Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

Черные подстилки всегда были самыми ехидными представителями рода человеческого, потому что их предложение не могло быть понято иначе, нежели как неуместная шутка. Прочитайте, прочитайте их рецепты, следуя которым мы якобы могли получить заступничество Господне и добиться освобождения города.

* Отныне и навсегда закрыть все игорные дома и театры для жителей города.

* Изгнать из города цыган.

* Собрать в приюты беспризорников и беспризорниц, которыми полны городские улицы.

* Исправить неугодные Богу привычки барселонцев и их расточительность.

* Вернуть храмам уважение и поклонение, которых они в настоящее время лишены.

* Читать молитвы Розария[125]125
  Розарий – цикл молитв в католической церкви, посвященных Богоматери и читаемых по четкам.


[Закрыть] на всех площадях города.

Мне вспоминается это «Генеральное руководство по смягчению сурового Божественного правосудия» как великолепное сочетание лицемерия и чудачества. Игорные дома пострадали от бомб, и ни у кого не было сил ходить в театр или играть на сцене. Бедные цыгане, которых все и всегда презирали, увидели в нашей войне возможность избавиться от своего клейма и войти в каталонские круги благодаря собственным заслугам, поэтому у большинства наших барабанщиков лица были шоколадного цвета. А если разрушенные городские улицы наполнялись детьми, такими как мой Анфан, это случалось потому, что они постоянно искали хоть какого-нибудь пропитания. Что же касается «неугодных Богу привычек и расточительности», то в каком мире жили эти люди? Наш веселый и пестрый город уже давно превратился в бесформенную серую массу построек. И вдобавок какую странную связь можно установить между течением осады, Божьим провидением и шелковыми юбками?

Дон Антонио ни о чем не стал с ними спорить и высказал свое согласие по всем пунктам. После этого он незамедлительно распрощался с черными подстилками, сказав им несколько цветистых фраз, которые привели их в восторг.

* * *

Джимми был прирожденным последователем Кегорна. На самом деле я даже удивлялся, что он так медлит с атакой. Траншея действительно не была завершена, но что значит такой пустяк для настоящего кегорнианца? Если вы внимательно следили за моим пребыванием на хуторе Гинардо, то поняли, что для Джимми Наступательная Траншея стала не более чем еще одним политическим инструментом. Стены уже были разрушены, в его подчинении находилась многочисленная и дисциплинированная армия, и к тому же Бервик презирал «мятежников»: большинство из них он считал проходимцами и знал, что настоящих воинских частей у них мало.

Поэтому мне трудно было понять, зачем Джимми откладывает штурм. Бо́льшая часть ловушек, заготовленных мною при разработке траншеи, учитывала прирожденное нетерпение Бервика. Преждевременная атака сыграла бы нам на руку. А вместо этого он откладывал штурм и нарушал мои планы. Наша дуэль выглядела странно, потому что, страдая от ударов артиллерии Джимми, растягиваясь на плитах под прикрытием разрушенных зубцов стены, я молил об одном: «Ну давай, Джимми, давай! Начинай же наконец атаку!»

В ночь на 11 августа, которая мне вспоминается как одна из самых жарких, я находился на бастионе Порталь-Ноу. Большинство ополченцев разделись до пояса. Я прошел дальше, на самую крайнюю позицию, очутился на обломке стены, который торчал впереди, словно огромный испорченный зуб, и стал наблюдать оттуда за бурбонской армией. Меня сопровождал какой-то ополченец, которого бастионный командир послал охранять меня.

– Тише! – сказал я. – Ты слышишь?

Раздавался стук кувалд и молотков. Мой слух, заостренный в Базоше, распознал его, несмотря на то что осаждающие заматывали свои инструменты тряпками, чтобы заглушить шум.

Я побежал в тыл и не останавливался, пока не встретил дона Антонио. Мне не удалось даже перевести дух после быстрого бега.

– Охватившее меня волнение, дон Антонио, – извинился я, – более чем оправданно. Мы услышали, как работают плотники на передовой линии. Это может объясняться только тем, что неприятель ведет работы по строительству штурмовых лестниц в глубине траншеи.

Мне не удалось вывести его из себя. Я помню, что дон Антонио кивнул, словно получил хорошие новости от старого друга, а потом посмотрел мне в глаза, желая услышать подтверждение этого известия. По-прежнему задыхаясь, я сказал:

– Они уже идут. Это решающая атака.

11

Чтобы вы лучше представили себе битву, разыгравшуюся 12, 13 и 14 августа, я приложу несколько иллюстраций.

На рисунке, который вы только что увидели, изображены бастион Санта-Клара и огромная брешь, которую в нем проделали пушки Джимми. Ров, наполненный мусором и обломками стен в результате бомбежек, ничего не стоило преодолеть. Их передовые отряды стояли прямо напротив нас на кавальерах.

Нам удалось только создать заслоны внутри самих бастионов. Защищать первую линию, открытую для противника, было бы самоубийством, поэтому в нескольких метрах от бреши мы воздвигли баррикады, настолько надежные, насколько смогли. Камни мы скрепляли цементом, и в результате баррикада закрывала нас по грудь.

Одним из немногих преимуществ бастиона Санта-Клара была башня Сант-Жуан, высокое и стройное сооружение, высившееся справа и сзади от бастиона. На протяжении всей осады башня служила убежищем для двух пушечек, стоявших на ее террасе, – калибр их был невелик, но стреляли они очень точно, потому что благодаря высоте башни эти орудия располагали превосходным углом обстрела. Сант-Жуан беспрерывно наносил удары по бурбонским солдатам, строившим траншею. Они справедливо ненавидели эту башню и обстреливали ее без устали.

Чтобы вы лучше поняли, какими жестокими были бои, я приложу сюда три гравюры с изображением башни Сант-Жуан. Первая показывает ее исходное состояние. На второй можно видеть, как она выглядела накануне 12 августа. (На самом деле башне был нанесен такой значительный ущерб, что несколькими днями ранее нам пришлось убрать оттуда наши орудия, потому что здание могло вот-вот рухнуть.) И наконец, последняя гравюра показывает, что осталось от башни к концу осады.

(Автор гравюр позволил себе много творческих вольностей. Так, например, башня была не квадратной в сечении, а круглой, и к этому моменту осады стены пострадали значительно больше. Но если этим картинкам недостает правдивости, то это компенсируется их наглядностью.)

Рассвет 12 августа застал меня на бастионе Санта-Клара. Ночью я не смыкал глаз, потому что Джимми мог напасть на нас в любую минуту. Эти сукины дети знали, что мы начеку, а потому провели всю ночь, создавая ложные тревоги. Мне было приказано подать сигнал, только когда начнется настоящая атака.

Хорошенькая миссия! Дать сигнал общей тревоги – дело очень ответственное и щекотливое. Наши солдаты не просто устали – они уже изнемогали. Не хватало только, чтобы какой-то невыдержанный офицер поднял бы в ружье гарнизон всей Барселоны и вызвал бы их на стены без веских причин. Имейте в виду, что наше войско состояло не из солдат, а из простых горожан, взявшихся за оружие. Тревога вырывала их из домов, из спален, из объятий жен. Именно этого и хотел Джимми: измотать нервы защитников города. Как я вам уже сказал, всю ночь неприятель пытался нас обмануть: неожиданно в темноте раздавалось пение горнов и бой барабанов – и можно было подумать, что на нас наступает целая армия. Но ничего не происходило. Ничего. Несколько минут спустя по нашим позициям давали бессмысленный залп из ружей. Однако, против всяких ожиданий, из траншеи не поднимались ни батальоны гренадеров, ни пехота с примкнутыми штыками – и вообще никто. Никто. Я провел всю ночь, прислушиваясь к малейшим шорохам и думая о Базоше: «Пока я жив, я должен быть начеку. И пока я начеку, я не умру».

К семи утра наступила такая тишина, такой ничем не нарушаемый покой, что само отсутствие звуков показалось мне подозрительным. Я добежал до первой баррикады, а потом миновал ее и, принимая все меры предосторожности, растянулся на земле и через брешь в стене выглянул наружу. От увиденной картины меня начала бить дрожь, хотя стояло жаркое августовское утро.

С боевых площадок передо мной поднимались сотни воинов. И если французских гренадеров подбирали среди людей высокого роста, то эти ребята были, наверное, самыми высокими среди гренадеров и казались фантастическими существами. Вместо обычной формы на них были надеты металлические кирасы, а в руках они несли четырехметровые пики. Прямо за этим подобием бронированного ежа шагали другие подразделения гренадеров, сотни и сотни солдат. По меньшей мере десять полных рот направлялись к бастионам Санта-Клара и Порталь-Ноу.

Ров сразу заполнился белыми фигурками, которые поднимались по грудам обломков, сохраняя безупречное построение. Поскольку почва под их ногами была недостаточно твердой, шум шагов этой толпы напоминал передвижение стада слонов по берегу, покрытому галькой.

«Это конец», – сказал я себе. На нас обрушивалась атака самых отборных французских частей, а на бастионе Санта-Клара были только две роты Коронелы: одна – оружейников, а другая – хлопкоробов. Не набралось бы и двухсот человек, и этой горстке людей предстояло оборонять свою позицию.

Я побежал назад, перескочил через баррикаду и бросился к командиру бастиона, подполковнику Жорди Бастиде.

– Это общая атака, Бастида! – закричал я. – Они уже идут!

В этот миг мы услыхали взрыв слева от нас. Земля под нашими ногами дрогнула, и над соседним бастионом Порталь-Ноу показался столб дыма, похожий на черный гриб. Неприятель взорвал там мину.

– Надо сообщить дону Антонио! – заволновался я.

Бастида избавился от моего присутствия, сказав мне презрительно:

– Раз надо, вот и сообщите сами!

Жорди Бастида был одним из наших героев. В 1709 году он отстоял Бенаске, маленький городок в Пиренеях, при наступлении бурбонских войск. Будь Бастида на моем месте, можете не сомневаться, что, услышав распоряжение: «Вот и сообщите дону Антонио!» – он бы пошел искать связного, чтобы отправить его к генералу. Ему никогда в жизни не пришло бы в голову покинуть свою позицию, тем более сейчас, когда взрыв мины потревожил весь город. Но я, само собой разумеется, не был Бастидой, а потому, как только он сказал: «Avisi’l vostè»[126]126
  Предупредите вы (кат.).


[Закрыть], взял ноги в руки. На бегу я подумал, что, несомненно, больше никогда не увижу его живым.

Бурбонские части атаковали не только Санта-Клару, но и соседний бастион Порталь-Ноу. Гарнизон на нем был так же малочислен, как и на Санта-Кларе, только роты здесь были портных и горшечников. В целом Порталь-Ноу пострадал меньше, чем Санта-Клара. Его можно было отстоять при поддержке бокового огня, да и бреши на этом участке образовались не такие большие. Что же касается подземной мины, то ее заложили неточно. Правда, она раздробила переднюю грань пятигранника, но, если бы мясник из Антверпена все правильно рассчитал и поместил мину метров на двенадцать дальше, все укрепление взлетело бы на воздух. (Ах, какая досадная оплошность! Наверное, какой-нибудь саботажник подправил его расчеты и неверно вычислил необходимое расстояние.)

Командиром бастиона Порталь-Ноу был полковник Грегорио де Сааведра и Португаль (из этих фамилий следует, что он, скорее всего, был португальцем или его предки приехали оттуда). На протяжении нескольких долгих минут его портные и горшечники ничего не видели, погруженные в плотное облако черного дыма, и ничего не понимали. Черепки и осколки камней падали на них дождем со всех сторон. Беднягам показалось, что наступил конец света. Однако благодаря ошибке в расчетах при закладке мины подавляющее большинство ополченцев от взрыва не пострадало. И Сааведра, офицер с большим опытом, послал своих солдат к бреши.

Не знаю, кому из бурбонских офицеров пришла в голову гениальная идея снарядить фалангу здоровяков так, словно мы вернулись в эпоху пикинеров. (Много лет спустя Джимми уверял меня, что это не он придумал; но если учесть, что дело кончилось весьма плачевно, а Бервик был прирожденным лжецом, неудивительно, если ему хотелось снять с себя ответственность за допущенную ошибку.)

Ополченцы обоих бастионов, покрытые пылью и осколками стен, выстроились вдоль брешей и начали стрелять с бешеной скоростью, прячась за пеленой дыма от взорванной мины. А штурмующие двигались такими плотными рядами, что защитники крепости могли стрелять не целясь. Первыми стали падать громилы в кирасах. Они и сами весили немало, а к тому же шли в тяжелых доспехах, поэтому, падая по склону, увлекали за собой десятки бурбонских солдат.

Я уже рассказывал вам, какой ужас внушает атака гренадеров, но тогда не счел нужным уточнить, что гранатами могут пользоваться любые солдаты, не только гренадеры, а этих боеприпасов у нас в Барселоне накопились тысячи и тысячи. На атакующих бойцов посыпался град черных шариков, а поскольку они продвигались вперед плотной толпой, эффект еще увеличивался. Защитники крепости дошли до того, что поджигали фитиль только одной гранаты, клали ее в мешок, где лежали остальные, а потом бросали его в ров. Но, несмотря на потери, бурбонские войска продвигались вперед.

Между тем Суви-молодец бежал разыскивать дона Антонио. По правде говоря, мне не пришлось слишком далеко идти, чтобы с ним повстречаться. Он находился прямо за линией наступления, и его окружали связные и офицеры. Я не смог рассказать ему ничего нового, и это было довольно унизительно.

Одним из офицеров, ожидавших распоряжений дона Антонио, был Марья Басонс, профессор права, волею судьбы превратившийся в капитана Коронелы. Это был коротышка с пухлыми щеками и очками на носу. Даже здесь, в пылу сражения, профессор Басонс оставался невозмутим – он был из тех людей, кто напускает на себя равнодушный вид, защищаясь от старости, и наблюдал за окружающим миром так, словно уже перестал быть его частью.

– Ах, это вы, подполковник Сувирия, – сказал он, взглянув на меня через свои стеклышки. – Расскажите-ка мне о своих злоключениях в дебрях законодательства. Удалось ли вам выиграть судебный процесс против ваших итальянцев?

Я все еще не мог перевести дух после быстрого бега, над нашими головами летали снаряды всех калибров, а Басонс интересовался моей тяжбой. Кто-нибудь должен был бы объяснить ему, что большинство судов были разрушены до основания во время бомбежек. Мне никогда не удастся узнать, что это был за человек на самом деле: выживший из ума старикан или один из тех стоических философов, которые воображают, будто цивилизация сохранится до тех пор, пока жив хотя бы один человек, утверждающий ее незыблемость.

Его солдаты из роты студентов факультета права ожидали приказа, прячась в укрытии от случайных пуль. Один из них приблизился к нам и спросил Басонса голосом, в котором звучало нетерпение и в то же время уважение к учителю:

– Профессор, мы скоро пойдем в атаку?

Бойцов студенческой роты всегда можно было отличить от других солдат, потому что все студенты были отпрысками богатых и знатных семей. Завербовавшись в армию, каждый из них купил не один, а два или даже три синих мундира, и, пока они пачкали одежду на службе, слуги чистили их запасную форму. Студенты даже договорились с ротой портных, чтобы те приводили в порядок и штопали их одежду. Должен признаться, что я никогда этим щеголям не доверял. Их часть годилась только для парадов – они прекрасно смотрелись в своих безупречных синих мундирах с широкими желтыми манжетами. Когда горожане глядели на них с балконов, их настроение улучшалось, потому что гражданское население обычно ошибочно считает, что красивые солдатики самые отважные. Мое предубеждение основывалось на уверенности в том, что война и гуманитарные науки ничего общего между собой не имеют. «Эти мальчишки разбегутся при первом же выстреле», – думал я.

Басонс, который всегда разговаривал со своими учениками по-отечески, похлопал молоденького солдата по плечу:

– Aviat, fill meu, aviat, – (что по-каталански означает «Скоро, сын мой, скоро»), – и помните: Nihil meteure, nisi turpem famam. (Бойтесь лишь дурной славы!)

Старик Басонс был одним из многих барселонцев, которые завербовались в армию по зову сердца, не отдавая себе отчета в последствиях этого шага. И ему, и многим ему подобным война казалась одной из форм исполнения гражданского долга – чем-то вроде уплаты налогов или участия в карнавальных шествиях. После того как был опубликован Призыв, студенты предупредили правительство, что не будут подчиняться никаким офицерам, а только своему профессору. Красные подстилки, которые всегда чутко прислушивались к просьбам людей своего сословия, присвоили Басонсу чин капитана. (Возможно, они испугались, что в ответ на отказ последует град камней.) В результате Басонс невероятно гордился отрядом недорослей, которым командовал.

Когда юнец отошел, профессор вздохнул и не смог удержаться от снисходительного комментария:

– О юность, ты всегда так спешишь! – Он сказал это так, словно при моем чине молодость была простительна.

Множество писателей до меня пользовались словом «шквал» при описании сражений, но уверяю вас, что оно прекрасно отражает наше положение в тот момент. Артиллерийские удары, которые обрушивались на бастионы, поднимали тучи пепла и раздробленных в пыль камней. Мы стояли прямо за стенами, внизу, и нас обдавало этой пылью, словно морской пеной. Я не хотел даже воображать, что происходило там, внутри бастиона Санта-Клара. «Если мне немного повезет, – подумал я, – никто обо мне и не вспомнит». Ха! И три ха-ха! Один из офицеров Вильяроэля прибежал к нам с отчаянной скоростью и приказал:

– Сувирия! Вы ведь были на бастионе Санта-Клара? Отведите туда капитана Басонса с его студентами, чтобы они укрепили позицию Бастиды. Сдерживайте наступление врага, пока не подойдет подкрепление!

Я еще не успел придумать никакой отговорки, когда он закричал мне:

– Вы меня поняли? Сдерживайте их! Сдерживайте во что бы то ни стало – или всему конец!

Я хотел ответить, что не могу отправить этих розовощеких ребят на бастион Санта-Клара, потому что бурбонские отряды разделаются с ними в мгновение ока и никакой пользы для обороны от этого не будет. Но тогда оскорбились бы Басонс и сотня его мальчишек в синих мундирах; эти студентики уже бежали ко мне трусцой. И были счастливы, отправляясь на верную гибель!

И я отвел их на бастион – что мне еще оставалось делать? Мы миновали узкие переходы и бегом поднялись по лестнице. И боже мой, какая картина открылась нашим глазам!

В сравнении с площадкой бастиона сама Голгофа показалась бы английским садом. Вся поверхность, весь пол этого неправильного пятиугольника был завален телами мертвых и раненых. Многие несчастные еще боролись за свою жизнь, но сил у них хватало только на то, чтобы поднять руку, прося о помощи. От этого движения человеческих конечностей меня чуть не стошнило. Рыбаки запасают в своих ведрах десятки дождевых червей, которые извиваются, ожидая, что их пронзит крючок. Вот на что это было похоже.

На внешней стороне бастиона неприятелю удалось овладеть первой баррикадой, которую мы возвели прямо за брешью в стене, чтобы расстреливать непрошеных гостей, когда им удастся туда просочиться (посмотрите еще раз на гравюру). Устроившись там, бурбонские солдаты стреляли по нашей второй баррикаде, которую обороняли остатки рот хлопкоробов и оружейников подполковника Бастиды. Из двухсот человек, которые были там, когда я ушел, в живых оставалось только два или три десятка. Они стреляли и перезаряжали, не обращая внимания на раненых, оказавшихся между двумя баррикадами. Они отразили несколько штурмов бурбонских войск и даже несколько раз предпринимали контратаки с целью отвоевать всю площадь бастиона. Двести человек против тысячи или даже двух тысяч бурбонских солдат, засевших под укрытием первой баррикады!

Пока студенты строились за второй баррикадой, я увидел подполковника Бастиду. Он лежал на земле в углу, опершись спиной на стену. Его адъютант плакал, утирая своему командиру щеки влажной губкой, потому что больше ничем не мог ему помочь. Отсутствующий взгляд Бастиды витал где-то в облаках, его рот был открыт. Я встал рядом с ним на колени и увидел шесть ран на его теле.

Можете считать меня мерзавцем, но должен вас уверить, что в этот момент мне стало безумно стыдно за то, что я смылся с позиции раньше. Мы с Бастидой не раз встречались на строительстве укреплений; это был честный и ответственный человек. И вот теперь он лежал передо мной, и шесть свинцовых шариков плясали внутри его тела. Я взял его руки в свои и пробормотал:

– Жорди, Жорди, Жорди…

Он захотел мне что-то сказать, но я ничего не понял. Его хрипы невозможно было разобрать, да к тому же нас оглушал грохот битвы. Чудо, что он был еще жив. Перекрикивая шум перестрелки, я спросил его адъютанта:

– Почему вы не доставили его в госпиталь, почему?

– Он не хотел, сеньор! – был его ответ. – Он специально так распорядился! Нас осталось так мало, что каждая пара рук была на счету, чтобы вести огонь, иначе неприятель нас бы смел.

– Студенты уже прибыли, – сказал я. – Унесите его сейчас!

Бастида вцепился мне в левое запястье. Воспоминание о его взгляде, безумном и одновременно провидческом, о его вытаращенных глазах я унесу с собой в могилу. Я приложил ухо к его губам. Если ему хотелось проклясть меня, это проклятье было вполне заслуженным. Грудь раненого всколыхнулась, но вместо слов изо рта его излился водопад красных пузырьков. Я отодвинулся, почувствовав, что горячая кровь брызнула на мое ухо. Его унесли. Бастида умер на рассвете следующего дня в госпитале Санта-Креу после бесполезной и мучительной агонии.

Враждующие стороны обменивались выстрелами со своих баррикад, разделенных ковром стонущих тел на плитах между двумя укреплениями. Бурбонские войска копили силы на завоеванном ими головном участке бастиона. Когда их наберется достаточно, они пойдут в атаку против мальчишек из студенческой роты и возьмут бастион, а потом и город.

Однако такое развитие событий не казалось столь очевидным для людей, далеких от инженерного искусства. Ребята из студенческой роты заряжали свои ружья, прячась за парапетом, потом выпрямлялись, высовывали дуло наружу, стреляли и снова становились на колени, держа в одной руке шомпол, а в другой мешочек с порохом, чтобы снова зарядить оружие. Они воображали, что, стоит им правильно исполнять приказы, и исход сражения будет, несомненно, решен в нашу пользу. Добрый Господь направит выпущенные ими пули так же, как направлял их во время учебы, и вознаградит усилия, прилежание и настойчивость, приведя их к заслуженной победе. Они не могли понять, что за маленькой полукруглой баррикадой, захваченной противником, Джимми копил все новые и новые подкрепления, целые батальоны, которые подходили к стене по извилистым подходам траншеи. И эта накопленная бешеная энергия по одному его приказу сметет любое сопротивление на своем пути.

Вы должны иметь в виду, что, находясь в самой гуще событий, я не мог с точностью знать обо всем, что происходило в это время. На протяжении последующих дней мне удалось составить полную картину битвы.

Джимми штурмовал одновременно два бастиона: Порталь-Ноу и Санта-Клара. Как я вам уже говорил, он собирался их захватить. После этого город либо попросит о пощаде, либо от него не останется камня на камне. Конец осады. Таков был идеальный план Бервика. Когда Джимми понял, что сопротивление, против его ожиданий, оказалось более яростным, он устроился на балконе хутора Гинардо в ожидании сообщений, которые прояснят ему картину битвы.

Первые же донесения вывели его из себя. Это были не просто плохие, а скверные новости. Невозможно было поверить, что штурм бастиона Порталь-Ноу захлебнулся.

Я сказал, что Джимми испытал досаду и ярость, но он отнюдь не отчаялся. Бервик долго продумывал атаку, и у него был запасной план, который он и решил реализовать.

На самом деле два бастиона Джимми были совершенно не нужны. Для взятия города les règles предписывали завоевать один и только один бастион. Поскольку на Порталь-Ноу дела пошли плохо, он решил поставить все свои силы на карту бастиона Санта-Клара. То есть именно там, где сидел на корточках за второй баррикадой мертвый от страха Суви-молодец.

Пока Джимми приказывал всем своим резервным батальонам двигаться к Санта-Кларе, профессор Басонс прогуливался вдоль каменного парапета, подбадривая своих студентов. Безразличный к опасности, он прохаживался, заложив руки за спину, точно вокруг летали не пули, а ленты серпантина, и сыпал латинскими изречениями. Дон Антонио велел сдерживать натиск бурбонских войск, и его ребята прекраснейшим образом выполняли поставленную перед ними задачу. Ничего, кроме этого, он не видел и не понимал, что на нас движется огромная сила, направляемая убийственной рукой расчетливого Джимми. Басонс подошел ко мне и остановился, увидев, что я стою на коленях, пригнувшись за баррикадой и вжавшись в каменную стену. Не осуждая моего поведения, он не укорил меня, а скорее посоветовал:

– Подполковник, офицеру следовало бы подавать солдатам пример.

– Профессор Басонс! – закричал я. – Пригнитесь!

Скромные познания в области военного дела говорили профессору, что офицер должен стоять твердо перед лицом врага. И надо сказать, что этому увальню отваги было не занимать. Но инженеры предпочитают безопасность чести. Мы строили крепости для того, чтобы защищать тела, а не для того, чтобы подставлять их под пули, и в боях за взятие крепости, которые сильно отличаются от сражений в чистом поле, тот, кто не прячется, не самый храбрый, а просто самый глупый. (В этом кроется извечная причина презрения, которое испытывают друг к другу инженеры и военные.)

Суви собственной персоной создал проект баррикад на Санта-Кларе и потом возглавлял их строительство. Высота укрепления была достаточной, чтобы защитить солдат от вражеских пуль, и в то же время давала им возможность высовывать ружье между небольшими зубцами стены и стрелять, а в случае контратаки бойцы могли через это заграждение перепрыгнуть. Басонс не отличался высоким ростом, скорее наоборот, но его голова в неуместном парике все время возвышалась над краем стены. Такая круглая башка – мечта любого стрелка, а вокруг нас со всех сторон постоянно раздавались выстрелы.

– Прошу вас, профессор Басонс! – взмолился я снова. – Спрячьтесь!

Я совершил ошибку. Мое предупреждение только усилило его желание покрасоваться перед учениками. Сцена и вправду получалась впечатляющая: коленопреклоненный подполковник, а перед ним капитан Басонс, дающий урок своим ребятам, показывая им пример превосходства интеллекта и гражданского духа. Он принялся разглагольствовать под свист пуль:

– Деды наших дедов, а еще раньше – их деды, и еще пять поколений назад жили на вершинах Пиренейских гор стаями, точно звери, не зная ни порядка, ни Божественного промысла.

– Что за чушь вы несете? – прервал его я. – Оставьте эти ваши проповеди!

Он не обратил на меня ни малейшего внимания. Доктор Басонс был одержим культурой, как апостол Святым Духом.

– И так было до того дня, – продолжил он невозмутимо, несмотря на усилившуюся стрельбу, – когда они увидели у своих ног богатую и процветающую землю для тех, кто сумел бы ее обрабатывать, долины и равнины, пригодные для человеческой цивилизации. Наши предки изгнали гнусное племя мавров. Борьба поколений людей привела к этой победе, они установили свои законы, свою веру и свои обычаи в этой новой стране, которую назвали Каталонией.

Что за глупости он им рассказывает? Вдобавок студенты, увлеченные речью учителя, стали стрелять медленнее, чтобы не пропустить его слов. Я встал на ноги и резко приказал им:

– Не прекращайте огонь! Стреляйте, стреляйте!

Но они меня не слушали: мой авторитет ничего не значил, когда рядом был Марья Басонс, их любимый профессор. А увалень Басонс, ни на кого не обращая внимания, продолжал свою речь:

– Наши предки установили новый порядок. Они обустроились в Каталонии, а потом освободили Валенсию и Майорку и заселили эти земли нашими соотечественниками. Но они не стали удерживать эти территории как свои владения, как это делает обычно Кастилия. Вместо этого они создали союз братских государств, которые всегда будут для нас равными и любимыми. Одна религия, один язык, одни и те же законы, но у каждого – свой парламент. И каков же был этот общий и высший закон, непоколебимый и означавший высшую степень свободы? Служить королю, который служит всем. – Тут он вдруг взволнованно потряс кулаком в воздухе. – И вот теперь французский претендент на испанский трон хочет свести на нет и уничтожить тысячелетие свободы каталонцев, опираясь на какое-то кастильское завещание! И мы это позволим? Oi, que no, nois? (Ведь нет, ребята?)

Мне вспоминается, что я взмахнул рукой, точно барабанщик палочкой. Грохот стоял такой, что мне пришлось заорать:

– Профессор Басонс, извольте присесть!

Не знаю, успел ли этот увалень меня услышать. Он стоял так близко от меня, что я потянул его за полы мундира, чтобы вынудить старика укрыться. Но было слишком поздно. В это самое время я увидел, как небо пересекла белая полоса, дымный след, похожий на хвост кометы. Вогнутый металлический лист размером с большую тарелку со страшной скоростью ворвался на нашу позицию, вонзился в голову Басонса и рассек ее пополам, словно кости его черепа были сделаны из сыра.

Откуда прилетел этот снаряд? Этого мы никогда не узнаем. Скорее всего, это был осколок от ядра, которое разбилось на части, ударившись о стены башни Сант-Жуан справа и сзади от нас. Осколки разлетелись в разные стороны, и самый большой из них нашел себе пристанище в голове Басонса.

Бедняга упал на меня с раздробленным черепом. Его тело пробила дрожь, но потом он сразу успокоился, только руки остались судорожно сжатыми, точно когти большой птицы. Мое лицо было так забрызгано кровью, что я был, наверное, похож на человека, заболевшего корью. Я спихнул с себя мертвое тело, но не успел даже положить его на землю, как все студенты окружили труп.

– Профессор Басонс, профессор Басонс!

Я стер с лица кровь, задыхаясь, не успев оправиться от ужаса этой внезапной смерти. Пока я переводил дух, студенты столпились вокруг своего профессора и моей скромной персоны. Из сотни ртов вырвался единый вопль отчаяния.

– Мы на войне, – попробовал успокоить их я. – Возвращайтесь на свои места.

Студенты любили Басонса – питали к нему особую любовь ученика к учителю. Оскорбленные моими словами, они едва не подняли мятеж.

– Возвращайтесь на свои позиции, закройте всю протяженность баррикады и стреляйте, черт бы вас побрал, стреляйте! – приказывал я им, подталкивая тех, кто оказался со мной рядом. – Если вы не будете стрелять, враг пойдет в атаку!