Текст книги "Прутский Декамерон-2, или Бар на колесах"

Новелла восьмая
«Овчарка»

 
Бросьте, девки, приставать —
дескать, хватит всем давать:
как я буду не давать
если всюду есть кровать?
 

Игорь Губерман

Героиня этого рассказа была женой офицера, служившего в местной воинской части, и звали ее Екатерина Ивановна. Однако окружающие – подруги, соседи, знакомые и сослуживцы мужа, несмотря на то, что женщине было уже за тридцать, в глаза звали ее просто Катей, ну а за глаза и вовсе «овчаркой» – говорили, что все это из-за того, что она была слаба «на передок».

Тогда из-за своего юного возраста и наивности я не подозревал, какой смысл взрослые вкладывают во все эти слова, и лишь потом, через годы, повзрослев, понял.

История, о которой я хочу рассказать, произошла, когда Катерина еще не имела общегородской славы. Мы жили в одном дворе, в соседних домах, ее квартира находилась на третьем этаже 4-этажки. Бытует мнение, что доступность жены офицера зачастую помогает его продвижению по службе, в данном же случае все было почему-то с точностью наоборот: уже три года, как муж Екатерины, капитан, должен был получить майора, но время шло, а его все не повышали в звании, и капитан злился на всех вокруг, обвиняя в своих неудачах также свою бедовую женушку и ее беспутное поведение. В квартире чуть ли не каждый день происходили стычки и ссоры, порой переходившие в настоящие баталии: капитан знал, скорее всего, об этом ему сообщали «доброжелатели», что стоило ему только выйти за порог квартиры, как его Катерина тут же принимала у себя кого-нибудь, будь то слесарь ЖЭКа, телевизионный мастер, страховой агент, случайный знакомый, прохожий, или просто сосед – доступ к телу Катерины был свободный, она никому не отказывала.

В те годы (начало 70– Х) проститутки, да и просто бл*ди были еще довольно редки в наших краях, так что желающих добиться близости от безотказной Катерины было хоть отбавляй. Денег Катя ни у кого не просила, рада была ящику овощей или фруктов, бутылке водки или вина, некоторые клиенты, уходя, стыдливо оставляли в прихожей прямо на трюмо трешку или пятерку. Выражаясь современным языком, женщина занималась этим вовсе не из-за денег или подарков, а просто из любви к искусству. И лишь муж Катерины, невзирая на обилие в доме дармовой еды и выпивки, был почему-то недоволен создавшимся положением, и каждый раз, возвращаясь со службы, учинял женушке разбор с пристрастием. Разборки эти, в конце концов, привели к тому, что их 10-летний сынишка был отправлен жить к бабушке по отцовской линии на Украину, так как появились серьезные опасения относительно его психического здоровья.

После этого Катерина развернулась вовсю. Капитан, среднего роста толстый мужик с вечно красным лицом – то ли оттого, что слишком много времени проводил на свежем воздухе, то ли от регулярно принимаемого внутрь спиртного, ежедневно возвращаясь со службы и заходя в квартиру, принимал грозный вид и прямиком направлялся к неверной жене. Та, сверкая толстыми неопрятными ляжками, бегала от него по комнатам, снося все на своем пути и производя при этом невероятный шум. Минут через 10–15 шум стихал, и в квартире наступала тишина, из-за чего соседи стали подозревать, что скандалы эти были лишь прелюдией к сексу – так называемой «любовной игрой».

Мой товарищ Саша Бебиков, десятиклассник, с которым мы учились в параллельных классах, жил этажом выше этой веселой семейки и, надо думать, тоже достаточно наслушался о Катерине, что и пробудило его интерес, гипертрофированный к тому же подростковым возрастом. Как раз в тот период с ним и произошел этот случай, рассказанный мне им под строжайшим секретом.

Надо сказать, Саша был любопытен не по возрасту: чуть ли не с пятого класса он регулярно бегал в городскую баню, где, изловчившись, пробирался за ограду и подглядывал в небольшое процарапанное отверстие в окрашенном окне за купающимися женщинами. Признаюсь, он и меня разок подбил на это дело; разглядывая еле различимые в клубах пара вислые задницы и вялые груди, я получил шок, надолго отбивший у меня охоту подглядывать в бане, да и в каком-либо другом месте тоже.

Но вернемся к Катерине. Одним из постоянных ее «клиентов» был бригадир-овощевод из ближайшего к городу совхоза «Путь Ильича», мужик крупный, красномордый и волосатый, при этом, надо сказать, он чисто внешне мало чем отличался от мужа Катерины. Бригадир этот обыкновенно по утрам, но не слишком рано, после ухода супруга Катерины на работу, подкатывал к ее дому на своем мотоцикле с коляской, вынимал из него ящик-другой какой-либо сезонной продукции, поднимался к Катерине на 3 этаж, где зачастую и задерживался на час-полтора.

В один из таких дней мой товарищ Сашка с портфелем в руках, торопясь в школу, бегом спускался по лестнице, когда услыхал знакомый пулеметный треск мотоцикла. Сашка приостановился, шум мотоцикла прекратился, затем на лестничной клетке внизу послышались тяжелые шаркающие шаги, и он увидел поднимавшегося ему навстречу дядьку-мотоциклиста, который нес в руках два ящика, наполненных персиками. Сашка с ним поздоровался, так как был мальчиком воспитанным и в последнее время встречал в своем подъезде этого дядьку достаточно часто.

Затем, наблюдая за ним, Сашка постоял на лестничной площадке, а дядька поднялся выше, потом наверху отворилась дверь, и он услышал голос Катерины: «Здравствуй, здравствуй, дорогой, что-то ты рано сегодня», после чего дверь закрылась. Но голос ее показался Саньке ненатуральным, игривым, и он понял, что это неспроста, что за этим должно произойти что-то тайное, и, значит, наступил его час. Я лично думаю, все дело было в том, что поставки западной порнографической продукции в нашу страну из-за рубежа велись в то время из рук вон плохо, и он решил каким-то образом подглядеть за Катериной и ее любовником.

Крадучись Саша вернулся домой, оставил портфель, затем медленно, на цыпочках, спустился этажом ниже. Влекомый любопытством, он заглянул в замочную скважину соседки. И ему повезло! Разгоряченная взаимным влечением пара не нашла другого, более подходящего для секса места, как заняться этим прямо в прихожей, да еще и при включенном свете. Катерина стояла согнувшись в прихожей к нему вполоборота задом, опершись руками на трюмо; ее громадная заголенная задница была отставлена назад, а бригадир, вцепившись в этот зад огромными заскорузлыми ладонями, делал свое мужское дело, громко сопя в такт движениям – его волосатая задница мелькала почти перед самыми Санькиными глазами. Саньке из-за недостаточного освещения в прихожей не все детали были хорошо видны, но все же наблюдать за происходящим было гораздо интереснее, чем в женском отделении бани, где сквозь дырочку в окне он мог видеть лишь трудноразличимые во влажной дымке бледные тени-фигуры.

В поисках более удобной позиции он случайно оперся ладонью на ручку двери. Дверь, оставленная беззаботной хозяйкой незапертой, распахнулась, и Сашка, неожиданно для себя, по инерции влетел в прихожую. Судорожно пытаясь остановиться или хоть как-нибудь задержаться в движении, он упал на колени и головой ткнулся в волосатую задницу мужика, который, получив неожиданный дополнительный толчок, вогнал Катьке глубже, чем обычно, отчего та охнула, но надо отдать ей должное, на ногах устояла, только трюмо затряслось на неустойчивых ножках. Сашка, мгновенно вскочив на ноги, юркнул обратно в дверь так быстро, что мужик, обернувшись, даже не успел рассмотреть своего неожиданного помощника. Зато Катерина в зеркало трюмо умудрилась-таки, как это вскоре выяснилось, разглядеть нарушителя.

Минут через двадцать, когда Сашка, сидя дома тихо как мышка, стал уже приходить в себя от пережитого, убеждая себя в том, что в суматохе и полумраке его никак не могли узнать, послышался стук в дверь. Он стоял у двери, почти не дыша, когда послышался вкрадчивый голос соседки Катерины: «Сашечка, открой дверь, негодный мальчишка, не то я все твоей маме расскажу». Сашка, конечно, после этих слов открыл и увидел Катерину, стоявшую у его двери в халате, и, невзирая на ужас от того, что его секрет подглядывания открылся, Сашка отметил все же, что трусов у нее под халатом не было. (Злые языки говорили тогда, что она их вообще не носила). Катерина поманила онемевшего от стыда парня за собой, и сказала: «Ну-ка спустись ко мне, поговорим, если не хочешь чтобы твои родители все узнали», и пошла по ступеням вниз. Ленька плелся за ней, бормоча слова извинения: «Я… тетя Катя… я больше не буду… извините меня…».

Надо сказать, что Сашка, несмотря на свои 17 лет, выглядел достаточно взросло, а руки у него были как у шахтера с 30-летним стажем работы в забое – большие, сильные и жилистые, хотя он даже спортом не занимался.

– Ну, ладно, ладно тебе, – видя, как парень волнуется, грубовато успокаивала его Катерина, пропуская в свою квартиру и закрывая дверь на ключ. В прихожей Сашка споткнулся об ящики с персиками, которые бригадир так и не сподобился донести до места. Он, мгновенно покрывшись холодным потом, стал оглядываться, думая о том, что тот еще может находиться в квартире, но бригадира нигде не было видно, и он немного приободрился.

– Отнеси персики на балкон, – попросила Катерина и Сашка, схватив ящики, понес их через комнату на балкон.

Катерина встретила его на обратном пути, взяла игриво за руку, в пальцах другой руки она вертела крупный сочный персик.

– Так что ты хотел увидеть, негодник, признавайся? – спросила она, посмеиваясь, затем села на диван и увлекла его за собой. Сашка хотел бежать из квартиры и от этой женщины, куда глаза глядят, но он стоял перед ней в растерянности, не имея сил даже шевелиться и, словно завороженный, глядел на Катерину.

– Может быть вот это? – спросила Катерина смеясь. Полы ее халата распахнулись, обнажая толстые ляжки, которые стали медленно раздвигаться и Сашка увидел в том месте, где они сходились, темный смятый комок волос.

– Проси прощения, становись на колени, негодник, – сказала она Сашке, и он послушно опустился перед ней на колени, увлекаемый ее неслабой рукой. Пальцы другой Катькиной руки прижали персик к промежности, затем вдавили его, и Сашка увидел как персик, чавкнув, вошел между влажных складок.

– Вытащи персик губами, и я тебя прощу, – услышал Сашка внезапно охрипший Катькин голос и в следующую секунду обе ее руки с нечеловеческой силой притянули его голову, и он почувствовал что его лицо, словно персик несколько секунд назад, вдавилось во что-то влажное и остро пахнущее. Лишь минуты через две он, обалдевший и уже задыхающийся, смог вырваться из плена ее бедер, но Катерина повалила его на диван и стала срывать с него одежду. После чего полезла сверху. Охая и извиваясь на Сашке, она удивлялась тому, как это у совсем еще мальчишки может быть такой большой член. А еще через минуту Сашка излился в нее нетерпеливой изобильной струей.

Таков был Сашкин первый любовный опыт. Надо сказать, что Екатерина свое слово сдержала и не рассказала Сашкиным родителям о том, что он за ней подглядывал.

А кличку «Овчарка» Екатерина получила несколько позже, когда на ее доступные «прелести» было уже совсем мало желающих, и она завела себе собаку – немецкую овчарку. С тех пор злые языки стали говорить, что Катерина занимается с ней сексом.

А муж Катерины, кстати, получил-таки майорское звание, а вскорости, перед пенсией и звание подполковника.

Новелла девятая
Кайфоломщица

 
О чем ты, божия раба,
Бормочешь стонами своими?
Душа строга, а плоть слаба —
Верчусь и маюсь между ними.
 

Игорь Губерман

(Дневник девушки Яны включен автором в настоящий сборник новелл с ее согласия).

Я – кайфоломщица! А также стерва, обманщица, обломщица, зараза, придурочная, ненормальная, сволочь, мужененавистница, строптивая и еще черт знает кто, то есть к этому ряду, вероятно, можно добавить еще множество эпитетов. Это меня так парни и мужики называют. Те, кому приходилось со мной дело иметь, то есть липнуть ко мне, заигрывать и делать всякие гнусные предложения, и которых я затем разными способами обламывала; девушки и женщины – мои подруги, наоборот, гордятся мной, тем, что есть у них такая знакомая, которая всегда за себя постоит и любому мужику даст отпор.

Итак, немного о себе: зовут меня Яна, мне 20 лет. Так уж сложилась моя жизнь, что я и сама считаю себя мужененавистницей. А все остальные эпитеты – не по адресу, ими меня награждают по незнанию женской психологии, а я просто ненавижу мужиков, так как мне их не за что любить. А началась, вернее, стала во мне зреть эта ненависть уже давно, еще пять лет тому назад, когда я была совсем девчонкой. В тот год мама разошлась с моим отцом, и, хотя мы с ним очень любили друг друга и были дружны, ему пришлось, по независящим от него причинам, уехать в другой город, и мы больше не виделись. А вскоре в наш дом пришел жить другой мужчина, мама опять вышла замуж. На этот раз за милиционера, которого звали Анатолий. Он был в звании капитана, мой новый «папа», как мама потребовала его называть. С самого первого дня этот Анатолий стал смотреть на меня как-то странно, будто кот на мышь, только что не облизывался при этом, – отец, например, так не смотрел никогда. Я тогда училась в восьмом классе и была уже девушка хоть куда – рослая и пропорционально сложенная, и выглядела не хуже, чем некоторые десятиклассницы. Ребята, старшеклассники, тоже на меня поглядывали, но это было все равно не так, как на меня смотрел отчим.

Мама моя тоже заметила, что ее мент смотрит на меня как на женщину, но почему-то решила, что в этом виновата я сама, и сразу же по окончании восьмилетки выперла меня из дома, заставив поступить в медицинское училище, которое находилось в соседнем городе Кагуле, у самой границы с Румынией. С единственной целью, как я теперь понимаю, чтобы я, ее единственная дочь, была от них подальше, и не мешала ее счастью с этим ублюдком. Который, к счастью, так и не смог за то время, что жил с нами, до меня добраться, хотя кое-какие попытки были – это до того противно, что ни вспоминать, ни рассказывать не хочется. Скучая за мамой, подругами и одноклассниками, я приезжала на выходные домой, но и тогда я очень боялась и избегала отчима, который, я была уверена, тотчас же на меня набросится, как только мы с ним столкнемся где-нибудь в коридоре или на кухне. Поэтому, повидавшись с мамой мельком и пообщавшись с ней час или два, я под всякими разными предлогами уходила ночевать к подруге или кому-либо из знакомых. Мама же считала, что это все происходит из-за моей распущенности, и вот как-то раз мы с ней серьезно поссорились, и с тех пор я вообще перестала ездить домой, а выходные проводила в общежитии, порой совершенно одна, потому что все девушки разъезжались по своим городам и деревням.

Мне было 17, когда местный – по месту учебы – парень влюбился в меня (так, во всяком случае, он сказал, и мне очень хотелось в это верить), и стал встречать после занятий, а иногда даже приходил по утрам к дверям общежития, чтобы провести в училище. Виталию было 18, то есть он был всего на год старше меня, но мне он казался очень взрослым, а кроме того, красивым, добрым и умным. В нем я видела настоящего мужчину, и так уж сложилось, что я тоже полюбила и вскоре морально созрела для того, чтобы отдаться ему. Отдаться потому, что он мне очень нравился, а в большей степени я решила это сделать в отместку маме, которая почему-то считала меня своей соперницей.

Мы с Валентином встречались около года, а спали всего несколько раз – у нас, как и у многих наших сверстников, были трудности с местами для интимных встреч, а в кустиках или в подъездах домов я хоть умри, не могла отдаваться любимому. Надо сказать, что этих самых встреч было совсем мало еще и потому, что они для меня были весьма болезненны – я их терпела любя, потому что подружки говорили, что это скоро пройдет – поначалу у всех, мол, так бывает, зато потом, мол, – сплошное удовольствие.

А вскоре я забеременела.

Теперь я уже взрослая и все об этом понимаю, а тогда ужасно переживала, потому что не могла понять, как это – боль, никакого удовольствия, и вот я уже беременна, я женщина и в самом скором времени мать. Валентин, когда я ему сообщила о беременности, очень испугался, стал меня избегать. С того дня я стала сама не своя: такое его отношение меня шокировало, я много переживала, и с того времени я испытывала только душевную боль и стыд.

Одноклассницы подсказали, что нужно сделать – все-таки мы были будущими медиками. И я поехала делать аборт в Кишинев, чтобы никто из знакомых о моем позоре не узнал. Конечно, пройдя эту процедуру, я, как вы сами понимаете, дополнительно к своим переживаниям получила очень сильную моральную травму. Кроме того, я потратила в Кишиневе все свои деньги, и Валентин, правда, помог деньгами перед поездкой, но после этого ни разу не появился, и в больницу он за мной не приехал, из чего я сделала вывод, что он меня не любит. И тогда мне впервые захотелось умереть, и в особенности оттого, что мой любимый человек, как я считала, меня предал, бросил.

Однако шло время, и душевная травма начала заживать, затягиваться. Валентин больше не появлялся, да и желания видеть его у меня не возникало; а секса мне с тех пор и вовсе не хотелось. А вскоре наши общие знакомые сказали мне, что его забрали в армию. Спустя год, или что-то около того, я почти забыла свое горе, успокоилась, и летом, на каникулах, загорая на пляже у озера, познакомилась с одним парнем и, как дура недоделанная, пошла с ним на родничок. Водички попить захотелось. Он позвал, а я не отказалась. А у родничка нас, оказывается, поджидали двое ребят, его дружков, только слишком поздно я об этом догадалась. Они схватили меня за руки и потащили в кусты, а мне даже кричать было стыдно, когда они разложили меня там, словно распяли на траве. Вот и повеселились они, трое кобелей, меня насилуя, а я лишь чувствовала боль, стыд и ужасно боялась вновь забеременеть.

Когда они ушли, бросив меня в траве у родника, я села прямо в тот родник с ледяной водой и с ожесточением все там повымывала, моля бога, чтобы не было никаких последствий. К счастью, я не забеременела. Зато, как оказалось, я от них подхватила и затем целых две недели лечилась от гонореи или, говоря по народному, триппера, тут холодная вода не помогла. А потом, когда я пошла с подружкой в кино на индийский фильм, у кинотеатра нам повстречались те же самые трое кобелей, что насиловали меня на озере. Жалею теперь, что не подала на них в милицию заявление об изнасиловании, сейчас бы сидели они в тюрьме как миленькие, и драли бы их там в задницу, аж дым бы шел – говорят, насильников в зоне очень уважают, им даже новые ласковые имена дают, причем исключительно женские.

Я, завидев этих парней, решила их стороной обойти, сделать вид, что не узнала. Так они сами подошли ко мне, обозвали вафлисткой, хотя у меня в жизни ничего такого ни с кем не было, и триперной сукой, после чего отхлестали по лицу. А за что, спрашивается? За то, что сами же меня и наградили этой гадостью. Ох, и рыдала же я тогда от обиды. Подружка, кстати, когда попробовала их остановить, за компанию со мной тоже получила пару пощечин. Так после этого она со мной целый год не разговаривала, считала, что зря пострадала, раз те «козлы» меня так называют, значит, «всю правду» обо мне знают.

В прошлом году я окончила училище, и твердо решила уехать из этого города, где меня постоянно преследовали несчастья. Однако, как вскоре выяснилось, судьба еще не все испытания мне отвалила. Мне было уже 19, некоторые подружки уже повыходили замуж, другие хвастались своими похождениями и успехами у ребят, а я нормальная и симпатичная девушка, как считали многие, и даже говорили мне об этом, стыдно сказать, толком еще с парнем не встречалась, не говоря уж о половых отношениях. Ведь с Валентином во время этих отношений я кроме боли ничего не чувствовала.

Я работала в городской поликлинике медсестрой, когда меня познакомили с парнем 26 лет, который закончил в Кишиневе институт и приехал работать в этот город на консервный завод. Он был высокий, чернявый и симпатичный, его звали Ваня, по национальности он был гагауз, или, как тут у нас еще говорят, турок. Встречались мы недолго, месяца полтора, и пару раз на его предложения переспать я отвечала отказом – боялась, что ничего путного из этого не получится. Подружки мои напели ему, что я девушка скромная и ни с кем до сих пор не встречалась. Удружили они мне – Ваня и предложил выйти за него замуж. Мы так и не спали до свадьбы – я уже и рада была, но он меня берег, называл «мой цветочек», а о своих злоключениях я, конечно же, ему не рассказала.

На свадьбе была и моя мама со своим милиционером, который, наверное, все губы себе искусал, жалея, что не смог в свое время добраться до такого «лакомого кусочка». Свадьбу отыграли в селе, у Вани на родине под Комратом, к нам пришли гулять почти все его односельчане, еще и из других мест съехались – их семью там знают и уважают. Гуляли весело и интересно, одновременно по русским, украинским, молдавским и гагаузским свадебным обычаям. А под утро, когда мы, наконец, легли в постель, подвыпивший Ваня полез ко мне и… сразу слез. И вкатил мне такую оплеуху, что у меня в голове зазвенело. И сказал: «И что это ты из себя целку корчила, надо было сказать, что женщина!» Дура я, ведь говорили мне подруги, что у гагаузов есть по этому поводу всякие дурацкие обычаи и условности. Оказывается, поутру надо было выносить на всеобщее обозрение окровавленную простыню. А я не верила, говорила подружкам, что это было принято раньше, в прошлые века, теперь такого нет.

Прошло три месяца со дня свадьбы – все это время мы жили в общежитии, где Ване, как специалисту, дали комнату и даже обещали квартиру через какое-то время. Мой муж приходил с работы домой поздно вечером усталый, часто выпивший – у них на заводе есть цех, асептика называется, там вина немереное количество. Он бросал меня на кровать и насиловал: грубо и больно, видно, нежности и ласки я у него не заслужила. Быстро кончал и сразу засыпал. Как чувствовала при этом себя я, моего мужа не интересовало. А потом Ваня взял на заводе открепление и уехал на Север. Завербовался. Ни слова не сказав и не попрощавшись. И я опять осталась одна. И снова я хотела покончить с собой, и в собственный день рождения, когда мне вовсе стало нестерпимо от душевной боли, решилась и выпила целую кучу таблеток. Впоследствии врачи меня чудом откачали, подружка одна догадалась, что я заперлась в комнате, и позвонила в «скорую». Дверь взломали и меня увезли. Едва успели, как сказали потом врачи. А вскоре после этого прошел слушок, что я ненормальная, на основании чего вскоре меня выгнали из общежития; короче, решили поскорее от меня избавиться, тем более что я на заводе не работала и, соответственно, на комнату права не имела. Тогда я вновь стала снимать комнату в частном доме, как и до замужества.

И вот с той поры я решила мстить мужикам, мучить их. Можно было, конечно, заразиться от кого-нибудь сифилисом и всем подряд давать. Но это было не по мне, я же медработник, да и противно. С другой стороны, мне надоело долгими, бессонными ночами кататься головой по подушкам, плакать от одиночества и от боли в груди. А самым мучительным было то, что я не видела выхода из этого своего состояния. И тогда я стала той, кем сейчас меня называют – кайфоломщицей! Я стала ходить в любые компании с самыми разными ребятами; благодаря привлекательной внешности мне всегда и везде были рады. Я ела, пила, танцевала и веселилась, но когда дело доходило до интимных предложений, я их, кобелей, быстро обламывала. Они такими смешными становятся, эти мужики, когда им, оставшись наедине, говоришь: «пошел вон!», «я этим не занимаюсь!» или «а я еще девушка». Если кого это не пробирало, то в ход шла «тяжелая артиллерия», типа «оставь меня в покое», «я болею сифилисом» или «я тебе яйца вырву, козел!». После этого, поверьте, даже у самых настырных самцов желание пропадает, и эрекция сходит на нет.

Сегодня я, продолжая свое амплуа, нахожусь в баре у Кондрата, это бар располагается в ресторане «Прут» на первом этаже. Я привела с собой двух дурочек, с которыми в кино познакомилась, они только и думают о том, как выпить на халявку и писки почесать. А я свою берегу, хоть и не знаю для чего, и никого к ней не подпускаю. Кондрат, как увидел меня, сразу хотел прогнать – знает, что с меня толку никакого, но потом, когда рассмотрел моих «подружек», сменил гнев на милость, подозвал меня к стойке и даже бокал шампанского налил, угостил, и при этом сказал: «Яна, выстави девочек». Дурачок, да они аж пищат, как трахаться хотят, их выставлять не надо, куда скажешь, туда и пойдут, что скажешь, то и делать будут. А я – не по этому делу, я сама по себе. Кондрат меня уже понял, почему и злился поначалу: неделю назад я его обломала. Он, красавчик, думал, что я так и раздвину перед ним ноги. Нет уж! Дудки! Но кобель он опытный и настырный, мне к нему пришлось применить самый сильный из моих приемов – рыдания; 99 из 100 мужиков теряются, когда женщина рыдает. Да-Да, не плачет, а именно рыдает. Во мне, может, умерла великая актриса. Драматическая. Потому, что жизнь у меня тоже драматическая. От своей несчастной жизни я так могу зарыдать, заливаясь горючими слезами, в любую секунду, даже без причины, что только держись.

Тогда, напугав Кондрата рыданиями, я так и осталась в его комнате одна, где и спала спокойно до утра. А он с Ленькой в другой комнате был, и с ними эта подруга, Людка. Они, наверное, ее вдвоем драли. Я и с Ленькой была. Позавчера. С тем же успехом. Он друг Кондрата, тоже красавчик, только слишком сладкий, даже, я бы сказала, до приторности. Когда мы остались с ним вдвоем, и он полез ко мне со своими гнусными предложениями, я применила против него простой, но действенный прием – оскорбления. Он сразу сник и потерял способность к продолжению темы; о сексе после этого речи не было совсем. За такое поведение, конечно, можно и по голове получить. Но все обошлось, в этом плане мне пока везет. Меня даже на улицу не выгнали, хотя я была готова к такому развитию событий. И я опять спала одна. В той самой квартире. Только на этот раз в другой комнате. А квартира та все-таки необычная, даже какая-то странная. Перед входом над дверью там написано:

«Оставь надежду всяк, сюда входящий».

Помню, когда я снимала сапоги в прихожей, там над телефоном еще висела табличка: «Книга памяти», и ниже:

«Распишитесь тут друзья: здесь бывал когда-то я…», а на самом телефоне другая надпись:

"Обратной связи нет, теперь ступай в клозет". Бред какой-то. На двери туалета написано: "Кишкоизнаночная", и ниже пояснение: (Тут для секса нету места). Это уже интересно. А еще интереснее мне показалась надпись на двери в туалете изнутри:

«Сняв трусы, не суетись – тут бывало много пись!». Цинично, конечно, но под определенное настроение прикольно и даже смешно. На дверях в ванную комнату написано: "Комната страха, рекомендуется раздеться перед входом". Над умывальником внутри тоже надпись:

"Сила выпертой воды равна впернутой туды. /закон Архимеда/, и ниже приписка:

"Только покойник не ссыт в рукомойник". В коридоре, куда выходят двери трех комнат, начертано:

«Сделай правильный выбор».

Комната А. Прямо пойдешь, свой конец найдешь.

Комната Б. Налево пойдешь, покоя не обретешь.

Комната В. Направо свернешь, по рукам пойдешь.

Это для нас, для девушек, наверное, написано, чтобы с выбором не ошиблись. Я и сделала свой выбор. Причем оба раза правильный. Один раз пошла в комнату, ту, что прямо, на двери которой было написано:

А. "Исполнение желаний: мы для вашей радости готовы на всякие гадости".

В другой раз в другую комнату, что налево по коридору. – Б. «Исповедальная: входи, кто грешен, мы всех утешим».

Вот ведь, что сволочи удумали, а? Раньше человек приходил в церковь и опускался на колени перед справедливым исповедником, представляющим Б-га; так он, посредством исповеди очищал свою душу. И ему отпускались грехи, давались советы, как жить дальше, после чего человек уходил, очищенный и просветленный. Я об этом в книжках вычитала. А тут что происходит?.. Тьфу! И кто «исповедует»?! Самые, что ни на есть, грешники. И, главное, как исповедуют? Аж через стенку из соседней комнаты слышно.

Третья комната, где я еще не была, называется:

«Садо-мазо кабинет – выход есть, но толку нет».

Уж не знаю, что сочинитель этих надписей хотел этим сказать, но Кондрат объяснил, что всю эту фигню их старший товарищ и духовный наставник понаписал. Савва какой-то. Видимо, с фантазией человек. Явно нездоровой фантазией. Или, скорее всего, маньяк. Потому что Кондрат вчера утром, когда из квартиры выходили, пообещал меня этому самому Савве сплавить. Еще смеялся при этом как-то ехидно. А я и не пойду с ним, с Саввой или Совой, не знаю, как его там зовут. Зачем мне неприятности, на шару от него по голове получать. Хорошего же от такого не жди, и так понятно.

Так, я что-то отвлеклась от темы. Кондрат уже сворачивает работу, деньги пересчитал и в сейф закрыл, скоро, значит, пойдем на хату. Девкам шампанское наливает, и мне еще фужер достался. Не зря про мужиков говорят, что когда у них писка твердая, то сердце мягкое, проси чего хочешь, не откажут. А потом, когда они своего добьются, наоборот – писка мягкая, а сердце твердое, как камень, стучи – не достучишься. Ленька, дружок Кондрата, тоже здесь, между девок увивается. Многие девки прямо писают от него кипятком. Красавчик, что ни говори! А мне – по фигу. Я таких не люблю, сладенький слишком, и вообще их всех – ненавижу! Так, что-то я не поняла юмора?! Сегодня они меня с собой брать не собираются, что ли? Суетятся все, шепчутся, а меня стороной обходят. Нет уж, хрен! Тогда я им этот «дружеский» вечер так обломаю, и девок с собой уведу, если парни собираются меня «с хвоста» сбросить. Да вроде нет, все как обычно. Вот, Кондрат командует сбор, и эти дуры уже бегут впереди всех, еще улыбаются!..

В фойе, когда все мы вышли и ждали, пока Кондрат закроет свой бар, к нам подошел швейцар Ильич и с ним какой-то парень в черной кожаной куртке, я еще обратила внимание, что волосы у него шикарные – светлые, густые и кудрявые. Неожиданно этот парень обращается к Кондрату и говорит: «Ребята, возьмите меня хоть раз с собой на блядки». Жалостливо так просит. А этот придурок Кондрат, оглядев его высокомерно, указывает на меня пальцем, и спрашивает:

– С этой пойдешь? – и называет мое имя. – Яна.

– Что «Яна»? – встрепенулась я, подходя ближе.