Текст книги "Королевские дети. Жизнь хороша (сборник)"

– Так что ж с быком, Мигель?

– Я тебе уже рассказывал, как я его тогда купил?

– Расскажи.

Разумеется, Мигель уже рассказывал мне эту историю. Вот уже скоро сорок лет, как мы дружим. Нет таких историй¸ какие мы друг другу не рассказали. А если вдруг и есть, то это такие истории, какие каждый из нас унесет с собой в могилу. Но в эту минуту я не мог сказать этого Мигелю, не мог его так обидеть. Если ему надо рассказать мне, как он тогда покупал быка, то пусть рассказывает.

Свои истории Мигель всегда рассказывает с исключительной серьезностью. Он рассказывает только такие истории, какие действительно важны, а потом он хочет, чтобы собеседник его правильно понял. Значит, ему надо описать все причины, каковые привели к последовательности событий в его истории. А поскольку у всякой причины есть своя причина, Мигелю приходится начинать издалека – строго говоря, от первого дня Творения или от Большого Взрыва. Или по меньшей мере от его раннего детства.

Так и в этот раз. Чтобы поточнее подвести разговор к вопросу о быке, Мигель сообщает подробности своего детства как сына андалусских мигрантов в алеманнском спертом воздухе шестидесятых годов. В семье никто ни слова по-немецки, детская под самой крышей не отапливается. Общая кровать для него с двумя братьями, вторая кровать для двух сестер. Отец круглые сутки на стройке или в пивной, мать в рыбном магазине на первом этаже. Денег в доме нет никогда, зато рыбой воняет. Рыбная вонь от подвала до чердака. На диване. В постели. В одежде. Рыбная вонь в школьных вещах. В волосах. На школьном дворе издевки и драки.

Потом наступили хорошие годы. Футбол, региональный отбор юниоров. Черные глаза и плоский живот, узкие бедра, как у льва. Вечеринки со здешними девушками, приглашения на Ибицу. Состоятельные папаши здешних девушек дают деньги на открытие таверны «Эспаньола» в центре города. На стенах андалусские изразцы, на стойке в витрине большой выбор тапас, повсюду терракотовые светильники. Мигель хозяин, его братья официанты, мама готовит паэлью. Вечеринка года на два, бедра становятся несколько шире. Свадьба с самой красивой и ловкой официанткой, которая работает для оплаты учебы – экономика и управление. Вскоре двое детей, через несколько лет ссора с братьями из-за денег. Таверна закрывается. Банкротство и безработица. Позже частичная занятость – учитель испанского языка в народном университете, иногда по несколько часов уроки гитары. С братьями так и не помирился.

– Быка я купил в хорошие времена, – сообщает Мигель, – когда открыл таверну. Я тебе рассказывал, что ездил в Барселону специально за этим быком? Тысячу километров туда, тысячу обратно. На «Фиате Пунто» моего соседа. За двадцать четыре часа?

– Расскажи, – отвечаю я.

Не могу от Мигеля требовать, чтобы он сократил историю. Он чувствовал бы себя так, будто я вынуждаю его нарушить долг. Он казался бы себе полицейским, который не дал осужденному ознакомиться с его правами. Священником, который выпустил верующего из исповедальни без отпущения грехов. Врачом, который не дал рецепта пациенту.

Итак, Мигель снова рассказывает мне, как он ночью ехал в Барселону и как прибыл в Старый город ранним утром. Про извилистые улочки и высокие, узкие дома. Рассказывает про чучельщика, старого-престарого человечка с выдубленным лицом, на ком в тот ранний час была только майка в рубчик и прозрачное трико розового цвета. Рассказывает про десятки черных, рогатых бычьих голов, которые старик развесил в узком доме Старого города на стенах всех пяти этажей, и что бычьи головы едва ли не сталкиваются мордами в середине узких комнат, и что развешаны они очень низко, только малорослый старичок мог пройти под ними выпрямившись, а Мигелю пришлось наклоняться.

Мигель рассказывает, как он c ходу выбрал Кубанито № 30, немедленно почувствовав с ним некое душевное родство, и как старичок подтянул трико и поздравил Мигеля с таким выбором, поскольку среди всех быков в его доме Кубанито особо красив и благороден. А потому и особо дорог.

Вращая глазами, Мигель передает мне рассказ старичка про корриду века на арене «Монументаль». Весьма наглядно он представляет, сколь отчаянно, свирепо и воинственно 3 июля 1944 года бросился в бой его бык, с той самой секунды, когда поднялась тяжелая железная решетка и он смог ринуться к сверкающим лучам закатного солнца, и как благородный зверь поочередно обратил в бегство целую армаду пикадоров, бандерильеро и матадоров, и те под свист и улюлюканье публики скрылись в катакомбах, чтобы после такого месяцами со стыда отказываться от любых публичных выходов или вовсе уйти на покой, и как тогда в наступающей ночи вспыхнул слепящий свет и на арену явился сверкающий, покрытый пайетками и по-девичьи грациозный Эль Литри. Мигель изображает, как Эль Литри облил презрением тяжелую, налитую кровью, черную мускульную силу отважного Кубанито, высокомерно показав тому спину и широко приняв восхищение публики, а потом все же обернулся к задыхающемуся от ярости зверю и в героической с обеих сторон борьбе, которая могла бы завершиться и так, и по-иному, помог ему принять достойную смерть.

Далее Мигель рассказал, что старичок, завершая свое повествование с отуманенным слезами взором, приложил руку с воздушным поцелуем к засушенной бычьей пасти и назвал астрономическую цену, какая могла бы показаться отчасти благоразумной лишь в итальянских лирах или австрийских шиллингах, но несмотря на это Мигель подтвердил сделку рукопожатием, без колебаний и без торга, ибо не смог бы существовать дальше, не обладая привилегией навеки связать свою жизнь с Кубанито и с Эль Литри. Разве смог бы он довольствоваться другим быком? В сравнении с Кубанито № 30 менее значительным? Да и по какой причине ему так поступить – из-за денег, что ли? Разве он, Мигель, мелочная душонка? Что, надо торговаться?

И после того Мигель продолжает мне рассказывать, как он в полутемной комнате и без свидетелей положил старичку деньги на пергаментную ладонь, а тот сунул пачку банкнот внутрь розовых колготок, так что она выпирала впереди, между пупком и причинным местом. И как, наконец, он собственноручно снял голову Кубанито с крючка, причем ее малый вес удивил Мигеля лишь поначалу, покуда он не понял, что бык в основном состоит из соломы, и как он проволок ее по улочкам Барселоны до паркхауса и установил на заднем сиденье «Фиата Пунто», тщательно закрепив ремнем безопасности, а далее увез, не замеченный гражданской гвардией Испании, жандармерией Франции, пограничной охраной Швейцарии, за тысячу километров до самой глубинки Гельвеции.

Историю эту я слышал столько раз и она столь живо стоит у меня перед глазами, что иногда мне чудится, будто я и сам побывал в Барселоне. Еще мне мстится, будто лично я подвесил Кубанито на почетном месте над входом в «Эспаньолу» и присутствовал после вынужденного закрытия таверны при том, как Мигель отправил быка подальше от ликвидаторов в надежное место, то есть спрятал у друга на чердаке, где он и собирал пыль вплоть до того дня, когда мы его повесили в баре «Севилья».

Несомненно эта история на протяжении десятилетий претерпевала изменения, поскольку некоторые эпизоды Мигель опустил, а другие, наоборот, добавил. Так, мне кажется, что в первых версиях более чем двадцатилетней давности розовое трико старикана еще не фигурировало. Зато я помню про спутницу в поездке по имени Сандра, которая потчевала Мигеля на пути туда превосходными сандвичами с ветчиной, а вот на обратном пути c бутылкой «Ветерано» в руках напилась так, что еще до пересечения французской границы улеглась головой к Мигелю на колени и проспала всю оставшуюся дорогу домой. Если я не ошибаюсь, эта Сандра исчезла из сюжета незадолго до мигелевой свадьбы. Исключительно из языковедческого интереса я дорого дал бы за то, чтобы различные его версии оказались записаны на пленку.

– Так что ж теперь с быком? – интересуюсь я.

– Наливай, – командует Мигель.

Наливаю. Молчим и смотрим в окно. Грузовики все так и едут мимо один за другим. Накрапывает легкий летний дождик. Нашептывает о бренности времени. Скоро уже снова выйдет солнце, на западе уже золотятся края облаков.

– С чего начинать? – спрашивает Мигель.

– Лучше всего с самого начала, – отвечаю я.

– Нечего тянуть, – вдруг произносит он. – Мне придется продать быка.

– А что случилось?

Чтобы это объяснить, Мигелю снова приходится зайти издалека. Мне следует осмыслить, что детство у него было не такое уж простое. Мансарды, рыбная вонища и так далее. Я киваю. Короткие штаны даже зимой. Нет, у Мигеля нет причин жаловаться, родители всегда о нем по-настоящему заботились. Они принесли жертву. Поэтому он, Мигель, тоже считает своим долгом принести жертву. Он давным-давно решил – и по сути это важнейшая или даже единственная цель его жизни – что его дети должны жить лучше, чем он сам. Поэтому он вознамерился купить дом. При этом он думал не только о детях, но и о жене. Мне не следует забывать о том, что она видела в жизни лучшие времена. Во всяком случае, материально. Девочка из благополучной швейцарской семьи. Университетский диплом, Санкт-Галлен. Папа адвокат, мама инструктор йоги.

Самому Мигелю дом не нужен, зачем? Ему хватило бы съемной комнаты. Туалет и душ на лестничной клетке, да и ладно. Но жене и детям нужен дом. Они хотят устраивать детские дни рождения, прыгать в саду на батуте, играть на чердаке в привидений, и все такое прочее. Причем немедленно, пока дети еще дети. А не через десять или двадцать лет. Через двадцать лет у Мигеля с женой будут совсем другие планы. Может, остаток жизни они вообще проведут в Испании.

Итак, мы с Мигелем обсуждаем шансы и риски возможной эмиграции в пенсионном возрасте. Мы едины в том, что из четырех сторон света речь может идти только про юг. Мягкий климат, вино и кухня, качество жизни в целом, да как раз при маленькой пенсии. С другой стороны – медицинское обеспечение, и как раз в возрасте. И дети далеко. А если внуки появятся? Разве можно будет им порадоваться на расстоянии две тысячи километров?

Так или иначе, а дом Мигель недавно купил. В самом городке, в приятном жилом квартале. Дом рядной застройки двадцатых годов, требует капитального ремонта, но он не без шарма. Дверные ручки c костяными вставками, модный в начале века деревянный пол, немного лепнины на потолках. Из этого можно что-то сделать. Но ремонт стоит денег, а денег у Мигеля нет. А если бы и были, то их немедленно забрали бы приставы. На покупку дома тесть дал немножко в долг. Но это и правда немножко. Так мало, что Мигель этих денег и не видел. Жена у Мигеля отличный бухгалтер, она умеет перекидывать туда-сюда те малые суммы, что имеются в наличии. Но крупнее они от этого не становятся.

И вот в чем проблема. Вскоре после того, как в кадастровом управлении подписали документы, оказалось, что крыша протекла, несколько кирпичей раскрошились, перекрытия прогнили и три балки требуют замены. Затем обязательный видеоконтроль канализации выявил, что бетонные трубы девяностолетней давности размыты и проросли корнями. А в северо-восточном углу дома, куда никогда не заглядывает солнце, распространяется грибок. Все это надо залатать, просушить, заменить. Незамедлительно.

Кивнув, я предлагаю:

– Это случай для Серджио. У тебя есть его телефон?

– Конечно, – отвечает Мигель. – Я ему позвонил, но он и слышать не хочет про этот заказ.

– Почему же?

– Потому что у меня нет денег.

– Н-да… – произношу я.

В том-то вся и проблема, по словам Мигеля, ведь мастера хотят, чтоб им платили за работу, причем деньгами. Продукты питания и гостеприимство их совершенно не интересуют. Поэтому Мигелю придется превратить в деньги все, что можно превратить в деньги. Например, быка.

– Иначе банк заберет у меня дом, – продолжает он. – И тогда у меня ни денег не будет, ни дома.

– Понимаю.

– Денег не будет. Дома не будет. Быка не будет, – перечисляет Мигель. – И тогда очень скоро – слышишь? – не будет жены и детей…

– Не говори такого! – пытаюсь возразить я.

– Тогда все, что мне в жизни важно, окажется в сточной канаве, – не унимается он. – Как всегда. За что в жизни ни возьмусь, все превращается в дерьмо. Рано или поздно. – Тут он печально рассмеялся. – Я что-то вроде царя Мидаса, только наоборот. Ты понимаешь меня, hombre?

Отвечаю, положив ему руку на плечо:

– Неправда это, Мигель. Совсем не все у тебя в жизни – дерьмо. У тебя две прекрасные дочки.

– И что?

– Красивая жена.

– Ты не любишь мою жену.

– Да ладно тебе!

– Ты ее не любишь.

– Вот и радуйся, иначе женился бы на ней я, а не ты.

– Кончай шутить. Ты ее не любишь.

– Тебе она верная жена, а твоим детям превосходная мать.

– А ты считаешь, что она избалованная мещанка.

– Я такого никогда не говорил!

– Но ты так думаешь.

– Немедленно прекрати. Ты прекрасно знаешь, как оно было. В тот вечер она вдруг сама по какому-то поводу заявила, мол, она – избалованная мещанская коза. А я просто не сразу возразил.

– Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто факт остается фактом: ты не сразу возразил. Своим молчанием ты выразил согласие. Кстати, «избалованная мещанка» – это твое.

– Как?..

– Она не сказала: «избалованная мещанская коза». Сказала, что она иногда выступает как коза.

– Нет.

– Да. А «избалованная мещанка» – это ты добавил. Это твое.

– Она сказала: «избалованная мещанская коза», у меня до сих пор в ушах звучит.

– Просто – «коза». Совершенно точно.

– Как бы то ни было, а твоя жена – это твоя жена. Никогда о ней слова дурного не скажу.

– А быка придется продать. Мне деньги нужны.

– Тогда продай его мне, если так тому и быть. Не хочу, чтобы он ушел на сторону.

– Мне очень жаль…

– Это же наш бык, Мигель, ты сам говорил. Его место здесь, над стойкой с бутылками.

Тут Мигель положил мне руку на плечо, и взгляд его выражал всю мировую скорбь:

– Хорошо, что ты так говоришь, амиго, спасибо тебе. Но к сожалению…

– Что – к сожалению?

– К сожалению, мне надо продать быка как можно дороже. По завышенной цене.

– Сколько?

– Выставлю на eBay, и кто больше даст. Но не ты же. Ты мой друг. По дружбе надо делать скидки, а не завышать цену.

– Сколько?

Мигель только отмахивается.

– Старикашка в Барселоне надул меня тогда. Собака! Свинья в розовом трико. Hombre, я через трико видел эту его штуку сморщенную, ты только представь. Разглядел, что он не обрезан. А сзади вид такой, как будто…

– Да знаю, знаю.

– Думаешь, он нарядился в трико нарочно, чтобы меня отвлечь?

– Кажется, это ему удалось.

– Мне надо вернуть мои деньги, Макс. Иначе банк заберет у меня дом.

– Чепуха, твой дом никакого отношения к быку не имеет. Спроси у жены, она кое-что смыслит в бухгалтерии и тебе объяснит. Банк ничего не знает про старикана и про розовое трико. Ты ведь им не предлагал быка в качестве поручителя?

Но Мигель снова только отмахивается. Могу больше ничего не говорить, все равно он не хочет слушать. Он выстроил свою причинно-следственную цепь, теперь он от нее не откажется.

– По-другому не получится, амиго, мне нужны деньги. Причем срочно, уж ты мне поверь.

– Я тебе верю.

– У меня в саду стоит ковшовый экскаватор, но без топлива, а я каждый день плачу аренду. Не могу его вернуть, потому что денег нету на канистру дизеля.

– Давай я тебе одолжу.

Мигель опять отмахивается.

– Надо мне быка продавать. Больше ничего не поможет.

– Сколько ты заплатил за него тогда, Мигель?

Этот вопрос я часто задавал ему все эти годы. Теперь пусть все-таки ответит.

– Довольно много. Да ладно, хватит тебе.

– Сколько?

– Ну, тогда еще были песеты.

– Сколько?

– В песетах?

– В евро.

– Пять тысяч. А теперь лучше заткнись.

– Ты засунул старикашке в трико пять тысяч евро?

– Заткнись!

– Скажи мне, что это были песеты. Обмани меня и скажи, что это были песеты.

– Все-таки пора тебе заткнуться, – и Мигель от стыда прикрыл глаза левой рукой.

– Столько я тебе не смогу заплатить, Мигель. Пять тысяч ты никогда не получишь, ни у кого на свете. Это ведь тебе ясно, так? На eBay выставлены бычьи головы по пятьсот.

Мигель взвивается:

– По пятьсот? Ты что, проверял?

– Из-за страховки. Предметы домашнего обихода.

– Ты что, проверял? Ты мне не доверяешь?

– Мне пришлось проверить. Дают бланк, его надо заполнить, оценить стоимость.

Лицо у Мигеля перекосилось, он с отвращением отвернулся, как будто собирается плюнуть.

– Ты проверял? Из-за бланка? Для страховки?

Я пожимаю плечами.

– И потом ты вписал сумму пятьсот на этом своем бланке? За нашего быка? На этом дерьмовом бланке?

– А что мне следовало сделать?

– Hombre, за пятьсот ты быка не получишь.

– Цена его – около пятисот, Мигель, можешь посмотреть в интернете. У всех продавцов одинаково, от Гибралтара до самого Клермон-Феррана. Поверь мне. Как будто они сговорились.

– Это нелегально, – возмущается Мигель. – Это нарушение закона о картелях. Надо сообщить в правоохранительные органы.

– Скорее всего, цены просто уравниваются открытым рынком.

Мигель презрительно фыркает.

– Может, ты за пятьсот купишь какого-нибудь быка. Но не такого, как Кубанито № 30.

У меня не хватает мужества сказать Мигелю, что каждый день такие кубанито рождаются на иберийских пастбищах и каждый день такие кубанито погибают в бою на аренах. Я не могу ему сказать, что старикашка в розовом трико про любого своего быка говорит, будто тот был самый красивый и самый храбрый из всех, и еще я не могу ему сказать, что интернет населен стадами таких кубанито, у каждого черная шкура, пара рогов и единая цена – пятьсот евро на бескрайней и беспощадной уравниловке интернет-рынков.

– Забудь об этом, Мигель. Пять тысяч евро ты никогда не получишь.

– Но попытаться я должен. Уж где-нибудь на всем белом свете найдется покупатель.

– За пять тысяч предлагаются быки целиком. В комплекте – от пасти и рогов до хвоста.

Замолкли ненадолго, затем Мигель как будто встрепенулся:

– Может, его купит тот, кто присутствовал тогда, во время боя с Эль Литри.

– Или такой, как ты, – уточняю я.

– Тот, кто еще верит в красоту мира!

– Мигель, выслушай мое предложение. Даю тебе тысячу. Это вдвое больше рыночной цены. Зато бык остается здесь. Потому что мы друзья. И потому, что здесь его место. И чтобы без всякого заднего умысла.

– Очень мило с твоей стороны. Но мне нужно пять тысяч.

– Это в десять раз больше!

– Знаю.

– Не делай глупостей. Возьми тысячу. Сейчас, немедленно, наличными в руки. А не через eBay.

– Очень жаль, – отвечает Мигель, – но я не могу. Ты это понимаешь?

– Да.

Снова смотрим в окно. Опять эти грузовики. Вздыхаем и охаем, крутим стаканы в руках. Положение безвыходное.

– Во всем виновата эта свинья в розовом трико, – говорю я.

– Надо было ему cojones… яйца отрезать, – подхватывает Мигель. – Я точно знаю, где они у него.

– Ничего не поделаешь, принесу тебе быка. Хочешь его держать в новом доме?

– Брось ты, я сам его заберу. Или здесь оставлю, пока не продастся.

– Нет, Мигель, – возражаю я чуть более жестко, чем хотелось бы. – Мой бар – это не промежуточный склад для хранения непроданных товаров с ибея. Хочешь получить быка назад, так и получай. Сейчас же. Ты принес его сюда, значит, я принесу его назад. Тогда мы квиты. Завтра же с утра, на тележке. В какое время?

– Hombre, это совсем не срочно.

– В какое время?

– Ну ладно, раз ты так хочешь, – соглашается Мигель. – Не позже половины девятого. Потом мне на занятия.

– Хорошо, принесу. Но сначала я куплю себе нового быка. Сегодня же.

– Ты шутишь, – говорит Мигель.

– Бар «Севилья» – это мое пенсионное обеспечение, – поясняю я. – Никаких шуток по этому поводу. Посетители привыкли к быку. Они хотят, чтобы над стойкой с бутылками висела черная голова.

– Голова нашего быка!

– Какого-нибудь быка. Просто черная голова с рогами вон там, наверху. Так что я ее куплю. Сейчас же.

– Через ибей?

– Да где-нибудь. Как только ты уйдешь. За пятьсот. И никто ничего не заметит.

– Ты по правде это сделаешь?

– Такова жизнь, Мигель. Ты делаешь то, что должен сделать. И я делаю то, что должен сделать.

– Знаешь, что? – смеется Мигель. – Может, ты наткнешься на мое объявление и купишь быка у меня.

– Не бывать такому. У нас слишком разные представления о цене.

– Пять тысяч минус пятьсот. Получается четыре пятьсот.

– Звучит неплохо, – с этими словами я примирительно положил руку Мигелю на плечо. – Если ты продашь своего быка за пять тысяч, а я куплю своего за пятьсот, то наша общая прибыль будет четыре пятьсот.

– Можно и так посмотреть.

– Разрешишь задать тебе один вопрос?

– Конечно.

– А что было дальше с Сандрой?

– С какой Сандрой?

– С той, которая с тобою вместе ездила тогда в Барселону.

– Я ездил в Барселону один.

– Которая сделала сандвичи с ветчиной.

– Не знаю я ничего про сандвичи с ветчиной.

– Да брось ты! – воскликнул я. – Сандра!

– Не знал я никогда никакой Сандры.

Равнодушное упорство Мигеля лишило меня уверенности, я уже и сам начинаю думать, будто он действительно ездил один в Барселону. Но он вообще не желает вспоминать про Сандру, и это уж слишком. Не допущу.

– Но ты ведь помнишь Сандру? – настаиваю я. – С баснями Лафонтена?

– Хм-м-м…

– Сандра умела читать наизусть множество басен Лафонтена, причем на превосходном французском языке. Стоило ей сказать, мол, Сандра, расскажи-ка басню, и она вставала, доверчиво, как школьница обвивая прядку волос вокруг пальца, и заводила: «Maître Corbeau sur un arbre perché…».[8]8
  Начало басни Лафонтена «Ворона и лисица»


[Закрыть] А только закончит, можно было сказать: давай-ка, мол, еще одну! И она опять давай рассказывать, и еще одну, и еще одну. Пока всем не надоест. Только не говори, что этого не помнишь.

– Понятия об этом не имею.

– Очаровательная была Сандра. Повезло тебе, что ты с ней сумел поехать в Барселону. На твоем месте я вспоминал бы об этом до конца дней. Даже при том, что она на обратном пути напилась.

– Вероятно, – сказал Мигель. – Просто я не помню.

– Быть такого не может! Сандра – это часть твоей жизни.

– Ах, эта жизнь и все ее части… – произнося это, Мигель провидчески устремил взор вдаль, будто желая изучить далекий горизонт. – Жизнь все-таки не составляешь из воспоминаний, если они тебе неприятны.

– Ну, ты философ… – произношу я. – Но к тому же ты еще неблагодарная свинья. На твоем месте я помнил бы Сандру. Бедную детку с ее Лафонтеном и сандвичами. На твоем месте мне жалко было бы ее забывать. Расстроился бы я, сам не знаю, почему.

– Если бы ты оказался на моем месте, то я оказался бы на твоем и вспомнил бы Сандру, – говорит Мигель. – Предлагаю выпить еще по одной за ее здоровье.

– Нет, – отвечаю я. – Давай-ка уходи. Мне работать надо.

Я ОДИССЕЙ, ТОЛЬКО НАОБОРОТ. Я остаюсь дома, а моя Пенелопа отправилась в мир.

КАК ТОЛЬКО МИГЕЛЬ УХОДИТ, я достаю ноутбук. Начинаю искать нового быка, и буду стараться не обращать внимания на продавцов из Барселоны. Вот уж не хотелось бы угодить в сети старикашки в розовом трико.

На торговых площадках онлайн предлагаются не только головы, но и другие бычьи части тела. Например, набитое ухо боевого быка можно купить всего-то за тридцать евро. А вот цельный, на всех четырех ногах торо стоит, напротив, около пяти тысяч. Чучелам такого размера требуется много места, поэтому спрос на них невелик и они редко встречаются на рынке.

Лишь вполовину столько места, сколько занимает целый бык, требует половина быка (1800 евро), который стоит лишь на двух ногах и на высоте грудной клетки крепится к стене. Согласно данным Баскской ассоциации таксидермистов (ABdT, Association Basque des Taxidermistes), особой популярностью у покупателей пользуется передняя половина быка, а продать заднюю практически невозможно, и ее, как правило, не препарируя, отправляют на сожжение.

Настоящая шпага тореро стоит 330 евро, имитация – от 110 евро. Предлагаются также рубашки тореро (85 евро), шляпы (300 евро), обувь (размеры 37–44, 85 евро), носки (50 евро), а также и полные костюмы (жакет и штаны, от 900 до 5000 евро). Пара бандерилий (красные с белым, зеленые с белым или синие с белым) обойдется примерно в 80 евро, красная тряпка – мулета в 195 евро. Тренажер для профессиональных матадоров – это такая колесная тачка с фигурным украшением носа в виде полиуретановой бычьей головы в натуральную величину – стоит 890 евро; при покупке начисляют 44 бонусных балла, которые можно использовать как скидку в 8 евро и 80 центов. Значительно меньше по размерам и по цене детский тренажер (390 евро), с его помощью подрастающее поколение в игровой форме приобщают к бою быков.

Оплата на выбор – кредитной карточкой или банковским переводом. Доставка по всей Европе за исключением Швейцарии.

– Здравствуйте, я только что приобрел у вас голову быка и оплатил ее стоимость через банковский перевод. А у вас тут написано, что доставки в Швейцарию нет.

– Вы живете в Швейцарии?

– Да.

– Как глупо!

– Отчего же?

– У нас уже много лет нет доставки в Швейцарию, к сожалению. Швейцарская таможня, сами понимаете. Она хуже, чем в Северной Корее.

– Вы доставляете бычьи головы в Северную Корею?

– Мы доставили бы, если б оттуда поступил заказ.

– Что ж, а я вот отправил заказ из Швейцарии и перевел полную стоимость. Полагаю, теперь вам следует обеспечить доставку. Хотя я и не живу в Северной Корее.

– Послушайте, мы не мошенники. Я могу немедленно вернуть вам деньги, как только они поступят на наш счет.

– Но я предпочел бы голову быка. Неужели вы ничего не можете сделать?

– Дайте мне какой-нибудь адрес в Европе, и мы обеспечим бесплатную доставку до дверей.

– И в Албанию тоже?

– Никаких проблем.

– А в Латвию?

– В любое время, если вы пожелаете. Но еще мы можем доставить голову быка куда-нибудь поближе к границе Швейцарии, вы ее заберете, а потом сами разбирайтесь со своей швейцарской таможней.

– Хм. Это мне надо обдумать.

– Я вижу, что у нас как раз сегодня экспресс-доставка двух бычьих голов в Мангейм. Это случайно не на швейцарской границе?

– Не совсем…

– Так что же, отправить вам быка в Мангейм? Адрес: Складская улица, 16, Рейнпфальц Логистик ГмбХ. Начиная со среды товар можно забрать. Экспресс-доставка, поэтому машина поедет ночью.

СКОРО ПОЛДЕНЬ, Тина вот-вот прибудет в Париж. Надеюсь, она сойдет с поезда в подходящих туфлях, метеорологи обещали дождь. Может, звякнуть ей коротко? Нет, лучше не надо. Она только рассердится на плохой прогноз погоды, пропустит мой совет мимо ушей и оставит на ногах балетки. А что же ей топать в туристских ботинках по бульвару Сен-Мишель? Или шлепать в резиновых сапогах через все канцелярии?

Тина и ее обувь… Никогда еще не попадалась ей такая пара, которой она осталась бы довольна. Все сапоги и туфли, купленные ею за годы и десятилетия, горные ботинки и открытые сандалии, лодочки на ремешке и балетки, походные башмаки и кроссовки для бега, сникеры и шпильки, лоферы и кеды – никакая обувь на всем просторе земного шара не смогла удовлетворить ее требованиям. История ее покупок в обувных магазинах есть непрерывная череда обманутых надежд и несбывшихся ожиданий.

Вот, например, когда приближается холодное время года и Тина замыслила покупку зимней обуви, она обладает очень точным представлением о сапогах своей мечты и вполне готова отдать за них хорошие деньги. Сапоги должны быть прочными и элегантными одновременно, во время прогулки по снегу оставляя ногу теплой и сухой, зато в бюро становиться тонкими, легкими и мягкими, как домашние тапочки. Голенищу следует обхватывать икру и лодыжку плотно, чтобы подчеркнуть длину ее стройных ног, но оставаться при этом просторным и удобным, ни в коем случае их не стесняя. Подошва нужна рифленая, из нескользящего каучука, но одновременно кожаная и подходящая для танцев. Что же до цвета, то сапоги должны быть черные, но также и рыжеватые. А в иные дни даже рыжие. Или зеленые.

Надо это понимать. Тина – человек идеального настроя, а потому некоторые несовершенства земного мира она воспринимает с трудом. Кожаная куртка, какая ей понравилась бы, должна быть жакетиком из мягкой перчаточной кожи, но при этом тяжеленной летной курткой. Купальнику у Тины полагается подчеркивать ее фигуру, но одновременно ее скрывать. Автомобиль ее мечты – это двенадцатицилиндровый «Ягуар» класса Е, надежный такой внедорожник, вроде как Jeep, но рассчитанный на семью как «Рено Эспас». Разреши ей выбирать место проживания, так это будет городской загородный дом на зеленом лугу с видом на океан в самом сердце Парижа или Лондона. Что касается климата, то Тина выбрала бы вечную весну с короткими перерывами на жаркий период и, время от времени, на трескучий морозный день. Но только на один!

Ну, а что до человеческого общежития, то Тина пожелала бы, чтоб мы все были близки друг другу в мире, свободе и благополучии. Поэтому с ее души сняли бы огромный груз, если бы ее соплеменники, да и она сама, были бы не столь несовершенны, сколь они есть. По отношению к самой себе она строга, зато к детям снисходительна, ведь дети – это дети. К женщинам она тоже снисходительна, ведь они ее сестры. Что же до остальных людей, то нет мужчины под солнцем, способного соответствовать ее требованиям. История отношений Тины с мужчинами, насколько я способен ее оценить, это смотр слабости характера, эстетической недостаточности и отсутствия компетентности.

Как она рассказывала, началось это еще в гимназии, продолжилось на факультете. Даже если преподаватель или однокашник производил на нее впечатление образованностью и красноречием, то всегда и в самом скором времени он раскрывался как сопливый интриган, готовый ради продвижения по академической стезе пожертвовать любой истиной. В пивнушках и в трамваях она то и дело наблюдала маменькиных сынков, дуболомных грубиянов и красавчиков с мозгами не больше ореха. А в яхт-клубе, куда она вступила из страстной любви к парусному спорту, кишмя кишели слабовольные накачанные хвастуны и ограниченные бахвалы. Празднование дней рождения, вручение диплома, свадьбы, в которых она принимала участие, были густо населены опасными для общества социопатами, а также безобразными гномами. И когда ей вдруг на пути попадался такой, кто умеет себя вести и нормально выглядит, у него точно начиналась аллергия на кошек, или он тайком пил морковный сок из принесенной с собой пластиковой бутылки. Или он боялся пауков. Или ему надо было через каждые два часа звонить маме, потому что она его самый близкий друг.

Если верить Тине, из всех мужчин она считает правильным только меня. Вслух она это не произносит, и никогда бы в таком не призналась, даже самой себе. Но мне хочется верить, что в самой глубине души она считает меня именно таким «Ягуаром» – внедорожником, рассчитанным на семью, а также способным на нежность грубияном и полуобразованным, но практичным поэтом, который с удовольствием разрешает ей вести себя по жизни и ей все-таки тоже показывает, куда держать путь; чутким аутистом, который принимает ее с ее женским нравом, хотя и не совсем всерьез, зато полностью, и тем, кто знает, когда и как ей надо поменять лампочку.