Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

Я предупредил Бальестера, что, если он присоединяется к организованной обороне, то принимает на себя обязательство подчиняться дисциплине. Стоило этим молодчикам хоть единожды наплевать на мой приказ, да еще прилюдно, и я упаду в их глазах навсегда. Погода стояла жаркая, и на мне не было мундира. Привести в чувство шайку головорезов, когда на тебе простая рубашка, непросто. Неподходящий это костюм для такого дела. А тут еще в довершение всех бед работники, копавшие землю поблизости, узнали Бальестера, побросали кирки и лопаты и стали наблюдать за сценой, испуганно затаив дыхание. Как бы то ни было, Суви-Длинноног подошел к микелетам поближе и сказал:

– Это приказ. Здесь сейчас работают все. – Я оглядел весь отряд, одного за другим, указывая на каждого пальцем. – Все и каждый.

– Неужели? – прозвучал ответ Бальестера. – Что-то я не вижу, как красные подстилки копают землю.

– Мы сейчас не в лесу. И сражение здесь будет другое. – Я отошел на несколько шагов, взял за руку молоденькую девушку, державшую кирку, потянул ее за собой и показал ее раскрытые ладони Бальестеру. – Видишь кровавые мозоли на ее руках? Эти раны сейчас стоят многих медалей, которые зарабатывают солдаты на поле боя.

Бальестер приблизил свое лицо к моему и с трудно скрываемой ненавистью прошептал:

– Если вам нужны были землекопы, какого черта вы заманили сюда нас?

– Когда же вы наконец поймете, – ответил я ему в таком же тоне, – что вы служите не мне, а общему делу?

– Теперь я, кажется, начинаю понимать, – сказал Бальестер, – что эта война – прекрасный повод для того, чтобы красные подстилки угнетали нас еще сильнее, чем раньше.

Я собирался было ответить ему, но в этот момент нас оглушил страшный гул: все колокола Барселоны звонили, призывая людей укрыться за стенами города. Десятки колоколен бешено надрывались, донося до горожан страшную новость. Мы подняли головы. Часовые с башен уже несколько минут старались предупредить нас, но мы, занятые своей разборкой, не обращали на них ни малейшего внимания. С высоты бастиона нам кричали:

– Враги уже идут! Они идут!

Когда долгое ожидание какого-то события наконец разрешается, нам трудно бывает поверить в его реальность. Они уже здесь. И хотя на протяжении нескольких недель мы только об этом и думали, меня как громом поразило. Бальестер, заграждение, колья – все это теряло смысл перед лицом надвигавшейся беды.

– Но чего же вы ждете? – кричали часовые. – Бегите к ближайшим воротам! Заходите и заприте их!

Это были совсем молодые ребята, у которых и оружия-то настоящего не было, а один к тому же смотрел на мир сквозь толстые очки. В тот день на бастионе несли караул студенты философского факультета. Они показались мне такими же хрупкими, как страницы их книг. Очкарик указал на горизонт:

– Бегите! Сюда надвигается вся армия!

Victus
Побежден

1

Эй, ты! Да-да, я к тебе обращаюсь! Как ты смеешь переступать порог моего дома? Я вчера перечитал все, что мы написали до сегодняшнего дня.

И на что это похоже? Что это такое? Ты записала все, что я тебе говорил! Каждое слово!

Это я так хотел, это я тебе дал такой приказ? Ну естественно, так оно и есть! Но даже такое безмозглое существо, как ты, способно понять, что нельзя же все понимать буквально. Когда ты говоришь гостям: «Чувствуйте себя как дома», разве ты это говоришь серьезно? Ну конечно нет!

Начиная свой рассказ, я был совершенно уверен, что ты его подсластишь. Мне хотелось, чтобы моя книжка получилась милая и незатейливая, вроде тех, которые писал Вольтер, – Простосердечный Кандид и все в этом роде. Ну, пожалуй, не так наивно, но все же благопристойно, чтобы ее могли читать даже салонные барышни. А тут такой ужас! Ты хоть понимаешь, какую медвежью услугу ты мне оказала? Ты, да-да, я это тебе говорю! Для изящной словесности ты не лучше, чем полчища Атиллы для цветущего луга!

Així et surtin cucs pel nas, filla de!..[91]91
  И пусть червяки у тебя из носа повылезают, сукина ты!.. (кат.)


[Закрыть]

* * *

То, что я собираюсь сейчас сообщить, не имеет никакого отношения к нашему повествованию, но вам необходимо это знать: Вальтрауд меня покинула.

Именно так. Вы не можете поверить своим глазам, правда? Эта толстозадая жужелица, врунья и обманщица ни с того ни с сего взбунтовалась, и я вот уже две недели ничего о ней не знаю. Впрочем, нет, кое-что мне все-таки известно. На днях она подсунула под мою дверь записку, абсолютно идиотское послание, в котором приводила странные доводы, чтобы оправдать свое дезертирство. Ей очень жаль, и все такое, и все в этом роде. Бесстыдница даже попыталась обвинить меня в недостойном поведении!

А все дело в том, что вы, по ту сторону страницы, составили себе неверное представление о наших отношениях.

Не воображайте, что Вальтрауд оказывает мне одолжение, работая над этой книгой. Конечно нет. Она просто прикрывается своей хваленой щедростью, а в глубине души считает себя истинным автором этого произведения. Так бывает с собакой, охраняющей стадо овец: она привыкает кусать их за ляжки и в конце концов воображает себя пастухом. Впрочем… ну ладно, мне не жалко, признаюсь, что иногда она помогала мне направить рассказ в нужное русло, когда он слишком выходил из берегов. А теперь она воображает, будто мне не под силу самому продолжить эту историю и довести рассказ по прямой линии до горькой развязки конца осады 1714 года. Ну так вот, она ошибается! Ей, конечно, хочется, чтобы я встал перед ней на колени и умолял ее вернуться. О тщеславие! О женщины! Какой дурак изобрел второе слово, когда первым уже все было сказано? Никогда в жизни не попрошу эту ученую ворону вернуться!

* * *

Я, МАРТИ Сувирия, Инженер, Девять Знаков милостию Mystère, подполковник Его Величества Карла Третьего, инженер Армии Восставших Штатов Америки, инженер на жалованье в войсках Австрийской империи, Пруссии, Турецкой империи и Царства Российского, а также у индейских племен крик и оглала и в африканском государстве Ашанти, первый советник короля народа маори Ароароатару, торговец-команчеро, последователь Mystère, специалист по полиоркетике, толкователь трикветра, страдающий водобоязнью, и так далее, и тому подобное, а ныне, в конце концов и в результате всего жизненного пути, – человеческая развалина,

ПРИНИМАЮ и ПОДПИСЫВАЮ, перед Богом и перед Людьми, которых интересуют мои заявления, следующие пункты моей капитуляции:

Пункт первый: Признаю, что мое поведение в отношении Вальтрауд Шпёринг с момента ее поступления ко мне на службу и до сегодняшнего дня не всегда было безупречным, что непростительно, если учитывать, что она неизменно прилагала все усилия для поддержания моего подорванного здоровья.

Пункт второй: Я приношу ей необходимые извинения как публично, так и в домашней обстановке и униженно прошу вернуться под мой гостеприимный кров.

Пункт третий: Я подтверждаю, что Вальтрауд никогда не претендовала разделить со мной литературную славу или земные почести и все усилия, которые она прилагает для работы над этим произведением, направлены исключительно на сохранение исторической памяти моего народа, если только сия книга может тому служить (в чем я сильно сомневаюсь, но ты можешь этого не записывать).

И четвертый пункт, добавленный капитулянтом по его собственному желанию: Вальтрауд Шпёринг не уродлива, а просто обладает своеобразной красотой. Ее добрые чувства прекрасны, а в глазах Всевышнего только это имеет значение. (Красивые слова, но даже ты в это не веришь.)

Довольна? Теперь, когда ты снова вооружилась пером, мои слова никакой роли не играют – ты все равно будешь писать так, как тебе заблагорассудится. И в результате от моего исходного замысла останется не больше, чем от моего лица после штурма Барселоны! Если бы у тебя была совесть, сейчас ты бы добавила, что подвергла меня недостойному шантажу и невероятно унизила.

Неправда, я никогда тебя не оскорблял! Неужели ты хочешь, чтобы я сравнивал тебя с лесной нимфой? От медведиц германских лесов тебя отличает только одно: эти звери бурые, а ты – белокурая.

О нет! Не уходи! Подожди, пожалуйста, ради бога, моя дорогая и ужасная Вальтрауд. Если ты уйдешь от меня, с кем же я буду говорить?

Ну садись, пожалуйста, и возьми в руки перо, умоляю тебя.

Так-то лучше. Если хочешь, налей себе чашечку кофе с медом. (И напомни мне потом, чтобы я тебе вычел его из жалованья.)

* * *

Итак, 25 июля 1713 года бурбонская армия, возглавляемая герцогом Пополи, наконец подошла к Барселоне. Все работавшие на строительстве заграждений скрылись за стенами города (во главе отряда бежал Суви-Длинноног: возглавлять отступление – самое милое дело, потому что ты оказываешься дальше всех от врага).

Как и следовало ожидать, войско Пополи встретил огонь артиллерии, а когда строители заграждений входили в ворота, им навстречу мчались галопом три эскадрона всадников. Они вступили в бой с передовым отрядом бурбонской армии и вернулись в город, захватив несколько пленных.

Пополи переживал это поражение так, словно потерял целый полк. Во время войны все решает настрой воинов, и горожане встретили победителей аплодисментами, как героев. Что же касается пленных, то на их лицах было написано недоумение, как у людей, неожиданно попавших в беду. Они никак не могли поверить, что за столь короткое время успели превратиться из завоевателей в узников.

– Разве вы не хотели войти в Барселону? – язвительно интересовались встречные горожане. – Вот вы и в городе.

Полное имя Пополи звучало очень напыщенно – Рестайно Кантельмо Стюарт, князь Петторано[92]92
  Петторано-суль-Джицио – коммуна в Италии.


[Закрыть], гранд Испании… и не знаю, сколько еще всяких там фамилий и вонючих титулов. Бурбончик неслучайно выбрал этого генерала для того, чтобы покорить «мятежников»: Пополи был из тех бурбонских военачальников, которые отстаивали интересы Филиппа с бо́льшим рвением, чем сам Филипп, а потому ненавидел древнюю Барселону всеми силами своей души. После того как союзники вывели свои войска из Каталонии, Пополи с восторгом взял на себя руководство оккупацией страны. И очень скоро ему удалось продемонстрировать свою ужасную жестокость.

Еще до осады Барселоны, пока его войско продвигалось по Каталонии, как-то раз к нему привели двух предполагаемых сторонников австрийской династии, захваченных в плен в одном из занятых городков.

– Вы сейчас сыграете в кости, а ставкой будет ваша жизнь, – провозгласил герцог. – Кто выиграет, тот останется в живых.

Это было не просто злоупотребление властью, но к тому же решение коварное, недостойное и несправедливое. И в довершение всего Пополи помиловал проигравшего, потому что у того нашлись влиятельные знакомые, которые доказали, что бедняга на самом деле был сторонником Бурбонов и просто для отвода глаз скрывал свою верность Филиппу. (Вам, вероятно, это покажется смешным, но для барселонцев, которые очень любили азартные игры, исполнение их правил было делом святым. Их возмутила не столько тираническая жестокость Пополи, сколько его решение простить проигравшего и избавить его от виселицы.) Но этот случай – не более чем мрачный анекдот. По-настоящему ужасным событием стала казнь пленных после стычки возле небольшого городка под названием Торредембарра. Бурбонский отряд захватил в плен двести человек, и Пополи их повесил. Всех до одного.

Эту политику диктовали министры в Мадриде. С тех пор как союзные войска покинули Испанию, лица, восставшие против бурбонской армии, считались простыми мятежниками и обращаться с ними следовало соответственно. Но из Барселоны, естественно, картина выглядела совсем по-другому. Лишившись иностранных частей, Женералитат срочно сформировал и обучил войско, которое оплачивалось из его казны. Следовательно, эти солдаты считались регулярной армией, носили форму, а секретари правительства выписывали им жалованье. Всем было известно о репрессиях, которым подвергали друг друга бурбонские части и микелеты, но на этот раз Пополи одним махом отправил на тот свет двести военных, носивших мундир и получавших жалованье от правительства. Двести солдат регулярной армии на виселицах – это неслыханная дикость! Дон Антонио послал депешу Пополи и спросил генерала, не «спятил ли он». Пополи ответил, что отныне будет поступать так со всеми пленными. Больше всего возмутило Вильяроэля то, что Пополи обращался к нему как к «предводителю мятежников». Как можно было оскорбить подобным образом кадрового военного и истинного рыцаря, всегда соблюдавшего все правила вежливости и все условности ведения войны! В качестве ответа дон Антонио написал ему, что, раз так, он вынужден будет поступать с захваченными в плен врагами подобным же образом.

В ответ на казни Пополи на стенах Барселоны установили виселицы – на виду у всех, кто становился лагерем в окрестностях города. Боже мой, что за жуткая картина театра военных действий: внизу – острия кольев, а немного выше – виселицы.

Войско Пополи получило хороший урок во время нашей кавалерийской атаки и решило соблюдать все предосторожности. Полки расположились на расстоянии полутора километров от стен Барселоны, там, где их не мог настичь огонь артиллерии. Немедленно был построен заградительный кордон: длинная цепь парапетов должна была окружить весь город, закрыть к нему доступ между реками Льобрегат и Безос, ограничивавшими Барселону на юге и на севере. Цель этих сооружений состояла в том, чтобы изолировать город, пока инженеры не разработают свою Наступательную Траншею.

Сам по себе заградительный кордон – сооружение весьма примитивное. В основе своей это просто неглубокая канава, за которой возводятся баррикады из утрамбованной земли, балок, камней, досок и любого другого материала, какой оказывается под рукой у осаждающих крепость. При строительстве кордона используются все особенности рельефа местности, будь то небольшие холмы или оросительные каналы. При первой же возможности строятся крошечные пятигранные бастионы. Не стоит и говорить, что для создания кордона осаждающие используют любую возможность раздобыть строительный материал и камня на камне не оставляют от зданий в округе, сколь угодно маленьких.

Работы по строительству кордона уже начались, когда в город явились три горниста с ультиматумом от Пополи, в котором бурбонское командование требовало безоговорочной сдачи города. Дабы вы поняли, какой дух царил в Барселоне, достаточно сказать, что несчастных гонцов чуть было не вздернули на виселице. Толпа собралась такая, что для их защиты понадобился целый отряд гвардейцев с примкнутыми штыками.

Вечером того же дня дон Антонио приказал мне явиться к нему. Как только я вошел в его кабинет, он сразу обратился ко мне:

– Я хочу, чтобы вы сопровождали гонцов, которые отнесут ответ неприятелю.

– Я, дон Антонио?

– Вы, кажется, мой старший адъютант, если я не ошибаюсь. А старшие адъютанты как раз и призваны решать подобные задачи. Речь идет не только о чести города, но и о моей чести, поскольку я начальник гарнизона крепости.

– Вы совершенно правы, дон Антонио.

– Мне хорошо известно, что из вас никогда не выйдет хорошего солдата и вы навсегда останетесь лишь инженером в форменном мундире – человеком, которому не дано освоить даже азов военного искусства. Но будьте добры все же обращаться ко мне как положено – «генерал».

– Да, генерал.

– Я хочу быть уверенным в том, что вести переговоры с неприятелем будут безупречно вежливо. Их армия только что подошла к городу, а на войне первое знакомство столь же важно, как в любви.

– Вы совершенно правы, дон Антонио.

– Они не перестают заявлять, что мы мятежники, у которых нет ни родины, ни короля, ни чести. Лучшее противоядие от этой лжи – безупречное поведение на глазах их солдат. Не позволяйте никому нарушить протокол. Ведите себя по-рыцарски, будьте учтивы и элегантны и действуйте четко, не допуская ни малейшей ошибки. В этом состоит ваша задача.

– Как вам будет угодно, дон Антонио.

По правде говоря, эта миссия казалась мне простой тратой времени. Бурбонские войска уже устроились возле города и хотели нас уничтожить; и какие бы речи я ни произносил, это все равно не изменило бы их намерений. Ничего не поделаешь, в мое время люди понимали воинскую честь так: противники должны убивать друг друга, не забывая о приличиях.

Доставить неприятелю ответ на ультиматум Пополи поручили молоденькому сынку одной из самых знатных семей города. Он очень гордился своей миссией и вырядился в свой самый богатый наряд. Юнец встретил меня широкой улыбкой.

– Мне сообщили, что вы будете моим главным ассистентом, – сказал он. – Вы знакомы с протоколом?

– Не очень.

– Я буду идти впереди, а вы будете следовать за мной на расстоянии одного шага с правой стороны. За нами пойдут бурбонские горнисты. И завершат шествие два наших знаменосца: один с королевским штандартом, а другой со знаменем парламента. Вам надлежит следить за тем, чтобы точно соблюдались все установленные расстояния и все правила передвижения.

– Как прикажете.

– Перед их офицерами мы склонимся в вежливом поклоне, в котором, однако, не должна просматриваться покорность. Имейте в виду, что мы с ними воюем!

Мне-то казалось, это он совершенно позабыл, что идет война. Я спросил:

– Не могли бы вы пояснить мне, где проходит грань между вежливым поклоном и выражением покорности?

– Не имеет значения; когда мы окажемся перед неприятелем, вы просто должны будете передать мне послание. А я разверну свиток и прочитаю текст.

Да, наверное, с тех пор как этот юнец получил приказ возглавить делегацию, его просто распирало от гордости, потому что он продолжил, широко улыбаясь:

– Я не спал всю ночь, потому что сочинял и заучивал слова, которые добавлю от себя к посланию правительства. Им суждено навеки сохраниться в памяти людей. Да, друг мой, мы войдем в историю.

Поскольку бурбонские войска расположились лагерем ровно на расстоянии пушечного выстрела, нам предстояла довольно длинная прогулка. Я шагал, погруженный в свои мысли, которые были не слишком веселыми.

Нас окликнули недалеко от их передовой линии. Тысячи солдат строили огромное кольцо из канав и баррикад от Монтжуика[93]93
  Монтжуик – гора на юге Барселоны.


[Закрыть] до устья реки Безос. Землекопы уже погрузились в канаву по грудь, и по всему периметру заграждений, насколько хватало взгляда, я видел, как комья земли летят с лопат в сторону города.

Размеры кордона и вид тысяч и тысяч людей, работавших слаженно и методично, чтобы уничтожить нас, привели меня в уныние. В Тортосе я оказался по другую сторону баррикад, и в то время мне не удалось понять, какое отчаяние вызывает эта угроза в душе осажденных.

Через несколько минут к нам явился толстенький полковник в сопровождении четырех офицеров. Они вышли из своего недостроенного окопа и сделали несколько шагов по направлению к нам. Полковник сказал сухим и враждебным тоном:

– Вы задержались с ответом.

Мы столько говорили о церемонии, о вежливости и прочей ерунде, а бурбонский офицер не удосужился даже поздороваться.

– Задержка с ответом, – сказал я, сделав шаг вперед, – объясняется в первом абзаце письма. Читайте.

Я протянул ему послание, невольно забыв и о протоколе, и о речи главы делегации, которая должна была сохраниться в памяти народа на века. Полковник увидел, что послание написано по-каталански, и вернул мне его с презрительным жестом:

– Переведите мне это!

Полковник и сопровождавшие его офицеры были, казалось, отлиты по одной и той же форме: маленькие темные глазки, жесткие усики и высокомерный вид, который, скорее всего, отличал их не от рождения, а был продуктом долгих и усиленных упражнений. Я вздохнул. Существует множество способов оскорбить врага. И раз уж мне было приказано читать, я начал произносить каждый слог ясным и громким голосом, точно втолковывал суть письма деревенскому дурачку и сомневался в его способности понять, что барселонцы – люди неспешные и несуетливые:

Известия, доставленные в сопровождении горнистов и полученные Городом от неприятеля, вызвали столь высокий интерес, что ответ на послание не мог быть дан сразу, а лишь по прошествии времени, необходимого для его составления.

Я оторвал взгляд от бумаги.

– Вы хотите слушать дальше? – спросил я. – Или вы уже сами поняли, какое будет продолжение?

– Читайте!

Мои ноздри раздулись от гнева. Меня уже довел до ручки этот толстяк-полковник и его приказной тон, и я на минуту замешкался, потому что явился сюда вовсе не для того, чтобы выслушивать приказы врага. Вот в чем был вопрос: читать или не читать? Но я вспомнил о распоряжениях дона Антонио, и моим сомнениям пришел конец.

Я наполнил легкие воздухом, чтобы меня слышали тысячи солдат в белых мундирах, которые то и дело поднимали свои кирки и лопаты над строящимся бруствером. Они сгорали от любопытства и оставили работу, желая увидеть всю сцену. В их глазах не было ненависти, а только интерес. Офицеры, командовавшие ими, тоже смотрели на нас и так увлеклись спектаклем, что позабыли дать приказ продолжить работу. Я сказал себе: «Прочитай это послание таким тоном, какой употребил бы Джимми, заявляя о своем прибытии к райским воротам» – и продекламировал текст ясным и пронзительным голосом:

Знайте, что ворота этого Города закрыты и крепость будет сражаться с врагами, которые вознамерятся ее захватить.

Что как сам Город, так и все Княжество продолжают войну, испокон веков верные своему монарху, от которого зависит объявление войны и заключение мира.

Что несправедливые и недостойные угрозы не пугают сердца вассалов, а лишь вдохновляют их хранить верность принесенной ими присяге.

И поскольку данный Город не имеет привычки нарушать установленные правила вежливости, он возвращает в лагерь неприятеля посланца, обеспечив его неприкосновенность. По получении данного ответа господин герцог Пополи может действовать по своему усмотрению, ибо наш Город готов принять любой удар, в чем он сможет убедиться.

Барселона, июля двадцать девятого дня 1713 года.

На протяжении одной секунды – секунды, которая показалась длиннее, чем их проклятый кордон, – вся армия Двух Корон смотрела на нас, словно мы окаменели по мановению Mystère. Я резким движением руки опустил бумагу, и только тут жирный полковник завопил возмущенно или просто сделал вид, что возмутился:

– Что это еще за шутовство? Мне следует понимать, что вы собираетесь выдержать осаду?

– А вы что думаете? – рявкнул я. – Что мы установили пушки на бастионах, чтобы встречать вас цветами?

– Подобное безумие может овладеть только преступниками, которые осознают свою вину и боятся королевского гнева.

– Эй, вы, послушайте, – возразил ему я, – повежливее, пожалуйста.

– Ваши стены совсем разрушены, а в войсках его величества сорок тысяч опытных солдат!

Я потряс кулаками над головой:

– А нас пятьдесят тысяч! Все до единого жители города и все несчастные, которые бежали от насилия ваших солдат!

– Сувирия, будьте так добры! – вмешался мой юнец, впервые открыв рот.

Но идиот-полковник уже добился того, что я разъярился, и меня понесло:

– Как смеете вы называть нас преступниками?! Когда в тысяча семьсот десятом году мы заняли Мадрид, самые страшные репрессии заключались в том, что союзные войска мешками разбрасывали деньги. А вы платите нам за это, сжигая наши города и деревни, вешая стариков и женщин, а потом являетесь к нашим стенам и грозите поджарить всех нас огнем тысяч пушек.

– Я не могу допустить, чтобы кто-нибудь повышал на меня голос, и тем более человек, восставший против своего короля! Я не могу примерно наказать вас лишь потому, что соблюдаю правила воинского гостеприимства! – зарычал полковник. – У вас еще есть возможность внять голосу разума. Как вы хотите противостоять благороднейшему герцогу Пополи? Он заслужил себе вечную славу на полях сражений, а его предками были одни из самых знатных людей Неаполя.

Неаполитанец! Полковник не нашел лучшего довода, чтобы успокоить меня. Их главнокомандующий Пополи оказался неаполитанцем! Разве вы сами не видите? Они в каждой бочке затычка!

– Вы сказали – неаполитанец? – спросил я намеренно сдержанным тоном, который обычно предшествует пороховому взрыву.

– Да, он из Неаполя, из древнего аристократического рода.

Я прервал его воплем рассерженного бегемота:

– Хотите знать, почему ваш хваленый итальянский генерал не штурмует город? Да потому, что он еле жив со страха! Его небось такая оторопь взяла, что он наложил полные штаны!

– Пожалуйста, подполковник! – смутился мой юнец, чье лицо к этому моменту уже напоминало зеленовато-белый лист капусты.

– Мы вашему Пополи дадим такой пинок под зад, что он полетит по параболе через все Средиземное море до своего итальянского сапога! – добавил я и обратился к офицерам, сопровождавшим толстяка-полковника. – А вы только попробуйте подойти поближе к стенам – мы вас изрешетим так, что родная мать не узнает, дубовые ваши головы!

Что ж, не стоит и говорить, что на этом вся церемония и закончилась. Мой юнец был так огорчен, что на обратном пути и рта не раскрыл. Отчитываясь перед Вильяроэлем, я ограничился уклончивой фразой:

– Ваш приказ выполнен, дон Антонио.