Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

– Это была горстка калек! – возразил я. – И хотите узнать одну весьма печальную новость? Добравшись до Барселоны, я стал искать подмогу. Так вот, никто не захотел меня слушать, никто в армии и не помнил даже о повозках, которые мы с вами сопровождали. И хуже всего то, что, наверное, они были правы: четыре повозки с ранеными не помогут выиграть войну.

– Неужели вы сами не видите? – прервал меня он. – Вы служили под моим командованием, но не поняли совершенно ничего.

Его слова причинили мне такую боль, что я не стал ему отвечать, а просто поднялся со стула и пошел к двери.

Сегодня, когда прошло столько лет, я уверен, что дон Антонио подготовил всю эту сцену заранее, потому что, стоило мне коснуться дверной ручки, он сказал:

– Одно слово. Если бы в Ильюэке вы произнесли одно только слово, я бы счел вас инженером.

Моя рука замерла. Слово. Вероятно, однажды, напившись дрянного вина, я рассказал Вильяроэлю о своей трагедии. Одно слово! Как бы то ни было, его упрек поразил меня до глубины души. Одним прыжком я снова оказался рядом с ним и в ярости стукнул кулаками по дубовому столу.

– В этом городе все спятили! – воскликнул я. – Все без исключения! Начиная с правительства и кончая последним побирушкой все отстаивают безумную идею обороны! Я пытался спорить со своей семьей, со своими друзьями, со своими соседями. И вот теперь, когда им наконец удалось убедить меня участвовать в этой дурацкой затее, на сцене появляетесь вы, именно вы, и отказываетесь принять меня на службу. Так нет же! Знайте, что вам никто не давал права так со мной обращаться! Это мой город, здесь мой дом, и вы возьмете меня в вашу вонючую армию, нравится вам это или нет!

Вильяроэль дал мне выговориться и, подождав, когда я остановлюсь перевести дыхание, сказал:

– Это уже лучше. По крайней мере, наметился хоть какой-то сдвиг. – Он помолчал немного, а потом продолжил: – Я уже говорил вам в Ильюэке, сынок. Война еще не кончилась, и ваши терзания тоже.

* * *

Вечером дома мы устроили прощальный ужин, чтобы отметить конец мирного времени. По крайней мере, заканчивался период того ложного мира, в условиях которого жил город в последние годы. Когда мы перешли к сладкому, я попросил минуточку внимания.

– После долгих и сложных переговоров с доном Антонио я добился, чтобы он присвоил мне звание подполковника. Вы слышите? Вы разговариваете не с кем-нибудь, а с подполковником, и это означает, что впредь будьте любезны обращаться ко мне с должным почтением! Я самый молодой подполковник в нашей армии! И это еще не все. Мне будут начислять дополнительные десять процентов к моему денежному довольствию, потому что Вильяроэль будет использовать меня в качестве старшего адъютанта для своих особых поручений. – Тут мои губы непроизвольно расплылись в улыбке победителя. – Ну, что вы на это скажете?

– Подполковник! – восторженно воскликнула Амелис, но тут же спросила: – А что это значит?

– Видишь ли, детка, – разъяснил ей я между двумя затяжками сигары, которую курил в тот момент, – в армии по порядку старшинства звание полковника непосредственно предшествует званию генерала. Полковник командует полком, а подполковник – это офицер, которому еще не выделили полк для командования. Тебе ясно?

– Значит, у тебя еще нет полка.

– Ну да, это так, – признался я. – Но какое это имеет значение?

Анфан, сидевший рядом со мной, потянул меня за рукав и спросил:

– Патрон, а сколько солдат у тебя под началом?

– Никакими солдатами я пока не командую, – ответил я. – Я буду заниматься делами поважнее. На самом деле мне предстоит управлять инженерными работами. Но дон Антонио, который высоко меня ценит, решил, что мне необходимо иметь звание, внушающее уважение, чтобы солдатня слушалась моих указаний.

– Дрянное это звание, если под началом у тебя нет ни одного солдата, патрон, – заключил Анфан.

– Я буду зарабатывать сто двадцать шесть фунтов в месяц! – объявил я с гордостью. – И это не считая десяти процентов, которые причитаются мне как старшему адъютанту.

В этот момент к разговору подключился Перет:

– Послушай, Марти, а какие обязанности у старшего адъютанта?

– Я же говорю: я буду в полном распоряжении дона Антонио для любых дел и срочных поручений. Он меня высоко ценит!

– То есть ты будешь мальчиком на побегушках у Вильяроэля, – захохотал Перет. – Тебя просто надули. Ты будешь работать вдвое больше, чем остальные.

– А платить тебе будут только на десять процентов больше, – заметила Амелис. – Ничего себе результат переговоров!

Им удалось наконец испортить мне настроение.

– Вы правы. Весьма вероятно, что коммерческими способностями я не обладаю. – И тут я поступил, как любой оратор, у которого кончились доводы, и пустил в ход карту патриотизма. – Но когда враг у наших ворот, что нам за дело до жалких сребреников?

– А какого цвета у тебя мундир? – спросила Амелис.

– Никакого, я его не буду носить вообще. Я же говорю: на самом деле мне поручены инженерные задачи. А те, кто принадлежит к корпусу инженеров, освобождаются от униформы.

– Поглядите-ка на него, он свободен от униформы! – воскликнул Перет, не переставая смеяться. – Ты знаешь хоть одного генерала, которого освободили от униформы? Ты не добился даже того, чтобы тебе оплатили мундир!

Все, словно сговорившись, портили мой праздник. Вечер моего предполагаемого триумфа не складывался.

Перет настаивал:

– И к какому же полку тебя приписали?

– Приписали?

– Ну да, где ты будешь получать жалованье?

Я пренебрежительно взмахнул рукой, в которой держал сигару, и сказал:

– О, мне такой ерундой заниматься незачем. Дон Антонио – самый честный человек в этом городе, и невозможно даже себе представить, что он не выдаст мне жалованья.

– Хорошо, – продолжал настаивать Перет, – но в каком полку?

– Не имею понятия! – сдался я, загнанный в тупик и в глубине души недовольный собой, потому что другого ответа дать не мог. – Во Франции меня учили строить, защищать и осаждать бастионы, а не тому, какие бумажки могут потребовать у меня тыловые писаки!

– Великолепно! – расхохотались все, включая даже карлика. – Мундир тебе не оплачивают, и ты будешь день и ночь бегать туда-сюда. Тебя временно сделали подполковником и не дали временного полка, и ты понятия не имеешь, к какому полку приписан.

– Ну хватит! – Я решил защищаться. – Мне вспоминается, что Вильяроэль говорил мне об императорском полке. Он уже послал в Вену письма с просьбой подтверждения своего звания и заодно с прошением зачислить меня в воинское подразделение Австрияка. Можете считать, что дело в шляпе. Вы воображаете, что император не выполнит просьбу единственного генерала, который остается у него в Испании?

На этот раз они ответили мне таким оглушительным хохотом, что потревоженные соседи принялись колотить нам в стену.

– Какой же ты дурак, Марти! Дело вовсе не в этом. Если тебя приписывают к австрийскому полку, твое назначение подтвердят только через несколько месяцев. И платить тебе будет Вена, а не Барселона. Пока сюда не поступят деньги из императорской казны, ты не получишь никакого жалованья, а поскольку французский флот блокирует порт, скорее всего, тебе никогда не заплатят ни гроша.

Мои домашние испортили мне весь ужин. Самое неприятное, что они были правы.

– Прекрасно! – сказал я Перету. – Я, может быть, и не разбогатею, но ты завербовался простым солдатом, а жалованье у рядовых незавидное.

– А кто тебе сказал, что платит мне Женералитат? – ответил он, смеясь над моей недоуменной физиономией. – Марти, ты же знаешь барселонских богатеев. Ты думаешь, эти люди готовы вступать в батальоны, подниматься на бастионы, нести дозор днем и ночью и подвергаться опасности под ружейным огнем или под бомбами? Конечно не готовы. Одно дело голосовать за Конституции и Свободы, и совсем другое – рисковать за них своей шкурой, поэтому я зашел к желающим отвертеться.

– С коммерческим визитом, – добавила Амелис с пониманием дела.

– Именно, – подтвердил Перет. – Правительство хочет, чтобы все части были укомплектованы, и ему совершенно безразлично, какие люди стоят под ружьем. Поэтому я предложил самым отъявленным лежебокам занять их место. Естественно, за небольшую плату.

– И ты завербовался под именем богатея, который не желает сражаться! – возмутился я.

– Сначала я изучил все предложения и только потом выбрал наилучшее! – сказал Перет.

Весь остаток вечера они насмехались над незадачливым Суви и его слабой коммерческой хваткой. Я так расстроился, что не смог даже докурить свою сигару. За последние семьдесят лет мне довелось принимать участие во множестве осад и оборон, и единственное правительство, от которого я не получил ни единого гроша за свою службу, было правительство моей родной страны. Так уж вышло… тогда я еще об этом не знал, но на самом деле в тот вечер мы в последний раз сидели все вместе и были счастливы. Почему мы не догадываемся о своем счастье, когда испытываем его?

Я до сих пор вижу, как Перет смеется над моей простотой, помню его воинственный пыл – в его-то годы – и думаю, что человеческие существа счастливы, потому что не ведают своей судьбы. Моего Перета убили вскоре после того, как все кончилось.

К концу осады в Барселоне не осталось здоровых людей, если не считать каннибалов. Их можно было легко отличить в толпе по неестественно розовому цвету кожи, по отвратительно блестящим зрачкам, напоминавшим глаза свежей рыбы, и по замершей на губах улыбке. Остальные жители превратились в нищую толпу, их тела покрылись пылью, словно их долго держали в каком-нибудь чулане. На протяжении недель и даже месяцев, последовавших за осадой, барселонцев за пределами города можно было узнать по мертвенно-бледным лицам и понурым фигурам. Однажды Перет отправился за город, чтобы раздобыть себе немного еды. Может быть, какой-то злопамятный солдат пристрелил его, узнав в старике жителя города. Но скорее всего, его просто окрикнули на какой-нибудь дорожной заставе, а он не услышал окрика и получил пулю.

* * *

Что такое крепость? Возьмите горстку людей, готовых сражаться, позицию для обороны и знамя – вот вам и крепость. Сейчас я опишу вам военное положение лета 1713 года и начну с хорошего.

Как нам уже известно, красные подстилки объявили дона Антонио главнокомандующим армией. Перед Вильяроэлем встала грандиозная, чтобы не сказать невыполнимая задача: организовать, вымуштровать и возглавить несуществующее войско, которому предстояло защищать город, непригодный для обороны.

За вычетом генерального штаба, самым сильным звеном в наших войсках была артиллерия. Командовал ею Коста, Франсеск Коста. Исключительная личность, самый лучший артиллерист нашего времени! Чтобы вы поняли масштаб его таланта, я приведу только одну деталь: когда бурбонские войска вошли в город, Коста был единственным из старших офицеров, которого не арестовали. (Суви-молодец тоже избежал этой участи, если быть точным.) Джимми, человек крайне рациональный и отнюдь не щепетильный, прекрасно понимал, с кем имеет дело, и предложил ему всевозможные блага и высокое жалованье – четыре дублона в день, – если Франсеск Коста поступит во французскую армию. Артиллерист ни минуты не колебался и ответил согласием: он сочтет за честь служить в армии Людовика Четырнадцатого. Той же ночью Коста исчез.

Большая часть его артиллеристов были майоркинцами, а потому я готов поспорить на любую сумму, что стремительное исчезновение Косты объясняется тем, что его ребята придумали, как пристроить его на корабль, отправлявшийся на Балеарские острова.

Коста был столь же низкоросл, сколь немногословен. Он не просто шагал, а ускользал куда-то, ходил всегда, опустив голову и спрятав ее в плечи, и всегда высоко поднимал брови, словно постоянно чему-то удивлялся или просил извинения за какой-то проступок. Этот человек всегда молчал, открывал рот только для того, чтобы ответить на вопрос, а потому говорить с ним было очень утомительно. Попадаются иногда такие люди, которые своей робостью доводят собеседника до изнеможения. Его излюбленными словами были «да» и «нет», и, хотя людей военных и технических профессий вообще отличает лаконичность и точность выражений, никто не мог тягаться с Костой в скупости фраз. Простим ему этот грех, и давайте просто восхищаться его искусством. Нас объединяла схожесть наших положений в армии: по всем документам выходило, что командование артиллерией поручалось генералу Басету[85]85
  Жуан Батиста Басет и Рамос (1654–1728) – генерал австрийской коалиции.


[Закрыть], подобно тому как инженерами на бумаге руководил некий Санта-Крус-старший. На самом деле с инженерными задачами управлялся я, а Коста ведал всеми пушками, и нас роднила возложенная на нас ответственность, намного превышавшая полномочия, которыми мы были наделены по чину. Для таких людей, как Коста, в окружающем мире существовали лишь углы прицела и дальность бомбометания.

Франсеск был человеком от природы крайне застенчивым и, чтобы скрыть робость, целыми днями жевал веточки петрушки. К концу осады все барселонцы ели траву, чтобы обмануть голод, – а что еще им оставалось? – но у Косты это просто вошло в привычку. Что же до бесед с этим человеком, то, как я вам уже говорил, слова из него надо было вытягивать клещами. Мне вспоминается наша первая встреча. Я спросил его, сколько в нашем распоряжении орудий.

– Девяносто два.

Я ожидал, что он пожалуется или попросит помощи. Ни слова.

– Вы распределили орудия в соответствии с распоряжениями дона Антонио?

– Да, с небольшими изменениями.

– И вы считаете, что этого будет достаточно? – спросил я, удивленный его сдержанностью.

– Посмотрим.

Я ожидал, что он продолжит свою речь, но Коста молчал.

– И от чего же это зависит, по вашему мнению?

Артиллерист посмотрел на меня широко открытыми глазами, словно заранее признавал, что мое мнение гораздо важнее его собственного:

– От количества пушек противника.

– Мы сравнили донесения нескольких разведчиков: по нашим сведениям, на сегодняшний день их батареи насчитывают сто пятнадцать орудий, – сказал я. – Следует предвидеть, что в дальнейшем неприятель получит подкрепление.

– Хорошо, – заметил он.

– Хорошо?

– Да.

Его немногословность меня раздражала. Коста, наверное, заметил это и добавил, подняв брови выше обычного и двигая челюстями еще быстрее:

– Мои майоркинцы готовы их сдерживать до тех пор, пока силы противника не превзойдут наши в пропорции пять к трем. Если это случится, я ничего не могу обещать.

Тут он вытащил из кармана еще несколько веточек петрушки и принялся их пережевывать, точно скучающий кролик.

Что же касается ситуации в целом, то на этом все хорошее и кончалось, а было его немного. И начиналось плохое.

Крепость без солдат, способных ее защищать, столь же бесполезна, сколь гарнизон на позиции, не защищенной стенами. (Даже тебе, моя дорогая и ужасная Вальтрауд, это ясно.) Ну так вот, у нас не было ни того ни другого – ни войска, ни стен.

Когда я в первый раз проверил личный состав армии, сердце у меня сжалось. Вильяроэль хотел получить точный отчет о снаряжении и солдатах, которыми мог располагать. Однажды он появился в комнате, где я спорил с Костой, и прервал нас по своему обыкновению резко. Ему хотелось знать, почему он до сих пор не может получить перечень всех частей.

– Извините меня, дон Антонио, – сказал я, – мне не удалось вывести точную сумму из-за одной ошибки. – Тут я невольно хихикнул, протягивая ему бумаги. – Какой-то недоумок из правительства по оплошности прислал нам это. Я у них запросил списки войск, а они присылают проект нового рынка.

Пока Вильяроэль читал бумаги, я снова рассмеялся.

– А списки у них, наверное, затерялись, – добавил я. – Перед вами, скорее всего, описание распределения палаток для продавцов и списки поставщиков и посредников. Вы же знаете, говорят, после войны хотят перестроить рынок, что на площади Борн. Я сегодня же схожу в Женералитат и стребую с них правильные списки.

Но Вильяроэль по-прежнему смотрел на меня, нахмурив брови, и не произносил ни слова.

– Этого не может быть. – Тут я сглотнул. – Скажите мне, что вы шутите.

До этой минуты я воображал, что мы будем вести войну, как любое другое королевство Европы (хотя у нас и не было короля). Мне казалось, что правительство наймет где-нибудь поблизости профессиональных солдат или пригласит к нам за приличную плату какие-нибудь войска, а местное ополчение будет заниматься только вопросами поддержки и обеспечения армии. Разве можно было требовать большего от гражданских, ненамного более ловких и проворных, чем мой Перет?

От профессиональной армии в городе задержались лишь жалкие остатки союзной армии, отдельные солдаты, которые по той или иной причине решили не подниматься на борт кораблей во время эвакуации. Самым ценным приобретением была сотня немцев. Они образовали отдельную часть под командованием офицеров-земляков. Какими сплоченными были их ряды! Мне как связному пришлось передать им огромное количество распоряжений, которым они подчинялись с точностью часовщиков. Профессиональные солдаты по природе своей всегда были и остаются искателями приключений. Я говорю это потому, что Вальтрауд, воображения у которой не больше, чем у муравья, никак не может понять, что делали некоторые ее соотечественники в Барселоне 1713 и 1714 года. В то время город был не самым приятным местом в мире, но искатели приключений жаждут не спокойствия, а новых впечатлений. У одних хватало причин не стремиться в родные края, да и Женералитат платил неплохо, а другие… короче говоря, у них были основания, для того чтобы оставаться в городе.

Да будет тебе известно, моя дорогая и ужасная Вальтрауд, что в этом мире существует некий феномен, который основывается на взаимном притяжении мужских и женских гениталий, известный также под названием «любовь». В Барселоне было полным-полно хорошеньких женщин, незамужних или жен моряков, которые почти никогда не наведывались домой, и… впрочем, зачем продолжать? Остальные завербованные иностранцы оказались столь малочисленны, что не стоит и вести подсчеты. Но кого там только не было, от венгров и до ирландцев. (И неаполитанцы среди них нашлись! Вот уж в каждой бочке затычка!) Я познакомился даже с одним солдатом из Папской области.

Но как я вам уже сказал, основную часть нашей армии составляли простые мирные горожане. Я покинул родной город совсем мальчишкой и слабо представлял себе систему его обороны, создававшуюся веками. Основу ее составляла Коронела, или городская гвардия. Каждому цеху ремесленников надлежало сформировать воинскую часть, которой поручалась охрана одних городских ворот. И с точки зрения военного искусства XIII века такая организация выглядела безупречной, но пятьсот лет спустя в моде было инженерное искусство Вобана.

Чтобы вам легко было вообразить мое разочарование, я приведу вам полностью состав Пятого батальона.

Первая рота: судебные адвокаты. (Но они же не могли даже защитить мои интересы в суде! Как же можно было поручить им оборону бастиона или давать в руки оружие?)

Вторая рота: кузнецы и котельники.

Третья: огородники.

Четвертая: гончары, обойщики, горшечники. (С горшечниками все было ясно: когда в городе начнется голод, пустых горшков будет в избытке.)

Пятая: галантерейщики.

Шестая: мясники. (Ну, эти тоже в скором времени останутся без работы.)

Седьмая: сапожники.

Восьмая: красильщики и мотальщики шелка.

Девятая: студенты теологии, медицины и философии. (Хорошенькие дипломы их ожидали.)

И с этими солдатами мы должны были противостоять драгунам и гренадерам, закаленным в сотнях битв, выставляя против них роты бондарей, трактирщиков, ткачей бархата, книготорговцев, изготовителей перчаток и веревок, возничих, портных, грузчиков и писарей. Как мне помнится, в состав Шестого батальона входила целая рота перекупщиков. Да-да, вы не ошиблись, не торговцев, а именно перекупщиков. (Зачем правительство могло создать эту часть? Может быть, для того, чтобы они собирали пули, выпущенные противником, и перепродавали их на наши склады боеприпасов?)

Всего наши силы не превышали шести тысяч солдат под ружьем. Менее шести тысяч против сорока тысяч. У некоторых из этих сорока тысяч хватало забот, потому что им приходилось сдерживать напор наших микелетов в глубине страны, но, даже если у неприятеля оставались в распоряжении тридцать тысяч, с арифметикой не поспоришь: на каждого защитника Барселоны приходилось пять бурбонских солдат. И как будто этих проблем нам было мало, трудности у нас возникли еще до начала осады.

Военная диктатура приемлема – и даже необходима – только в одном-единственном случае: когда город оказывается на осадном положении. И дело тут совсем не в политике, а просто в здравом смысле, потому что ничего нет хуже, чем когда в осажденной крепости нет единого командования. А в нашем случае так оно и было.

На бумаге Вильяроэль являлся главнокомандующим всех проавстрийских сил, которые еще оставались в Испании. Но огромное большинство этих солдат принадлежало к барселонскому ополчению, находившемуся под контролем городского совета, и это создавало бесконечные трудности. Кроме того, руки дона Антонио были связаны, поскольку его назначило главнокомандующим каталонское правительство, считавшее генерала своим подчиненным. По настоянию Вильяроэля его назначение было утверждено в Вене, но это случилось лишь в ноябре 1713 года. Однако положение только усложнилось, потому что по условиям соглашения об эвакуации между Двумя Коронами и союзной армией в Испании не могли оставаться императорские войска. Для красных подстилок дон Антонио был не более чем подчиненным им иностранцем, а для врага – кастильским мятежником.

Красные подстилки всегда зорко охраняли свои права и привилегии, и дон Антонио вынужден был получать от них согласие на любые действия, даже на перемещение роты Инвалидов, куда собрали всех солдат, которые остались калеками во время предыдущих кампаний. И хотя вести в бой солдат, у которых недостает одной руки или голени, может показаться кому-нибудь нелепой затеей, уверяю вас, что эта рота нам очень даже пригодилась. Вдобавок этих бывалых ребят всегда отличал высокий боевой дух. Мне вспоминается один хромой солдат, у которого культя оканчивалась на уровне щиколотки, – он поднимал свой костыль, приветствуя дона Антонио, и восклицал:

– Генерал! Можете не сомневаться – я не отступлю.

Во время осады солдатам гарнизона приходится нести бесконечные караулы, и это их изматывает. Как бы хорошо ни были продуманы смены, усталость, бомбежки и болезни ведут к потерям, которых мы никак не могли себе позволить. Мы использовали роту Инвалидов для караулов на бастионах и на участках стен, не подвергавшихся особой опасности, и давали таким образом возможность отдохнуть другим солдатам.

Мне пришлось стать свидетелем нескольких весьма прискорбных сцен. Я видел, как дон Антонио на военном совете красных подстилок взывал к ним, кричал, покраснев от гнева, и требовал, чтобы ему дали сто или хотя бы пятьдесят солдат. Какое грустное зрелище: главнокомандующий, которому не позволяют распоряжаться по своему усмотрению горсткой хромых. И в довершение всех бед старшим адъютантом Вильяроэля был некий Марти Сувирия, отличавшийся особыми дипломатическими способностями. Не раз и не два я от отчаяния чуть-чуть не разбил очки одному из советников. И это отчаяние было оправданным, потому что в некоторых случаях глупость как две капли воды похожа на простое предательство.

Следует помнить, что, когда все это начиналось тем ужасным летом 1713 года, враг стремительно наступал на Барселону. Гарнизоны проавстрийских войск вручали ключи от наших городов нашим палачам. Обманутые и недоумевающие микелеты, которыми никто не командовал и которым никто не объяснял, что происходит, оказались захвачены врасплох, потому что не могли даже предположить, что подобный удар в спину возможен. Их отряды, разбросанные по всей стране, спускались с гор и неожиданно обнаруживали, что крепости, ранее оказывавшие им поддержку, теперь заняты бурбонскими войсками. Им оставалось только созерцать издали пожары, грабеж и казни и слушать последние вопли жертв.

В подобной ситуации требовались решительные действия: распространить действие Призыва на всю страну, провозгласить правомочность барселонского правительства и собрать все разбросанные силы под одним знаменем. Следовало немедленно воспрепятствовать тому, чтобы новые города и селения оказались под властью бурбонских войск, но для этого надо было срочно, безотлагательно найти символ, который объединил бы всех, кто желал подчиниться новому командованию. Вильяроэль приказал, чтобы советник по военным вопросам тотчас отправился объезжать страну со своим серебряным жезлом и знаменем святой Евлалии и объявлять о продолжении борьбы.

– Вывезти священное знамя святой Евлалии за стены Барселоны? – усомнились красные подстилки. – Невиданное дело. Сначала надо это обсудить.

Они не шутили! И действительно собрались на торжественное заседание. Справедливо ли и соответствует ли всем законам и традициям вынести святое знамя за пределы городских стен? Какого караула достойна сия святыня? В городе оставалось немного аристократов: найдется ли среди них довольно людей, достойных держать древко знамени и его шнуры? Дебаты затянулись, их перенесли на следующий день и продолжили спорить на третий и на четвертый, но так и не нашли окончательного законного решения. Вильяроэль рвал и метал. Когда они наконец до чего-то договорились, враг уже овладел всей страной, за исключением Барселоны и нескольких отдельных крепостей – например, Кардоны, – которыми командовали решительные местные офицеры, отказавшиеся подчиняться императорским приказам.

А теперь рассмотрим укрепления Барселоны, от которых я так долго отворачивался, не желая их оценивать, чтобы не возвращаться к своему прошлому и не вспоминать о годах обучения в Базоше.

Первым делом Вильяроэль приказал мне подготовить точный отчет о состоянии укреплений – именно так звучало его первое поручение. Я повиновался, обошел все стены и разрыдался. К стыду своему, должен признать, что последний глагол я употребил здесь не просто для красного словца.

По случайности я был не только инженером, но к тому же и барселонцем. А когда тебе приходится осматривать стены своего родного города и ты достоверно знаешь, что их будут штурмовать тысячи вооруженных людей, готовых поджечь твой дом, убить твоих детей и изнасиловать твою жену, угол зрения несколько меняется. Следуя законам Mystère, я должен был оставаться беспристрастным. Если маганон не умеет сохранять трезвость рассудка, он вообще никакой не маганон. Чтобы хоть как-то оправдать мое отчаяние, скажу только, что увиденная мною картина была совершеннейшим кошмаром.

Иногда сравнения бывают полезными. Посмотрите на следующий рисунок. (Вложи его куда надо, толстая ворона, или можешь навсегда забыть дорогу в мой дом.)

Если бы капризная судьба распорядилась так, чтобы Суви-молодец получил приказ построить укрепления Барселоны, наилучший их план выглядел бы именно так.

Как видите, внутренние стены и бастионы были бы защищены целой системой последовательных демилюн или равелинов, расположенных в строгом порядке и образующих три уровня защиты. Каждый пришлось бы штурмовать по отдельности, и при этом основная линия укреплений не страдала. И к тому моменту, когда Джимми удалось бы ее достичь, из убитых бурбонских солдат выросла бы такая гора, что тех, кто оказался на ее верхушке, легче было бы хоронить на Луне. Даже само существование подобных укреплений отвратило бы многих от самой мысли о штурме, особенно если они следовали теории Вобана. Джимми, этот старый лис, ловко отклонил бы предложение возглавить столь сложную осаду. А если не Джимми, то кому было под силу сломить нас?

А теперь сравните предыдущий рисунок с той печальной реальностью, которую вы можете наблюдать здесь.

Ужасно. Бессмысленно. Какое-то нелепое сочетание бесформенных строений, редкие зубья на вывихнутых челюстях. Вобан описал бы эти укрепления в более строгих технических терминах и назвал их «составной крепостью», что означало: старые стены, залатанные и отремонтированные в соответствии с требованиями современной войны.

К старым укреплениям добавили несколько пятиугольных бастионов. Их было не так уж мало, у каждого было свое имя, своя история; каждый из них для барселонцев уже успел превратиться в старого знакомого. Однако все они были построены в разное время, словно кто-то ставил заплатки на старый камзол, и их появление никогда не отвечало единому плану. Некоторые куртины стен оказались такими длинными, что огонь одного бастиона не мог оказывать поддержку орудиям другого, отстоявшего слишком далеко. О рве, которому полагалось по правилам находиться у подножия городских укреплений, лучше вообще не говорить. Глубиной он никогда не отличался, а к тому же его так заполнили всяким мусором и отбросами, что из него торчали уши прогуливавшихся там свиней. Разоренное правительство не могло себе позволить нанять бригады мусорщиков. Некоторые участки укреплений сильно пострадали во время осад конца прошлого и начала нашего века, и – каким бы странным это вам ни показалось – никому не пришло в голову заделать дыры. Такова была картина, а орды варваров стояли ad portas[86]86
  У ворот (лат.).


[Закрыть]. Могучая военная машина, заряженная ненавистью к «мятежникам» и закаленная за долгое десятилетие военных действий. Не пройдет и двух недель, как они будут у стен Барселоны.

Мы могли бы задать себе вполне законный вопрос: если война пришла на полуостров в 1705 году, а следовательно, до 1713-го у каталонцев было целых восемь лет на то, чтобы укрепить город, как же они, имея собственное правительство, не позаботились о защите своей столицы? Вот вопрос, который мучает меня всю жизнь, не дает мне спать и отравляет мне часы бодрствования. Как могло бы все кончиться? Никогда не говорите себе «если бы»; это ядовитое «а если бы?» убийственно. Ибо, как это ни удивительно, ответ следует искать не в области политики или военного искусства. И даже к инженерным вопросам никакого отношения он не имеет.

Вобан, бесспорно, был самым великим военным инженером всех времен. Но вдобавок он был французом. В своем кабинете при помощи туши он мог создавать на бумаге фантастические укрепления, идеальные и безупречные, поражающие своей геометрической красотой. Но у метода укреплений Вобана был один-единственный недостаток: он требовал огромных денег.

Игра воображения не стоит ни гроша, пока дело не доходит до подрядных работ, и вот тут оказывалось, что на защиту города надо тратить гигантские суммы. Тонны материала, тысячи каменщиков, плотников и рабочих, десятки местных, а нередко и иностранных, специалистов, которые требовали астрономического жалованья. Поставщики утаивают товар, обсчитывают правительство и разоряют его казну. Работы растягиваются на долгие месяцы, и их бюджет вырастает в три-четыре раза. Но раз уж работы начаты, кто посмеет их остановить? Недостроенная крепость бесполезнее недостроенного собора. Мы можем поклоняться Богу в открытом поле, но нельзя защищать горожан, пока последняя échaguette не возвысится в своей скромной красоте над бастионом. Даже самый тупой зеленщик способен понять, что в городских стенах не должно быть прорех. Работы продвигаются на глазах у всего города, и поэтому правители постоянно испытывают огромное давление и не пытаются бороться с коррупцией. Ушлые поставщики сговариваются с техниками, ведущими работы: первые поставляют партии товара, не соответствующие заказу, а вторые подписывают им квитанции о приеме материала в полном объеме за незаконную «комиссию». Деньги, все всегда упирается в деньги. Еще Фемистокл говорил: на войне главную роль играет не оружие, а деньги – побеждает тот, у кого останется последняя монета. (Ну ладно, может, это был и не Фемистокл, а Перикл[87]87
  Фемистокл (ок. 525 – ок. 460 до н. э.) и Перикл (ок. 495–429 до н. э.) – афинские государственные деятели и полководцы, отцы-основатели афинской демократии.


[Закрыть], я запамятовал, но на самом-то деле – какая разница? Укажи автором этого афоризма кого тебе будет угодно. Только не Вольтера!)