан. – Побудешь у них, пока станет лучше.

Рашид не слушал его и бормотал свое:

– Вот посмотришь, я выздоровею. Нельзя мне возвращаться домой без денег.

Скоро он совсем замолк. И глаз не открывал. Дышал, как конь после бегов. Наконец доехали, уложили его в постель, тепло укрыли.

– Не горюй, – утешал Федор готового расплакаться Хасана. – Это у него лихорадка. Скоро пройдет.

– Я говорила ему – не пей так много, а он не послушался, – с горечью сказала Нюрка. – Был такой потный и выпил целых две кружки колодезной воды.

– Вон оно что! – покачал головой Федор. – Плохи дела. Я-то думал, лихорадка. А ну, жена, чем ты лечишь от простуды? Надо выходить парня…

Хозяйка напоила больного чаем с малиной.

– Пусть пропотеет, может, полегчает, – сказала она и накинула на Рашида поверх одеяла овчинную шубу.

Но лучше Рашиду не стало. Утром он только на минутку открыл глаза и опять попросил:

– He вези меня домой, Хасан.

– Не повезу, – успокоил его друг, хотя сам решил, что обязательно увезет.

– Не надо, я поправлюсь.

Больше Рашид не промолвил ни слова. Хозяйка делала все, что умела сама, что советовали соседки: поила чаем с малиной, настоем липового цвета, растирала вином. Ничего не помогало. Больной горел, как в огне, и очень тяжело дышал. К полуночи он заметался, потом вдруг с хрипом втянул в себя воздух и… затих. Затих навсегда.

Хасан заплакал. Федор совсем растерялся. А жена его обернулась в правый угол, упала на колени и быстро-быстро закрестилась.

– Прости его, господи, прости его, господи, – шептала она.

Темную комнату заполнило горе. И богоматерь с младенцем на руках, едва освещенная слабым светом свечи, печально смотрела с иконы.

Не дожидаясь рассвета, Федор стал запрягать.

– Куда ты ночью? – забеспокоилась жена.

– Надо же свезти беднягу домой.

– А если абреки нападут?

– Какие еще абреки?! – прикрикнул Федор. – Бабьи бредни все это!

– А лошадей из Терской кто угнал? Тоже, скажешь, бабьи бредни?

– У кого угнали-то? У богачей. У таких, как я…

– На лбу у тебя не написано…

– Не каркай, как ворона! – Я же покойника повезу. У абреков тоже есть бог.

Уже рассветало, когда телега, словно бы из страха нарушить покой Рашида, медленно въехала в село. Люди проходили мимо, не без любопытства разглядывая русского возницу и с удивлением видя рядом с ним Хасана. Не заговаривали, не спрашивали, откуда они едут и кто хозяин телеги. Хасан сидел с опущенной головой, не дай бог спросят, что с Рашидом. Ни за что он не сможет произнести страшные слова, сказать, что Рашид никогда уже не встанет.

И вдруг случилось самое ужасное. То, чего Хасан боялся больше всего: навстречу им из-за угла вышел Гойберд. Увидев еще издали телегу, он прикрыл козырьком-ладошкой от солнца глаза и всмотрелся. Удивился, когда разглядел Хасана, постоял, подождал, пока подъедут, и спросил:

– Возвращаешься? А где Рашид?

Хасан еще ниже опустил голову.

– Что ты молчишь? – встревожился Гойберд.

– Рашид тоже… со мной… – выдавил наконец Хасан.

– Ничего не пойму! Где же он тогда?

– Вот лежит… в телеге.

– Что? А почему он лежит? – Гойберд подошел поближе. – Рашид, что с тобой?…

Но, не успев договорить, он увидел, что лицо лежащего накрыто, и оцепенел. Через минуту несчастный отец поднял край шубы и вскричал:

– О остопирулла![52]52
  Непереводимое выражение.


[Закрыть]

Больше он ничего не смог произнести. Хасан не сдержался и всхлипнул. Федор стянул с головы картуз и тяжело вздохнул.

Убитый страшной картиной увиденного, Гойберд даже не спросил, как это случилось. Да и к чему спрашивать? Сына-то ведь нет!..

– Он выпил холодной воды, – говорил Хасан сквозь слезы, – целых две кружки. Больших… И заболел.

– О, байттамал![53]53
  Непереводимое восклицание, выражающее состояние горя, тяжкого удара.


[Закрыть] – Гойберд зажал в ладонях голову, затем весь перекосился, как от резкой зубной боли, открыл глаза; и крупные мужские слезы скатились по его щекам. Он взялся рукой за край телеги и пошел рядом, разговаривая с сыном, словно с живым.

– Для того ты пошел туда? – причитал он. – Хотел порадовать меня – и вот что получилось! Знать бы, ни за что не пустил тебя! Клянусь богом, не пустил бы, пока жив. И жизнь отдал бы, и душу, а не пустил бы!.. О бог, почему же ты не сказал, что тебе нужна душа человека? Я бы свою тебе отдал. Зачем ты взял его душу так рано?!

Теперь уже встречные, узнав от других о горе односельчанина, подстраивались и шли за телегой.

Гойберд видел только своего Рашида. И никто из идущих сзади не решался заговорить с ним.

5

Прошло две недели со дня смерти Рашида. Хасан никак в себя не придет. Все больше сидит повесив голову и молчит. А в душе тревожно. Горит она у него болью за Рашида, ненавистью к жестоким людям.

Ко всем, кого он считал своими врагами, – Сааду, Ази, Соси, Товмарзе и Зарахмету, – теперь прибавился еще и Фрол, Сейчас Хасан думает о нем больше, чем о других. Ведь надо, каким он зверем смотрел на больного Рашида! Эх, если бы Хасан мог отомстить всем мерзавцам, если бы у него хватило на это сил!..

Неделю назад Хасан хотел было снова пойти на Терек. Но Кайпа воспротивилась, грозилась, что руки на себя наложит, если он уйдет. Смерть Рашида вконец испугала ее.

На этот раз Хасан собирался не на уборку. Перед глазами у него стояли кони Фрола, что паслись на окраине хутора… Может, тогда успокоится сердце?! Нюрка ведь уверенно обещала помочь ему увести коня. А еще… он сказал, что обязательно вернется. И знал: она ждет… Но мать ни за что не отпустит. Хасан не понимает ее и злится; что бы он ни задумал, все ей не по душе.

Кайпа знает, что сын недоволен.

– Сверкай глазами и смотри на меня волком, сколько твоей душе угодно, а на Терек все равно не пойдешь!

Хасан и правда сверкает зрачками, но молчит.

– Сиди лучше дома да занимайся хозяйством, больше толку будет. Бежишь из дому, как от божьего проклятия. А ты ведь уже взрослый… Хозяин.

– Потому и бегу, что хозяин! Что дома-то делать? Углы охранять? Заработать ведь тоже надо. А так какое хозяйство? Без лошади, без коровы…

– И дома дел много! Было бы желание ими заниматься. Вон и в пословице говорится: корова телилась без охоты, телок народился куцым. Дров в доме нет, плетень весь развалился. Но тебе до этого дела нет. А отец твой каждую минуту что-нибудь делал!

– Я могу сколько угодно дров наготовить. А как их из лесу вывезти? Давай лошадь, все и сделаю.

Кайпа усмехнулась, укоризненно закачала головой:

– Это ты у меня лошадь требуешь?

– У тебя! Не ты ли купила лошадь, которая оказалась краденой? Надо было смотреть, у кого покупаешь. А теперь ни лошади, ни денег.

– Значит, во всем виновата я? Из-за меня все беды? Хорошо же. До первого снега я куплю лошадь, если даже для этого мне придется прислуживать людям или милостыню просить.

Хусен, молча слушавший их, не выдержал:

– Нани, пусть уходит! Не держи его, мы и сами как-нибудь проживем.

– Ты-то помалкивай, щербатый, – вскочил Хасан. – Не слишком ли разболтался. «И сами проживем».

– А он, пожалуй, прав, – сказала Кайпа.

– Мать и сын заодно. Я, похоже, здесь лишний! – Хасан зло глянул на них и вышел. Постоял с минуту во дворе и направился к Исмаалу.

На землю уже сошли сумерки. Исмаал только что вернулся из лесу и распрягал лошадь.

Хасан пожелал ему доброго вечера.

– Что с тобой? – спросил Исмаал, вглядываясь в лицо своего юного друга. – Ты точно с высокого стога свалился.

– Я поеду с тобой в Моздок, – не отвечая на вопрос, сказал Хасан.

– Поздно сегодня. Задержался в лесу. Отложим до другого раза.

– Нельзя мне откладывать. Пойду тогда пешком. К утру доберусь.

– Чего тебе не терпится?

Хасан посмотрел исподлобья, словно бы и на Исмаала сердится.

– Лошадь мне нужна!.. Без нее я не вернусь.

– Без какой лошади?

– Обыкновенной. С четырьмя ногами и хвостом.

Исмаал все еще ничего не понимал.

– А кто тебе там ее приготовил?

– Другим их приготавливают? Вот ту, например, что нам продали?

– Э, браток! У тебя, я вижу, каша какая-то в голове! – сказал Исмаал, поняв наконец, что творится с парнем. – Зайдем-ка в дом, там поговорим.

Они вошли.

– Садись поближе, – поманил к себе Хасана Исмаал. – Значит, решил за воровство приняться? А я-то думал, из тебя человек выйдет. Очень это здорово получается. Ни у отца твоего, ни у деда и в мыслях такого не было.

– Ты же сам говорил: у богачей надо все отбирать! – напомнил Хасан. – А я хочу увести коня у богача Фрола, у которого мы с Рашидом работали иа уборке пшеницы. Из-за него, может, и Рашид погиб.

– Все может быть. Но ты меня не так понял. Ты знаешь, чем это кончится, если поймают? Матери твоей слезы, и на все село тень ляжет.

– Меня не поймают. Дочь Федора обещала, что выведет коня далеко в степь…

– Забудь об этом, Хасан. Не хватало, чтобы еще такая мрачная тень упала на память Беки! Его сын – я вдруг вор?!

– Что же нам делать тогда? – развел руками Хасан. И в эту минуту он показался Исмаалу таким похожим на Беки. Только тот был внешне куда спокойнее.

– Пропадем мы без лошади! – закончил Хасан.

– Потерпи. Придет и наше время.

– Надоело терпеть! Придет, придет! Когда оно придет?

– Э, Хасан! Не так все просто делается, как тебе кажется! Сотни лет сидят цари, сменяя один другого. И не легкое это дело – скинуть их. Очертя голову не бросишься. Болшеки готовят к этому всю Россию. А она, брат, велика. В японскую войну я две недели на поезде добирался до фронта. Тогда впервые и болшеков узнал. Они все понимают. И знают, когда что делать надо. Нам остается ждать и готовиться. Так они и Дауду говорят. Он частенько встречается с ними во Владикавказе…

Хасан молча слушал, не перебивал.

– Вот такие дела, парень! – Исмаал положил руку ему на плечо. – Хочешь не хочешь, а терпеть пока надо. Сискал и соль есть – перебиться можно. А не будет сискала и соли, скажи. Если в этом доме останется мука только на одну выпечку, и ту мы поделим поровну. Ну а лошадь… Я же давно сказал: надо – спроси. Никогда ведь не отказывал?! А воровством, брат, нам заниматься никак нельзя. У нас другие заботы! Да, чуть не забыл: знаешь, что завтра сход в селе?

– Не слыхал, – поднял голову Хасан. Лицо его было уже спокойно. – А зачем собирают?

– Узнаешь. Наверно, Сахаров хочет что-то объявить. Хорошего ждать не приходится. Но и он не уедет от нас довольным. Человек десять договорились свое слово сказать. Думаю, что сельчане поддержат. Будь и ты наготове.

На улице уже совсем стемнело, когда Хасан возвращался домой. Мать и Хусен еще не спали. Кайпа так и засияла, увидев старшего сына. Она уже чего только не передумала. Боялась, не ушел ли в Моздок. И потому встретила его без упреков. Сделала вид, что совсем забыла о ссоре. Не дай бог еще надумает уйти! Характер-то вон ведь какой!

Кайпа ласково и не без гордости посмотрела на сына. Вырос. И очень.

Ну а что до Хасана, вели ему сейчас и мать – никуда бы он не пошел. Разговор с Исмаалом заставил его задуматься. К тому же и завтрашний сход занимал его.

Хасан не знает, что скажет пристав, что ответят ему люди и чем все это кончится. Мысль вдруг переносится на Саада. Ведь и он будет там! В последнее время Саад чувствует себя не так вольготно, как прежде. На улицах Сагопши появляется редко и обязательно с оружием.

Хасан раза два-три по пятницам заходил в мечеть, но Саада там не встречал. Завтра-то он наверняка почтит пристава.

Винтовки у Хасана нет, но что же делать, как быть, если встретится с ним?

Исмаал говорит – час расплаты еще не настал. Хасан и сам это понимает. Но… «Уж лучше бы этот мерзавец не пришел завтра на сход!» – думает Хасан.

6

Сельская площадь была похожа на разворошенный муравейник. Люди пришли сюда, бросив все свои дела. Одни надеялись услыхать от пристава что-нибудь доброе – это те, кто всегда ждет милостей от царя и от бога и никогда не получает их. Другим просто любопытно встретиться со знакомыми, обменяться новостями. Были здесь и те, кто знал, что от властей добра не дождешься.

Саада не было. Хасан обошел всю толпу. Для полной уверенности он даже собрался влезть на дерево, оттуда посмотреть, и вдруг кто-то потянул его за рукав.

Обернувшись, Хасан увидел перед собой улыбающегося Дауда. Без бороды, чисто выбритый и очень от этого помолодевший, он был почти неузнаваем. Неподалеку от него стояли Исмаал и Малсаг. Хасан уже открыл рот – хотел что-то сказать, но Дауд движением руки остановил его и предостерегающе повел вокруг глазами.

– Едут, едут! – послышалось со всех сторон.

Вслед за тем донесся перезвон бубенчиков. Этот звон знаком всем. В целой округе только копи пристава и были с бубенцами.

Все смолкли и посмотрели в одну сторону. Фаэтон приближался в сопровождении пяти-шести всадников.

Словно из-под земли вырос Ази. И хотя вокруг было тихо, он заорал, выказывая свое усердие:

– Тихо, люди!

Фаэтон въехал на площадь. Вооруженные всадники плотно окружили его. Пристав поднялся с места, оглядел толпу. Он кивнул, и Ази тотчас заговорил:

– Люди, пирстоп приехал, чтобы поговорить с нами.

Пристав уже не обратил внимания на то, что старшина искаженно произносит его титул, привык, видно, или рукой махнул. А ведь как злился!

Повернувшись к Ази, Сахаров что-то сказал ему и стал внимательно всматриваться в народ. Ази начал переводить.

– Большинство из вас, люди, – сказал старшина, – живут честным трудом и преданы власти. Так говорит пирстоп…

В толпе зашумели.

– Хитро закручивает!

– И давно он так говорит?

– Не мешайте, пусть скажет…

Ази силился всех перекричать:

– …Но семья не без урода, говорит пирстоп, и среди вас есть такие, говорит пирстоп…

– Ну вот, опять завел свою старую зурну! – сказал Исмаал. – С этого бы и начинал!

Ази на этот раз сдержался, не ответил. Он не успевал и пристава переводить, и народ слушать.

– Пирстоп уверен, что вы выполните его требование.

– Что же он требует? – закричали со всех концов.

– В наши села прибудет на постой военный отряд. Пирстоп говорит, всем известно гостеприимство ингушей, он…

– Это он верно говорит, гостей мы принимаем…

– Только тех, кто приходит к нам с добром…

– А такие гости нам не нужны…

– Незваный пес ушел не евши.

– Тише, тише, – поднял руку Ази. – Пирстоп не требует, чтобы вы усадили их за свои столы да на почетное место…

– А что же ему от нас надо?

– Вы должны обеспечить зерном и сеном их лошадей.

– Где мы возьмем зерно? У нас дети сидят голодные! – крикнул Гойберд. – Клянусь богом, голодные.

– Не перебивайте! – взмолился какой-то старик.

– И что за народ! – добавил Шаип-мулла. – Воллахи-биллахи, с ними нельзя говорить по-хорошему.

Недалеко от Ази стояли владельцы больших отар – братья Гинардко и Инарко. С ними был и Соси. Он крикнул:

– И сена дадим, и зерна дадим!..

– Кто даст? – спросил Алайг.

– Я дам, ты дашь. И все, кто живет в этом селе! – ответил Соси. – Никто не может не подчиниться приказу властей!

– Эй, Соси, не у всех, как у тебя, сапетки полны кукурузой…

– Если бы ты не мотался по чужим краям да не крутился вокруг своей Маруси, а работал в поле, у тебя тоже сапетка не пустовала бы.

Алайг кинулся на Соси, но люди разняли их.

– Веди себя смирно! – набросился на Алайга Ази. – Не прыгай выше своей головы.

Пристав что-то быстро заговорил. Старшина весь обратился в слух. Потом перевел:

– Пирстоп недоволен. Он говорит, где ваше гостеприимство, где ингушская сдержанность? Он пришел поговорить с вами по-хорошему, а вы?…

– Пусть хоть до судного дня не говорит с нами по-хорошему. Как-нибудь переживем! – бросил еще не остывший Алайг.

– Переживете? Не очень ли много ты на себя берешь? – оскалился Ази. – Не отдадите по-хорошему, силой возьмут у вас то, что надо. Вам же будет хуже.

Толпа опять зашумела.

– Это мы еще посмотрим!..

– Как бы кое-кому не пришлось распрощаться с белым светом!

– Пусть приходит в мой двор тот, кому жизнь надоела.

Ази вышел из себя и заорал:

– Угрожаете? Псу под хвост ваши угрозы. Двое-трое не дадут сена, от этого их лошади не подохнут. Пирстоп верит, что большинство из вас – люди честные и преданные. Они и отряд примут, и сделают все как надо. Вот такие, как ты, – ткнул он пальцем в Исмаала, – дождетесь. Я не сын своего отца, если говорю неправду!

– Не кричи так сильно, Ази, – ухмыльнулся Исмаал, – а то еще случится с тобой такое, как в присказке об утке, что задумала гоготать гусыней, да и лопнула.

В толпе засмеялись. Ази смешался. Посмотрел на пристава. Тот снова заговорил.

– Ах, как плохо ведут себя люди, – пожаловался Шаип-мулла, подобравшись поближе к Торко-Хаджи. – Хаджи, ты бы сказал им, пусть перестанут! Это же позор. Не дают старшине говорить.

Но тот улыбался и одобрительно смотрел на Исмаала.

– А чего им молчать? – сказал он. – Люди затем и собрались, чтобы поговорить, высказать все, что у них на душе.

Дауд незаметно кивнул Малсагу, и тот направился в сторону Ази – там было возвышение, лучше видно говорящего.

– Я хочу спросить, – сказал Малсаг. – Зачем идет к нам этот военный отряд?

– Караулить могилу моего отца! – заорал старшина.

– Ну тогда дай им сена и зерна. У нас нечего караулить.

– Вас самих надо караулить!

– Слышите, люди, – Малсаг повернулся к толпе, – что он говорит? Мы что, скот или звери, чтобы нас охранять? Как они охраняют, нам известно. В нашем селе и раньше стояли на постое. Помните, военные стояли?

Чуть не каждого второго обвиняли, называли абреком. А сколько семей оставили голодными – забрали для коней последнее зерно. И вот теперь нам навязывают новых мучителей.

– Не соглашайтесь! – крикнул кто-то из толпы. – А то получится, как в пословице: «Курица сама нашла себе нож».

Ази с трудом успевал слушать Малсага и переводить его слова приставу.

– Арестовать его! – зарычал вдруг Сахаров.

– Вот ты и нашел себе нож! – ехидно кивнул Ази.

Двое конных казаков стали пробиваться сквозь толпу к Малсагу.

– Беги! Не поддавайся им! – кричали из толпы.

Но Малсаг не тронулся с места. Люди вокруг расступились, и, когда к нему подъехали стражники, он стоял, готовый на все.

– А ну, иди вперед! – крикнул один из всадников.

Малсаг не двинулся с места.

– Кому говорят, иди! – казак направил коня прямо на Малсага. Тот схватил его за уздцы и остановил.

Народ заволновался. Одни кричали, что Малсаг сам виноват – не нужно было дразнить пристава, другие говорили, что это насилие – он и сказать-то, мол, ничего не успел. Казалось, подпали спичкой – и площадь вспыхнет. Были в толпе такие, кто готов костьми лечь, а не дать приставу сделать свое черное дело.

Толпа на площади сейчас очень напоминала отару овец, напуганную волками и прижавшуюся к обрыву. Сквозь эту беспорядочную массу к Малсагу пробивались Исмаал, Дауд, Алайг, а с ними его родственники. Не отставал от других и Хасан.

– Выполняй приказ! – скомандовал Ази. – Сопротивление может стоить тебе жизни.

В ответ на его окрик Малсаг только ухмыльнулся.

– Отпусти коня! – взревел стражник и, склонившись, плетью наотмашь ударил Малсага.

Замахнулся еще. Малсаг закрылся от удара руками. Но з этот миг другой казак огрел его сзади. Малсаг вырвал из-под черкески кинжал.

– Сабли наголо! – приказал пристав, увидевший блеснувшее на солнце лезвие.

Стражник не ждал в изготовке, как Малсаг, а тотчас же рубанул шашкой, и только подоспевший Алайг спас Малсага: он схватил казака за ногу и рванул с коня. Шашка скользнула, слегка оцарапав лицо. Но именно это оказалось той спичкой, от которой вспыхнула площадь.

Увидев кровь на щеке у Малсага, в толпе закричали:

– Шашками бьются, изверги!

– Его ранили!

– Бей гяуров!

– Назад, вы все село погубите! – кричал перепуганный насмерть Ази.

Белый от страха Шаип-мулла канючил перед лицом Торко-Хаджи:

– Видишь, Хаджи, как все обернулось? А если бы ты призвал их к спокойствию, может, все и обошлось бы. Тебя бы они послушались.

– Ничего, – отвечал Торко-Хаджи, – рано или поздно это должно было случиться. Народ озлоблен насилием.

Сразу после удара Малсаг кинулся на всадника, которого стянул с коня Алайг.

– Не надо! – схватившись за живот, застонал тот. Исмаал и Дауд бросились к другому казаку. Исмаал стащил его с лошади и схватил за горло, а Дауд снял оружие. Подоспел и Хасан. В руках у него был кинжал. Он огляделся. С кем расправиться? Один уже держится за живот – ранен, с другим справятся Исмаал и Дауд. И вдруг совсем близко он увидел конного стражника в окружении толпы. Хасан поспешил туда. Но прежде чем он пробился, того уже свалили с коня.

– Пирстоп! Пирстоп сбежал! – закричали в толпе.

– Не дайте ему уйти!

Лавина подалась вперед. Хасан вложил кинжал в ножны и ринулся к фаэтону.

Фаэтон поехал не по центру села, как въезжал, а свернул в боковую улочку. Два уцелевших казака из охраны поскакали за приставом. Хасан бежал за ними.

Наперерез фаэтону выскочил с колом в руке Гойберд, видать, откуда-то из плетня выхватил. Он одним ударом свалил всадника. Другой ускакал.

Когда Хасан подлетел, Гойберд уже снимал оружие с поверженного казака. Тот не двигался. Похоже, потерял сознание.

– Хороша винтовка! – сказал Гойберд и цокнул языком. – Клянусь богом, хороша! Эх, Рашид… – Он глубоко вздохнул. – Возьми, Хасан, шашку. Пригодится тебе.

Хасан перекосился от досады. «Шашку». Ему бы винтовку. Зачем она Гойберду? У него же нет кровника! Но о том, чтобы попросить, и думать нечего. Не отдаст. Хасан склонился над стражником и вдруг услыхал:

– Не убивай меня, дома дети…

Хасан молча отошел от раненого стражника.

Площадь быстро пустела. Боясь, как бы не прискакали на расправу новые казаки, люди спешили убраться восвояси.

Хасан поискал глазами, но никого из своих не увидел.

Держась поближе к плетням, плотно прижимая при этом винтовку, торопился домой и Гойберд.

Убитых не было. Раненых – пятеро. Удравший в начале заварухи Ази теперь вернулся и подбирал раненых стражников.

– Вы, может, думаете, власти простят вам? – ворчал он. – Ни за что! А кое-кто даже очень дорого поплатится! Я не сын своего отца, если не поплатится!

Один из раненых стражников, когда его поднимали на арбу, вдруг проговорил на чистом ингушском языке:

– Воды дайте!

– Ты ингуш? – удивились те, кто держал его. – А как же ты с ними, с гяурами, оказался?

– Так и оказался. Чтобы дети не умерли с голоду! Нет у меня ни клочка земли…