Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

Вероятно, его называли Puce, или Блоха, из-за исключительно маленького роста. Мы увидели, какой коротышка этот человек, когда великан спустил его на землю и он оказался лицом к лицу со мной. Благодаря моему высокому росту контраст получался еще разительнее: я был выше его на две головы!

Кондотьер выпятил вперед подбородок и, глядя мне прямо в глаза, спросил у своих сопровождающих, словно меня рядом не было:

– Questo è il catalano?[158]158
  Это и есть каталонец? (ит.)


[Закрыть]

Я ограничился упреком:

– Вы опоздали.

Он ответил, не мигая и не переставая улыбаться своей застывшей улыбкой:

– Я не опоздал, я нагнетал предвкушение.

Вот что это был за тип, и все случившееся впоследствии вполне соответствовало моему первому впечатлению.

Башмаков на нем не было: он подпрыгнул, точно гибкий акробат, сделал сальто-мортале и опустился на стол. Там Кондотьер сделал несколько балетных па и начал жонглировать тремя шарами и двумя булавами; кудри его парика развевались по воздуху. Этому шуту нельзя было отказать в ловкости: пока он проделывал свои номера, его ноги двигались в такт звукам труб, и при этом на лице его, похожем на маску, все так же сияла улыбка. Наконец он положил одну булаву на середину стола, а второй ударил по двум шарам, которые прокатились по сукну и остановились по разные стороны одного конца булавы. Фигура напоминала вставший член и яйца, но, чтобы разъяснить это особо непонятливым, Кондотьер рукой обхватил свое мужское достоинство, выпятил вперед бедра и испустил торжествующий клич.

Мне этот номер показался до крайности вульгарным и отвратительным. Но таковы люди: если они собираются вместе, их одолевают примитивные чувства. Зрители хохотали, а в конце представления зааплодировали и восторженно закричали. Все без исключения: друзья и враги! Не сходящая с лица улыбка заразительна, и еще до начала игры Кондотьеру удалось покорить публику.

Судил наш поединок один англичанин, который считался неподкупным и безукоризненно следовал всем правилам. Это был лысый старший сержант кавалерии; он не носил усов, а его рыжая борода почти не выделялась на красной физиономии. Английский офицер встал между нами и стал объяснять все правила громовым голосом. Он говорил по-каталански так скверно, что никто не понимал ни одного слова, а если кто и понимал, то все равно не мог расслышать; пьяные кричали: «Заткнись, чертова масленка!» – или: «Знаю я, почему у тебя красная рожа! Мать твою лобстер трахал!»

Ничего страшного в этом не было, потому что правила игры все собравшиеся более или менее знали. Учитывая наш уровень и желая продлить зрелище, хозяева «Ла Леоны» решили, что для победы игрок должен первым набрать пятьдесят очков (имейте в виду: обычно играли до десяти).

Мы начали играть, и действительно наш поединок удался на славу. Я бы предпочел наблюдать за ним со стороны, а не участвовать в игре. Должен признать, что Кондотьер был не просто странствующим по миру шутом. Наши техники различались не слишком сильно, потому что различными путями мы пришли к одинаковым выводам: он тоже играл обратным концом булавы и тоже натирал гипсовой пылью ладонь левой руки. Поначалу мне показалось, что кольца, украшавшие все десять его пальцев, могли помешать ему играть, но я ошибался. Внутренняя сторона колец была вогнутой, так ему было удобнее держать рукоять и направлять удар. И как нежно, точно и твердо он орудовал своей булавой!

Я слышал, что теперь игрок, заработавший очко, имеет право на дополнительный удар, но в наше время такого правила не существовало. Коснулся ты Короля или нет, следующий ход принадлежал сопернику. И, кроме того, ты терял очко, если касался шара соперника. Поэтому мы старались сделать так, чтобы наш шар, ударив по Королю, откатился как можно ближе к отверстию Порта. В таких случаях зрители испытывали садистское удовольствие, наблюдая, как второй игрок старается не задеть шар первого, ибо это могло лишить его очка.

Мы играли более или менее на равных и заработали по сорок очков. Была его очередь, и он сделал практически безупречный ход: колокольчик зазвенел, а потом шар остановился в пяди от Порта. Он сел на стул и закинул ногу на ногу, словно говоря: «Теперь твоя очередь, дружок».

Он не мог ожидать, что я приберег особый разработанный мною ход. Некоторое время назад я обнаружил, что, подняв задний конец булавы над головой на манер копья Сант-Жорди, когда тот убивает дракона, и нанося удар сверху, мне удавалось заставить шар прыгать по-лягушачьи в нужном мне направлении. В честь Вобана я назвал этот прием «удар а-ля Рикошет». (Позволь мне просветить тебя, моя не слишком образованная Вальтрауд: в артиллерии этот прием состоит в том, чтобы зарядить пушку двумя третями от обычного количества пороха. В таком случае сила взрыва меняется и ядро летит не прямо, а прыгает, как лягушка, что очень удобно, когда надо уничтожить пехоту противника, защищающую бастион.) Так вот: этим способом мне удалось миновать шар Кондотьера, пройдя над ним, словно по мостику. Мой шар перескочил через препятствие, опустился на сукно, вошел в Порт, отскочил от одной его стороны, потом от другой – и дзинь! У Суви-молодца очко в кармане: сорок одно.

Публика сходила с ума. Улыбка не сошла с лица Кондотьера, но как будто заледенела. Я понял, что мой ход застал его врасплох. Наверное, у него мелькнула мысль: «Ну и что мне теперь делать?» Он растерялся.

Мы продолжали играть, но теперь предчувствие победы меня окрылило. У него было еще сорок три очка, а я уже набрал сорок восемь. Зрители вопили как сумасшедшие: одни восторгались, а другие (поставившие на победу Кондотьера) ругали меня, чтобы испугать, на пяти или шести разных языках. Ха-ха! Они могли кричать сколько угодно: я решил заполучить последние два очка за два хода, и ни одним больше.

И здесь я должен рассказать об одной детали: при всей своей кажущейся незначительности она повлияла на дальнейшее развитие событий.

Il Condottiero Puce пришел на поединок в роскошной шелковой рубашке наивысшего качества. Чтобы рукава ему не мешали, он закрепил их золотыми браслетами на запястьях. А я просто закатал рукава выше локтей. Когда Кондотьер заметил на моей руке татуировки, отмечавшие прогресс в изучении инженерного дела, он бросил на меня странный взгляд. Ход был его, но мой соперник, поднявшись со стула, направился не к столу, а ко мне и сказал мне на ухо нежно, притворно безразличным тоном:

– Для этого старались твои святые учителя. Для этого посвящали тебе свое время и отеческую любовь. Для того чтобы ты использовал их уроки в этом гнусном притоне.

Случись такое сейчас, я бы просто съел этого болтуна Кондотьера с потрохами, но тогда его ядовитые речи больно ранили меня, мальчишку. Меня словно громом поразило, и сначала я закатил глаза, а потом бросил на него взгляд, полный ненависти, и произнес, цедя каждое слово:

– Что вы сказали?

– Стены твоего города обрушатся на его жителей, а ты тут предаешься пороку.

Он подошел к столу, сделал неудачный ход и сел.

Я клянусь вам, что пошатнулся, когда поднялся на ноги. Прием, который мой противник использовал, был мне совершенно ясен, однако достиг желаемого результата. Выходит, Кондо знал, что означали пять Знаков на моем обнаженном предплечье, потому что, возможно, он тоже обучался у какого-нибудь знатока полиоркетики. В Базоше мне объяснили, что первая современная школа фортификации была основана в Италии. Но узнать, имею ли я дело с Отмеченным, никакой возможности не представлялось, потому что рукава скрывали его запястья. На самом деле, его подготовка никакого значения не имела: важно было то, что происходило в моей душе.

Несмотря ни на что, я направился к столу. Его желтоватое сукно казалось мне безбрежной пустыней, а в голове у меня роились вопросы. Почему я должен играть? Зачем? В бильярде нет никакого смысла, он не приблизит меня к Слову. Я обвел взглядом зал, и сотни людей, вскочивших со своих мест и орущих хриплыми голосами, показались мне просто роем цикад. Однако я ударил по шару, и колокольчик звякнул – очко. Сорок девятое. Гвалт зрителей, сделавших свои ставки, стал громче. Еще одно очко – и все будет кончено.

Кондотьер сделал ход и снова промазал. Не думаю, что теперь это его волновало. Направляясь к своему стулу, он прошел мимо меня, и его пухлые губы коснулись моего левого уха.

– И для этого тебя обучали лучшие люди этого мира? Чтобы ты превратился в жалкого ярмарочного шута?

Я, которого обучил сам великий Вобан, превратился в «ярмарочного шута». Чем громче ревела толпа, тем более далекой и чуждой казалась мне эта обстановка. Несколько лет меня учили уважению к жизни, ее защите, а я здесь тратил свой талант понапрасну. И ради чего? Просто так. Вобан и другие учителя в Базоше подвели меня к пониманию истины. А что делал теперь я? Вместо того чтобы открыть ее и использовать для людей, я только катал палкой шарики.

Я продолжал сидеть на стуле. Судье пришлось кричать, чтобы я расслышал его слова в гвалте тысячи голосов:

– Сеньор! Сейчас ваша очередь.

Поскольку я не двинулся с места, он подошел ко мне так близко, что его красная физиономия оказалась рядом с моим лицом, а наши носы чуть не коснулись друг друга, и снова закричал:

– Будьте любезны, сеньор. Сейчас ваш ход!

Мне пришлось трижды проглотить слюну, чтобы произнести:

– Нет, не мой. Здесь мне не место.

Бедняга посмотрел по сторонам, не понимая, что происходит, а потом попытался уговорить меня, хотя это не входило в его обязанности:

– Сеньор! Вам осталось только один раз коснуться Короля, и партия у вас в кармане. Шары расположены очень удачно; я наблюдал за вами и уверен, что вы можете заработать это очко даже с закрытыми глазами.

Игорный дом «Ла Леона» был прямой противоположностью Сферического зала в Базоше, куда я заходил тысячи раз, чтобы мои чувства обострились. Какой в этом смысл? Почему мне приходится слушать вопли возбужденной толпы? Я сам способствовал тому, что эти люди так разгорячились, объятые страстью наживы, хотя мог воспользоваться наукой Базоша для добрых и полезных дел. Вместо этого я добровольно унизился до роли дрессированной мартышки, которая ловко орудует булавой.

Все зрители – за исключением Перета – орали, пытаясь вывести меня из оцепенения. А он кивнул своим дружкам, и веселые ребята из «ККК» поднялись и направились к выходу.

– Сеньор, я вас умоляю, встаньте! – не прекращал своих стараний судья. – Если вам не угодно сделать ход ради своего кармана, сделайте его ради чести. И если вам не нужна слава, спасите по крайней мере собственное достоинство. И имейте в виду, что я рискую своим положением.

Вокруг нас ревела толпа. Весь зал «Ла Леоны» казался бомбой, готовой взорваться. Я бесконечно долго молчал, а потом посмотрел на него и прошептал голосом провинившегося ребенка:

– Em sap greu. («Мне очень жаль» по-каталански.)

Итальянцы не могли расслышать наших слов, но поняли, чтó произошло. Знаменосец замахал своим вымпелом, а музыканты, сменившие теперь свои трубы на огромные морские раковины, вскочили на стол, и в зале раздался гулкий победный рев. Остальные участники свиты Кондотьера бросились к нему с объятьями и подняли коротышку на плечи с криком:

– Vincitore, vincitore!

С трибун, занятых его противниками неслось в ответ:

– Жулики! Жулики!

Обеим сторонам нельзя было отказать в правоте. Кондотьер не смог набрать пятьдесят очков, необходимых для победы. Но и у меня их тоже не было и, хотя мне не хватало только одного, я, по всей видимости, не собирался его зарабатывать. Никогда раньше игроки не отказывались от игры, поэтому даже судья не знал, как ему поступить в таком случае. Итальянцы оказались очень сообразительными и решили сами форсировать события.

– Vincitore, vincitore! – кричали они, словно игра уже завершилась

– Жулики! Жулики!

Через несколько дней по городу прошел слух, что партию действительно с самого начала подстроили, чтобы подарить победу Кондотьеру Блохе, но я из гордости решил продемонстрировать, кто на самом деле более искусный игрок.

Стоит признать, что итальянцы со своими раковинами на бильярдном столе были воплощением наглости. Они приписывали себе победу, которую пока никто еще им не присудил, и это так возмутило публику, что в них полетели огрызки яблок, мелкие монеты и всякий хлам, попавшийся зрителям под руку.

– Жулики! Жулики!

– Vincitore, vincitore!

Судья-англичанин замахал руками, пытаясь что-то сказать, но было слишком поздно, а обстановка уже чересчур накалилась. Ему не дали говорить. К тому же его лысая голова цвета спелой тыквы оказалась прекрасной мишенью, и у всех чесались руки попасть в цель. А отличительная черта всех драк в закрытых помещениях состоит в том, что у стульев прорезываются крылья.

В душах людей кроется инстинкт, который только и ждет случая проявиться: желание бросать тяжелые предметы в лицо ближним. Как я уже говорил, хозяева «Ла Леоны», чтобы использовать пространство вокруг стола, прямо под трибунами, поставили там ряды стульев. И минуты не прошло, как они взлетели в воздух. Дюжины стульев с треском разбивались тут и там – в первую очередь о головы бедного англичанина и итальянцев, которые выдержали бомбардировку огрызками, но были сражены наповал стульями, как последние идиоты.

И за этим скверным началом последовало еще более скверное продолжение, потому что сквозь стоны раненых итальянцев, треск летающих стульев и проклятья пробивался шум, возникший за пределами большого зала, у самых дверей игорного дома.

Со своего места у самого стола я не видел происходящего, но очень скоро приглушенные возмущенные крики сменились неясным гулом потасовки и воплями. Только через три дня Перет набрался смелости и рассказал мне, что случилось.

Как вы помните, увидев, что обстановка накалилась, старик и его приятели из «Каталонской коммерческой компании» незаметно удалились из игорного дома, но очень скоро вернулись. Естественно, они не собирались меня выручать, а хотели получить свой выигрыш. Перет первым потребовал астрономическую цифру, а за ним в очередь выстроились в цепочку восемь пожилых людей, которые делали вид, что друг друга не знают: они посвистывали, глядя на потолок, и каждый нес огромный кошель, в котором уместился бы молодой барашек. Эти кошели были до отказа набиты свинцовыми фишками, поэтому кассиры, естественно, заподозрили неладное и попросили их немного подождать. Перет и его друзья стали жаловаться, но тем временем кассиры успели проверить фишки первого кошеля.

Их догадка подтвердилась: это были тысячи и тысячи фальшивых фишек «Ла Леоны», изготовленные в мастерской «ККК» в дни, предшествовавшие поединку. В этом и заключался их «гениальный ход». Они знали, что в день поединка люди будут делать большие ставки и в кассе заведения будет огромная сумма наличными, которую они рассчитывали получить, расплатившись фальшивыми ракушками. И вот еще что: ребята из «ККК» не поставили ни гроша – ни на меня, ни на Кондотьера.

Есть пословица, которая гласит, что жадность мешок разрывает. Насчет одного не знаю, а девять – точно. Работники «Ла Леоны» попытались их задержать, но у носатого Рамона был весьма скверный характер. Осознав, что их «гениальный ход» потерпел неудачу, он вытащил дубинку, с которой никогда не расставался. Выточенная в форме обелиска, она напоминала бильярдного Короля, но, в отличие от этой фигуры, вместо колокольчика на ее вершине был железный шар, и этим оружием Рамон проломил голову первому же работнику «Ла Леоны», который попытался его задержать. Сами понимаете, какие это возымело последствия. Теперь хаос царил в обоих помещениях игорного дома. Вокруг бильярдного стола сторонники Кондотьера и его противники осыпали друг друга оскорблениями и запускали друг в друга стульями, а когда мебель кончилась, сцепились врукопашную. А в соседнем помещении Перет с приятелями и работники «Ла Леоны» обменивались пинками и затрещинами.

Правы те, кто говорит, что напряженная обстановка находит свое выражение в насилии. Я увидел, как какой-то человек, сидевший довольно высоко на трибуне, вдруг обернулся к англичанину, занимавшему место на следующем ряду. Это был полковник в роскошном парике, которого сопровождало трое слуг. Наблюдая за происходящим, он открыл рот от удивления и не мог решить, как ему действовать дальше.

– Чего ты вылупился? – закричал местный житель. – Проклятый масленый! С тех пор как вы сюда понаехали, цены выросли в четыре раза, а на шлюх и того больше. Пока вы тут обретаетесь, мне остается только трахать мою жену-ледышку!

И тут он дал ему такую затрещину, что бедный военный вместе со своим париком покатился вниз по ступенькам трибуны, как бочонок святой Евлалии[159]159
  Святая Евлалия, согласно легенде, была подвергнута страшным мучениям, но не отказалась от христианской веры. Одно из испытаний состояло в том, что ее посадили в бочонок, полный битого стекла и ножей, и спустили это бочонок вниз по наклонной улице.


[Закрыть], увлекая за собой других зрителей. Ступени трибуны угрожающе заскрипели, один из слуг англичанина поспешил ему на помощь, а двое остальных набросились на обидчика. Его приятели вступились за друга, и хаос охватил верхнюю часть трибун. Если раньше он распространялся вдоль и поперек залов игорного дома, то теперь потасовки возникали даже на самом последнем ряду.

Перет и ребята из «ККК» продолжали драться с работниками «Ла Леоны», пока их кошели, совсем как в той пословице, не порвались и тысячи фальшивых фишек не оказались на полу. Большинство зрителей решило, что какие-то грабители хотели завладеть поставленными ими деньгами (по сути дела, они были недалеки от истины), и все бросились собирать ракушки, расталкивая соперников и стараясь собрать как можно больше фишек. Из-за этого началась настоящая свалка. Боже мой, какой ужас!

Я никак не мог предположить, что мой поединок с Кондотьером закончится сражением в закрытом помещении между представителями всех государств Альянса. Англичане, голландцы, немцы, португальцы, каталонцы, кастильцы, вставшие на сторону австрийского короля и эмигрировавшие из своих земель, и случайные путешественники: все дрались со всеми, хотя никто не знал точно – почему. Конечно, многие сделали ставки, но теперь было непонятно, кому принадлежит выигрыш. По правде говоря, для большой заварухи годится любой повод.

Возьмем для примера хотя бы группу австрийских солдат. По сути дела, они не могли ничего выиграть или проиграть, потому что, наверное, не поставили ни одного соля: их все считали такими же бедняками, как португальцев. Как бы то ни было, австрийцы набросились на свиту Кондотьера. Почему? Да просто потому, что недолюбливали своих соседей. Расправившись с итальянцами, они, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, сумели предпринять хорошо организованную массовую атаку и двигались вперед, размахивая захваченным в бою в качестве трофея вымпелом Кондотьера. Меня всегда восхищал esprit de corps[160]160
  Боевой дух (фр.).


[Закрыть] этих пруссаков. Они двинулись к бочонкам со спиртным, которым торговали в «Ла Леоне», и столкнулись там с группой голландцев, тоже решивших поживиться горячительным. Австрийцы безжалостно смяли соперников и, завладев добычей, даже не подумали с ней скрыться. Они устроились по-хозяйски и стали опустошать бочонки, раздавая пинки всем, кто осмеливался к ним приблизиться, пока не напились допьяна, как настоящие викинги.

Я почувствовал, как кто-то схватил меня за щиколотку. Это был Перет. По своему обыкновению, наш храбрец бросил свою команду из «ККК», когда дело запахло жареным. Он настолько потерял голову, что побежал не к выходу, а в другую сторону и укрылся под бильярдным столом. Я присоединился к нему, чтобы по крайней мере спрятаться от летавших над моей головой стульев.

– Не сомневаюсь, что ты заварил эту кашу! – заорал я, чтобы перекричать оглушительный гвалт.

– При чем тут я? – ответил Перет, который, как я вам говорил, рассказал мне обо всем только через несколько дней. – Я не виноват. Все из-за этого мелкого карлика Кондотьера.

– Пойдем отсюда.

Я вытащил старика из-под бильярдного стола, но тут на меня набросились какие-то типы и стали трясти, обзывая типичными каталонскими ругательствами malparit! и pocavergonya!, что приблизительно соответствует выражениям «ублюдок» и «бесстыдник».

– Вы не знаете, в чем было дело!

– Конечно знаем! Я потерял все свои деньги из-за тебя!

– Значит, надо было ставить на Кондотьера!

– Так я и сделал, но кто теперь со мной рассчитается после того, что ты тут натворил?

Я расчистил себе дорогу кулаками, и мы с Перетом побежали к выходу. Путь нам преграждали толпы дерущихся и груды тел на полу. Поскользнувшись на ракушках, ковром устилавших пол, люди падали, поднимались и падали снова.

Я схватил Перета за ворот рубахи и сказал:

– Давай через окно!

Сначала я сам вылез наружу, а потом мне удалось вытянуть его, хотя сгорбленная спина старика чуть не застряла в оконном проеме. Но стоило нам оказаться на улице, нас заметила группа людей, которые тоже смогли выбраться из игорного дома.

– Смотрите, это Суви! А ну иди сюда, продажная тварь!

Мы бросились бежать. Перет не мог за мной угнаться, и поэтому, когда толпа настигла его, он решил притвориться одним из моих преследователей и, указывая на меня пальцем, стал орать:

– Это тот самый malparit! Хватайте его, хватайте!

Нельзя сказать, что верность была его отличительной чертой. Ну и ладно, на сей раз я, как это со мной часто случалось, поблагодарил природу, даровавшую мне способность быстро бегать, – за это меня всегда называли Суви-Длинноног. Я летел стремглав, и скоро они остались где-то позади. Но улицы были полны взбешенными зрителями «Ла Леоны», и любой мог меня узнать, поэтому я пересек Рамблас. В этой части города было много огородов, где я рассчитывал укрыться, воспользовавшись ночной мглой и узкими тропинками. К сожалению, мои преследователи не хотели оставить поиски. В темноте я споткнулся на грядке то ли баклажан, то ли артишоков, они услышали шум и снова оказались возле меня.

– Мы с тобой расправимся, pocavergonya!

Но даже в этой ситуации мне бы удалось от них избавиться, если бы какой-то идиот не изобрел изгороди: эти двухметровые стены, разделявшие участки земли, образовывали здесь настоящий лабиринт. В кромешной тьме я решил перелезть через одну из них, чтобы избавиться от преследователей. Но едва я оказался наверху, кто-то схватил меня за щиколотку.

Так вот: за десять минут я получил столько пинков, что их бы хватило на четверых. Поскольку меня преследовало человек тридцать и все они держали зуб на бедного Суви, удары сыпались со всех сторон. Мне кажется, я тогда подумал: «Если они хотят вернуть свои деньги, лучше бы они мутузили Кондотьера или хозяев „Ла Леоны“, а не меня». Но разгадка заключалась в том, что деньги уже не имели никакого значения. В определенных ситуациях люди хотят не восполнить убытки, а найти виноватых.

Они бы меня убили на месте, но где-то поблизости раздался властный окрик. Один-единственный раз за всю мою жизнь мне помогло правительство: я был уже полумертв, когда нападавшие убежали.

Это был военный патруль. Из-за волнений на улицах правительство решило, что речь идет о заговоре сторонников бурбонской династии, которые пытаются овладеть городом изнутри!

Когда они приблизились, я был так слаб, что не мог даже пошевелиться. Один из солдат наклонился надо мной, приблизил факел к моему лицу и пошарил у меня по карманам в поисках чего-нибудь ценного. Из последних сил я поднял руку. Прежде чем удалиться, он наградил меня последним за эту ночь пинком.

Я даже не могу припомнить, как выбрался из-под этой стены, но с того дня возненавидел изгороди! Смешно, не правда ли: Марти Сувирия, которого научили брать самые неприступные крепости, получил хорошую взбучку, потому что не смог преодолеть самую обычную изгородь.

Домой я добрался ползком, извиваясь, точно гусеница. Там никого еще не было, и кровать показалась мне такой высоченной горой, что я забрался на нее с большим трудом.

Когда я раскрыл глаза, уже светило солнце и на другой стороне матраса лежала Амелис. Она молча, внимательно осмотрела меня с ног до головы тем безразличным взглядом, которым иногда взирала вокруг. Все мое тело постепенно приобретало красивый синеватый оттенок. Амелис думала, что я еще сплю, а на самом деле я был еле жив. Она подняла простыню, чтобы разглядеть меня получше, и уделила особое внимание моему мужскому достоинству.

– Все кончено, – сказал я. – Я поставил все свои деньги на себя самого и все проиграл. Даже на мазь у меня нет денег. К тому же за мной могут прийти какие-нибудь недовольные типы, чтобы бросить меня в море с камнем на шее. Будет лучше, если ты уведешь отсюда Анфана.

Амелис глубоко вздохнула и сказала:

– Ну и дурак же ты, Марти.

О бильярд! Что я говорил о нем раньше? А, да. Это не просто развлечение в часы досуга, а настоящее искусство, которое возвышает наш дух над страстями. Что за чушь.