Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

Натуру каждого индивидуума можно разгадать по его походке, точно так же, как утку – по ее полету. В этом человеке все было искусственно, все элементы его натуры казались чуждыми друг другу, добавленными случайно, но при этом соединенными навечно. Создавалось впечатление, что от его исходной личности ничего не осталось и нам приходится иметь дело с совокупностью противоречивых и несочетаемых друг с другом элементов, словно кто-то слил воедино тело рыцаря и его доспехи. Людовик был человеком поверхностным, однако, справедливости ради надо заметить, ненависти он не вызывал; правда, не вызывал он и любви, и это было самым страшным для него бедствием: сторонний взгляд не находил в нем ни одной привлекательной черты. Ни единой.

Мои ноги невольно пришли в движение, и я отошел подальше от толпы. Я только что созерцал «короля-солнце» и теперь почувствовал, что слишком долго простоял перед этим одиноким светилом, которое и впрямь ослепляет нас, если мы хотим увидеть в нем то, что оно не способно нам подарить. Вид монарха взволновал меня, но посеял во мне сомнения. Вдобавок, моя дорогая и ужасная Вальтрауд, в глубине души я был разочарован. Да-да, ты не ослышалась. Мне столько раз приходилось слышать разговоры об этом тиране, что теперь, когда он предстал перед моими глазами, я оказался обманут во всем: даже страха, который король должен был, по определению, вызывать, я не испытал. «Вот самый могущественный человек во всем мире, никогда раньше столько разрушительных сил не оказывалось в одних руках, – сказал я себе, – и при этом сей властелин – ничтожество». Ибо все мои чувства говорили мне, что Монстр – не более чем марионетка. Несмотря на наряд из разноцветной парчи и атласа, на свой высокомерный и загадочный вид, Людовик сам по себе ничего не представлял. И доказательством тому было желание короля выступать и красоваться перед публикой; ведь если его власть безгранична, почему он нуждается в одобрении и аплодисментах подчиненных? А если все мы марионетки этой марионетки, кто тогда управляет ею? Ответ на сей извечный вопрос, который задают себе люди каждый раз немного по-другому, моя дорогая и ужасная Вальтрауд, вероятно, таков: все человечество приводится в движение нитями, которые не дергает никто.

Там, наверху, нет никого – никто не наводит порядок в мире, никто не направляет его судьбу. Власть имущие просто подчиняются ей и способствуют развитию событий, но они тоже лишь ее орудия. Карл Второй Испанский, Придурок, просто не смог бы составить иное завещание; его ограниченные мозги монарха могли лишь направить его дрожащую руку, когда он подписал документ, определивший государственную политику. Из-за этого завещания Франция неминуемо должна была вмешаться в испанские дела, и если не Монстр, так кто-нибудь другой возжелал бы захватить бразды правления в стране. А как только Франция начала наступление, Англия неизбежно решила противостоять Монстру, и не важно, кому в тот момент принадлежала власть, тори или вигам. История – не Пирамида, а сложный Часовой Механизм. Мы не способны принимать решения, а только крутимся и скрипим, вот и все.

Возможно, эти мысли были не слишком глубокими, но, безусловно, мрачными, и мое настроение упало. Решив избавиться как от этих размышлений, так и от толпы, я зашел в главное здание дворца, предположив, что все гости прогуливаются по садам и в просторных залах мне удастся найти покой и тишину. Слуга по имени Жак следовал за мной неотступно.

Внутри я обнаружил комнаты и залы, назначения которых не понимал, и широкие бесконечные коридоры. Стены вздымались, как башни, а потолки, украшенные сценами из жизни языческих богов, были выше небес. В этом лабиринте люди чувствовали себя блохами на туловище слона. Как можно жить в зданиях, масштаб которых не отвечает нашему росту? Сколько бы я ни ходил, мне все время казалось, что конца путешествию не будет. Снаружи мне было одиноко среди толпы, а внутри меня душил этот бесчеловечный дворец.

Жак вообразил, будто мной движет тяга к искусству, и поэтому рассказывал о картинах на стенах. Но что мне до картин! Однако, слушая его рассказ, я подумал, что мог бы, вероятно, извлечь какую-нибудь выгоду из этой поездки. Справа и слева от некоторых дверей стояли стражники с алебардами, но их было гораздо меньше, чем требовалось для охраны всех сокровищ Монстра. Я обратил внимание на блестящие дверные ручки из желтого металла, но сначала подумал, что это простая позолота, потому что привык к дурному вкусу барселонских богачей. «Это Версаль, месье!» Я подошел к одной из них и рассмотрел получше.

Это оказалось чистое золото. Такая ручка стоила столько, сколько простой барселонский рабочий, трудясь в поте лица, получал за полгода тяжелого труда. Какое искушение для плебея! К сожалению, у меня под рукой не было подходящей стамески, а проклятый Жак следовал за мной как тень. Сначала я не мог ничего придумать.

Тут я вдруг услышал женские голоса, приглушенные стенами и перегородками, и отправился на разведку. За одной из дверей я обнаружил маленький уютный зал, где стоял низкий столик, стулья и диван. Пять моих старых знакомых дам, маркиза де ла Шеврез и четыре ее компаньонки, угощались каким-то напитком вдали от бессмысленных церемоний в саду. Поскольку эти представления им уже давным-давно наскучили, они на сей раз решили в них не участвовать и очень обрадовались моему появлению.

– А вот и граф Репейника и Каштана! – весело воскликнула знатная дама. – Неужели вы так бескорыстны, что предпочитаете наше общество обществу короля?

– Уверяю вас, что любой мужчина предпочтет общество пяти королев обществу одного короля.

Дамы рассмеялись, и мне, естественно, пришлось подсесть к ним. Они предложили мне рюмку какого-то приторно-сладкого ликера, который пили сами, но я не смог сделать ни глотка. Увидев мои гримасы, они сначала захихикали, а потом расхохотались так, что их груди опять закачались вверх-вниз.

– Как приятно встретить в Версале новичка, который уделяет нам внимание!

Они снова напомнили мне, что я во дворце недавно. Мне пришло в голову рассказать им несколько анекдотов, и дамы хохотали до упаду. Больше всего им понравился самый глупый, который я помню до сих пор. Вот он:

– Богатый кастилец и француз встречаются в аду. Их положение тем более печально, что оба сидят на мешках с деньгами, но все их богатство служит им лишь сиденьями для задниц. Оба ждут, чтобы им указали на котел, где им предстоит вариться целую вечность, и тут появляется богатый каталонец, у которого мешка нет. Они знакомятся и расспрашивают друг друга о том, почему попали в это печальное место. Кастилец говорит: «Я оказался здесь, потому что оплачивал военные кампании в Америке и мои армии уничтожили миллионы ни в чем не повинных индейцев». Француз, в свою очередь, жалуется: «Я здесь по схожему поводу, потому что обходился с европейцами как с индейцами; войны за власть принесли боль и гибель миллионам безвинных семей». Но больше всех, однако, плачет богатый каталонец: «Я больше вас заслуживаю наказания, ибо, как любой каталонец, я жертва, но становился сообщником то Франции, то Кастилии, хотя их войска разоряли мою страну. А я тем временем призывал каталонских политиков то договариваться, то защищаться в зависимости от собственных интересов и втайне и по-предательски вкладывал деньги в кастильские луга или во французские фабрики, забыв о чести и совести». И богатый каталонец в отчаянии разражается безутешными рыданиями. Остальные дружески похлопывают его по спине, но тут каталонец заявляет: «Господа, вы меня неправильно поняли. Я действительно заслужил такую же кару, как и вы, но это отнюдь не означает, что я буду наказан вместе с вами». Кастилец и француз просят его объяснить эти слова. «Видите ли, я здесь задержусь ненадолго, потому что подкупил святого Петра и он за приличную сумму денег пустит меня в рай». Кастилец и француз удивляются: «Но это невозможно, к воротам рая люди попадают с пустыми руками, а это значит, что там ни у кого нет денег на подкуп». – «Совершенно верно, – отвечает каталонец, – и поэтому святой Петр дал мне специальное разрешение зайти в ад, получить с вас все деньги, которые я дал вам взаймы при жизни, и принести ему». И с этими словами он берет мешки и уходит.

Уверяю тебя, моя дорогая Вальтрауд, они смеялись как сумасшедшие.

В стене зала я заметил отверстие камина, где не горел огонь. Я хлопнул в ладоши и крикнул:

– Жак! Принеси-ка мне дров и каштаны. А, да, и не забудь кочергу.

– Кочергу, месье?

– О боже, неужели тебе необходимо повторять все мои приказы, перед тем как их выполнить? – И я передразнил беднягу: – «Каштаны, месье? Кочергу, месье?» Будь добр, поворачивайся побыстрее и неси сюда все, что я попросил. Эти дамы вполне заслужили право отведать великолепные печеные каштаны. И кочергу не забудь.

– Месье, – произнес Жак шепотом, – на кухне готовы исполнить любое ваше желание, и вам не надо будет пачкать руки.

– Но я как раз желаю испачкать руки, чтобы услужить этим прекрасным дамам! – закричал я, воздев кулаки, но не вставая с места. – Неужели ты не понимаешь? Исполняй мои желания. И если кто-нибудь спросит тебя обо мне, скажи ему, что меня не видел!

Я предпочитал общество пяти женщин бильярдной булаве, даже если от моей игры зависит мир во всем мире. Не стоит и говорить, что все дамы едва сдерживали смех, наблюдая за этой сценой. Жак выбежал из комнаты под их хохот, а я так вошел в роль графа Репейника и Каштана, что сказал:

– Слуги теперь уже не так расторопны, как раньше! Если бы он служил в моем доме, то заработал бы двадцать ударов палками.

– Не беспокойтесь об этом, – сказала знатная дама, – он получит все сорок.

Я, естественно, пошутил и теперь раскаивался в своих словах, а потому опустил голову и сглотнул. Поскольку мое настроение немедленно передавалось им, они тоже погрустнели.

– Глядя на вас, легко себе представить, какая идиллическая жизнь течет в провинции, – печально продолжила маркиза. – Вы, наверное, очень счастливы в своих родных землях, хотя замок вашего отца, вероятно, не так роскошен, как Версаль.

– О моя госпожа, – ответил я, – человеческое воображение не может нарисовать место богаче Версаля.

– И в этом корень наших несчастий! – почти хором воскликнули четыре молоденькие дамы.

– Но, сеньоры, я вас не понимаю. Вы богаты, молоды, прекрасны и знатны, вас воспитывали самые лучшие учителя королевства. Чего же еще вам может не хватать?

– В этом-то все и дело! Подумайте сами: из-за нашего высокого положения и наших богатств мы лишены любви. Мы не можем выйти замуж за простого человека, а круг возможных претендентов на нашу руку, соответствующих размеру нашего приданого, чрезвычайно узок. Поэтому нас выдадут за какого-нибудь дряхлого вдовца или за мальчишку, в котором больше женского, чем во всех нас, взятых вместе. Даже наложницы из турецкого гарема счастливее, чем дамы Версаля!

Мое происхождение и моя судьба были настолько далеки от их участи, что я никогда раньше не задумывался о жизни людей этого круга, но сейчас видел, как на их глаза навертываются слезы. Маркиза де ла Шеврез печально покачала головой и сказала:

– Мой пример достаточно показателен. Меня выдали замуж за маркиза де ла Шевреза, и моя жизнь стала невыносимой: я заключена здесь, при дворе, и обязана выполнять все капризы моего господина и хозяина, которому должна подчиняться во всем. Одну половину жизни я провожу в поездках из Версаля в Фонтенбло, другую – в поездках из Фонтенбло в Версаль. Мой господин очень требователен и приказывает всем своим женщинам – жене, подругам и любовницам – всегда следовать за ним в каретах в строго определенном порядке, согласно протоколу. Он не выносит закрытых помещений и поэтому велит открывать окна во всех экипажах, даже когда дует ледяной ветер. В этом году зима выдалась очень суровая, и я трижды чуть не замерзла до смерти.

Четыре девицы глубоко вздохнули от ужаса, а маркиза продолжила:

– А если вы, мой дорогой граф Репейника и Каштана, хотите понять характер моего господина, не изучайте его политические взгляды, а обратите внимание на незначительные детали его будничного поведения. Не так давно природа велела мне незамедлительно опорожниться после ненавистных мне обильных приемов пищи, ибо в Версале мы обязаны садиться за стол шесть раз в день, нравится нам это или нет. Так вот, в этот самый момент нам было приказано занять места в самой большой из карет. Что мне оставалось? Только страдать в дороге и терпеть. Я крепко сжимала зубы, но на полпути уже выдерживала с трудом, потому что мои внутренности готовы были взорваться, и попросила кучера ехать побыстрее. Однако мой властелин отдал иной приказ, и мы сделали остановку: ему понравился пейзаж, и он решил совершить небольшую прогулку. Я умирала от боли и попросила разрешения спуститься из кареты на землю, чтобы справить нужду за какими-нибудь кустиками, если для этого не найдется иного, более достойного места. В просьбе мне было отказано; мой господин считает себя пастырем и обращается с нами, женщинами, как со своим стадом. Я безумно обрадовалась, когда мы наконец снова двинулись в путь. Не буду описывать вам жуткую тряску, от которой страдал мой переполненный живот. И вдруг – новая остановка. На сей раз мой господин захотел, чтобы мы перекусили на маленьком холме. От боли я почти лишилась дара речи, но, невзирая на это, он приказал мне открывать рот и глотать пищу, уподобляясь гусыне. Мне оставалось только подчиниться, хотя я была на грани страшной смерти или, по крайней мере, обморока. Я, маркиза де ла Шеврез, чуть было не испражнилась на глазах у всех, включая любовниц моего господина и придворных дам, которые меня ненавидят! Какой позор! Но этим дело не кончилось – мы сделали еще одну остановку!

– Боже мой! – сказал я тихонько, искренне ужаснувшись.

– Мне пришлось попросить о помощи моего друга, чрезвычайно тактичного человека, который ехал в другой карете. Я удалилась с ним в часовню у дороги и благодаря его услужливости и его широкому плащу, который скрыл меня от нескромных взглядов, смогла присесть в уголке часовни. – Тут она потупилась, а потом, закрыв лицо ладонями, вздохнула и продолжила: – И пусть Всевышний меня простит. Вы теперь лучше понимаете нас? Даже самая простая из крестьянок имеет право подчиниться своей природе. Но Версаль лишил нас этого права, и мы обречены на такую жизнь до скончания веков.

Я потерял дар речи, потому что не мог себе представить, что на людей благородного звания давит подобный гнет. Им не позволялось даже управлять своим телом: Версаль командовал кишками своих обитателей точно так же, как травой на газонах. Находясь на самой вершине власти, они не получали удовольствия от своего положения, а тоже страдали, просто их мучения были другого рода. Маркиза спросила меня умоляющим тоном:

– Какой совет вы можете мне дать, чтобы я утешилась?

– Оставьте вашего мужа, этого старого козла, маркиза де ла Шевреза, – ответил я, возмущенный услышанным и взбодренный выпитым вином. – И покиньте эту искусственную и давящую обстановку Версаля.

– О, это нелегко. Мы всегда догадываемся о том, что нам нужно для счастья, но сделать подобный шаг очень трудно, – сказала она и добавила привычную фразу, которая теперь, однако, наполнилась новым смыслом: – Это Версаль, месье.

Я подумал об этих бедных женщинах и о том, как я был счастлив в нашем полуподвале с сырыми стенами. На самом деле мне следовало бы поблагодарить их за то, что, взглянув на жизнь под другим углом, я понял свою удачу и увидел все в новом свете: мой дом, Амелис, скверного мальчишку Анфана, всех дорогих мне людей. Совершенно очевидно, богатство или бедность не имели прямого отношения к счастью – что давала этим бедным женщинам возможность жить в Версале, во Дворце Вселенной? Я немного раскис, осознав близость их беды и удаленность моего островка счастья, и на мои глаза навернулись слезы. Когда первая слезинка повисла на моих ресницах, все дамы отчаянно зарыдали, ибо, если мужчина плачет, не стесняясь, зачем женщинам скрывать свои чувства?

Мы вшестером плакали навзрыд, когда вдруг явился этот идиот Жак, нагруженный каштанами и кочергой. Бедняга ничего не понимал: когда он уходил, мы радостно смеялись, а теперь неутешно стенали.

Увидев его, я немедленно пришел в себя.

– Ах да, вот и кочерга, – сказал я, вытирая слезы рукавом камзола, а потом встал, забрал у него сей инструмент и приказал ему: – Разведи, пожалуйста огонь. Я сейчас приду.

И я широкими шагами пошел к двери салона, сжимая в руках кочергу. Печеные каштаны меня, естественно, совершенно не волновали. Теперь, когда я обзавелся подходящим орудием и отделался от Жака, можно было попытаться завладеть одной из золотых ручек. Надо было только найти какую-нибудь дверь в достаточно укромном месте, что, кажется, большого труда не составляло. Потом посмотрю по сторонам, стукну как следует кочергой, и готово – золотой шар у меня в кармане. Я направился в боковой коридор, который был значительно шире, чем большинство барселонских улиц. В самом конце коридора находилась дверь, на которой висел золотой дверной молоток в форме кулака. Это был прекрасный вариант, но проклятая штуковина держалась крепко. Один удар, другой, третий – и ничего. Мне следовало поторопиться, или на шум явится кто-нибудь из охраны. Да и Жак, моя живая тень, наверное, уже меня разыскивал. Я просунул конец кочерги под основание дверного молотка, нажал посильнее, и дерево затрещало, как гнилой зуб. Я нанес следующий сильный удар с боку и наконец добился своего. Поскольку мои руки в тот момент были заняты кочергой, дверной молоток покатился по мраморному полу со страшным грохотом. Я опустился на колени, готовясь подобрать свою добычу, и тут торжествующая улыбка застыла на моих губах. Передо мной стояли три человека: двое слуг сопровождали какого-то низенького господина, который остановился с растерянным видом, словно его мысли витали где-то далеко. Он держал руки за спиной, точно отрешенный философ на неспешной прогулке.

Господин спросил меня сонным голосом, в котором звучало не осуждение, а только любопытство:

– Как странно: неужели вы питаете вражду к дверным замкам?

Однако его слуги смотрели на меня, как волки на хромого барашка. Если они вызовут стражу, я пропал. Мне уже виделись тюрьма и орудия пыток, но я поднялся с колен и, сглотнув, попробовал как-нибудь выкрутиться:

– Видите ли, я обожаю путешествовать и собираю коллекцию дверных замков из всех дворцов Европы: России, Пруссии, Савойи. Вы меня, конечно, поймете… Я как раз собирался попросить у распорядителя дворца поставить на этот экспонат сургучную печать, удостоверяющую его происхождение. Как вы думаете, никто не будет против?

Знатный господин то смотрел мне в глаза, то переводил взгляд на замок. В конце концов он воскликнул:

– Какое у вас странное увлечение! Однако, по здравом размышлении, мне следовало бы поменяться пороками с вами, ибо мое обходится мне гораздо дороже. – Он обернулся к слугам и сказал игривым тоном: – Не кажется ли вам, что было бы лучше, если бы меня называли «де ла Шеврез, коллекционер дверных молотков», а не «де ла Шеврез, неуемный бильярдист»?

– Так вы маркиз де ла Шеврез?

– Именно так, – ответил он тоном рассеянного путника.

– Я в самом деле говорю с мужем маркизы де ла Шеврез?

– Да, это я, – подтвердил он, по-прежнему держа руки за спиной. – Хотите сыграть партию? Осведомлены ли вы в высоком искусстве игры в бильярд?

Я спрятал золотой дверной молоток в карман камзола, схватил кочергу двумя руками и треснул его изо всех сил по голове, как раз между глаз.

– Заруби себе на носу, как надо обращаться с женщинами, мерзкий рабовладелец и бесстыдник!!!

Он упал навзничь как подкошенный и стукнулся бы затылком о каменные плиты, если бы слуги не успели подхватить его, когда до пола оставалось не больше пяди. Я отбросил кочергу и ушел, ругая на чем свет стоит французскую знать и ее понятия о супружестве. И это Версаль – вершина цивилизации!

Однако, миновав несколько поворотов и отдалившись от источника моей ярости и от моей жертвы, я схватился за голову.

Ради всех святых, что я натворил? Прибыв в столицу мира, Суви-Длинноног первым делом обхаживает здешних дам, крадет здешние сокровища и избивает мужчин. Я не привык обдумывать свои поступки, но обычно не рыдал вместе с дамами, не грабил дворцы и не нападал на аристократов. И все эти подвиги я совершил сразу, почти одновременно, поддавшись смеси ярости и меланхолии. Мне пришло в голову, что виной тому было спиртное.

Из-за Жака я сначала осушил три графина вина – казалось бы, некрепкого, однако же коварного. Каштановое пюре обильно сдобрили коньяком, а в довершение всего я выпил сладкий ликер вместе с пятью дамами. И все это я проглотил подряд, не задумываясь. Теперь я отдавал себе в этом отчет, потому что голова у меня шла кругом, а углы виделись слегка расплывчатыми. Вдобавок смесь напитков превратила мой желудок в мешок с порохом. Может быть, свежий воздух поможет мне избежать полного краха.

Но тут сзади ко мне подошел Жак, настойчивый, как ищейка:

– Месье, вас зовут завтракать.

– Мне не до завтраков, – возразил я, держась обеими руками за живот.

Но выяснилось, что завтрак давал Монстр собственной персоной и отец Бардоненша тоже должен был туда явиться. Я не мог его подвести.

В зале были расставлены приборы для сорока человек. Меня посадили между уродливой вдовой, которая была толще и здоровее, чем трое мужчин, и каким-то женоподобным старичком. Он то и дело ронял свою салфетку мне на колени и подбирал ее своими пальцами, которые извивались, словно щупальца кальмара. Монстра еще не было, завтрак не начинался, и у меня в голове вертелась одна-единственная мысль: «Пожалуйста, давайте закончим поскорее, а то меня вырвет прямо на стол».

Наконец Монстр явился, щеголяя новым костюмом. У меня такое не укладывалось в голове, но, по словам Жака, король лягушатников менял платье до пяти раз в день. Невольно возникает вопрос: если Людовик столько раз переодевался, откуда он брал время управлять государством?

Мы начали есть, – вернее, ели все остальные, а я только делал вид, поднося ко рту листики салата. И, чтобы не думать о своем желудке, рассматривал Монстра.

Мы обычно считаем, что сильным мира сего просто благодаря их положению чужда неопрятность, но на деле вышло наоборот: манеры у Монстра были совершенно свинские. Насколько мне известно, однажды он отругал своих внуков за то, что они пользовались вилками. Он предпочитал орудовать пальцами и мог себе это позволить: кто бы на него пожаловался? Король запускал руки в жирную подливку, а потом обсасывал пальцы и облизывал их, причмокивая, словно морж. А бедняге Суви приходилось в это время контролировать свой пищевод, чувствуя, как сосед ощупывает его срамное место. Тот снова и снова извинялся: «Боже мой, у этой салфетки выросли крылья!» Но самое ужасное было впереди.

На левой щеке Монстра я обнаружил маленькое отверстие рядом с крылом носа. Его было очень хорошо видно; казалось, что через эту дырочку прошла пуля малого калибра. Позднее я узнал, что в юности король страдал заболеванием дыхательных путей, и врачи прооперировали его, чтобы облегчить страдания.

После бульонов принесли pièces de resistance[168]168
  Основные блюда (фр.).


[Закрыть], и Монстр вцепился зубами в жареную куропатку и заработал челюстями. И тут из дырочки на щеке стала выдавливаться колбаска пережеванного мяса, которая извивалась, как червяк!

За спиной монарха стоял слуга с полотенцем и вытирал ему щеку, удаляя все, что появлялось из отверстия. Поскольку в эту минуту содержимое моих внутренностей настойчиво требовало предоставить ему возможность увидеть свет, сцена грозила неописуемой катастрофой. «К черту приличия», – сказал я себе и встал со стула, прикрывая рот рукой, чтобы покинуть зал. К несчастью, мой сосед попытался остановить меня, схватив за полу камзола. И я не выдержал.

Не удержался.

Все содержимое моего желудка, вся не переваренная до конца пища оказалась на королевской скатерти. Скандал всегда вызывает страшный шум, все мои сотрапезники одновременно взвыли, точно жители Гоморры, пораженные смертоносными молниями. К счастью, король сидел довольно далеко от меня. Он захлопал глазами, точно кукла, не веря, что все это происходит за его собственным столом. Все посмотрели сначала на Людовика, а потом на меня. А я так и стоял рядом со своим прибором и вытирал губы шелковой салфеткой. Что можно было сказать в свое оправдание?

– Ваши яства были столь великолепны, ваше величество, что я счел себя обязанным вернуть их на стол.

Ничего лучшего мне в голову не пришло. И знаешь, что случилось, моя дорогая и ужасная Вальтрауд? Людовик расхохотался так, что чуть не свернул себе челюсть. Какой-то долговязый и смуглый тип блюет в его присутствии! Монстр давился от смеха. Отличие власть имущих от прочих людей состоит в том, что мы никогда не знаем, как они себя поведут. Пока все аристократы поносили меня, король смеялся до слез и хлопал в ладоши, но я счел за лучшее вовремя исчезнуть. Найти дверь наружу стоило мне большого труда.

В садах уже не было прежних толп аристократов, но уединиться мне не удавалось: повсюду слонялись люди. Меня страшно тошнило, и, выбрав толстое дерево, я оперся на него рукой и прижал лоб к прохладной коре. Не успел я еще раз опорожнить желудок, как откуда-то вдруг возникли два донельзя расфуфыренных типа.

– Вам от нас не уйти! – заявили они, как только меня увидели. – Знайте, что мы представляем маркиза де ла Шевреза. Вы посмели напасть на него с невероятным коварством и жестокостью, и поэтому теперь он вызывает вас на дуэль.

Только смертельной дуэли мне и не хватало!

– Послушайте, господа, – попытался успокоить их я, страдая от спазмов в желудке и боли в груди, – как вы можете убедиться, я сегодня не в форме. Передайте маркизу мои самые искренние извинения.

– Этого недостаточно, – настаивали они. – Выбирайте себе оружие и секундантов.

– Но дело в том, что я не слишком хорошо себя чувствую.

– Когда вы напали на маркиза, вы были здоровехоньки!

Ну и зануды! Поскольку другого выхода у меня не оставалось, я сделал над собой усилие и, вытянувшись в струнку, заявил самым серьезным тоном:

– В таком случае я выбираю королевскую мортиру. Мы будем стреляться ядрами.

Я хотел, чтобы они сочли меня сумасшедшим и оставили в покое. Чтобы тебе было ясно, мой дорогой Вальтраудик, королевская мортира – самое крупное артиллерийское орудие во французской армии. У таких орудий особое дуло, и они стреляют каменными или железными шарами, которые описывают параболу. Они бывают двенадцатого, двадцать четвертого и сорок четвертого калибра, но есть еще и большая пушка, которая, точно пасть Молоха, может извергать стокилограммовые и даже более тяжелые каменные ядра, способные разрушить бастион, упав на него с небес. К сожалению, французские аристократы оказались такими отъявленными вояками и так любили дуэли, что мое предложение показалось им оригинальным, но отнюдь не бредовым.

Монстр имел все основания ненавидеть дуэли: ему хотелось, чтобы его подданные погибали, приумножая его богатства и служа ему на поле боя, а не теряли жизни из-за всякой ерунды. Он издавал десятки указов, чтобы воспрепятствовать дуэлям, но этих распоряжений было слишком много, а поэтому их перестали замечать. Вдобавок за время своего правления Людовик семь тысяч раз амнистировал дуэлянтов, и никто не принимал запреты всерьез.

– Насколько мы поняли, – сказали мои собеседники, – вы предлагаете дуэль на мортирах.

– Именно так, господа, будьте добры, приготовьте крупнокалиберные мортиры, стреляющие камнями. А именно такие, которые запускают в воздух огромные каменные шары, взлетающие очень высоко, а потом низвергающиеся вертикально вниз со страшной силой.

Они задумались, а я воспользовался паузой, чтобы поумерить их пыл:

– Чтобы немного вас утешить и облегчить вашу участь, скажу только, что похороны обойдутся вам крайне дешево, – по крайней мере, не надо будет тратиться на гроб.

Они меня не понимали.

– Знайте, что вы имеете дело с гением, изучившим в совершенстве полет снаряда. Когда тяжеленное ядро, развив огромную скорость, упадет на голову моего соперника, от него останется мокрое место, и для похорон подойдет просто маленькая шкатулка.

Наконец-то они догадались, в чем дело.

– Вы просто не хотите сражаться! – воскликнули они. – Откуда нам взять королевские мортиры? Ближайшее расположение войск, в котором имеются осадные орудия, находится в Париже.

– Меня совершенно не волнует, откуда вы возьмете мортиры. Как человек, вызванный на дуэль, я имею право выбирать оружие, не так ли? Ворочайте мозгами! И кстати, не забудьте снаряды, порох и банники. – Тут я добавил серьезно: – Господа, это же Версаль!

– Нам надо посоветоваться, не уходите далеко. Мы скоро вернемся с ответом!

– Я вас буду ждать тут! На этом самом месте! Не сдвинусь ни на шаг. За кого вы меня принимаете?! Я свое слово держу!

Ждать их? Держать слово? Как только они повернулись ко мне спиной, я дал деру. Эти фанатики могли принять мое предложение стреляться на мортирах.

Вдалеке я разглядел нечто похожее на островок обычного леса. Жак, который по-прежнему следовал за мной по пятам, рассказал, что в этой части садов сохранили один-единственный участок первозданной природы. Этот лесок служил примером того, как с давних пор поступают тираны: они милуют приговоренного к казни не из жалости, а лишь для того, чтобы доказать свою безграничную власть. Помилованный островок живой природы, этот лесок с его беспорядком, напоминал о геометрической строгости садов и восславлял их.

Я скрылся за деревьями, где действительно никого не было; дикий кустарник скрывал меня от посторонних глаз. Я снова прижал голову к стволу дерева, пытаясь навести порядок в желудке, и сказал Жаку:

– Найди господина Антуана Бардоненша и приведи его сюда. И заодно принеси мне пару пирожных. Может быть, сладкое поможет мне справиться с этим легким недомоганием.

– Будет исполнено, месье.

С моих губ струилась слюна, которая не облегчала страданий, а только вызывала отвращение. Голова моя разрывалась! Я вспомнил о супруге Жанны, который пытался просверлить себе голову дрелью, но мне было гораздо хуже, чем ему. Вдобавок, на мое несчастье, вместо Бардоненша ко мне явился маркиз де ла Шеврез собственной персоной в сопровождении двух секундантов и двух слуг! Он был не на шутку взбешен.

– Я так и знал, что мы найдем вас здесь! – взревел он, размахивая шпагой. – Беглые преступники всегда прячутся в лесной чаще, точно хищные звери. И что за ерунду вы придумали с этими мортирами? Защищайтесь!