Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

Он подчинился, но я сразу понял, что он задумал, – ему нужны были две свободные руки, чтобы вытащить два пистолета. Лучше попасть в плен, чем отправиться на тот свет, и я закричал:

– Бальестер, ради всего святого, не вытаскивайте пистолеты, не делайте этого!

Все мы орали, все – кроме Бальестера. Французы готовы были разрядить свои ружья, я собирался сдаться. Бальестер стоял, скрестив руки, положив ладони на рукояти пистолетов. Ne tirez pas, nous nous rendons![100]100
  Не стреляйте, мы сдаемся! (фр.)


[Закрыть] И как бы глупо это не прозвучало, но я прекрасно помню, что в воздухе не осталось ни одной бабочки.

Услышав выстрелы, я бросился на землю и свернулся клубочком, обняв голову руками. Раздались три пиф-паф один за другим, а потом еще три пиф-паф, и еще.

Подняв голову, я обнаружил, что мертвецы не мы с Бальестером, а четыре француза. По крутому, заросшему лесом склону справа от нас спустились на дорогу человек десять микелетов, чьи ружья еще дымились.

Нам они не доверяли.

– Чьим приказам вы подчиняетесь? – спросили они.

– Мы служим императору Карлу, – ответил я дрожащим голосом, стоя на коленях. – А вы?

– Нашего командира зовут Бускетс. А ну поднимай руки. Да повыше, – приказал их главарь, целясь в меня из ружья. – Мне нужно, чтобы твои локти были прижаты к ушам.

Я повиновался, но заявил:

– Мы – армия Женералитата!

Я добился лишь того, что их недоверие возросло еще больше. Стволы всех ружей уставились мне прямо в лицо.

– Враки! И если ты говоришь по-каталански, то ты уж, наверное, бутифлер-предатель.

Пока всеобщее внимание было приковано к моей персоне, Бальестер воспользовался моментом, чтобы одним выстрелом прикончить умирающего французского солдата. Пуля вошла тому в затылок, а потом вылетела у бедняги изо рта, словно он ее выплюнул.

Мне так никогда и не удалось понять, как относился Бальестер к насилию, никогда. Француз все равно умирал, и избавить его от мук было гуманно, с этим я не спорю. Но Бальестер мог прикончить человека с той же легкостью, с которой шнуровал свои ботинки. Это было для него делом заурядным, его не обременяли сомнения или мысли о последствиях такого поведения. Я, наверное, побелел как бумага, по-прежнему стоя на коленях и задрав руки. Бальестер просто вложил пистолет в кобуру.

– Отведи-ка меня к твоему начальнику, – сказал он микелету, который меня допрашивал. – Он мне задолжал двадцать ливров. – Бальестер посмотрел на меня и добавил: – Бускетс скверно играет в кости.

* * *

Нас отвели на поляну, где расположилась группа людей. В воздухе висела свинцовая печаль, которая возникает после поражений. Раненые стонали, а те, кто остался невредим, совсем упали духом и напоминали чучел, которых сняли с кольев. Небо над нашими головами покрывали бесстрастно-серые облака.

В отличие от микелетов Бальестера, закаленных в тысячах битв, партизаны Бускетса были обычными горожанами, которые присоединились к отряду совсем недавно. Они еще носили ботинки вместо обуви из джута, не прикрывали плечи традиционной синей накидкой, а их вооружение, казалось, состояло из случайных находок – можно было подумать, что, поспешно выбегая из дома, они прихватили кухонные ножи и старый мушкетон, висевший над камином.

Но Бальестера это, похоже, совершенно не интересовало. Он направился прямо к какому-то парню со светлой бородой и львиной гривой, который лежал на земле, опираясь на седло. По золотым серьгам в его ушах я заключил, что это и есть командир отряда, некий Бускетс. В плече у него застряла пуля, и около него стоял на коленях другой человек, который ковырял в ране щипцами. Задача ему досталась не из легких, потому что Бускетс вопил, точно попавший в капкан вепрь, то и дело прикладывался к бутылке со спиртным, а когда боль становилась невыносимой, плевался.

Бускетс узнал Бальестера и направил на него горлышко бутылки:

– Эй, ты! Что ты здесь потерял?

Бальестер протянул к нему раскрытую ладонь:

– Ты мне двадцать ливров задолжал.

Бускетс бросил на него убийственный взгляд, но Бальестер не убирал руку. Я посмотрел вокруг, опасаясь худшего. Но тут Бускетс вдруг захохотал, сжал запястье Бальестера здоровой рукой и назвал его нежно «сукиным сыном». Хирург, которому пришлось удалить щипцы из раны, посмотрел на меня, словно говоря: «Ну разве можно оперировать в таких условиях?» Но ничего не поделаешь, таковы были микелеты. Что же до меня, то Бускетс отнесся ко мне скорее скептически:

– Подполковник? Ну что ж, прекрасно. – Он сделал еще один глоток из своей бутылки и заорал. – Ты хочешь меня вылечить или добить? – бросил он хирургу, который копался в его ране.

Я не знал, как мне обратиться к Бускетсу, а потому назвал его капитаном, не вдаваясь в подробности:

– Будьте добры, капитан Бускетс, изложите нам, что здесь произошло.

Командир отряда мне не доверял. Бальестер покачал головой:

– Несмотря на его вид, – сказал он, – он не из красных подстилок.

Бускетс вздохнул, обругал еще пару раз хирурга, а потом рассказал нам о случившемся, время от времени рыча от боли:

– Мы начали штурмовать Матаро. Вы уже знаете, что все бутифлеры Каталонии укрылись в нашем городе. Да к тому же горожане обязаны содержать эту братию. Поэтому наши ряды значительно пополнились. Они так невыносимо высокомерны, так наглы… Выгоняют семьи из их домов, чтобы там жить, или даже используют хозяев дома в качестве слуг. Они едят на серебряных подносах, а люди помирают с голода. Да еще вынуждены готовить им еду и выносить за ними горшки. – Он говорил и с каждой новой фразой возмущался все больше: – Что они о себе такое вообразили? Эти люди занимают наши дома, обращаются с нами, точно с рабами, и, в довершение всего, не стесняются называть нас мятежниками.

Лекарь тем временем продолжал копаться в его ране, и Бускетс снова вскрикнул от боли.

– И вот как оно вышло, – продолжил он. – Кто-то их предупредил, а может, случайно накануне вечером они получили подкрепление, сам не знаю. – Тут он вздохнул. – Мы столкнулись с частями пехоты и с конницей, а против конницы нам было не устоять, и они нас просто смели.

– Когда это было? – спросил я.

– Только вчера.

– Их патрули хотят вас здесь окружить, – сказал Бальестер.

– Мне это известно, но у них не хватит людей, чтобы окружить такой большой лес, а я послал в тыл своих разведчиков, чтобы следить за их передвижениями.

Мы сами успели в этом убедиться. Бускетс продолжил свой рассказ:

– Я жду только, чтобы все подтянулись к нам, а потом мы отсюда вырвемся. – Тут он облизнул влажные от крепкого напитка губы и обернулся к лекарю. – А еще я жду, чтобы этот коновал заштопал всех раненых!

– Да замолчите вы, – сказал лекарь. – Мне и так с вами нелегко. Вы что воображаете, я только и делал, что вынимал пули?

– Неужели хирурги этим не занимаются? – язвительно произнес я.

– Кто здесь, по-вашему, хирург? – с иронией пожаловался бедняга, не отрываясь от своей работы. – Я ушел из Матаро, потому что боялся, что в один прекрасный день не удержусь и перережу горло какому-нибудь жирному предателю. – Тут он взглянул на меня и сказал: – Я цирюльник.

Я взял Бальестера за локоть и отвел его в сторонку, чтобы поговорить наедине.

– Бускетс поступил неразумно, – прошептал я. – Если каждый будет вести войну сам по себе, ее невозможно будет выиграть. Вам теперь это ясно?

– Бускетс поступил правильно, – возразил мне Бальестер. – Он сражается на своей земле и защищает свой дом. Чего вы хотели? Чтобы он просто сидел сложа руки? Неделю тому назад мы и сами не знали, что окажемся около Матаро.

Несмотря на разделявшее нас расстояние, Бускетс услышал наши слова.

– По крайней мере, мы сделали попытку взять город, черт возьми! Мы попробовали! – закричал он, облокачиваясь на седло. – А потом неизвестно откуда появляетесь вы и начинаете нас распекать.

Я подошел к нему:

– Мне очень нравится, что вы уничтожаете бурбонских солдат. Но когда вы рискуете жизнью патриотов, это меня уже не радует. – Я показал на окружавших меня солдат. – Посмотрите на остатки своего отряда, которому приходится прятаться в чаще этого печального леса. А бурбонские войска по-прежнему хозяйничают в Матаро. – Тут я присел на корточки, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. – Бускетс, эти люди вас послушаются – прикажите им, чтобы они вступили в армию Женералитата. – Я обернулся к Бальестеру, ища у него поддержки. – Бальестер, скажите же ему.

Тот протянул руку Бускетсу:

– Ты мне задолжал двадцать ливров.

– Пошел ты к черту вместе со своими двадцатью ливрами! – завопил Бускетс, тряся русыми кудрями и золотыми серьгами, а потом ткнул в меня пальцем. – А вы оставьте меня в покое. Военный депутат! Мои ребята не доверяют красным подстилкам, потому что их трудно отличить от предателей-бутифлеров. Мои люди ничего не смыслят в высокой стратегии, они просто хотят отвоевать свои дома и вернуться под родной кров. Они откажутся скакать взад и вперед по всей стране, оставив своих родных. – Он горько вздохнул. – Каким бы я был командиром, если бы мне пришлось отдавать им приказы, выполнять которые они не желают?

Тут он прервал свою пылкую речь и испустил последний истошный вопль. Цирюльнику наконец удалось вытащить из его плеча пулю.

– Держите, – сказал он и положил на ладонь Бускетсу шарик, окрашенный его кровью.

Тот поцеловал окровавленную пулю и с чрезвычайной осторожностью опустил ее в маленький кожаный мешочек. Она упала внутрь с глухим звуком, который издает свинец, ударяясь о свинец.

Бальестер прошептал мне на ухо:

– Бускетс собирает пули, которые его ранят. Сам святой Петр сказал ему, что откроет ему свои врата, только когда мешочек будет полон.

– А ты, – продолжил Бускетс, переводя взгляд на Бальестера, – интересно мне знать, как это получилось, что ты теперь на посылках у военного депутата, этой красной подстилки из самых крупных?

Бальестер бросил на него ехидный взгляд и повторил:

– Ты мне задолжал двадцать ливров.

Спорить дальше было бессмысленно: так уж повелось, что у трех каталонцев всегда будет четыре непримиримых точки зрения. Я покачал головой и сказал Бальестеру:

– Это бесполезное дело, пошли.

– Ну и прекрасно, скатертью дорога! – закричал разъяренный Бускетс нам вдогонку. – Я ничего другого и не ждал от красных подстилок! Но мы все равно будем сражаться! Слышите? Мы будем сражаться до последнего!

Я махнул ему рукой, не оборачиваясь, словно человек, который прощается с умалишенным, которого уже ничто не излечит.

– Присоединяться к вам – чего еще выдумали! – продолжал скандалить Бускетс. – А я вам вот что скажу: мы сами возьмем Матаро и захватим их склады с шестьюдесятью тысячами мешками пшеницы!

Я остановился как вкопанный, точно передо мной выросла невидимая стена, и в три прыжка снова очутился перед Бускетсом.

– Что вы сказали? Повторите! Шестьдесят тысяч мешков пшеницы? – спросил я. – Вы уверены?

– Все склады полны до краев. Наш город – прекрасное место для размещения всех припасов, и они это поняли сразу. Матаро недалеко от их кордона вокруг Барселоны, а все патриоты покинули город и ушли в горы, поэтому они не боятся саботажа.

Я стоял с потерянным взглядом, раскрыв рот. Шестьдесят тысяч мешков пшеницы! Провиант для всей армии, осаждавшей Барселону, оказался прямо перед нами, до него было рукой подать. Армия Двух Корон ничего не знала о высадке депутата, поэтому для обороны города добавили лишь несколько эскадронов кавалерии, которых могло хватить только на то, чтобы отбить нападение нескольких десятков полоумных микелетов.

– Капитан Бускетс! – закричал я. – Сейчас вы поступаете в распоряжение военного депутата и будете выполнять его приказы. Действуйте вместе с армией, и очень скоро Матаро будет у нас в руках.

Бускетс, на лице которого еще не разгладилась гримаса боли, сморщился еще больше:

– Вот это да! Почему же вы раньше сказали, что мой отряд должен следовать за вами и что захват Матаро с точки зрения военных никакого интереса не представлял?

Мы с Бальестером ушли из лагеря Бускетса, ведя лошадей в поводу, и, пригнувшись, пробрались через густые заросли. Когда мы оказались на дороге и уже собирались вскочить в седла, я не выдержал и обнял Эстеве, который не понял, с какой стати я так обрадовался.

– Мы превратим осаду Барселону в Канны военной логистики!

– Какие еще ханы? – спросил он обиженно. – Выражайтесь яснее, черт вас дери! Я ваших ученых книжек не читал.

– Вспомните, что рассказывают пленные и дезертиры, которые переходят на нашу сторону. Все слово в слово говорят: у них даже башмаков не хватает, а едят солдаты за весь день только одну черствую горбушку. Это и неудивительно – они так разграбили страну, что им неоткуда теперь достать продовольствие. Они страдают от голода, как прожорливая лисица, которая слопала в один присест всех кур в курятнике.

– И что тут такого? Вы просто никогда не голодали. Когда человека припрет, он всегда что-нибудь придумывает.

– Вы так говорите, потому что командуете маленьким отрядом в горах. Но вокруг Барселоны собрались вместе сорок тысяч ртов, и стоят они неподвижно. А желудок этой армии перед нами – это склады Матаро. Они, безусловно, уверены, что провианта здесь хватит до падения Барселоны.

– А эти ваши ханы?

– Битва при Каннах[101]101
  Битва при Каннах – важнейшее сражение Второй Пунической войны, произошло в 216 году до н. э. на юге Италии.


[Закрыть] – это самое страшное поражение Римской империи. Ганнибал выступил против римского войска, которое было вдвое больше, чем армия карфагенян. В начале сражения его построение дрогнуло, но тем временем карфагенская конница обогнула фланги и окружила римлян, заключив их в мешок. Нашей конницей будет наворованная ими пшеница. Если мы оставим их без продовольствия, а части военного депутата подойдут к кордону с тыла, им крышка. Осаждающие окажутся в осаде.

Тень улыбки на губах Бальестера показала мне, что он меня понял.

– Сорок тысяч солдат не могут жить неделями и тем более месяцами с пустым животом. Им ничего другого не останется, как снять осаду.

Перед тем как вскочить в седло, я еще раз обнял Бальестера:

– А осаждать город еще раз они не смогут. Их боевой дух упадет, а в казне в Мадриде не будет денег на новую кампанию. В Европе война всем осточертела. Все правительства будут давить на Бурбончика, чтобы он пришел к соглашению с Женералитатом.

Мы скакали к позициям военного депутата во весь опор и чуть не запалили лошадей. Штаб мы обнаружили на одном старом хуторе. Депутат, Далмау и другие офицеры устроили военный совет, а Дермес крутился неподалеку, так что мы явились как раз вовремя.

Я был так возбужден, что выпаливал только короткие и обрывочные фразы. Депутат разгневался.

– Этот Бускетс, о котором вы говорите, – просто главарь шайки, без мундира и без звания! Мы не можем быть уверены в его верности.

– Но, ваше превосходительство, – сказал я, – Бускетс был ранен. Я видел это своими глазами.

– Если он попал в засаду, – заметил депутат, – то, наверное, не слишком-то умен. Почему вы уверены, что у него правильные сведения?

– Потому что Бускетс и его ребята из Матаро, – сухо вставил Бальестер.

Далмау поднялся и предложил, сопровождая слова своей всегдашней улыбкой:

– Доверьте это дело мне, ваше превосходительство. Мы ничего не потеряем, если немного разомнемся.

Мы проводили кавалерийский отряд и полк Далмау до чащи, где скрывался Бускетс. Когда микелеты увидели нас, их радости не было предела. Целая армия пришла к ним на выручку. Во время войны маятник удачи постоянно раскачивается. Только несколько часов назад раненый Бускетс с остатками своего отряда прятался в лесу, а тут вдруг к ним присоединился большой отряд новых и хорошо вооруженных бойцов. Перед нами раскрывались ворота Матаро, впереди брезжил захват всех складов врага, а если судьба будет к нам благосклонна – даже окончательная победа. Микелеты Бускетса были в восторге и обнимали солдат Далмау со слезами радости на глазах. В эту минуту – в первый и в последний раз – я почувствовал надежду. Нам не надо выигрывать войну, достаточно ее не проиграть.

К вечеру связные принесли мне приказ явиться на заседание штаба. Высшие офицеры по-прежнему заседали на том же самом хуторе у берега моря. Я вошел и застал жаркий спор между военным депутатом и Далмау. Беренге сидел, развалившись в своем кресле, под которым виднелся ночной горшок, а Далмау, опершись кулаками на стол, подался всем телом вперед.

– Мы должны поднять всю страну на борьбу и освободить Барселону! – кричал депутат.

– Мы должны выиграть эту войну! – бросил ему Далмау через стол и, увидев меня, сказал: – Вот и Сувирия. Мне кажется, это вы допросили двух французов, которых Бускетс взял в плен.

– Так точно, полковник.

– Они подтверждают наши сведения о складах в Матаро?

– Слово в слово, сеньор, – ответил я, не понимая, о чем они спорят.

Далмау, получив такую поддержку, снова пошел в наступление:

– Вы слышите? Если вы не доверяете Бускетсу, поверьте, по крайней мере, нашим врагам. Четыре тысячи пятьсот тонн пшеницы! Все их запасы продовольствия! Жатва уже закончилась, земля истощена – им не прокормить свое войско. А теперь представьте себе, как поднимется дух наших бойцов, если мы захватим их склады. Мы сможем без труда отвезти какую-то часть этих припасов в Барселону на кораблях в качестве трофея. Или даже еще лучше: возьмем с собой столько продовольствия, сколько сможем увезти, и будем раздавать всем нуждающимся. В нашу армию завербуются тысячи людей!

Депутат слушал его, не скрывая своего раздражения.

– А я повторяю вам, – произнес он, – что принял важное решение, на которое не могут повлиять обстоятельства, возникающие по ходу дела. Исполняйте приказ! Ваше поведение можно расценить как неповиновение командованию!

Я не выдержал и вмешался в разговор:

– Ваше превосходительство, разрешите вас спросить, о каком важном решении идет речь?

Далмау в отчаянии обреченно опустился на стул и устало потер лоб.

– Мы не будем штурмовать Матаро, – сказал он мне отрешенным голосом. – Депутат отказывается от атаки.

Я подскочил на месте.

– Мы можем захватить Матаро, не пролив ни единой капли крови! – закричал я. – Штурмуя город, мы ничего не теряем, а, напротив, выиграем все. Кто знает, может быть, это даже приведет к концу войны!

– Вы подчинитесь моим приказам, а я – распоряжениям свыше, – прервал меня депутат. – Правительство распорядилось обойти Матаро, и в город мы не войдем.

Я не мог произнести ни слова, потому что происходящее выходило за рамки моего понимания. Врага побеждают, нанося ему ущерб постоянно, до самого конца, а наш собственный военный депутат отказывался использовать против неприятеля силу.

– Ваше превосходительство, – произнес я, с трудом ворочая языком, потому что во рту у меня пересохло, – ваше мнение, вероятно основывается на том, что вы еще не видели наших ребят в деле. Если им приказать, они смогут штурмовать и Париж, и Мадрид. Положитесь на них, я вас умоляю.

– О, будьте так любезны, не старайтесь меня обмануть, – сказал Беренге пренебрежительным тоном. – Я, конечно, стар, и ноги меня уже не держат. Но я все еще способен трезво смотреть на вещи. – Тут он ткнул в меня пальцем, но обратился к Далмау: – Кто сопровождал подполковника Сувирию – разве не этот негодяй Бальестер? Сам Бальестер! Грабитель с большой дороги, самый отъявленный разбойник. Несколько лет тому назад я собственноручно подписал приказ разыскать его, схватить, казнить и, четвертовав его труп, выставить напоказ, чтобы другим было неповадно идти по его стопам. – Тут он вздохнул. – Да, война часто меняет положение вещей и нарушает естественный ход событий. А вы сами знаете, Далмау, что большинство солдат вашего полка сделаны из того же теста. Это быдло самого низкого пошиба, а потому ими движут животные инстинкты.

Далмау возмутился:

– Мои ребята сражаются как львы!

– Чему я чрезвычайно рад, – сказал депутат. – Ваш полк создан недавно, и за короткое время ваши солдаты показали, что умеют бороться до конца. Но скажите мне, Далмау, вам когда-нибудь доводилось отдавать им приказ не применять насилие?

– Если вы имеете в виду дисциплину, то никто из моих солдат ее не нарушал, и это могут подтвердить все офицеры.

– Но это было в Барселоне! – уточнил депутат, подняв указующий перст. – И под отеческим и неусыпным надзором Женералитата. А можете ли вы поручиться, что они будут так же соблюдать дисциплину, если войдут в Матаро? – Тут он повернулся ко мне. – Подполковник Сувирия, я слышал, что в тысяча семьсот десятом году вы служили инженером в войсках его величества.

– Так точно.

– Тогда скажите нам вот что: если населенный пункт служит базой для снабжения армии и там сосредоточено огромное количества зерна, можем ли мы предположить, что там также могут храниться иной провиант и снаряжение?

– Конечно, ваше превосходительство, – ответил я, потому что это было сущей правдой и давало мне дополнительные основания для того, чтобы настаивать на штурме. – Оружие, боеприпасы и, наверное, инструмент и материалы для землекопов и строителей укреплений. Возможно, к тому же повозки и лошади, необходимые для перевозки…

Этот старикан с отвисшими веками был столь же осторожен, сколь хитер, а потому, не давая мне закончить речь, задал свой вопрос:

– А вино? Дешевое зелье?

– Ну да… – произнес я неуверенно. – Наверное, да.

Тут он повысил голос:

– Наверное? Они накопили еды для целой армии, и там не найдется даже кувшинчика дрянного вина? Подполковник! Чем же тогда успокаивают свои нервы солдаты перед атакой?

К моему огромному сожалению, я сдался:

– Несомненно, какое-то количество спиртного там найдется.

– И не какое-нибудь, а большое! – укорил меня Беренге. Он сделал два глубоких вдоха и сказал Далмау: – В первую очередь ваши ребята напьются. А как только они превратятся в пьяную толпу, никакая дисциплина в этом мире их не сдержит. В Матаро сейчас огромное количество знатнейших людей нашей страны, чьи родословные восходят ко временам Жауме Первого[102]102
  Жауме (Хайме) Первый Завоеватель (1208–1276) – король Арагона и граф Барселонский, во время правления которого Арагонская корона расширила свое влияние на Средиземном море; при нем были покорены Балеарские острова, Валенсия и Мурсия.


[Закрыть]. Следуя дурным советам, эти люди предали свою родину. Но мы не можем допустить, чтобы их уничтожили, и тем более без суда! Здесь создались превосходные условия для того, чтобы самое гнусное быдло осуществило самую гнусную месть: перерезало всех знатных господ и оскорбило их жен и дочерей. Надо ли мне говорить вам, что скажут наши враги, если подобное зверство окажется на нашей совести? Они распространят вести об этом по всей Европе и осквернят этим святое имя родины каталонцев! Размеры нашей страны невелики – разве можем мы рисковать своим положением на шахматной доске политики государств? Нет, господа, я не позволю, чтобы наше будущее принесли в жертву ради мимолетного и незначительного успеха.

Эти слова меня возмутили до глубины души, и я вскипел:

– Не думаю, что дон Антонио обрадуется такому решению! Совсем наоборот.

– Наш главнокомандующий назначен правительством и подчиняется ему, а я отдаю приказы от имени правительства! – закричал депутат, который, как все прочие красные подстилки, приходил в бешенство, как только вопрос заходил о полномочиях правительства и Вильяроэля. – Это вам не военная диктатура!

– Как вы смеете называть дона Антонио диктатором? – возмутился я. – В жизни своей я не слышал большей глупости!

Мой тон вынудил Далмау вмешаться в наш спор:

– Подполковник Сувирия! Я приказываю вам вести себя в соответствии с вашим званием!

Но я так взбесился, что меня уже нельзя было остановить.

– Если бы дону Антонио так нравилось бряцание оружия, он бы давным-давно служил в бурбонской армии, а он много раз отвергал их предложения вместе с высоким жалованьем, которое не идет ни в какое сравнение с теми грошами, которые он получает из Вены! А если даже наши ребята задерут пару юбок и сорвут зубами белье с жен и дочерей предателей-бутифлеров, какая в том беда? Такова война, а эти трусливые соглашатели бросили свой народ и решили пойти на службу к палачам. Что с ними прикажете делать? Награждать их и воздавать им почести? Можно было бы обменять их на патриотов! Если в нашей власти окажутся все эти бутифлеры, мы сможем спасти от смерти сотни и даже тысячи микелетов!

Кто-то из присутствующих офицеров пригрозил мне арестом. Когда он было взялся за рукоять шпаги, Далмау подошел ко мне и подтолкнул меня к двери.

– Успокойтесь Сувирия, так вы ничего не добьетесь, – проговорил он, увлекая меня прочь из комнаты.

Мне хватило времени, чтобы крикнуть из-за его плеча:

– Ну кто же так бездарно воюет? Часовщики делают часы, а политики занимаются политикой! Если вы хотите, чтобы военные делали свое дело, оставьте их в покое!

Мне оставалось только сесть под первым попавшимся деревом и закрыть лицо руками.

Да, этот маятник удачи. Война недавно казалась проигранной, потом выигранной, а теперь снова проигранной. Ситуация необъяснимым образом менялась каждую минуту, и происходило это по причинам, которые с ратными делами почти ничего общего не имели. Кто, скажите, мог бы выиграть войну под предводительством подобных типов? Судьба людей, принадлежавших к тому же сословию, что они сами, – пусть даже предателей – волновала их гораздо больше, чем участь солдат вверенной им армии.

Когда я немного пришел в себя, рядом уже стоял Бальестер.

– Мы с ребятами только что вернулись из разведки, – сказал он. – Стены Матаро защитить невозможно, и на гарнизон они тратиться не стали. Хотите я кому-нибудь расскажу все подробности?

Я по-прежнему закрывал лицо руками и ничего ему не отвечал. Бальестер потряс меня за плечо.

– Батальоны готовы? – спросил он. – Мы можем напасть одновременно с трех сторон, но, мне кажется, что до штурма дело даже не дойдет. Они сдадутся, как только увидят построения наших войск.

Мне было стыдно смотреть ему в лицо.

– Штурма не будет, – сказал я. – Мы не будем занимать Матаро.

Прошла целая вечность прежде, чем он воскликнул:

– Но почему?! Почему?

Это был один из тех редких случаев, когда Бальестер проявил передо мной свои чувства, и я увидел, что он тоже уязвим. Мне стало нестерпимо больно, словно все произошло по моей вине.

– Бальестер, – пробормотал я, – простите меня. Вы были правы, когда говорили о красных подстилках. Я зря просил вас присоединиться к нам. – Тут я встал на ноги и постарался обойти его. – Уходите отсюда со своими ребятами. Или останьтесь с Бускетсом. Делайте, что вам будет угодно.

Он схватил меня за горло и прижал к стволу дерева.

– Что вы такое о себе воображаете? Кто вы такой, черт вас дери? Вы не имеете никакого права выгонять нас, как не имели права раньше приказывать нам завербоваться в армию! А ну, говорите – почему мы не будем штурмовать Матаро?

Я даже не сопротивлялся его гневу и постарался ответить как можно искреннее, хотя мои мысли путались:

– Я не знаю.

Мимо проходили какие-то офицеры.

– Эй! В чем здесь дело?

– А дело в том, – сказал Бальестер, разжимая руки и отворачиваясь от меня, – что есть люди, которые никогда не желают знать, в чем дело.