Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

Я швырнул ему в лицо пачку памфлетов и воскликнул:

– Эта гадость была в твоей торбе!

Он и бровью не повел. Передо мной стоял Суньига, человек-невидимка, который никогда не терял самообладания. Диего просто подобрал с пола бумаги, словно меня в комнате не было. Я набросился на него с обвинениями.

– Ты хочешь узнать, почему я служу своему королю? – ответил он мне наконец. – Почему я рисковал жизнью долгие годы, прячась среди врагов? Пожалуй, можно объяснить так: верность и готовность жертвовать собой.

– Привилегия королей – право нанимать нас, чтобы мы за них умирали, но они не могут заставлять нас ненавидеть их врагов, – сказал я. – Только черная душа захочет столкнуть народы и нации как войска.

Он улыбнулся:

– Когда ваши депутаты нарушили свою клятву верности Филиппу, кто восстановил народ Каталонии против его короля? Чего же ты хотел? Чтобы Кастилия безразлично наблюдала, как оскорбляют ее монарха, который, откровенно говоря, и ваш монарх тоже? Вы бы хотели, чтобы, получив кинжал в спину, мы ничего не предпринимали против людей, принесших войну в испанские земли? Мы хотим сохранить свою империю, Марти, а в Барселоне только и думают о том, как ее разрушить. Триста лет Кастилия одна строила империю, пока вы занимались своими делами под надежным прикрытием своих свобод и конституций.

– Империя… империя… Какую выгоду вы получили, завоевав мир? Индейцы Америки вас ненавидят, соседи в Европе не только не завидуют вам, а просто вас презирают, и поддержание бесчисленных заморских владений опустошило кастильскую казну. И вдобавок вы считаете себя вправе требовать от других королевств участия в ваших безумных затеях, при этом во славу одной Кастилии! Я думал, что ты умнее, Диего.

– Я себя дураком не считаю, – ответил он совершенно безразлично. – Потому мне и обидно, что я не смог понять каталонскую душу. Объясни мне, каковы причины вашего неразумия: почему вы желаете разрушить наш военный союз, благодаря которому мы могли бы добиться власти и уважения соседей? Общая идея уже несколько веков тому назад могла бы объединить весь полуостров – что вас в ней не устраивает?

– То, что вы называете общностью, для нас оборачивается угнетением! Скажи мне: вы бы согласились перенести столицу в Барселону? Могла бы Кастилия жить по каталонским законам? Если бы всех ваших министров выбирали только и исключительно из каталонских депутатов, вас бы это устроило? Вам бы понравилось, если бы ваши города и села заняла каталонская армия, которую вы должны были бы содержать и устраивать на постой, подвергая опасности ваших женщин? – Тут я потряс перед носом Суньиги памфлетами. – Если верить этим бумажкам, вы на это не согласны!

– Таков закон жизни: большие пожирают маленьких, а слабые сдаются под натиском сильных. Однако Кастилия не желает для вас такой судьбы. Вы могли бы стать избранной частью великого целого, но предпочитаете быть ничтожной малостью. Понять вас невозможно.

– А мне вот непонятно, как можно измерять честь людей по их воинственности. Сей путь привел вас только к поражениям и разорению. Все процветающие ныне народы добились этого трудовым потом и движением денег в обществе, а вовсе не благодаря оружию и пороху. Но вы продолжаете упрямо цепляться за идею героизма. Каждый корабль с пушками на борту и пустыми трюмами потерян для торговли, каждый полк солдат, которых надо обучать и снаряжать, – это деньги, которые потеряны для фабрик. По крайней мере, так думают мои соотечественники.

К чести Суньиги надо отметить, что он умел слушать.

– Теперь я понимаю, – сказал он. – Вы не хотите быть великими, вы желаете стать богатыми. Вам дорога не слава, а роскошь. Вы ненавидите Спарту по той же самой причине, по которой превозносите Сибарис[71]71
  Сибарис – город в Лукании, прославившийся своим богатством и могуществом (слово «сибарит» происходит от его названия – считалось, что благополучная жизнь превратила жителей Сибариса в изнеженных ценителей комфорта).


[Закрыть]. – Он шагнул ко мне. – Но скажи мне, Марти, в чем смысл жизни без славы и героизма, без подвигов, остающихся в памяти следующих поколений? Вы живете, подобно червям, – в темноте, без мечты о будущем, всегда под землей; вам никогда не суждено подняться над своим временем. Лучше потерять жизнь в битве, чем растратить ее попусту. – И тут он сделал окончательный вывод: – Вы страдаете ничтожеством души.

– А вы, – ответил ему я, – забили себе голову историями о странствующих рыцарях. И притом скверными!

Тут он не выдержал и нагло рассмеялся, ощущая свое превосходство. Ему удалось обвести меня вокруг пальца и даже использовать в качестве ширмы. Кто бы мог разглядеть шпиона в спутнике такого безобидного шалопая, как Суви-Длинноног? Я вцепился в его шею и прижал негодяя к стене.

– Кто-то пишет эти пасквили в своем темном углу, а потом на деревьях раскачиваются трупы повешенных, – сказал я. – Я это видел своими глазами! Кто-то выдумывает всю эту ложь, а потом людей, которые в жизни своей не видели пера и чернил, казнят и мучают. Скажи мне, что ты не веришь дурацким россказням, которыми полны эти бумажки. Скажи!

Я посмотрел ему в глаза и в эту минуту понял нечто ужасное: его улыбка сказала мне, что мой друг Диего Суньига сам написал или продиктовал кому-то эти пасквили. Да будет проклята моя слепота!

– Кастилия завоевала мир, – произнес он. – И вот теперь какие-то кровопийцы из Барселоны, прикрываясь эрцгерцогом Карлом, хотят заполучить все, что завоевали наши отцы. Мы этого никогда не допустим. И поверь мне, Марти, многие за это дорого заплатят. Возможно, рука короля не достигнет Вены или Лондона, но наверняка дотянется до самого далекого уголка Испании.

Я отпустил его. Суви-молодцу никогда не нравилось произносить сентенции, но то был один из редких случаев, когда голос у меня не дрогнул.

– Ты мне больше не друг, Диего.

* * *

По правде сказать, этот день в Мадриде был не из счастливых. Я провел всю ночь, бродя по тавернам. На сей раз мне не хотелось снять новую шлюху – я желал напиться вдрабадан. Ну хорошо, буду откровенным: на самом деле мне просто было необходимо набить кому-нибудь морду. Я не считаю себя таким уж драчуном, но не буду отрицать, что от хорошей заварухи может быть польза. Когда на душе кошки скребут, нет ничего лучше, чем расквасить кому-нибудь физиономию, а если этот тип того заслуживает, так и еще лучше. Если же такого не найдется, можно отлупить первого встречного. Ты его отмутузишь, а он тебя. По большому счету, не важно, кто получает затрещины, самое главное – отвести душу.

Меня преследовало чувство вины, страшной вины. Я пристроился к войску, в надежде, что зло, каковым является война, обернется для меня добром и поможет найти учителя, но как найти маганонов в Мадриде? Совершенно обезумев, я стал задирать посетителям таверн правые рукава в поисках Отмеченных. К сожалению, они от меня отмахивались. Из-за моего барселонского выговора и проклятий, которыми я осыпал Филиппа Пятого, они принимали меня за подстрекателя, который притворялся пьяным, чтобы обнаружить скрытых сторонников бурбонской династии. Любой дурак заподозрил бы во мне проавстрийского агента. Ни утешать меня, ни драться со мной никто не хотел. Как сейчас вижу себя за столом в предпоследнем баре: я сижу один, пьяный как сапожник, опершись локтями на стойку, и кричу:

– И в целом Мадриде не найдется у меня ни одного друга и ни одного врага?

Ближе к рассвету я вошел в грязную забегаловку, полную пьяных крикунов. Если здесь мне не удастся затеять ссору, придется уйти ни с чем. Я так набрался, что с трудом держался на ногах. В помещении было так много народу, что не осталось ни одного свободного стула. На глаза мне попались пятеро людей, теснившихся за одним из столов. Заправлял у них какой-то здоровяк лет пятидесяти, с суровым взглядом. В других обстоятельствах мне ничего не стоило бы его узнать, но вино – не лучший помощник памяти, да простят меня братья Дюкруа.

Я схватил за шиворот самого низкорослого из этой компании и стащил его со стула, а потом уселся на его место, положил ноги на стол и обратился к здоровяку:

– Вы разрешите к вам подсесть?

Он не заглотил наживку. Вместо того чтобы вступить в драку, этот человек кивнул своим собеседникам, приказывая им не обращать на меня внимания. Они обсуждали военные вопросы, и один говорил об обороне. Я обратился к нему, прервав его речь:

– Ваши последние слова, сеньор, – полная чушь. Вбивать колья в гласис означает строить лестницы для наступающих. Впрочем, людям глупым свойственно говорить глупости.

Здоровяк, наверное, обладал огромным авторитетом, потому что даже в этот момент сумел осадить человека, которого я только что оскорбил. А потом посмотрел мне в глаза и сказал:

– Прежде чем вы начнете обмениваться тумаками с Родриго, который быстро собьет с вас спесь, не согласитесь ли обосновать ваши оскорбления?

– Да будет вам известно, сеньор, что это не мои слова, – объяснил я. – Моими устами говорит великий Вобан.

– Вот так чудо! – насмешливо произнес здоровяк. – Значит, по утрам вы завтракаете в компании французских маркизов?

– Раньше завтракал, – ответил я и, заметив, что он мне не верит, уточнил: – Иногда.

Поскольку теперь мы разговаривали лицом к лицу, я смог присмотреться к нему повнимательнее и, несмотря на винные пары, наконец узнал:

– Подождите минуточку. Теперь я знаю, кто вы такой! С первой же минуты ваше лицо показалось мне знакомым. Просто вы сейчас без мундира, и это сбило меня с толку, но теперь я вспомнил. – Я ткнул пальцем в область его носа. – Тортоса! Вот именно – Тортоса. Вы – генерал, который любит раздавать пинки под зад! По вашей милости я перелетел через гласис! – Я встал на ноги и попытался раззадорить его, размахивая кулаками перед его носом. – А ну-ка, храбрец! Попробуйте пнуть меня сейчас, когда на вас нет генеральского мундира!

Здоровяк смотрел на меня, как старый пес смотрит на назойливую муху.

– Разрешите нам заткнуть ему глотку, дон Антонио. Мы в один миг с ним разделаемся, – вмешались его спутники.

– Только попробуйте! – захохотал я. – Может, вы и не заметили, но Мадрид занят союзной армией. Стоит мне выйти на улицу и свистнуть, как сейчас же сюда явится патруль. Они будут весьма рады арестовать вашего генерала, особенно после того, что случилось в Тортосе. Вдобавок солдаты этих патрулей – каталонцы.

Сидевшие за столом расхохотались так дружно, что люди за другими столиками замолчали и стали на нас коситься. Почему они смеялись? Ничего не понимая, я в недоумении опустил кулаки и почесал в затылке.

– Я еще буду иметь удовольствие поставить вас на место, – сказал генерал, – но сначала сядьте-ка поближе и расскажите, что вы думаете об осаде Тортосы.

Я подчинился. Возможно, эта речь позволила мне излить всю накопившуюся во мне ярость не меньше, чем драка. Целый час я пил и рассуждал о бедах и недостатках этой операции, о незаконченной траншее, которую строили будто понарошку – копали недостаточно глубоко и слишком быстро. У нас не было ни подходящего материала и инструментов, ни серьезного плана работ. Построить настоящую Наступательную Траншею сложнее, чем создать египетскую пирамиду! А в Тортосе выкопали просто кривые окопы и укрепили их стены тонкими сосновыми стволами вместо хороших досок. Землю никто не утрамбовывал, и она осыпалась. И каков же был результат? Множество ничем не оправданных смертей. Тысячи молоденьких солдат, убитых не неприятелем, а политиками, черт бы их драл! Если бы наша траншея достигла стен, английский командир крепости, человек здравомыслящий, безусловно, сдался бы. Так нет же, этой свинье, герцогу Орлеанскому, нужна была быстрая победа. И не важно, что он посылал на смерть несколько тысяч ребят! Черт бы его драл еще раз!

Выговорившись, я посмотрел на генерала, пьяный в стельку. Глаза мои наливались вином.

– И к тому же вы пнули меня под зад!

Я потянулся за стаканом, но не смог как следует вычислить расстояние до цели, и мои пальцы прошли через стекло, словно это был лишь призрак стакана. В глазах у меня троилось: передо мной сидели три генерала. Мои рассуждения о Тортосе чем-то его заинтересовали, потому что здоровяк схватил меня за грудки и, хорошенько встряхнув, спросил:

– Откуда у вас эти познания? И почему вы упомянули французского инженера?

Я был пьян вусмерть. Я посмотрел на генерала, медленно раскрыл было рот, чтобы рассказать ему о Базоше, но сдался. У меня не хватало ни сил, ни желания говорить. Да и зачем зря болтать? Я приблизил пересохшие губы к уху генерала и в отчаянии взмолился:

– Скажите мне, умоляю: вы знаете Слово?

Он наморщил брови и посмотрел на меня, раскрыв рот:

– Слово? Что за чушь вы несете? Какое слово?

Он пытался допрашивать меня дальше, но для меня в моем состоянии уже не существовало никаких приказов. Я сказал:

– Все это дерьмо.

Шея моя обмякла, словно я превратился в тряпичную куклу, голова упала на стол, как под топором палача.

Через несколько часов кто-то меня разбудил. Все посетители уже разошлись, и хозяин закрывал свое заведение. Я с трудом оторвал правую щеку от стола, где успела засохнуть лужица вина, и вышел на улицу. Ноги у меня заплетались. Проходивший мимо патруль заметил мою нетвердую походку.

– Эй, nois[72]72
  Ребята (кат.).


[Закрыть], – сказал кто-то из них по-каталански, – давайте-ка подшутим над этим пьянчужкой.

Они обступили меня и стали требовать, чтобы я крикнул знаменитое «Карлу Третьему ура!».

– Ваши короли – мура!

– Эй, ты! Прояви уважение к королю!

– Уважение? Все короли одинаковы! Все эти кровососы думают только о себе! Подумайте сами: что вы потеряли в этом Мадриде? Отправляйтесь-ка домой и не мешайте добрым людям напиваться!

Мне кажется, что такой знатной взбучки мне не задавали больше никогда. Они меня так отмутузили, что, когда патруль ушел, Суви лежал на мостовой, точно сеутский коврик. Прежде чем уйти, солдаты украли у меня сапоги.

С первыми лучами солнца меня подобрал наш патриотически настроенный хозяин таверны, который направлялся к своему заведению, чтобы открыть его для посетителей. Увидев меня на мостовой, он взвалил меня к себе на плечо и потащил домой, укоряя:

– Господи боже мой, я же вас предупреждал. И как вам могло прийти в голову повздорить с каталонцами?

6

Меня так измочалили, что я два дня не мог подняться со своего тюфяка. Радовало только то, что Суньига слинял из нашей мансарды. Мы снова встретились лишь несколько лет спустя, и потом он десятилетиями преследовал меня по трем континентам. Диего всегда меня ненавидел, но это уже другая история.

Наконец я поднялся на ноги и оделся, чувствуя боль во всем теле. В одном из карманов я обнаружил пропуск, который, вне всякого сомнения, положили туда помощники генерала по его просьбе.

Извольте явиться в Толедо и предстать там перед генералом доном Антонио де Вильяроэлем.

Эти слова объяснили мне многое. Конечно же, мое обещание вызвать патруль их насмешило! Несмотря на угрозы и предостережения Бурбончика, некоторые кастильцы воспользовались оккупацией 1710 года, чтобы перейти на сторону его противника. И этот самый генерал Вильяроэль, несомненно, был одним из них. А люди, его окружавшие, наверняка принадлежали к его генеральному штабу. Скорее всего, в ту ночь в таверне они праздновали, что Австрияк принял их в союзное войско на выгодных условиях и пожаловал им высокие звания.

Итак, я отправился в Толедо. Если быть откровенным, я не вполне понимал, что мною движет. Искать встречи с этим генералом? С тем самым, который спустил меня с гласиса ударом сапога под зад? К тому же любому было ясно, что этот солдафон, из тех, что глотают молотки и срут гвоздями, обладает прескверным характером. Что могло быть общего у Суви-молодца с таким человеком? Ну так вот, хотите узнать правду? Я помчался в Толедо стрелой, точно мною выстрелил из своего лука какой-то индеец.

Я нашел Вильяроэля в крепости, где он занимал весьма скромный кабинет. Дон Антонио объяснил мне все без обиняков. Он действительно служил теперь генералом в проавстрийской армии и хотел заполучить в свой штаб эксперта в вопросах полиоркетики. Вильяроэль был не дурак и, услышав мои слова о Вобане, сразу смекнул, что перед ним не просто пьяный в дугу мальчишка. Я начал торговаться, выговаривая себе приличные условия, хотя в данном случае деньги интересовали меня меньше всего.

Назовите это предчувствием – или Mystère, мне все равно. Пока мы вели переговоры, я воспользовался случаем понаблюдать за этим человеком, понять его суть, напрягая все свои обостренные Базошем чувства.

В Вильяроэле было что-то особенное, хотя я и не мог бы сказать наверняка, что именно. «Если вам понадобится учитель, вы его найдете, и не важно, будет ваш наставник Отмеченным или нет». Пусть так, но мог ли этот человек заменить Вобана – он ведь военный, а не инженер? К тому же он был кастильцем, а я каталонцем. «Впрочем, – сказал я себе, – почему бы и нет? Разве не взял меня в обучение маркиз де Вобан, несмотря на то что Франция ненавидит все каталонское?»

Я заставил свое сердце пойти на компромисс со своей головой: я дам генералу шанс показать, что он достоин Вобана. В таком случае я последую за ним. Если же он окажется не на высоте, я дезертирую при первой же возможности.

Тут моя дорогая и ужасная Вальтрауд, как обычно, останавливает меня, проявляя свое полное неведение. Сначала она интересуется, к каким последствиям могло привести исполнение моего намерения дезертировать при первой же возможности и насколько это было в то время опасно. Я не могу отрицать, что определенный риск в этом деле был, но не такой уж серьезный. В мое время столько солдат всех войск без исключения покидало ряды своих армий, что логичнее было бы задать другой вопрос: почему остальные не следовали их примеру? Некоторые умники даже зарабатывали на жизнь жульничеством: они завербовывались в армию, где лучше платили, а потом дезертировали. В результате этого оттока солдат армии иногда подходили к линии фронта в уполовиненном составе. Уяснив себе ситуацию с рядовыми солдатами, моя толстуха Вальтрауд удивляется тому, что происходило с генералами и как мог Вильяроэль, начавший войну на одной стороне, посреди кампании перейти на сторону своих недавних противников. Справедливости ради скажем, что ничего из ряда вон выходящего в его поступке не было. Сейчас мир изменился и французские войска состоят из французов, а английские из англичан. В мое время все было не так. Профессиональные военные были просто знатоками своего дела, подобно, скажем, врачам. Английский король может нанять врача-француза, и ни одному из его здравомыслящих соотечественников не придет в голову осуждать медика за оказание помощи иностранцу. Подобным же образом монархи могли нанимать военных любого происхождения, и вопросом чести для военного было точное выполнение пунктов контракта, а вовсе не национальность работодателя. В 1710 году Вильяроэль расторг договор, который заключил с Бурбончиком, а потому получил полную свободу и мог служить любому другому государю, который сделал бы ему выгодное предложение. Вопросов больше нет, моя белокурая тюлениха? Тогда пойдем дальше.

Поначалу Вильяроэль показался мне командиром отвратительным, настоящим тираном верхом на коне. Больше всего он любил кавалерию, а потому выезжал со своими эскадронами за пределы Толедо и – вперед, ребята! – давай скакать, точно конница Александра Македонского. Прикрываясь своим званием инженера, я сумел избежать большей части этих упражнений, но далеко не всех. От бешеной скачки – туда и сюда, туда и сюда – задница припечатывалась к седлу. Дон Антонио скорее напоминал пастушью собаку, чем генерала, и стоило какому-нибудь всаднику покинуть свою шеренгу, как наш генералище был тут как тут – гав-гав! – и, грозно рыча, преследовал недоумка, который не умел держаться в строю. Поскольку этим недоумком частенько оказывался ваш добрый знакомый Суви, ему и доставались все отборные ругательства.

– Вы меня завербовали в качестве инженера, а не драгуна! – восстал я однажды, еле-еле держась в седле.

– Чего вы от меня хотите? – рассердился он. – Расторгните договор, потому что вы созданы для рясы, а не для военного мундира, и еще благодарите Бога, что вам не пришлось узнать настоящей войны!

Дон Антонио выпивал только один стаканчик вина за обедом и довольствовался тарелкой отвратительной похлебки. Никакие женщины, кроме собственной супруги, его не интересовали. Когда Вильяроэль не спал на своем супружеском ложе (то есть триста шестьдесят четыре ночи в году), он предпочитал голые доски тюфяку. Что могло быть общего у Суви-молодца с этим человеком?

Инженерам никогда не были по вкусу солдафонские порядки. Мне так и не удалось привыкнуть к уставным приветствиям, к строгой иерархии, к безусловному подчинению старшему по чину, а потому я изворачивался, как мог. В Толедо царила такая скука, что я пил запоем, и не из-за порочности натуры, а потому что не находил для себя другого занятия. Однажды меня вызвали на военный совет генералища, а я опоздал. Перед этим я выпил больше, чем следовало, и дон Антонио посмотрел на меня яростным и испепеляющим взглядом, но ничего не сказал.

Присутствующие обсуждали ситуацию в целом, которая представлялась угрожающей. Пока союзная армия разлагалась в Толедо, Бурбончику удалось завербовать в свое войско тысячи солдат. Да к тому же Версальский Монстр прислал ему в подкрепление французские части под командованием герцога Вандома. Вильяроэль выразил свои опасения по поводу того, что Толедо превращалось в огромную ловушку. Он попросил меня высказать свое мнение: может ли город выдержать осаду? Вино расхохоталось за меня:

– Ха-ха-ха, что за дурацкий вопрос, дон Антонио, простите, мой генерал. Хе-хе-хе, если бурбонские войска решат осадить Толедо, никакой обороны крепости не будет. Пути доставки провианта и боеприпасов перерезаны, население города нас ненавидит, а стены так прогнили, что зачервивели даже камни. Хи-хи-хи, а если учесть, что неприятель уже сейчас втрое превосходит нас численностью, самый лучший выход – смыться отсюда, пока это еще возможно, хо-хо-хо.

Вильяроэль отправил меня на неделю под арест, на хлеб и воду. И вовсе не потому, что придерживался иного мнения; я высказал вслух его собственные мысли, но в недостойной форме. Мне казалось, что меня отправят в такую глубокую подземную яму, что еду туда будут забрасывать при помощи пращи, но заключение мое оказалось довольно мягким наказанием, не считая вынужденного поста, который очистил мой организм.

Во время моего короткого заключения произошло одно важное событие: Австрияк сбежал из Толедо – и вообще из Кастилии – и тайно вернулся в Барселону. То, что Карл оставил армию, показывает, насколько он верил в победу. Он сбежал первым, никого не дожидаясь, его точно ветром сдуло. Дорога в Барселону лежала через земли, где изобиловали кастильские партизаны, готовые отрезать ему яйца, а потому ему пришлось ехать в окружении плотного эскорта, который был создан в ущерб и так уже слабой армии. Достойный пример героизма!

Говоря о кастильцах, Австрияк постоянно жаловался и осуждал их:

– В Мадриде многие ждали от меня всяческих выгод, но никто не желал мне служить.

А чего, спрашивается, он ждал? Кастилия и Каталония воевали между собой, и король каталонцев не мог быть одновременно королем кастильцев. Карл, как никто другой, должен был об этом знать. И на самом деле знал.

В Кастилии он пил только молоко коз, которых привезли ему из Каталонии, хлеб для него пекли из каталонской пшеницы, и даже сахар для королевских пирожных специально присылали ему из Каталонии. Весь его багаж и провизия охранялись полком Каталонской королевской гвардии, отборной частью, куда входили только каталонцы, ярые сторонники австрийской династии, такие безумные фанатики, что, когда они пукали, слышалось «тр-р-р-е-е» в честь Карла Третьего. Я не слишком преувеличиваю.

Когда Австрияк пересек границу между Кастилией и Каталонией, он вышел из своей королевской кареты и воскликнул:

– Наконец-то я вернулся в свое королевство!

В Кастилии у него было столько же поклонников, сколько у Филиппа в Каталонии. Если бы он отдавал себе в этом отчет, они могли бы заключить взаимовыгодный договор. И конец войне. Если бы все кончилось этим, у меня, по крайней мере, осталась бы страна, где могли бы похоронить мои кости. Но как бы не так: его величество Карл, наш белолицый Австрияк, хотел править империей и на меньшее не соглашался. И в конце концов своего добился, хотя не так, как предполагалось, благодаря капризу судьбы и за счет своих средиземноморских подданных. Я очень скоро вам об этом расскажу. Но прежде позвольте мне описать последний день оккупации Толедо и отступление, тяжелое отступление армии в каталонские края.

Суви-молодец вышел из своей каталажки. И если позволите, открою вам один секрет: сама мягкость полученного наказания заставила меня размышлять о человеке, его наложившем.

Хотя я еще мало знал дона Антонио, но уже понимал, что он хороший генерал – строгий, но справедливый. Посадив меня в каталажку, он поступил совершенно правильно. Вобан поступил бы точно так же, и поделом. Благодаря этому заключению я понял, сколько грязи во мне накопилось с отъезда из Базоша, и подумал, что, вероятно, дон Антонио – некий странствующий Базош.

Выйдя из тюрьмы, я немедленно явился к нему. Он заметил произошедшие в моей душе перемены и стал обращаться со мной немного мягче.

Вильяроэль никому не прощал ошибок, и провинившейся всегда – так или иначе – расплачивался за них. Последнюю, самую последнюю ошибку юности я совершил под его командованием, и она едва не стоила мне жизни.

Мне захотелось отпраздновать свое освобождение с проститутками, и вечеринка так затянулась, что проснулся я с головной болью, очень поздно и вдали от казарм.

– Наконец-то войска эрцгерцога уходят! – кричала разбудившая меня шлюха. – Они отправились восвояси ночью, чтобы их не заметили. Да здравствует король Филипп!

Все распроклятое войско отправилось домой, а я еще и глаз не успел продрать! Хотя в Базоше меня учили быть начеку даже во сне, на таком расстоянии сигнал из казарм до меня не долетел. Я так торопился, одеваясь, что поначалу стал натягивать рукава рубахи на ноги.

Жители Толедо недолюбливали солдат союзной армии, и, оказавшись на улице, я увидел, что атмосфера все больше и больше накаляется. По мере того как добрая весть разлеталась по городу, а горожане вставали, их злоба просыпалась вместе с ними. Тут и там уже появлялись стайки людей, вооруженных чем попало, кричавших: «Да здравствует король Филипп! Да здравствует!» – и потрясавших оружием над головой. Господи, от них можно было ждать чего угодно!

Я со всех ног побежал в Алькасар, ожидая найти там какой-нибудь батальон, прикрывавший отступление, к которому я смог бы присоединиться. Однако там осталась только маленькая кучка пьяниц, которые так набрались накануне, что, несмотря на все приказы, не поднялись с коек. Кого там только не было: англичане, португальцы, голландцы… Алкоголь уравнивает всех.

– Что вы тут прохлаждаетесь? Армия смылась в Барселону! – закричал я. – Толедский сброд с нами расправится!

Все было тщетно, они не реагировали. Я почувствовал себя так, словно воды Атлантического океана затягивают меня в гигантскую воронку, а единственный спасительный корабль – союзное войско – удаляется с каждой минутой все дальше. Как только я выбежал из крепости, за моей спиной раздались выстрелы и крики. Горожане искали притаившихся солдат, которых оказалось немало. В конце улицы я увидел английского солдата – он стоял на коленях, и его окружала орущая толпа. Мужчины и женщины пинали его ногами и кололи ножами. Казалось, люди потеряли рассудок.

Толедо сравнительно небольшой город. Я побежал по улицам на восток. Чтобы никто не заподозрил неладного, мне пришлось несколько раз громко и радостно прокричать: «Да здравствует король Филипп! Наконец-то мы свободны! Ура! Ура!»

Чего ты на меня так смотришь? Ты бы хотела, чтобы я кричал: «Да здравствует Австрияк! Я проклятый каталонский мятежник, который жрет на ужин трюфели и закусывает кастильскими младенцами!»? Пораскинь немного мозгами, пустая твоя голова.

Последняя улица выходила в огороды, за которыми простирались пустоши с их жалкой растительностью. На минуту я задержался и обернулся. Там, наверху, виднелся затянутый дымом Алькасар. Из бойниц кое-где выглядывали ружья отчаявшихся солдат, но было очевидно, что сопротивление смысла не имеет. Несчастным оставалось только пустить последнюю пулю себе в лоб, чтобы разъяренная толпа не растерзала их живыми.

Суви-молодцу всегда везло, и на этот раз у въезда в город ему повстречался священник. Он ехал верхом на добром коне, сидя в седле боком, точно амазонка, потому что сутана мешала ему сесть верхом. Ударом кулака я сбросил его на землю, вскочил в седло, точно мартышка на кокосовую пальму, и помчался таким резвым галопом, что могло показаться, будто у моего скакуна было восемь ног. На черта мне сдался ваш Толедо!