Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

2

Так началась долгая и жестокая осада Барселоны, не похожая на другие военные кампании того времени. Уже через несколько дней бурбонским войскам удалось кое-как замкнуть кордон, окружавший теперь город. После этого неприятель принялся усовершенствовать свои укрепления с таким усердием, что даже не хотел терять времени на перестрелки.

Настроения в городе колеблются не меньше, чем акции на Лондонской бирже, а потому барселонцы очень скоро забыли о своем воодушевлении и впали в апатию, которую обычно вызывают патовые ситуации. Барселона не собиралась сдаваться на милость врагу, а Пополи не начинал штурмовать ее стены. Караульным на бастионах оставалось только наблюдать за дуэлями пушек – скорее живописными, чем опасными, – и за перебежчиками, которые скакали верхом по ничейной земле, направляясь к городу или покидая его. И, как это ни удивительно, поток, направлявшийся в город, был многочисленнее встречного. Среди дезертиров было больше испанцев, чем французов, – вне всякого сомнения, потому что их хуже кормили. Перебежчики обычно старались сгустить краски, рассказывая о тяготах своей жизни, чтобы нас разжалобить, но их сапоги без подошв говорили сами за себя.

Напряжение между испанцами и французами нарастало с каждым днем. Французы обвиняли своих союзников в неумении обеспечить солдатам хоть минимально достойное содержание во время осады. Испанцы старались отыграться, жалуясь на бездействие французских кораблей, которые праздно покачивались на волнах неподалеку от города. (Это была чистая правда, морская блокада была смехотворной – по крайней мере, до того момента, когда за дело взялся Джимми.)

Будучи инженером, я был несказанно доволен развитием событий. Хочу вам напомнить, что городу, осаждаемому selon les règles, по самым оптимистичным прогнозам дается тридцать дней жизни. Инженер, отвечающий за его оборону, может претендовать только на то, чтобы немного оттянуть развязку. Меня не касался вопрос о том, как распорядится этим временем правительство: будет вести переговоры о сдаче города на наиболее выгодных условиях, найдет подкрепление своей армии или добьется поддержки международной дипломатии. Только пусть хоть что-нибудь сделают. Если крики Барселоны о помощи достигнут ушей Европы, рано или поздно кто-нибудь нам поможет. Эти смутные надежды витали в моей голове. И в головах всех защитников города. Между тем проходил месяц за месяцем, а Пополи так и не решался начать Наступательную Траншею, и каждый новый рассвет мы могли считать еще одной победой.

Да, трудно понять drôle de guerre[94]94
  Эту странную войну (фр.).


[Закрыть]. Представьте себе, что рядовой солдат Коронелы нес службу на стене или на бастионе, а когда наступала смена караула, отправлялся ужинать или завтракать к себе домой, и очень часто идти ему было совсем недалеко – каких-нибудь сто или двести метров. Да и я сам мог наблюдать в подзорную трубу за неприятелем с высоты бастиона или руководить оборонными работами, а через пять минут оказаться за столом у себя дома: Анфан усаживался ко мне на колени, а Амелис ставила передо мной тарелку похлебки. «Ну что, муженек? Как тебе работалось?» – «Все прошло прекрасно, мы увидели, как отряд врага приближается к бастиону, сняли штаны и показали им задницы».

Люди по-прежнему приходили на набережную выпить рюмочку вина и закусить его оливками. Иногда они получали возможность наблюдать за волнительными столкновениями наших кораблей, которые прорывали блокаду, и французскими судами, иногда пытавшимися им помешать. Толпа хлопала в ладоши и подбадривала своих криками, словно находилась не в осажденном городе, а на берегу искусственного озера, где для их развлечения устроили сражение кораблей.

Суда привозили в город провизию и письма. Извне в Барселону доходили редкие и неполные сообщения о том, что на остальной территории Каталонии шли бои гораздо более жестокие, чем при осаде столицы. Красные подстилки тоже с нетерпением ждали новостей. Иногда корабли привозили из Вены депеши от Австрияка. Мне кажется, я уже вам объяснил, что эта свинья продала нас со всеми потрохами, но в своих королевских письмецах он сообщал нам, что мы – настоящие молодцы, и вдохновлял нас без устали бороться за интересы нашего палача.

Хутора и постоялые дворы между бурбонским кордоном и городскими стенами опустели, как и бордели на дорогах недалеко от Барселоны. На протяжении осады от всех этих зданий не осталось камня на камне. Их разрушали бомбы и ядра, но это была не главная причина. Обе стороны высылали к ним заготовительные отряды, чтобы раздобыть черепицу, кирпичи и доски. Неприятелю не хватало материалов для завершения кордона, а нам было необходимо укрепить городские стены.

Обычно поутру наш или вражеский отряд занимал брошенное здание, находившееся между кордоном и стенами. Самые пригодные для последующего употребления части строения разбирались с соблюдением всех правил предосторожности, а на закате солдаты возвращались на свою позицию под тяжестью досок или мешков с добычей. Если нам это удавалось, мы отступали по пересохшему руслу ручья или по заброшенной канаве, чтобы скрыться от глаз неприятеля. Само собой разумеется, часто случались стычки с врагом, однако надо признаться, что обычно никто их нарочно не искал, преисполненный боевого духа, – их порождала случайность.

Когда говорят о разграблении имущества, люди обычно представляют себе дикие сцены, но на самом деле последовательно разбирать дома на части – занятие тяжелое и занудное, особенно если тебе приходится командовать Бальестером и его шайкой. (Естественно, эта доля досталась мне, остальные офицеры отказывались от столь высокой чести.) Сначала они никак не желали прятаться и всячески пытались спровоцировать неприятеля. Им стоило большого труда понять, что мы добрались до этого заброшенного хутора или конюшни только для того, чтобы раздобыть материалы и продукты и опередить в этом бурбонские войска. Я возмущался, когда они теряли время, роясь в сундуках, доставая оттуда женские платья и натягивая их на себя с шутками и прибаутками. Они забывали о необходимости соблюдать тишину и орали во всю глотку, обернув шеи нижними юбками. Суви-молодец казался курицей, которой пришлось командовать десятком волков. Частенько мои приказы были для них совершенно непонятны.

– Рамы! Сорвите рамы с окон и балконных дверей.

– Какого черта вы хотите, чтобы мы тащили на себе деревянные рамы?

– Делайте, что я говорю!

– Вы, господа инженеры, превращаете войну в какую-то странную игру, – жаловались они.

Когда мы отступали, один или два человека всегда несли на шее, защищенной украденными нижними юбками, по пять-шесть квадратных или прямоугольных рам. Бедняги сгибались под их тяжестью и бежали, наклонившись вперед.

Я заставил их совершать вылазки в предрассветный час. Таким образом мы опережали заготовительные отряды врага, и, кроме того, они не успевали напиться. Как я ни старался, мне не удавалось добиться того, чтобы они вернулись в город трезвыми, потому что в первое время в кладовках заброшенных домов еще можно было найти забытые бутылки с вином или другим зельем.

Иногда мои солдаты грустнели, и тогда я старался обращаться с ними помягче. Эти комнаты, стоявшие теперь пустыми, совсем недавно давали кров таким же людям, как они сами. Или, по крайней мере, таким, какими были эти ребята, прежде чем стали микелетами. Мне не стоило труда прочитать их мысли: «Если мы пришли сюда защищать город, зачем же мы разрушаем дома, пусть даже они и стоят за городскими стенами?»

Я изо всех сил старался их вразумить:

– Ваша жизнь уже не принадлежит вам! Она принадлежит городу, и только ему дано решать, как ею распорядиться и когда принести ее в жертву. Пока длится осада, наша личная жизнь не существует. Зарубите это у себя на носу!

В такие минуты Бальестер начинал мне возражать и между нами разгорались жаркие споры. Совершенно очевидно, что я старался пустить в ход все приемы искусства Исократа[95]95
  Исократ (436–338 до н. э.) – древнегреческий преподаватель риторики, теоретик ораторского искусства.


[Закрыть], но он частенько опровергал все мои аргументы. Мне казалось, что я попал в капкан: нижней его дугой был Бальестер, а верхней – дон Антонио.

Наконец-то я понял, какую пользу принесли мне уроки в Сферическом зале. Служа под командованием такого военачальника, как Вильяроэль, я словно обосновался в Сферическом зале насовсем, и генерал не прощал мне ни малейшей оплошности. Когда завершатся работы по укреплению данного участка стены? Почему это угол бастиона Сант-Пере получился таким тупым? Как вы объясните этот зазор в заграждении из кольев? Сколько кирпичей на наших складах? Все мои мышцы и мой мозг были истощены, несмотря на то что осада пока ограничивалась лишь отдельными незначительными стычками.

Обычно дона Антонио окружала целая когорта адъютантов и офицеров. Но одним холодным утром на рассвете мы встретились на стене, и никого вокруг больше не было. Генерал в плаще, влажном от росы, замер, наблюдая в длинную подзорную трубу за кордоном неприятеля, и казался просто одним из камней наших стен.

– Дон Антонио, – прервал я его наблюдения, – меня терзает одно сомнение.

Вильяроэль не рявкнул на меня, и я счел его молчание за разрешение говорить.

– Вы сказали, что мне не хватает самого необходимого, – продолжил я, – но, несмотря на это, вы приняли меня к себе на службу.

– Fiyé, – сказал он, не отрывая взора от трубы, – вас воспитал самый талантливый инженер нашего времени, и я не могу пренебречь вашими знаниями.

– Но он считал, что я не сдал экзамен. – Я закатал рукав. – Посмотрите на эти знаки. Они все говорят обо мне, и пятый вопиет о том, что я самозванец. Я чего-то не понимаю, дон Антонио, но мне никак не уразуметь, чего именно. Может быть, вы поможете мне.

Вильяроэль, не обращая на меня внимания, продолжал осматривать позиции неприятеля, а потом произнес:

– Разрешите, я задам вам вопрос, сынок. Если целая бурбонская армия будет наступать на ваш дом, будете ли вы защищать его до последнего? Отвечайте.

– Да, именно так я и поступлю, генерал, – сказал я с некоторым воодушевлением.

Но ему этого было недостаточно.

– Генералы целыми днями слышат ответ «Да, мой генерал!». И знаете, что я вам скажу? Мне не хотелось бы доверить свою жизнь человеку, ответ которого я только что услышал.

Я промолчал. Вильяроэль опустил подзорную трубу.

– Сувирия, вы обладаете хорошими знаниями. Во Франции вас научили всему, что следует знать. А найти то, что вы ищете, вам мешает совсем другое, и на самом-то деле это совсем простая штука.

И в этот момент в лице его что-то изменилось, в глазах засветились какая-то неясная доброта и ранящее душу сочувствие. До той минуты таким взглядом на меня смотрели только два человека – Амелис и Бальестер. Дон Антонио сказал:

– Вы еще слишком мало страдали. – Он замолчал, словно хотел справиться с охватившим его странным волнением, а когда заговорил снова, передо мной опять стоял генерал. – Завтра я объявлю генеральному штабу о начале важного маневра, решающего для этой войны. Мы поставим на кон большую часть наших сил. И вы будете участвовать в этой операции. – Когда он произнес следующую фразу, в его голосе не было никакой иронии: – Если вам удастся выжить, вероятно, сомнения, которые гнездятся в вашей душе, разрешатся.

Я уже собирался распрощаться с ним, когда генерал заметил мой пустой пояс.

– И вот еще что: офицер без шпаги – не офицер, – сказал Вильяроэль. – Будьте добры, обзаведитесь оружием.

Интендант оказался таким строгим, что хотел взять с меня за шпагу шесть ливров. Я категорически отказался и той же ночью, пока Перет мирно спал, украл оружие у старика. Лезвие его шпаги было таким тупым и зазубренным, что она скорее напоминала пилу, но меня это не огорчало – большую часть времени я собирался держать ее в ножнах. Перет чрезвычайно рассердился и пытался стребовать с меня свой клинок до самого конца осады, но я делал вид, что не слышу его жалоб. Шесть ливров! Au, vinga[96]96
  Вот еще выдумали (кат.).


[Закрыть].

* * *

Суть операции, о которой мне говорил дон Антонио, заключалась в том, чтобы отправить по морю в тыл неприятеля многочисленный, более тысячи человек, отряд солдат в сопровождении кавалерии. Этому отряду предстояло высадиться на берег за пределами кордона и поднять всю страну на борьбу с врагом. Нам было необходимо завербовать достаточное количество добровольцев и атаковать кордон с тыла в то же самое время, когда барселонская Коронела начнет атаку из города. Пополи тогда окажется между двух огней.

В Базоше меня познакомили со всеми разновидностями действий осажденного гарнизона, и должен признать, что этот план был весьма смелым, остроумным и в то же время прекрасно продуманным. Или, вернее, был бы, если бы только в этом мире не существовало такой породы зловредных и жадных неумех, как всем известная порода красных подстилок.

Вальтрауд просит меня успокоиться и продолжать рассказ, но я не хочу успокаиваться, неохота мне сидеть спокойно, потому что испанцев и французов надо было уничтожать с чистой совестью – они же были нашими врагами. Но красные подстилки, эти господа с напудренными щеками, превратили все, за что мы боролись, в пустую шелуху. В глубине души они никогда не верили в каталонские Свободы и Конституции. Просто в конце войны они столкнулись с таким массовым уничтожением, с такой невиданной жестокостью, что вынуждены были бороться – другого выхода у них не осталось. Однако за кулисами их лозунг звучал так: «Лучше цепи, чем беспорядки». Я расскажу чистую правду! Как они подложили свинью генералу Вильяроэлю, как разбазарили наши победы. До сегодняшнего дня я слышал об этой войне только рассказы наших врагов или наших патронов – и все это была пустая брехня. А всем давно известно, что пустые бокалы звенят громче, чем полные.

Schnapps[97]97
  Шнапс (нем.).


[Закрыть], налей мне schnapps, еще schnapps. И пусть эта терпкая жидкость иссушает глотки, а не сердца! Я – Марти Сувирия, который всегда весел и всем доволен!

Но вернемся к нашим баранам. На чем мы остановились? Ах да, на нашей кампании.

Правительство потребовало, чтобы ее возглавил военный депутат, благороднейшая красно-бархатная подстилка Антони Беренге. Нельзя назвать его самым подходящим человеком для выполнения такой сложной и рискованной задачи. Несмотря на свою должность, Беренге был политиком, а не военным, и почтенный возраст вынуждал его передвигаться в кресле, под сиденьем которого за тонкой занавесочкой находился горшок, в который старик совершенно не стеснялся испражняться. Нижние веки его свисали, обрамляя кровавой каймой слезящиеся глаза. Правда, следует признать, что его длинная белая борода и усы, причесанные самыми искусными цирюльниками, внушали окружающим уважение.

Военного депутата сопровождала целая свита вельмож, призванная подчеркнуть важность его положения. Это была просто шайка лизоблюдов, и мы очень скоро стали называть их «трутнями Беренге». Их существование имело смысл только рядом с депутатом; вдали от него это было лишь разодетое в шелк стадо.

Мне Беренге пришелся не по душе с самого начала. Конечно, военный депутат являлся воплощением законности нашей борьбы, с этим нельзя поспорить. Он, и только он, располагал святым правом носить серебряную булаву, которая символизировала право каталонцев противостоять любым завоевателям. Сей предмет представлял собой длинный жезл, богато украшенный причудливыми серебряными рельефами, который в народе нежно называли дубинкой. Увидев его в руках военного депутата на площади родного городка, любой каталонец старше шестнадцати лет обязан был бросить все свои дела и отправиться на защиту родины. Но поймите и мои доводы: разве так уж необходимо было таскать за собой этого трусливого старикашку, который то и дело пердел? И понимать меня в данном случае надо буквально: его дряхлые кишки уже не могли справиться с газами.

А вот полковник Далмау, Себастья Далмау, был настоящим подарком судьбы. Невозможно словами описать все дарования этого великого человека, не отличавшегося ни ростом, ни статью. Скажем просто, что среди забытых героев нашего века таких, как Далмау, найти нелегко.

Его семья была одной из самых богатых в Барселоне. Когда распространилась весть о том, что войска союзников покидают Каталонию, они, ни минуты не сомневаясь, встали на сторону Женералитата и были одними из немногих богачей, которые ответили на Призыв. Эти люди вложили все свои деньги в борьбу с врагом и потеряли целое состояние, оплачивая счета каталонской армии. Судите сами: все расходы по содержанию полка Себастья несла его семья, включая жалованье солдат, оружие, мундиры и прочее снаряжение. По сути дела, пехота нашей экспедиции целиком состояла из его полка, в котором служили люди, которые не имели чести принадлежать к какому-нибудь цеху ремесленников. Это были посетители таверн и борделей, отбросы общества, которым правительство доверяло не больше, чем вере выкрещенного еврея. Я как инженер судил о солдатах не по их происхождению или внешности, а по их работе, и должен сказать, что эта часть служила замечательно. Красные подстилки следовали иной логике и вздохнули с облегчением, когда полк Далмау отбыл из Барселоны (зачем рисковать достойными гражданами, когда быдло готово отдать свои жизни?).

Есть люди, которые рождаются веселыми, точно так же, как другие появляются на свет хромыми или голубоглазыми. «Все будет отлично», – говорила улыбка Далмау и казалась не пожеланием удачного исхода, а предсказанием его. Себастья Далмау был прирожденным командиром, хотя и понимал командование по-своему, как истинный барселонец. В глубине души он считал войну своим промыслом, родину – своим заводом, а своих родных – вкладчиками. Если подумать хорошенько, то для армии, состоявшей из гражданских лиц, это был самый подходящий командир.

Из прочих офицеров, которые поднялись на борт корабля, стоит упомянуть лишь одного немецкого подполковника, но тратить на него много слов мне бы не хотелось. В осажденных городах скапливается множество темных историй.

Этот подполковник был одним из немногих, очень немногих офицеров, которые во время эвакуации солдат союзной армии предпочли покинуть ее ряды и встать на службу Женералитата. Однако этим человеком двигали отнюдь не благородные мотивы. В его послужном списке значилось немало преступлений, в том числе мародерство. Кажется, он возглавлял шайку грабителей, которые чистили карманы убитых солдат, перед тем как их хоронили в братских могилах.

Почувствовав, что дело пахнет жареным, он воспользовался Призывом и вступил в ряды защитников Барселоны, объясняя свой поступок горячей преданностью делу каталонцев. Правительство очень нуждалось в офицерах, а потому его приняли на службу без долгих разговоров. Тем не менее этот тип был, судя по всему, такой сволочью, что немецкие добровольцы отказались служить под командованием подобного негодяя. Дон Антонио предупредил его со всей строгостью, что у него остается только два выхода: или в корне изменить свое поведение, когда наступит время самых яростных битв, или отправляться в Вену, где его ждала виселица. Немцу не осталось ничего другого, как подняться на борт вместе с остальными участниками экспедиции.

Его любимым словом было Scheisse. Поскольку он его постоянно повторял, солдаты прозвали подполковника Scheissez. Тебе, должно быть, известно, моя дорогая и ужасная Вальтрауд, что «-ez» в конце кастильских фамилий означает «сын такого-то». Например, Перес – это «сын Педро», а Фернандес – «сын Фернандо» и так далее. Чего барселонцы не знали, так это значения слова Scheisse. А потому, обращаясь к своему начальнику, они, сами того не зная, называли его Дермес. Подполковнику эта шутка была совсем не по нраву, но ему ничего другого не оставалось, как проглотить пилюлю, – дон Антонио не потерпел бы ни малейшего злоупотребления с его стороны. Немец смотрел на всех искоса. На протяжении всего путешествия мы беспрестанно наблюдали друг за другом, и он мне казался большой корабельной крысой, с той только разницей, что эти твари первыми покидают корабль, который тонет, а Дермес просто обдумывал, как бы смыться поскорее, даже если судно оставалось на плаву.

Что же касается меня, то я не мог выкинуть из головы взгляда, который бросил на меня дон Антонио перед тем, как приказал мне присоединиться к экспедиции. Сейчас исход войны зависел от тысячи людей, которые плыли со мной на одном корабле. Быть может, наконец я двигался навстречу самому главному уроку своей жизни. Навстречу Слову.

Бальестер и десять его ребят тоже ехали с нами. Они могли нам здорово пригодиться в качестве разведчиков. Что же касается французских кораблей, блокировавших наш порт, то их присутствие нас вовсе не беспокоило. Наши корабли должны были следовать вдоль самого берега, а их крупные суда никогда к нему не приближались. Путь до Ареньса[98]98
  Ареньс – небольшой городок к северу от Барселоны.


[Закрыть] был довольно близким и при попутном ветре не должен был занять более шести часов, но нам стоило поторопиться, чтобы совершить путешествие под покровом ночи. Не буду рассказывать подробно о погрузке в порту: у нас было сорок шесть посудин всех размеров, на борт которых поднялась тысяча пехотинцев и несколько эскадронов кавалерии. Умолчу также и о подробностях пути – в соответствии с моим рангом мне пришлось провести несколько часов возле депутата Беренге с его пердежом и его трутнями.

Высадка оказалась столь же неприятной, как и само путешествие, и куда тяжелее. Баркасов для перевозки людей на берег не хватало, и, поскольку у берега глубина была невелика, чтобы ускорить операцию, многие солдаты просто спрыгнули за борт. Им пришлось шагать по пояс в воде, неся над головой пороховницы и ружья. Лошадей просто столкнули в воду, чтобы они плыли к берегу сами, ведомые инстинктом. Я спрыгнул с корабля одним из первых вслед за Бальестером и его ребятами. И вовсе не от избытка отваги, а просто потому, что больше не мог выносить качки. Когда мои ноги наконец коснулись твердой земли, мне показалось, будто вместо головы у меня на плечах крутится волчок. (О море! А ну-ка отгадай загадку: что может быть больше и бесполезнее моря? Отгадка: это моя дорогая и ужасная Вальтрауд. Ха! А ты почему не смеешься?)

Операция и так была непростой, а тут еще жители Ареньса вышли нам навстречу, подобно ликующей толпе, освобожденной армией от ига неприятеля. Это все, конечно, прекрасно, но, если вам хочется создать невероятную сумятицу, соедините на небольшом участке земли промокший полк, лошадей, скачущих без всадников по берегу, баркасы, с которых в этот самый момент сгружаются люди и снаряжение, офицеров, охрипших от крика, и пару сотен стариков, женщин и детей, обнимающих тысячу солдат, одуревших от морской качки. Депутату, который по-прежнему восседал в своем кресле, следовало воздавать все необходимые почести, и зрелище получилось весьма забавное. Подходящей лодки для этого барина не нашлось, и кому-то пришла в голову блестящая идея перенести его вместе с креслом на руках. Сначала носильщики встали рядом с судном по пояс в воде, потом им передали кресло, а потом водрузили на него самого депутата. Не рассчитали только веса этого пердуна. Когда он устроился на сиденье, бедные носильщики погрузились в воду по горлышко: еще чуть-чуть – и они бы захлебнулись. Но Беренге был предоволен: перемещаясь по морю аки посуху, он воображал себя Иисусом Христом в кресле.

Я быстро пришел в себя после качки и поднялся на небольшой холм, с которого был виден весь берег. Бальестер тоже оказался там. Его команда завтракала, устроившись на камнях, а он смотрел на море, стоя подле коня с вожжами в руке, и о чем-то думал. Для жителей гор море всегда заключает в себе величественную тайну. Высадка шла медленно, и я подошел к нему поговорить.

– Дело затягивается, – сказал я и бросил ему вызов: – Может, прогуляемся? Держу пари, что я окажусь в Матаро[99]99
  Матаро – город, расположенный в 30 километрах к северо-востоку от Барселоны.


[Закрыть] раньше вас.

Этот город был занят неприятелем. Поэтому выходило, что я предлагал ему скакать наперегонки до глубокого оврага: проигрывает тот, кто струсит и остановится первым. Он презрительно фыркнул и, не глядя мне в лицо, сказал:

– Войско в воде по шею, а вы тут хотите устроить скачки.

Мне особенно нравилось его дразнить, потому что у него был такой колкий характер.

– Ха-ха! Вы отказываетесь от соревнования, потому что боитесь проиграть пари, – сказал я. – Ставлю на кон ливру.

Он резко повернул голову: голубая вена на его лбу проступила яснее.

– Разве вы не говорили мне когда-то, что я должен подчиняться вашим приказам? Вот и прикажите мне сесть в седло!

Так мы и сделали и уже через минуту мчались галопом с бешеной скоростью. (Не говори мне ничего; мы совершали большую неосторожность и действовали вопреки здравому смыслу. Но знаешь, в чем было дело, моя дорогая и ужасная Вальтрауд? Мы были молоды.)

Узкая дорога привела нас в сосновый лес. Его конь был вороным, а мой – почти белым. Некоторое время лошади скакали ноздря в ноздрю, иногда я оборачивался к Бальестеру и показывал ему язык. Он не обладал чувством юмора, а потому злился и пришпоривал коня. Сам не знаю, что стряслось с моей лошадью, – может быть, она увидела змею или споткнулась о корень сосны, но только вдруг животное замерло на месте, а меня швырнуло из седла, и я перелетел через голову скакуна. Хорошо еще, что накануне прошел дождь, – мокрая глина на дороге несколько смягчила удар.

Я поднялся на ноги и стал прислушиваться к шорохам листвы, обостряя не только слух, но и все свои чувства. В этот момент я осознал, насколько мы были неосторожны. Мы проехали довольно значительное расстояние в южном направлении, а между Ареньсом и Матаро было не более пяти или шести километров. Невозможно было себе представить, что в таком городе, как Матаро, недалеко от Барселоны, бурбонское командование не разместило свой гарнизон.

– Как странно, – сказал я, – что мы никого не встретили. Ни проверок на дорогах, ни конных патрулей. Никого.

– Мы застали их врасплох, – предположил Бальестер, который теперь тоже прислушивался и осматривался. – Они не ожидали, что мы высадимся у них в тылу.

Я снова сел в седло, и мы проехали еще немного вперед, теперь уже шагом. Ни следа человеческого присутствия, только густой лес по-прежнему тянулся по обеим сторонам дороги, храня загробное молчание. Мы подъехали к повороту дороги у подножия крутой горы.

– Смотрите! – закричал я.

Бальестер встревожился и схватился было за рукоять своей шпаги. Но я просто хотел показать ему сотни оранжевых бабочек, которые порхали на поляне прямо перед поворотом дороги.

Мне вспомнился Базош и братья Дюкруа, которые порой позволяли мне увидеть за рациональными рассуждениями волшебство. Нет, я вовсе не хотел причинить бабочкам зло. Совсем наоборот. В этом мире, где война косила жизни, посреди этих лет с плясками на краю пропасти я погрузился в поток их крылышек, словно желая омыть свою душу. Они это поняли и окружили меня со всех сторон. Десятки мотыльков устроились на моей протянутой руке, покрыв рукав моего мундира блестящими гирляндами.

– Вы что, хотите ими перекусить? – спросил, не спешиваясь, Бальестер и захихикал.

– Не будьте таким чудовищем! Они садятся на мою руку как раз потому, что уверены в своей безопасности. Послушайте, когда человек внимательно наблюдает за окружающим его миром, он сам становится частью пейзажа. А насекомые любопытны – им нравятся новые детали.

– Матерь Божья… – проворчал Бальестер, держа руки на луке седла. – Мы ведем разведку для экспедиции, а вы тут теряете время, дрессируя крылатых червяков.

– Сойдите с лошади, – подбодрил его я. – Ну давайте, попробуйте. Я покажу вам один фокус.

Он проехал немного вперед, желая убедиться, что за поворотом никого нет, а потом спешился.

– Вытяните руку вперед, – велел ему я. Он смотрел на меня, но не решался последовать моему совету. – Ну давайте же! Что с вами такое? Смельчак Бальестер не боится целой бурбонской армии, а тут вдруг испугался мотыльков?

– Наоборот, это меня все живые твари боятся. Мои ребята тому свидетели: после жаркой ночи они встают все искусанные комарами, а ко мне эти насекомые даже не подлетают.

Тут наконец он вытянул руку вперед и раскрыл ладонь. Десятки и сотни бабочек порхали вокруг меня, но, как он и сказал, не обращали на него ни малейшего внимания.

– Ну что, убедились? – сказал он победным тоном и убрал руку.

– Надо не просто протягивать руку, а предлагать им всего себя, – объяснил я. – Рука должна быть одновременно посланием и посланником.

Он обиженно засопел, но ничего не сказал, а вытянул руку снова ладонью вверх, как человек, который нехотя соглашается на скучное пари. К его изумлению, одна бабочка подлетела, попорхала немного, а потом присела на его грубые мозолистые пальцы.

Черты лица Бальестера неожиданно смягчились. Этот здоровый парень оказался способен смотреть на мотылька глазами ребенка, чего я никак не мог себе представить раньше. Впервые какое-то живое существо, пусть даже крылатый червяк, его не боялось. Мы обменялись взглядами и расхохотались. Не знаю точно, что вызвало наш смех, но мы смеялись.

Размеренный тихий звон, словно кто-то стучал ложкой по латунной миске, прервал волшебство. Не двигаясь с места, Бальестер повернул голову. Из-за поворота дороги показалось шестеро солдат. Звук, который привлек наше внимание, производили их фляжки, стучавшие о портупею. На них были белые мундиры. Голубая вена на виске Бальестера внезапно надулась.

Солдаты замерли на месте. Несмотря на то что ружья у них были наготове, они не могли прийти в себя от неожиданности, увидев на лесной дороге двух мужчин, играющих с бабочками. На протяжении минуты, которая продлилась целую вечность, Бальестер продолжал стоять с протянутой рукой. И вдруг бабочка взлетела.

Это послужило ему сигналом, и он бросился к солдатам, обнажив саблю. Шестеро солдат шагали по двое, и Бальестер вклинился между ними, раздавая удары направо и налево на уровне их шей. Мне вспоминается только животный рык моего товарища и шестеро врагов, скошенных его саблей. Не прошло и трех секунд, как французы лежали на земле, мертвые или смертельно раненные.

Бальестер потратил разом столько энергии, что ему пришлось наклониться, опираясь руками на колени. Он тяжело дышал и смотрел на меня странным взглядом. Не знаю, просил ли он прощения или порицал меня за историю с бабочками. Я тоже не мог перевести дух, но не от усталости, а от страха.

И в этот момент из-за поворота показалось еще четверо солдат. На этот раз они бежали с ружьями наперевес и кричали что-то по-французски. Вновь прибывшие не могли поверить своим глазам: шесть их товарищей погибли, а двое врагов стояли целые и невредимые.

– Бросьте саблю! – сказал я Бальестеру.