Текст книги "Сыновья Беки"

8

Темные тучи низко нависли над землей. День клонился к вечеру.

Хасан прошел подъем от Верхних Ачалуков до Гайрбек-Юрта и спускался в балку. Он шел в лес сообщить партизанам, что готовится большое наступление, в котором понадобится и их помощь.

Уже около года Хасан не видел дорогие сердцу хребты, долины, леса, где бегал мальчишкой. А как мечтал их увидеть! Не раз во сне снились. И вот они перед ним, а ничего не радует. Все оттого, что на душе у него большое горе и ничем его не унять. Накануне Хасан заехал в Ачалуки к тетке. Там он узнал о смерти Султана. Многое перенес Хасан за свою не очень-то долгую жизнь. Но это горе выше его сил. Хасан даже заплакал и не мог скрывать своих слез, да и не пытался сделать этого. И в мыслях у него не было, что Султан может пасть жертвой войны. Хасан в последнее время все больше тревожился за Хусена, которого оставил дома в состоянии почти полной неподвижности. В горы, в Ведено, к нему доходили слухи, что Хусен жив, но легче от этого не становилось. Беспокоился за одного брата, а беда подстерегла его с другой стороны и, обрушившись столь неожиданного, подкосила.

Тетка сказала еще и о том, что Хусен уже с неделю в горах и почти совсем здоров.

Султан! Бедный малыш! Хасан с грустью подумал, что братишка так и не увидел ничего хорошо в своей короткой жизни. И сердце от этой мысли сжалось болью. Не задумываясь, Хасан сам бы лег вместо Султана в могилу, но так уж устроен мир… Один другого в нем заменить не может…

Хасан долго шел пустынной дорогой. Он уже миновал ближайшую от Сагопши балку, когда увидел на опушке леса, близ дороги, человека, тяжело опиравшегося обеими руками на большую сучковатую палку. Неподалеку паслась отара. Хасан поначалу насторожился, но, поняв, что перед ним, должно быть, пастух, вынул руки из кармана, оставив в покое свой семизарядный наган.

Пастух ответил на приветствие Хасана и попросил закурить. Свернув цигарки, они оба опустились на сухую траву.

– Чьи это овцы? – спросил Хасан, глянув на склон.

– Наши, – ответил пастух.

Он был примерно того же возраста, что и Хасан. Может, даже чуть моложе.

– А ты кто будешь-то?

– Саада знаешь? Я его сын, – ответил парень.

Хасан пристально посмотрел на него. Он не видел сына Саада с детства. «Похож на отца, – подумал Хасан, – даже пушок на подбородке обещает вырасти таким же клоком овчины, как у Саада».

– А ты здешний? – спросил парень.

«Не знаешь, значит, меня, – решил Хасан. – Что ж, это и к лучшему».

– Из Ачалуков я.

– Скучное ваше село, – буркнул сын Саада. – Залегло в яме хребтов, как зверь в капкане. Я там целый год прожил. У родственников. Даже больше года. Овец мы своих там спасали.

– От кого же? – усмехнулся Хасан.

– От кого, говоришь? От голодранцев этих, что большевиками зовутся. Придумали тоже: у одних добро отбирают и хвалятся, что делают хорошие дела. Для народа, мол, стараются. Хорошо еще, недолго они над нами измывались. Слава Всевышнему, прогнали их. Деникинцы у нас ничего не отбирают. Попросят по-хорошему одну-другую овцу – и все.

«Одну-другую овцу! – мысленно повторил Хасан. – Для деникинцев Саад добрый, а моего отца из-за одной овцы жизни лишил, проклятый!»

Хасан зло глянул на парня. Лицо у него похоже на взрезанный арбуз. На подбородке и около ушей чуть пробивается жалкий пушок. Истинный сын своего отца. Другого разговора от него и ждать нечего.

«А не застрелить ли мне тебя, – подумал Хасан, – здесь же на месте, в упор? Вот бы месть моя и свершилась. Всего один выстрел – и конец делу, отец отмщен!» Рука скользнула в карман, пальцы коснулись холодного металла и сжали круглую рукоять. Некоторое время Хасан сидел так и думал. «Нет, – решил он, – Саад, только сам Саад должен поплатиться за содеянное им зло! Нельзя оставить его в живых!»

Сейчас даже Дауд и Малсаг не осудили бы Хасана. Так ему, по крайней мере, казалось. Раньше Дауд говорил: «Убийством Саада дело не кончится. У нас кроме него еще много других врагов». Теперь времена изменились. Саад его ярый враг. Убил отца, готов и их всех уничтожить. Хасан убежден, что гибель Султана тоже на совести Саада. Кто, как не он, наводнил Сагопши карателями да стражниками? А насилия, которые он вершит над односельчанам?… Много, очень много причин для того, чтобы убрать Саада…

Хасан поднялся.

– Дай мне еще табаку, если можно, – попросил сын Саада. – Покурю, а там, смотришь, и стемнеет. Завтра я куплю себе этой чертовой отравы. Отец обещал привезти пастуха. За тем он и поехал сегодня в Моздок. Там, говорят, много ногайцев и дагестанцев в пастухи нанимаются. Наших овец и раньше пасли дагестанцы. При большевиках они подались восвояси. С тех пор и мучаемся, кое-как перебиваемся.

– Один пасешь такую отару? – поинтересовался Хасан. Хотел узнать, не бывает ли здесь Саад.

– Одному разве справиться? Младший брат со мной. – Парень показал на склон. Вон он идет.

– Один пасешь такую отару? – поинтересовался Хасан. Хотел узнать, не бывает ли здесь Саад.

– Одному разве справиться? Младший брат со мной. – Парень показал на склон. – Вон он идет.

Спустился, подошел к ним мальчишка – младший сын Саада, исподлобья посмотрел на Хасана. Хасан почувствовал этот взгляд и подумал, что, может быть, мальчишка знает его. И он поспешил уйти.

– Если зайдешь к нам, гостем будешь! – крикнул старший. – Есть где переночевать.

Хасан оглянулся, не ответил, пошел дальше.

– Ага, зайдет он к тебе, – кивнул мальчишка, посмотрев на старшего брата. – Это же сын Беки.

– Откуда знаешь?

– Так, знаю. Видел, когда сход был в селе. Еще брат, которого солдаты убили, говорил: «Он скоро покажет твоему отцу».

Они долго смотрели вслед Хасану.

Дождавшись темноты, Хасан, никем не замеченный, вошел в село и направился к своему двору. Решил ночь провести дома, а рано утром уйти в лес. Остановившись у плетня неподалеку от ворот, он прислушался, огляделся вокруг – не слыхать ли чего тревожного и не видать ли кого?

Вокруг было тихо. Если бы не одно чуть освещенное окно, можно было бы подумать, что в доме у них и живой души нет.

Хасан нырнул во двор, и едва он успел закрыть за собой плетень, служивший воротами, как по улице промчались несколько всадников. Затем в той стороне, куда они ускакали, дважды прогремели выстрелы. И снова наступила тишина. Удивило Хасана то, что даже собаки не залаяли. «Привыкли, выходит, – подумал Хасан, – к топоту конских копыт и к выстрелам, которые вот ведь уже два года не прекращаются в селе!..»

Хасан тихо подошел к окну и заглянул в него. В комнате, кроме Кайпы, никого не было. Покачивая ногой люльку, она шила чувяк. Игла, видно, не поддавалась, и Кайпа пыталась вытянуть ее зубами. У Хасана сердце сдавило от жалости. «Бедная нани, – подумал он, – каково ей сейчас!»

Хасан постучал в дверь.

– Кто там? – спросила Кайпа. Голос ее при этом звучал довольно спокойно.

– Я это, нани, – проговорил Хасан в дверную щель.

Услышав ответ, Кайпа от неожиданности словно онемела. Рука, которую она была протянула, чтобы отодвинуть щеколду, задрожала. Давно уже ничто больше не пугало и не удивляло несчастную женщину. Чего она только не натерпелась в последние годы! Казалось бы, жизнь ожесточила ее, но вот, услышав голос сына, которого и не ждала – так он был далеко, Кайпа вся вдруг обмякла, словно бы наконец, ощутив всю тяжесть пережитого, и горько заплакала…

– Как ты пробрался сюда, сынок? – спросила она, обнимая худыми, словно детскими, руками Хасана. – Ведь проклятые гяуры так и рыщут!..

– Ничего, видишь, стою перед тобой цел и невредим.

Хасан гладил голову матери, ласково смотрел ей в глаза, не зная, какие слова сказать ей в утешение.

– Как ты здесь, нани? Одна…

– Почему же одна? А Суламбек? Он же со мной!.. – Кайпа сжала губы, силилась взять себя в руки, но слезы не унимались, и, бросившись на грудь сыну, она сквозь рыдания сказала: – Не уберегла я Султана!..

– Ты не виновата, нани! Не плачь!.. Я все знаю… Что теперь по делаешь…

– А Хусен добрался в горы? – спросила Кайпа, чуть успокоившись.

– Наверно, добрался…

– Вы разве не виделись с ним? – заволновалась Кайпа.

– Так мы же все в разных местах, нани. Не очень-то там встретишься, в горах…

– Я думала, вы все в одном месте. И Хусен с тобой…

– Встретимся еще. Вот вернусь назад…

– Вместе бы оно лучше. И мне бы спокойнее. Здесь опасно. Особенно для вас обоих. Старшиной-то у нас эта змея Саад.

«Не долго ему осталось быть старшиной!» – подумал Хасан, но вслух ничего не сказал.

Подойдя к люльке, он взял на руки малыша. До того в голос оравший Суламбек замолк и уставился на Хасана.

– Смотри, как вырос!..

– Скоро уж ходить будет.

– Чем же ты его кормишь, нани?

– Бабушка его, Кабират, носит нам молоко. Как только подоит корову, так зовет меня к плетню. Бывало, и Султану иногда перепадало!..

У Хасана на глаза навернулись слезы. Он смахнул их, отошел и сел на нары. Долго сидел опустив голову. Мать собрала ему поесть. И хотя с самого утра он и маковой росинки во рту не держал, сейчас так почти ничего и не съел. Все больше выходил в сенцы и курил, курил…

Было уже за полночь, а Хасан не ложился. Кайпа подумала, что сын, может, не решается прилечь из опасения, как бы не нагрянули стражники.

– Ты ложись, – предложила она, – а я постерегу. Будь спокоен, никого не впущу в дом. Кто полезет, получит колом по голове! – решительно заключила Кайпа.

Хасан улыбнулся.

– Если кто явится, нани, я и сам с ним разделаюсь.

– Нет уж! В доме я за все в ответе. К тому же с меня и спрос невелик. Я ведь женщина, не каждый поверит, коли кто скажет, что ударила…

Хасан долго сидел, не спал.

А в это время у ворот, прижавшись к плетню, стояли два деникинца и стражник-сагопшинец, подосланные Саадом. Деникинцы остались стоять на месте, а стражник приблизился к дому, подкрался к слабо освещенному окну. Первым он увидел Хасана, сидящего на поднаре, Кайпа примостилась на низком стульчике около железной печурки.

Не смог стражник навлечь на голову этой женщины, у которой еще глаза не просохли, новое горе. И он, постояв еще немного, тихо вернулся к деникинцам и сообщил, что в доме одна старуха.

– Если одна, то почему она так долго не спит? – спросили те.

– Богу молится. – Стражник поднес к своей голове руки, показывая, как она молится.

И все трое ушли.

Уходил Хасан из дому еще затемно.

– Береги себя и Суламбека, нани, – сказал он на прощание. – Мы скоро прогоним врага. Обязательно прогоним и вместе с Хусеном вернемся домой. Будет и у нас счастье!..

– Возвращайтесь скорее живыми и здоровыми. Это и будет моим счастьем…

Хасан огородами выбрался из села. Он уже вошел в рощу на склоне хребта, что высится над Сагопши, когда начало светать.

Хасан огородами выбрался из села. Он уже вошел в рощу на склоне хребта, что высится над Сагопши, когда начало светать.

День был такой же пасмурный и мрачный, как накануне. Тяжелое небо, того и гляди, расплачется – разольется дождем, а солнца словно бы и вовсе в природе нет – ни лучика не пробивается. Оттого, может, и Сагопши на этот раз, особенно сверху, с хребта, показалось Хасану мрачнее и печальнее обычного. Все было вроде бы в трауре. Даже стадо коров, вышедшее из села, двигалось в сторону степи медленнее, чем в другие дни. Вот показалась и отара. Она тоже едва плелась, но не остановилась у рощи, пошла дальше к Согап-рву.

Хасан притаился за кустом шиповника и стал всматриваться, что делается на дороге. Проскакали деникинцы. Вот они скрылись в урочище у Согап-рва, именно там, куда шел Хасан. Спустя минуту деникинцы вновь появились на дороге – теперь они уже скакали назад. Промчавшись мимо Хасана, свернули в Тэлги-балку.

Хасан выбрался из лесу и едва зашагал по дороге, как его будто кто толкнул сзади. Оглянулся, видит – следом несется бедарка с двумя седоками. Подумалось: «Кто это? Не уйти ли опять в лес?»

Бедарка приближалась. Когда расстояние между ними сократилось настолько, что уже можно было вполне рассмотреть, кто в бедарке, Хасану вдруг показалось, что перед ним ненавистное с детства лицо. На миг он хотел было остановиться, дать бедарке подъехать совсем близко, даже пойти ей навстречу, но, помня о том, как ответственно задание, что вело его туда, в лес, сдержался.

Бедарка все шла и шла за ним, лишь на минуту остановилась, пока Саад, которого Хасан теперь уже точно узнал, почему-то ссадил парнишку.

Хасан свернул в урочище. И бедарка за ним.

Навстречу попадались арбы, необычно рано возвращавшиеся из лесу с дровами. Видно, заранее нарубили. А дрова-то не ахти какие – одни кривые ветки орешника.

А Саад все ехал за Хасаном. У него на уме было свое. Вот проедут арбы, и окажется он один на один с тем, кого уже годы мечтает сжить со свету. В таком месте убьешь – никто не узнает, на ком кровь. Мало ли деникинцы изводят мирных жителей. Эту смерть тоже отнесут на их счет, и настанет наконец для Саада освобождение от кровника, не придется больше бояться каждого куста и собственной тени. Хотя у Беки есть еще один сын, но того Саад не боялся, да и верилось, что, разделавшись со старшим, он очень скоро уберет со своего пути и младшего.

Так думал Саад, удивляясь тому, что идущий впереди не останавливается и не вступает с ним в единоборство. Может, не узнал? Скорее бы опустела дорога…

Саад еще сильнее кутает лицо в башлык…

Хасан вдруг свернул в лес, надеясь скрыться, уйти. Столкновение с Саадом на этот раз никак не входило в его расчеты. Саад остановился. Он решил, что Хасан задумал устроить ему засаду и ждать, когда он подъедет ближе. Но Хасан все углублялся в поредевший осенний лес…

Выстрел грянул неожиданно. С головы Хасана слетела шапка. Он оглянулся и увидел, как лошадь рванула в сторону, а бедарка, угодив одним колесом в промоину у обочины дороги, перевернулась. Закутанный в башлык человек вывалился. Тут же вскочив на ноги, он стал шарить в сухой траве, – похоже, искал выпавший наган, но ничего перед собой не видел. Глазами он впился в Хасана, стоявшего неподалеку с оружием в руке.

Выстрел! Еще один!.. Саад больше не шарил в траве «Руки его застыли в воздухе, и он повалился навзничь.

Хасан снова навел курок, но противник не шевелился. Хасан подошел к нему, перевернул, дернул за конец башлыка… Полные щеки уже не цвета спелой земляники, борода-овчина не черная, как прежде…

Хасан вытащил кинжал и подошел к поврежденному врагу. Но не проткнул его. Не повторил того, что Саад некогда сделал с Беки. Нет! Удержал Хасана взгляд остекленевших глаз проклятого кровопийцы, причинившего так много зла и семье Беки и другим сагопшинцам.

Хасан ладонью вбил кинжал обратно в ножны и, круто повернувшись, зашагал прочь.

Шел он спокойным твердым шагом человека, свершившего правое дело.

Итак, Саада нет! Завет отца выполнен, побеждено зло, которое он мог совершить людям, оставшись в живых.

«Сейчас прибежит его сын, – думал Хасан, – станет кричать:

«Дади, что с тобой, дади?» Он взрослый! А каково было мне?…»

Спустившись в овраг, Хасан пошел к лесу. Надо было еще до ночи попасть в Ачалуки и оттуда уйти в горы…

9

Как это ни было опасно, Хасану вскоре снова пришлось появиться в родных местах. На этот раз он прибыл с поручением Торко-Хаджи разузнать, что нового в селах, какое настроение в народе, не потеряна ли вера в возвращение советской власти? До Хасана с таким же заданием в Алханчуртскую долину был направлен еще один человек. Но он почему-то так и не вернулся. Торко-Хаджи поручил Хасану заодно и разведать, дошел ли он до Сагопши. Хасан уже уходил, когда старик добавил:

– Поинтересуйся там, кто стоит за деникинцев.

Уже третий день Хасан в пути. Накануне вечером в Назрани четь не угодил в лапы к деникинцам. Недалеко от железнодорожной станции это случилось. Приняли его за грабителя. Посчитали, что к вагонам с зерном подбирается. Только то и спасло, что проворен, сумел уйти от преследователей и через несколько часов, уже ночью, был в Ачалуках. Переспал там часок-другой – и опять в путь. Дальше пока все спокойно. А на душе у Хасана тем не менее муторно. И в природе все словно бы вторит его настроению, какая-то настороженность, как перед бедой. Вороны, словно стервятники, кружат над головой и каркают. Хасану чудится, что они зазывают деникинцев, сообщают им, что вот он, здесь…

В горы доходили слухи, что в последнее время диникинские каратели особенно свирепствуют. Они беснуются оттого, что число партизан растет день ото дня и деникинцам живется все труднее и труднее. Вот проклятые и ярятся.

Тетка рассказала Хасану, что каратели убивают каждого встречного, будь то старик, женщина или ребенок…

Хасан шел осторожно, чтобы, не дай Бог, и ветка не шелохнулась от его прикосновения. Сейчас ему никак не хочется зазря отдавать Богу душу, не то что в тот день, когда он пробирался домой, встревоженный известием о гибели Султана. Не за горами победа, и смерть в такое время, по мнению Хасана, равносильна уступке врагу. Именно теперь, когда победа близка, Хасану очень хочется дожить до нее. Хочется самому строить новую жизнь, о которой они так долго мечтали. Строить ее за Исмаала, за отца, за Султана… Хасан сейчас, как никогда, жаден до жизни, но это не значит, что он бережет себя от опасности. Нет! Чем больше Хасан осознает, как он любит жизнь, тем больше он ненавидит врагов и готов биться с ними и день и ночь…

За перевалом раздались одиночные выстрелы. Хасану показалось, что они доносятся со стороны заповедного леса.

Вороны закружили и закаркали еще неистовее, словно выдавали прятавшегося в орешнике Хасана.

Выстрелы повторились еще дважды. Затем все основа стихло, и наступила полная тишина.

Одна за другой посыпались с неба редкие крупные снежинки. Хасан опять вышел на дорогу и зашагал дальше. Если это стреляли деникинцы, они теперь уйдут в село – дело к вечеру, к тому же и снег пошел. Хасан спешил добраться до Согап-рва. Близ оврага идти безопаснее, чуть что – можно спуститься вниз и замаскироваться в кустах.

Хасан уже приближался к месту, где две балки сходились у самой дороги. Тишину вдруг снова разорвали выстрелы. Они раздались в ближней балке, совсем рядом с Хасаном. Он снова вошел в лес. Правда, осыпавшийся орешник почти не скрывал его. И все же в лесу казалось безопаснее, чем на дороге.

Выстрелы гремели все чаше и чаше. Хасан вдруг увидел, как двое перебежали дорогу. Следом появился третий. Он пятился назад. Войдя в сухой бурьян за дорогой, он опустился на колени и, прицелившись, выстрелил в сторону леса. Двое других тоже стреляли.

Хасан остановился, не зная, что ему делать. Трое отстреливающихся – явно вайнахи, партизаны. Покажись он им, они не сразу сообразят, что это свой, и, чего доброго, укокошат. Враги идут по следу бегущих. Хасан понимал, что промедление может стоить ему жизни. Пригнувшись, он перебежал дорогу. И, как ни странно, вслед ему не раздалось ни одного выстрела. Видно, в погоне за теми тремя деникинцы его не приметили.

Крадучись, словно кошка, Хасан по придорожному бурьяну стал продвигаться к партизанам. Пули свистели над ухом. Временами Хасан поглядывал в ту сторону, откуда стреляли. Вот он увидел нескольких деникинцев. Стрелять в них, однако, не стал: далеко больно, промахнешься – зря патрон пропадет, а их у Хасана не больше десятка…

Пройдя чуть вперед, Хасан наткнулся на человека, лежавшего в траве. Это был крупный мужчина с ввалившимися щеками. Он вдруг из последних сил оперся на оба локтя, попытался подняться, но не смог и снова опустился на землю.

– Будешь в Пседахе, передай… – заговорил он по-чеченски и смолк.

Хасан поднял лежавшую рядом с убитым винтовку и направился к тем двоим, чтобы вместе с ними либо умереть, либо выжить.

– О! – вырвался радостный вскрик у одного.

Оба они знали, что их товарищ смертельно ранен, и вдруг на тебе – идет к ним на своих ногах. Что это другой человек, они не разобрались.

А Хасан между тем чуть не остолбенел от удивления. Перед ним сидел и целился в кого-то Шапшарко. Узнав Хасана, он закричал:

– Элберд, смотри, кто к нам пришел вместо Исы!..

И Элберд здесь? Хасан ведь слышал, что он арестован. Неужели опустили? Скорее, сбежал, деникинцы разве отпустят?…

Но размышлять было некогда. Опустившись на колено, Хасан тоже навел винтовку в сторону леса. Солдаты, которых он еще недавно видел сквозь голые ветки деревьев, спустились со склона вниз и исчезли из поля зрения.

– Отступай! – крикнул Элберд. – Они нас окружат! Отступай к оврагу!

Отстреливаясь, они стали отползать назад. Когда спустились в овраг, Элберд посмотрел на Хасана и сказал:

– По этому оврагу тебе легче будет уйти…

– Почему я должен уйти! Никуда не пойду! – решительно пре рвал его Хасан.

Шапшарко не слушал их разговора. Он себе стрелял.

– Я знаю твое мужество, Хасан… Но если ты и останешься с нами, мы все равно погибнем. Видишь, как их много… Ты моложе нас обоих, тебе еще жить надо!..

– Я буду делать то же, что и вы!..

– Пока живы, мы…

Элберд не договорил. Он поднялся, держась одной рукой за грудь, но не успел еще выпрямиться, как снова упал и скатился в овраг…

– Я тоже!.. Я клянусь!.. Пока жив… – Хасан кричал, а сам чуть не плакал. – Эх! Только бы успеть уложить с десяток гяуров!..

– Со вчерашнего дня, начиная от Пседаха, мы немало их уложили, – сказал Шапшарко. – Наших тоже полегло порядком. Но их больше… И еще уложим не одного. Проклятые!.. – Он стрелял, а сам все приговаривал: – На-ка, возьми! Еще один! Это за Элберда!..

Деникинцы по одному выскакивали из леса, иные падали, чтобы никогда больше не подняться, другие все приближались, стреляя с колена и лежа.

– Угодила и в меня, проклятая!.. – услышал вдруг Хасан. Оглянулся и видит – Шапшарко падает. – Возьми мои патроны.

Это были его последние слова.

Хасан подполз к Шапшарко, но тот уже не дышал…

Скоро кончились и те пять-шесть патронов, что остались в винтовке Шапшарко. Тогда Хасан выхватил свой наган из кобуры.

Каратели приближались цепью. «Хотят в капкан поймать, – подумал Хасан. – Окружают». Он прицелился и выстрелил. Один из карателей упал замертво, другие тотчас залегли, и Хасан уже бил, не зная, попадает ли в кого или нет: он ничего не видел перед собой.

Но вот все! Больше нет ни единого патрона!..

Деникинцы выждали какое-то время, потом, поняв, что он безоружен, осмелели и перешли овраг. «Живым хотят взять! – мелькнуло в голове у Хасана. – Вон и стреляют в воздух. Только пугают».

– Так не бывать же тому, что вы задумали, проклятые! – про цедил сквозь зубы Хасан, вырвал из ножен кинжал и, вскочив, смело пошел на врагов.

– Не стрелять! – крикнул один из деникинцев. Видно, это был их командир. – Ближе подступайте! Ближе! – скомандовал он.

Командовать – то легко. А вот идти на оголенный кинжал в руках у человека с лицом свирепого льва – это потруднее. Даже если ты со штыковой винтовкой…

Когда деникинцы были уже совсем рядом, Хасан бросился на одного из них. Но нанести удар не успел. Кинжал так и застыл в протянутой вперед руке. Штык свое дело сделал. Он-то ведь много длиннее кинжала. Упершись в грудь, штык отбросил Хасана назад…

Сквозь мглу и дурман Хасан еще услышал команду:

– На штыки!..

Это был голос того, кто минуту назад приказывал не стрелять.

Хасан почувствовал, как в тело его вонзилось сразу несколько штыков. Кинжал, которым он еще пытался отбиваться, угодил кому-то по руке.

На мгновение Хасану почудилось, что враги вскинули его над собой. Из-под вздернутой брови он грозно глянул на них. И в этот миг обрушился с высоты и глухо ударился о землю. Теперь глаз Хасана смотрел снизу вверх.

– Зверь! Гляди, как зырит! – взревел один из деникинцев.

– Еще раз на штыки!..

Хасан опять посмотрел на врагов сверху вниз. Но он уже нечего не видел. Вокруг ни света, ни искорки, как в угасшем очаге…

Густо падающий снег белым саваном накрыл и глаз, и вскинутую бровь, и все тело Хасана.