Текст книги "Побежденный. Барселона, 1714"

Один секундант протянул мне шпагу рукоятью вперед.

– Возьмите оружие и защищайте свою честь! Берите!

– Но меня совершенно не волнует моя честь!

Подняв руки, я стал отступать, словно рукоять шпаги была раскалена докрасна, но вскоре наткнулся на дерево.

– Трус! Жалкий трус! – вопили они. – Сражайтесь, как мужчина, или вам грозит собачья смерть!

– Я же сказал, что страдаю расстройством желудка!

На мое счастье, в эту минуту вернулся Жак с Бардоненшем.

– Что случилось, мой добрый друг? – спросил Бардоненш с привычной улыбкой на устах.

Я подскочил, как жаба, и укрылся за его спиной. Меня всегда отличал высокий рост, но с Бардоненшем я сравниться не мог.

– Это сумасшедшие! – завизжал я, а потом добавил шепотом: – Это невероятно, но они задумали убить меня, оправдав свое преступление дуэлью.

– А почему они решили сражаться с тобой? Ты же такой любезный и миролюбивый юноша.

Я прошептал ему на ухо свои объяснения. Не стоит и говорить, что все сказанное было враньем, клеветой и несправедливыми обвинениями, но обойтись без помощи Бардоненша я не мог.

– Этот маркиз де ла Шеврез сущий негодяй. Перед завтраком я прогуливался по залам дворца и услышал, как он отзывается о сторонниках мирного урегулирования конфликта. Он называл их всех предателями и говорил, что следует перерезать им глотки.

– Что вы говорите?! – возмутился Бардоненш.

– Так он и сказал! – продолжил я. – И в первую очередь – вашему отцу!

– Моему отцу!

Маркиз де ла Шеврез шагнул вперед и сказал Бардоненшу:

– Сеньор! Вы пришли как раз вовремя, чтобы стать секундантом этого недостойного мерзавца, который обманом пробрался во дворец.

– Подождите минутку, сеньор! – властным тоном прервал его Бардоненш. – Я веду беседу с моим дорогим другом.

– Ха-ха! – рассмеялся де ла Шеврез. – Поговорите, поговорите; может быть, тогда вам удастся объяснить нам, зачем ваш дружок ворует дверные молотки.

Я, естественно, в это время нашептывал на ухо моему приятелю:

– Этот негодяй сорвал с дворцовой двери молоток, бросил его на пол и закричал: «Точно так же покатятся по земле головы всех трусов, начиная с малодушного Бардоненша!» Меня, естественно, обуяло негодование, я не смог сдержаться, поднял с пола дверной молоток и стукнул его изо всех сил по голове.

– И хорошо поступили!

– И заметьте, что он явился сюда в сопровождении четырех своих приспешников. Если вы спросите его, что это за люди, он наверняка нагло солжет, что это его слуги и секунданты.

Бардоненш обернулся к де ла Шеврезу и, как я и ожидал, задал ему вопрос:

– Сеньор, если вы повздорили с моим другом, почему вы нападаете на него в этом уединенном месте и почему в этом споре вам нужна помощь четырех вооруженных людей?

– Как это почему? – законно удивился маркиз. – Я пришел сюда, потому что этот недостойный и мерзкий тип спрятался здесь. Что же до моих сопровождающих, так это двое моих слуг и два господина, которых я попросил быть у меня секундантами.

Я толкнул Бардоненша локтем:

– Теперь ты сам видишь, правда? Я же говорю: он придумывает всякие увертки, чтобы оправдать присутствие четверых сообщников!

Бардоненш был так глуп и так благороден, что покраснел от ярости.

– Неужели вы считаете справедливым и достойным поступком напасть на человека, который никогда не держал в руках клинка?! – воскликнул он.

– Несправедливо и недостойно было лупить меня без всякого повода!

– А он говорит, что у него был веский повод, который, кажется, имел отношение к дверному молотку, покатившемуся по полу.

– Это совершенно верно! – ответил де ла Шеврез. – И если говорить об истории с молотком, поведение этого субъекта было весьма странным и агрессивным.

Отлично, дело было сделано. Вернее, запутано до предела, но Бардоненш скорее поверил бы герою кровопролитной битвы при Альмансе, то есть мне, чем какому-то неизвестному типу. Теперь, когда меня защищал этот идеальный воин, ничто не могло помешать моему отступлению. Я взял приятеля за локоть и сказал:

– У меня немного кружится голова, нам лучше пойти домой.

Я, однако, не учел, что этот человек был ярым борцом за справедливость. Он отдернул руку и закричал:

– Об этом не может быть и речи! Враг моего отца – это враг моего короля, а враг моего короля – враг моему отцу. – Он сделал еще один шаг и, оказавшись нос к носу с де ла Шеврезом, толкнул его ладонью в грудь и сказал: – А если вы такой драчун, можете иметь дело со мной.

– Но я хочу отомстить моему обидчику, а против вас ничего не имею!

– Тогда я сам дам вам повод!

И он отвесил бедняги четыре пощечины своей перчаткой, по две с каждой стороны. Де ла Шеврез так удивился, что оскорбление даже не сразу его рассердило.

– Неужели сегодня все сошли с ума? – закричал он. – Сначала меня бьют по голове в залах Версальского дворца, а потом осыпают пощечинами в лесу! Если вы вознамерились превратиться в преграду между мной и моей честью, у меня не остается иного выхода – я должен ее защитить!

– Тогда чего же вы ждете? Вставайте в позицию!

– Немедленно!

Этот дурак не знал, с кем имеет дело. У Шевреза было столько же шансов победить Бардоненша, сколько у скромной сардины сожрать карибскую акулу. Мой приятель мог, глазом не моргнув, расправиться со всеми пятью вояками сразу или по очереди. Я бы здорово повеселился, если бы не боли в желудке. Каждому дуэлисту надлежало иметь двух секундантов благородного происхождения. Жак, дрожавший как осиновый лист, был слугой и для этой роли не подходил. Я решил смыться под благовидным предлогом и вызвался пойти за друзьями Бардоненша.

На самой опушке леса мне встретились трое его слуг. Оказалось, когда Жак вел его ко мне, они потерялись по дороге и теперь, не видя своего хозяина, пребывали в растерянности, словно щенки, оставшиеся без матери. Узнав меня, они спросили, где его найти.

– В эту минуту господин Бардоненш с достоинством защищает свою честь, – сказал я, указывая на лесок за своей спиной.

– Что случилось? – возмутились они. – На нашего хозяина и господина напали?

– О, можете не беспокоиться. Он сам за себя постоит.

Однако верные слуги бросились бежать в сторону леса, вооружаясь по дороге самодельными дубинками: они подбирали толстые ветки или выламывали из изгороди прямые жерди. Дуэль двух противников грозила превратиться в битву между двумя отрядами. Я вспомнил о супруге маркиза де ла Шевреза и вернулся в салон: возможно, даму могло заинтересовать, в какую заваруху попал ее супруг.

Все дамы по-прежнему сидели в салоне, слегка опьянев от сладкого ликера.

– Моя госпожа! – воскликнул я, увидев ее. – Рад сообщить вам хорошую новость, прекрасную новость! – Мои глаза блестели от выпитого вина; я сделал три или четыре глубоких вздоха, вытянулся в струнку по-военному и произнес торжественно, точно Цицерон в Сенате: – Очень скоро вы станете вдовой!

– Мой муж! Он погиб! – воскликнула дама грустно. – Как это случилось?

– Ваш супруг еще жив, но жить ему осталось недолго, – сказал я, удивленный тем, что чувства ее не соответствуют моим ожиданиям. – Его очень скоро пронзят шпагой, словно кусок мяса шампуром. Разве вы не рады?

– Чему тут радоваться? Мой муж – самый добрый и покладистый мужчина во всем королевстве!

– Но вы только что рассказывали, как он над вами издевается! – возмутился я. – И возит вас, точно пленницу, в своей карете!

Услышав эти слова, дамы закричали от ужаса.

– Тот, кто так поступает, – это не ее супруг! Вы ошибаетесь! – пояснили мне четыре девицы из свиты де ла Шеврез. – Маркиз учтивейший человек, которого ничего, кроме настольных игр, в этом мире не интересует. А важный господин, который выставляет маркизу идеалом аристократки и поэтому всегда сажает в свою карету, – это сам король Людовик!

Маркизе де ла Шеврез стало дурно, и она опустилась на диван, скрестив руки на груди.

– Не теряйте ни минуты! – велел я остальным дамам. – Я займусь маркизой, а вы бегите в лесок к шевалье Бардоненшу и умоляйте его умерить пыл и пожалеть соперника. Постарайтесь убедить вояку не вынимать шпагу из ножен, иначе маркиз де ла Шеврез погибнет! Антуан Бардоненш любезный кавалер, он не устоит перед напором четырех милых дам.

Одной рукой я обнял маркизу за талию, а другой стал обмахивать ее платком. Четыре дамы направились к выходу, чтобы выполнить мой приказ, но я остановил их и добавил:

– Совсем забыл! Шевалье Бардоненш – очень интересный мужчина! И вдобавок неженатый. Та из вас, которая завоюет его сердце, сможет покинуть Версаль.

Несмотря на порученное им неотложное дело, они весело рассмеялись хором и ответили:

– Но, месье, нас четверо, а ваш шевалье Бардоненш только один. Он не может жениться на четверых.

– Вот незадача, – задумался я, держа маркизу в объятиях. – Ну ладно, я дам вам совет, о котором вы меня просили. Вы хотите избежать несчастья в замужестве? В таком случае исполнению вашего желания мешает только одно – девственность, а возможность потерять ее – в ваших руках. Или, вернее, между вашими ногами.

– Какой вы шутник! – Они засмеялись еще звонче.

– Это вовсе не шутка! – И я привел им свои доводы: – Для простолюдинок девственность – их единственное достояние, а для вас – единственное препятствие. Если вы ее лишитесь, претенденты потеряют к вам интерес и вы избегнете угрозы мужа-тирана. Однако вы останетесь дочерями аристократов и будете жить, богатые, счастливые и свободные, до конца своих дней. У вас будет столько любовников, сколько вам захочется, и никто вас не осудит. Возможно, во дворце будут шептаться за вашими спинами, но какое это имеет значение? Насколько я успел увидеть, здесь никто не избегает хулы, а поэтому добродетель – только помеха.

Они смотрели на меня блестящими глазами и нерешительно улыбались, как люди, которые, неожиданно получив добрые вести, никак не могут поверить своему счастью.

– На самом деле, – продолжил я, – если вас лишат чести мужчины не слишком знатные, тем лучше. Когда это станет известно, все претенденты оставят вас в покое и вы сможете по-прежнему встречаться и устраивать веселые вечеринки в частных домах.

Дамы дружно захихикали, им было весело и немного стыдно. Следует иметь в виду, что и мои разглагольствования, и их реакция объяснялись в первую очередь винными парами, которые клубились в наших мозгах и телах. При подобных обстоятельствах мне показалось совершенно естественным советовать им потерять девственность и опозориться, а они всерьез восприняли мои слова как руководство к действию. На праздниках человек часто заводится, а на пышном празднике, какой могут позволить себе в Версале, он и заводится по-версальски. Женщины побежали в парк, и мне почти стало жалко тех мужчин, которые могли попасться им на глаза.

Мы с маркизой остались вдвоем: она лежала на диване, а я сидел рядом. О, как очаровательны зрелые женщины! Ее грудь стеснял корсет, и ткань скрывала две стыдливые дыни. Deu meu, quins pits![169]169
  О боже, какая грудь! (кат.)


[Закрыть] (Нет нужды переводить эти слова.) Маленькая пуговка служила замком на ее лифе, и мне казалось, что в любую минуту она взлетит в воздух, точно ружейная пуля.

– Вы разрешите мне задать один вопрос? Я хотел бы знать, почему все сразу понимают, что я в Версале новичок.

– А вы как думаете, мой юный друг? – ответила маркиза, которая еще не оправилась от удара и тяжело дышала в моих объятиях. – Потому что, стоит вам повстречаться с какой-нибудь дамой, ваш взгляд сразу устремляется на ее декольте.

Есть вещи, которые я не смогу понять никогда. Если женщина обнажает грудь до самых сосков, почему она удивляется, когда мужчины любуются этой картиной? И тут я не смог сдержаться и решился на самый естественный в данной ситуации поступок: задрал ей юбку и вставил пистон. Если бы ей это не понравилось, она бы мне об этом сказала.

– Vous êtes un enfant, vous êtes presque un enfant![170]170
  Вы же еще ребенок, почти совсем ребенок! (фр.)


[Закрыть] – верещала она сначала.

В таких случаях лучше всего притвориться глухим и продолжать атаку. Когда весь мой член оказался внутри, у нее не осталось сомнений в том, что рядом с ней отнюдь не мальчишка. Правда, она повернула голову и спокойно сказала:

– Monseigneur, умоляю вас.

Ага! Заметили, как она теперь заговорила? Однако потом маркиза добавила:

– Отверстие, которое вы выбрали, предназначено не для входа, а для выхода.

Я на мгновение замер и произнес первое пришедшее мне в голову оправдание:

– Bon, c’est un autre bouquet[171]171
  Ну что ж, зато разнообразие (фр.).


[Закрыть].

И я продолжил свою атаку; мои бедра двигались, как локоть безумного скрипача, а она кричала, словно мученица, отданная на растерзание львам. Наверное, мы потеряли голову от страсти и почему-то оказались у самого окна. Я так прижал даму к стеклу, что оно разбилось вдребезги, а бедная маркиза согнулась пополам и повисла на оконной раме. Осколки полетели вниз со второго этажа и со страшным звоном рухнули на каменные плиты. До нас донесся жуткий визг, словно убивали борова. Я немного высунулся наружу и увидел какого-то господина, который корчился на земле: его голова, шея и плечи были утыканы стеклянными остриями.

Ко мне вернулась способность мыслить, но, вероятно, не полностью, потому что я спросил:

– Ну и дела. И это все натворили мы?

– Уходите отсюда немедленно! – сказала испуганная маркиза, которая сразу пришла в себя. – Я сама этим займусь.

Чем больше мне хотелось вести себя пристойно, тем больше все запутывалось. Я начал с кражи дверного молотка, а теперь меня могли обвинить в попытке убить человека. Ни во дворце, ни в садах не было мне спасения, повсюду меня подстерегали опасности. И тут на моем пути возник Бардоненш-отец.

– А, сеньор Сувирия! Наконец-то я вас нашел; мои слуги искали вас повсюду. Куда вы запропастились?

– Возможно, я могу сообщить вам важную новость: ваш сын собирается убить одного аристократа, двух его свидетелей, двух слуг и любого, кто окажется на его пути.

Бардоненш-отец вылупил глаза от изумления:

– Что вы такое говорите?

– Я, естественно, пытался его урезонить, потому что крошить людей в королевских садах нехорошо. Но вы сами знаете, сеньор, насколько для вашего сына важны вопросы чести.

– Черт возьми! – зарычал он. – И за какие грехи мне достался такой неуемный сын? Вечно он задирается!

– Все это случилось потому, что некий маркиз де ла Шеврез выразился довольно неуважительно.

– Что вы сказали? – прервал меня он. – Де ла Шеврез – это ключевая фигура в нашей игре! Если он получит даже самую незначительную царапину, мы пропали! Я пытаюсь спасти Францию от войны, а этот дурак Антуан хочет разрушить пирамиду моей дипломатии!

Он вынудил меня проводить его в лесок. Мы потрусили туда в сопровождении всех слуг, из которых можно было создать небольшую армию, и появились на сцене как раз вовремя, чтобы предотвратить кровопролитие, крупное сражение и массовое совокупление.

Взъяренный Бардоненш-сын готовился проделать в де ла Шеврезе больше дыр, чем в терке для сыра. И, словно этого было недостаточно, все слуги де ла Шевреза и Бардоненша начали потасовку. Имейте в виду, что прислуга аристократа таскает за ним целую кучу разнообразных предметов: дождевые зонты и солнечные зонтики, складные стулья, тазы, кувшины с водой на тот случай, если их господину придет в голову освежить руки или лицо, и даже лимоны, чтобы при необходимости приготовить лимонад. Так вот: теперь они использовали все эти предметы в качестве оружия. Металлические тазы прогибались от ударов о крепкие затылки, стулья и зонты служили дубинками и копьями, а кувшины и лимоны – снарядами. Мне показалось особенно любопытным, что слуги обеих сторон чрезвычайно уважительно относились к присутствующим аристократам, словно их там и не было. А Бардоненш, де ла Шеврез и их секунданты тем временем были настолько заняты словесным выяснением отношений, что их совершенно не интересовало, что делают слуги, которых, кстати сказать, они не считали за людей. Хуже всего приходилось Жаку: его не знал никто и поэтому лупили и те и другие. Бедняга ползал по земле среди целого леса ног, то и дело получая подзатыльники, но не мог подняться и убежать.

Завидев меня, он взмолился:

– Граф Репейника и Каштана, пожалуйста, помогите!

Вдобавок в этой заварухе участвовали четыре дамы, забывшие о целомудрии: они бесстыдно приставали к дерущимся слугам, которые тщетно пытались от этих хищниц отделаться. Но дамы набрасывались на их тела, словно пираты, берущие корабль на абордаж. Пьяная компания женщин отличается от мужской: решив применить насилие, они уподобляются стае гиен, выбирающих самые уязвимые участки тел своих жертв, и их победные крики внушают ужас.

Отец Бардоненша, который казался единственным здравомыслящим человеком при этом дворе, властно поднял руку:

– Прекратите немедленно это сумасшествие, и мужчины, и женщины!

Когда все немного притихли, он сказал:

– Вы должны со мной согласиться: честь можно защищать, не проливая крови.

– Но мы с этим не согласны! – закричали этот идиот де ла Шеврез и его приспешники, которые до сих пор не поняли, на кого напали, рискуя своей честью, здоровьем и жизнью.

Бардоненш, который в присутствии отца вел себя еще ребячливее, чем обычно, умолял папашу разрешить ему в мгновенье ока расправиться с врагами.

– Замолчи! – приказал ему отец, а потом обратился к остальным: – Имейте в виду, что применять насилие во владениях самого короля не просто неучтиво – это считается оскорблением величества.

Его властный голос возымел действие, а после своей угрозы он, как истинный дипломат, сделал предупреждение и предложил выход из создавшегося положения:

– Послушай, друг мой, встань на мое место, – сказал он де ла Шеврезу. – Ты не знаком с этим человеком, потому что он все время участвует в военных походах, но это мой сын и самый лучший фехтовальщик Франции. Какая мне выгода от вашей дуэли? Если он убьет тебя, я потеряю друга, а если жестокая случайность позволит тебе выйти победителем, я потеряю сына. Кроме того, мы можем решить спор гораздо более мирным способом. Если ты разрешил своим соперникам выбирать оружие, почему бы тебе теперь не выбрать игру? Я готов поставить против тебя тысячу лир.

– Тысячу лир? И игру могу выбрать я?

Заменить дуэль чести какой-нибудь настольной игрой было так же глупо, как предлагать в качестве оружия мортиры. Но я тогда не знал, что за де ла Шеврезом шла слава заядлого игрока и безумного любителя играть на деньги. Из-за этого он не раз терял целые состояния, и только дружеские отношения с Монстром и влияние при дворе супруги, изображавшей из себя горшок с великолепным цветком в королевской карете, спасали его от полного разорения.

Стоило ему услышать такие слова, его глазки, прятавшиеся за опущенными веками, раскрылись, как круглые глаза осьминога.

– Я согласен, но я хочу сразиться с этим нахалом! – зарычал он, указывая на меня пальцем. – И нечего предлагать мне игры постоялых дворов и кабаков, в которых можно жульничать и обманывать. Я требую присутствия судей и свидетелей и хочу играть в самую благородную из игр, придуманных человечеством! В бильярд!

Последняя пробежка до леса окончательно расстроила мой бедный желудок, и я наконец почувствовал, как отвратительная кашица подступает к самому горлу. Если раньше я не мог облегчить свои страдания, то теперь – в самый неподходящий момент – им неминуемо должен был настать конец.

Де ла Шеврез подошел ко мне, столь же разъяренный, сколь удовлетворенный принятым решением.

– Как вам мое предложение, наглый самозванец? – сказал он. – Знакомо ли вам высокое искусство бильярда? Ну конечно нет, деревенщина! Никогда еще мне не представлялась возможность заработать тысячу лир так просто!

– Пожалуйста, не приближайтесь, – прошептал я, отворачиваясь.

– Ха! – расхохотался он мне в лицо. – Так я и знал! Вы такой трус, что не решаетесь вооружиться даже бильярдной булавой. Не пытайтесь скрыться!

Я действительно хотел скрыться, однако на сей раз мной владел не страх, как это случалось обычно, а состояние моего желудка. Де ла Шеврез, не понимая этого, преградил мне путь.

К этому моменту я уже потерял всякую способность говорить членораздельно и попытался отстранить его рукой, чтобы защитить от жидкой картечи. Наглый и спесивый де ла Шеврез встал прямо передо мной, уставил свой нос мне в лицо и воскликнул:

– Никуда вы не уйдете, пока наш спор не решат шары! Бильярд – это упражнение, которое позволяет определить, насколько человек владеет своими нервами и насколько развито его самообладание; это самый строгий и справедливый из судей и…

Завершить речь ему не удалось. Бедный де ла Шеврез.

* * *

Марти Сувирия, способный сдвинуть чашу политических весов! Так вот, знаете, зачем я на самом деле понадобился отцу Бардоненша? Я нужен был ему как герой битвы при Альмансе? Он хотел познакомиться с последним и лучшим из учеников великого Вобана? Как бы не так! До его ушей дошли слухи о моей славе бильярдиста, и поэтому он решил использовать мою булаву в политических целях. Его план состоял в следующем: я должен был сыграть партию с де ла Шеврезом, после чего тот будет вынужден поддержать позицию Бардоненша перед лицом Монстра.

Я даже не знаю, как мы оказались в уединенном зале, где Монстр и избранный круг его приближенных обычно развлекались игрой в бильярд. Слуги еще чистили камзол де ла Шевреза, испачканный жидкостью, извергнувшейся из моего желудка. Спор отца Бардоненша и маркиза доносился до меня откуда-то издалека, хотя нас разделяли всего два или три метра.

– Мне нужны не твои деньги, а твое мнение! – говорил Бардоненш-отец. – Если ты проиграешь с разницей в десять очков, измени свои взгляды. Помоги мне покончить с этой бессмысленной войной! Людовик ценит тебя, тебя и твою жену, и твоя точка зрения для него важна.

Бильярдный стол действительно был великолепен: красное сукно казалось гладким, словно шелковое, борта стояли прямо, точно шеренга гоплитов[172]172
  Гоплиты – тяжеловооруженные пехотинцы в Древней Греции.


[Закрыть], а все углы были идеально прямыми. Такой стол в другой час наполнил бы счастьем мою душу бильярдиста, но сейчас рай виделся мне так: кровать и ночной горшок рядом с ней.

– Уй-уй-уй, мне ужасно плохо, – сказал я Бардоненшу, пока его отец с де ла Шеврезом обсуждали последние условия своего пари. – Антуан, ради бога, вызволи меня отсюда.

– Соберись с силами, мой друг! – старался подбодрить меня он. – Ты можешь спасти мир от войны всех со всеми! Мой отец знает, что делает. Ты должен только взять в руки булаву и победить де ла Шевреза. Ты же умеешь играть в бильярд, правда?

– Но сейчас я не в себе! – взмолился я. – Как я буду держать булаву? – Я приклонил голову к его груди и стал плеваться, кашлять, прочищать глотку и втягивать обратно в рот нити зеленых слюней, струившихся оттуда. – Антуан, я тебя умоляю: отмени игру! Придумай что-нибудь. Или еще лучше: проткни этого де ла Шевреза шпагой. Нет! Лучше сразу двумя.

Кто-то тихонько постучал мне по спине. Я обернулся и увидел Жака.

– Господин граф Репейника и Каштана, могу ли я поговорить с вами одну минутку?

Ради того, чтобы удалиться от стола хотя бы на полметра, я готов был предоставить аудиенцию даже блохе.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил я, пошатываясь.

– Видите ли, месье, я заметил, что вы очень приятный человек. По правде говоря, вы не слишком похожи на аристократа. Дело в том, что у меня есть друг, художник-рисовальщик. Для него было бы очень важно, если бы вы разрешили ему делать зарисовки во время вашей игры. Он сможет это делать только в том случае, если кто-нибудь из присутствующих выразит свое согласие.

И действительно, за его спиной стоял юноша, по чьему виду можно было сразу догадаться, что он художник.

– О боже, и ради этой ерунды ты ко мне пристаешь? – сказал я Жаку. – Дай мне попить чего-нибудь холодного. Может быть, это мне поможет восстановить силы.

Он протянул мне стакан, и я осушил его сразу, сильно запрокинув голову. Но это оказалась не родниковая вода, а какая-то адская жидкость. Так как меня окружала вся великосветская компания, я предпочел проглотить напиток, а не выплюнуть. Потом я бросил испепеляющий взгляд на Жака.

– Что за проклятое зелье ты мне дал?! – с трудом выдавил я, потому что половина моего рта еще была полна шипящих пузырьков.

– Просто я подумал, что вам надо немного воспрянуть духом. Утверждают, что эта смесь напитков помогает восстановить силы.

– Но сейчас мне предстоит бильярдная партия, а вовсе не абордаж корабля, и я никакой не пират!

Я так быстро проглотил эту бурду, что меня одолела икота. Я икал, икал и снова икал. Но тут кто-то вложил мне в руки булаву и подтолкнул меня к столу.

– Напоминаю вам правила игры, – сказал Бардоненш-отец, обращаясь к де ла Шеврезу. – Если ты, мой любезный друг, проиграешь, то на следующем совете перед лицом короля должен будешь поддержать мое предложение, согласно которому Франция должна просить о заключении мира на достойных условиях.

– А если я выиграю, то тысяча лир у меня в кармане!

– Конечно-конечно, – успокоил его Бардоненш-старший.

Так началась наша партия; и если бы славный Суви-Длинноног ее выиграл, во всей Европе прекратились бы войны. Де ла Шеврез сделал первый ход и промазал. Его шар ударился о стенку Порта и остановился, не докатившись до Короля. О боже, как же плохо он играл! Неудивительно, что маркиз проигрывал целые состояния. Я повернул булаву, чтобы играть по-своему и, насколько сейчас помню, сказал себе, наклонившись над столом: «Давай, Суви, вперед – выиграй эту партию. Может быть, в конце концов порок обернется добродетелью». Я собрал последние силы и сосредоточился.

Правила в Версале отличались от правил игорных домов Барселоны. Здесь игрок, заработавший очко, имел право на дополнительный ход, поэтому наша партия оказалась короткой, и даже совсем коротенькой. Я взял булаву и ударил – очко. И очко, и очко, и очко, и очко, и очко, и очко, и очко, и очко. Девять очков: еще одно последнее – и победа будет за мной. А теперь представьте себе выражение лица этого дурака, маркиза де ла Шевреза. Он замер от удивления, не веря своим глазам, и широко разинул рот. В этой партии ему скорее досталась роль зрителя, а не игрока.

Какое странное ощущение я испытал в эту минуту! Войдите в мое положение. Все зависело от движения моего локтя, и только от этого. Если бы мне удалось нанести по шару удар так, как я это умел, колокольчик Короля прозвонил бы в десятый раз – дзинь! И движение моей руки, простое движение, повернуло бы внешнюю политику мировой державы на сто восемьдесят градусов.

Все было готово: судьба всего континента, миллионов людей застыла на кончике бильярдной булавы. И тут нас прервали. Вошел человек, которого мы не могли проигнорировать, – Монстр собственной персоной.

Он вошел в зал широкими шагами, почти так же, как умел ходить Суви-Длинноног, и воскликнул возмущенно:

– Бардоненш! Де ла Шеврез! Можно узнать, черт возьми, что это за скандал в моем доме? Объясните, и немедленно!

Монстр вырвал булаву из рук де ла Шевреза, и маркиз ответил на эту покражу глубоким поклоном. Людовик вращал булаву над головой, кипя королевской яростью:

– Вы все каким-то образом замешаны в этом безобразии! Не отпирайтесь!

Все присутствующие, как верные придворные, рассыпались в извинениях и выразили свое сожаление. Только Бардоненш-отец молчал, хотя выдержать взгляд Монстра, который сейчас к тому же страшно разъярился, мог только человек отважный.

Распекая присутствующих, Монстр оперся о борт стола свободной рукой: он согнул ладонь и коснулся сукна кончиками пальцев. Как многим ораторам, физическая опора помогала ему отстаивать свою точку зрения во время жаркого спора.

Никогда этого не делайте: я имею в виду, не кладите пальцы на борт бильярдного стола. Даже если прямой опасности нет, этот жест крайне неосторожен. Палец, оказавшийся между бортом стола и шаром, будет раздавлен, как нога, попавшая между булыжником и тележным колосом. И тут в моей голове молниеносно мелькнула мысль: «А почему бы мне его немножко не придавить? Это чудовище терзает Европу, причиняя боль всему континенту; возможно, если Монстр попробует свое собственное лекарство, он поймет, какой ужас вселяет повсюду».

Да, конечно, это была идиотская затея, но хочу напомнить, что в тот момент я еще не протрезвел. И вдобавок что вы можете мне возразить? Как я мог удержаться, если видел разрушенные деревни на юге Каталонии, пожарища, торчащие балки, деревья, превращенные в виселицы? И блестящая идея пригласить славного Суви-Длиннонога в Версаль принадлежала не мне.

Между расчетами, необходимыми для пушечного выстрела и для удара по бильярдному шару, большой разницы нет. Впрочем, не так: тригонометрия бильярда зависит и от наития, она гораздо сложнее. Булава должна ударить в строго определенную точку шара. Ошибка в расчетах, полмиллиметра ниже или выше, правее или левее – и он даже не коснется своей цели.

Философия Базоша была чрезвычайно мудрой! Когда мы сильно чего-то желаем, наши мыслительные способности умножаются. Икота, винные пары, грусть, черные тучи мелких неприятностей – все исчезает, когда проявляется воля человека. Я сыграл тысячи бильярдных партий, заработал десятки тысяч очков, но, вне всякого сомнения, этот ход единственной партии, сыгранной мною в Версале, – самый выдающийся в моей жизни.

Мой правый локоть разогнулся с такой невероятной силой, что на секунду мне показалось, что кончик булавы проткнет шар. Он помчался по сукну с ужасающей скоростью. Возможно, Жак был прав и его бурда разбудила во мне скрытые ранее силы, потому что траектория моего снаряда была безупречной! Само собой разумеется, я не был полным идиотом и не направил шар прямо на пальцы Монстра – только этого мне и не хватало! Ход предполагался длинным, очень длинным, с семью промежуточными касаниями. Как только шар ударился о борт в первый раз, по углу отражения я понял, что судьба королевских пальцев решена.

– Скандал и беспорядок! В моем собственном доме! – кричал Монстр, не убирая пальцев с борта стола. – Мне только что сообщили, что барон де ла Бласон, мой самый верный сторонник в вопросе продолжения войны, зарезан осколками оконного стекла, странным образом на него упавшими. И это еще не все! В садах полно раненых лакеев. Четыре юные дамы самого благородного происхождения были застигнуты за совокуплением со слугами самого низшего сословия. Среди них мы обнаружили даже совершенно голого раба-эфиопа! Девицы, спрятавшись за горшки и вазы с цветами, отдали этим негодяям свою девственность. И вместо извинений заявили нам нагло и дерзко, что таким образом, благодаря этому позору, им удастся избежать ненавистного им будущего. Я устраиваю веселое празднество, и вдруг в Версале начинается страшная сумятица!!! Чего еще мне ждать? Покушения на мою жизнь?

Все присутствующие поспешили его успокоить. Только отец Бардоненша не присоединялся к хору и упрямо приводил доводы в пользу прекращения войны. До достижения цели шар должен был прокатиться по столу еще несколько раз. Я протянул свою булаву де ла Шеврезу: