Текст книги "Прутский Декамерон-2, или Бар на колесах"

– Вот, знакомьтесь, – говорит мне Кондрат, криво усмехаясь. – Это Шурик, наш посудомойщик. – И наклоняясь ко мне, говорит: – А ты лучшего и не заслуживаешь. – И смеется, гад! – Можешь, Яна, трахать ему мозги, сколько хочешь, он против не будет.

– Это почему же? – удивляюсь я, беря Кондрата под руку, и мы вместе покидаем ресторан, остальные следуют за нами.

– Потому, что он онанист и женщины его не интересуют.

– Тьфу, как противно! – говорю я. – А чего это он такой, ну, плотный, от онанизма что ли?

– Так он же в посудомойке у нас работает, вот и доедает все, что на тарелках остается, – смеется Кондрат, – оттого, видимо и поправляется.

Черт его знает, шутит он или правду говорит.

Кондрат тем временем останавливается, дожидаясь, пока с нами поравняются остальные, и берет Таньку, одну из девушек, за руку; я остаюсь одна. Вот я и дождалась! Какого-то онаниста мне в партнеры подсунули. Даже поиздеваться не над кем. А, впрочем, какая мне разница? А онанист – это даже интересно. Для разнообразия. Посмотреть. Наверно, еще больше после этого буду мужиков ненавидеть. Шурик быстро меня догоняет, но затем притормаживает и идет, держась на шаг позади. Стесняется, наверное, рядом идти – п о с у д о м о й щ и к. Голову опустил, ни на кого не смотрит. Правда, глаза у него добрые и наивные, это я еще там, в фойе ресторана заметила. И, кроме того, запомнила, какие у него губы. Они у него красивые. Интересно, а как он целуется? Тьфу, черт!

Какого хрена? Он же этот… онанист! Хотя и симпатичный, в общем, парень.

И вот мы все опять в той самой квартире. Всю дорогу мы шли молча, Шурик не произнес ни звука. На этот раз как-то неинтересно все складывается: все быстро распределились по комнатам, и нам с Шуриком достается как раз та самая третья комната, в которой я еще не была. Над ней, как я уже говорила, надпись:

"Садо-мазо кабинет, выход есть, а толку нет".

Я вошла и обернулась. Шурик входит следом и стоит у входа, с ноги на ногу переминается. Урод. Он как-то по-глупому широко улыбается, но глаз на меня не поднимает. От нечего делать я прошлась по комнате, и стала читать надписи, имевшиеся внутри:

На зеркале у шкафа:

Рентген души: Оглянись вокруг себя, не е… ли кто тебя.

На шкафу:

Раздевайся не спеша, ночка будет хороша.

На столе:

Стол учительский для пыток мучительских.

Кресло № 1:

Четвертовальное, для секса идеальное.

Кресло № 2:

Членовредительское, для смеха гомерического.

Окно:

Тут кричи, иль не кричи – не услышат вас в ночи.

Выход на балкон:

Здесь лета{те}льный исход; выход тут имеет – кто летать умеет.

Усаживаясь в кресло № 3, под названием: «Войди в меня», я его спросила:

– Скажи мне… Шурик, а девок ты трахаешь? – Я ему выдала это прямо в лоб. Мне всегда интересно такие вопросы задавать, люблю мужиков шокировать.

– А что… тебе Кондрат разве не сказал? – промямлил он.

До чего же все-таки все эти мужики противные! Еще и извращенцы среди них попадаются. Этот хоть для окружающих не опасен – тихо сам с собою… при случае надо будет в медицинской энциклопедии про онанистов прочитать.

– Сказал, – кивнула я, – только я не понимаю, как это?

– Ну, я, это… сам себя удовлетворяю.

– Ну так давай, занимайся своим делом, – говорю я весело и устраиваюсь в кресле поудобнее. – А я посмотрю.

– Не-а, я не могу так… я должен видеть.

– Что «видеть»? – начинаю раздражаться я.

– Ну, фотографии там, журналы какие-нибудь. Или женское тело, чтобы голое было.

Этот придурок стоит и ковыряет ногти, точь-в-точь как тот, который из «калинарного» техникума. Он еще часто по телевизору выступает. Во, вспомнила: артист Геннадий Хазанов.

– Где же я тебе эти фотки возьму? – говорю я этому балбесу непонятливому. И вдруг мне в голову приходит шальная мысль, уж очень мне хочется посмотреть, как он это будет делать. Упражнение под названием рукоблудие. И говорю ему ласково: – А если я разденусь, тебя это устроит?

– Да, это меня заводит.

«Счастливый, твою мать, а вот меня уже давно ничего не заводит». А он что-то там продолжает говорить: «…Только меня не тянет на секс…». Слышу, как он произносит это слово – с каким-то даже испугом.

Я начинаю раздеваться и наблюдаю за его реакцией. Ничего. Внешне – ноль эмоций, хотя глаза его так и бегают по моему телу – ощупывают. Здорово, как же это будет-то? Ни разу ничего подобного не видела и даже не представляла себе. Я, кстати, и член-то в своей жизни толком не видела, не имела возможности рассмотреть, разве что по медицинским учебникам. Зато я хорошо изучила психологию этих скотов-мужиков. Эгоисты они все. А этот еще и…

– Слышишь, а кто эти все надписи кругом понапридумывал? – спрашиваю я, снимая с себя через голову юбку.

– Это все Савва, – оглядывая комнату, отвечает он и при этом улыбается. – Мне, например, нравится. Здорово написано.

И этот тоже про Савву. Мужская солидарность, как же. Я разделась до конца, сняла лифчик, затем трусики и бросила их ему, Шурику. Сама не знаю, что на меня нашло. Дурь, бабская блажь.

– Трусики только мне смотри не запачкай! – говорю я ему, после того как он их поймал.

– Потанцуй, пожалуйста, Яна, – просит он, и опять улыбается, дурачок, во весь рот.

Я встаю и делаю несколько танцевальных па, затем направляюсь к кровати. Над кроватью здоровенная такая картина-фотография, метр на метр. Пригляделась. Батюшки! Это ведь позы всякие сексуальные, вот он ее так и эдак имеет, а вот она его…

– А что это за рисунки? – спрашиваю я Шурика.

– Камасутра называется, – отвечает он. – Все 84 классические позиции.

Я даже не засмеялась на его слова, просто хмыкнула. Взгляд мой, пробежав по картинкам, возвращается к надписи над кроватью:

«Инквизиторский станок, преподам вам здесь урок».

Это кто же, интересно, мне собирается урок преподавать, подумала я, залезая под одеяло и оглядываясь на этого онаниста, на Шурика.

Ой, что это с ним? Черт, он идет прямо ко мне, а глаза у него теперь не добрые, а такие… злющие, как колючки. Подходит ближе, и я вижу его устремленные на меня свинцово-голубые глаза. Боже! В руке у него ремень. Такой широкий, кожаный. Солдатский, кажется, называется.

– Ты что… Шурик… я пошутила… оставь это… ты… ты меня что, бить собираешься?

Он, ремнем стегая себя по руке, подходит вплотную к кровати. А ведь он садист, вдруг понимаю я к своему ужасу, а никакой не онанист.

– Иди, Яночка, ко мне, – я слышу его голос будто издалека, хотя он стоит всего в шаге от меня. – Давай сюда свою попку. Я буду тебя лечить.

«Лечить», – уловила я последнее слово. – От чего, Шурик, меня, по-твоему, надо лечить?

– От излишнего самомнения, – говорит. Нахалюга. А тон, тон какой!

– Зачем, Шурик? Пожалуйста, не надо! – мой голос предательски дрожит. Вот это я влипла, блин. Ну и сволочь, этот Кондрат! Подставил меня. А этот тоже хорош, каким-то образом всю мою волю парализовал.

– Я не Шурик, – говорит он, поигрывая в руке ремнем.

– Ты… Савва? – догадалась я. Судорогой по телу пробежала волна страха. Припоздала я, однако, с догадками.

– Да, я Савва, – говорит он. – Давай-ка сюда свою задницу, а то хуже будет.

Все! Нет сил не только на то, чтобы вскочить и одеться, а даже сопротивляться. Он меня сломал. Одним взглядом, одним именем своим. И вот я, как та дура, поворачиваюсь к нему спиной, и чувствую, как он сдергивает с меня одеяло. Надо же, сама ведь, балда, разделась! Онанизм понаблюдать захотелось. Слезы покатились у меня из глаз. Чувствую, ремень легко опустился на мою ягодицу. Вот оно, начинается! Для начала даже не ударил, наверно удовольствие растягивает. Ну нет, так просто я не дамся! Я переворачиваюсь на спину, чтобы из последних сил помешать ему, а он уже вот, совсем рядом, завис надо мной. Надо же, без одежды! Уже и раздеться успел.

– Отпусти меня, Савва, – жалостливым голосом, едва слышно говорю я ему. – Я сделаю все, что ты захочешь!

«Боже, что я такое говорю?»

– Ты и так сделаешь то, что я захочу, – говорит он. Гад самоуверенный!

Преодолевая мое слабое сопротивление, он наклоняется, обнимает меня и… целует грудь, я стараюсь не поддаваться, прикрываюсь руками. Мягкие, ласковые губы уверенно прихватили мой сосок, отчего во всем теле вдруг замерло, словно в ожидании чего-то необыкновенного, приятного.

Мое оцепенение постепенно проходит, и я чувствую, как от его рук, быстрых, горячих, скользящих по моему животу, ногам и груди в меня вливается жар. Голубые глаза его еще пытливо-ласково изучают меня, гипнотизируя, парализуя волю, а он уже устраивается у меня между ногами. Берет руками меня за задницу крепко, уверенно, но не больно. Все! Я пропала! Уже не помню, то ли он раздвинул мне коленки, то ли я сама распахнула их перед ним.

Он меня трахает. Вначале было немного больно, теперь боль улеглась, отошла; он, надо признать, со мной осторожен и, даже, можно сказать, нежен. Так проходит какое-то время, сколько, я не знаю. Подкатывает какое-то новое для меня, непонятное ощущение, будто сладостной волной меня накрывает. Я пытаюсь сопротивляться этой новизне в себе, напрягаюсь, но Савва, – этот лже-онанист, и лже-Шурик, шепчет что-то успокаивающе, и я закрываю глаза – будь что будет, и полностью отдаюсь его власти, – подумаешь, еще одно изнасилование. Мне даже показалось, что в какую-то минуту я потеряла сознание, отключилась, а когда очнулась – он продолжал меня трахать. «С ума он сошел, что ли?» – мелькнула у меня вялая мысль. Это, наверное, новое, очередное издевательство, которое я должна терпеть от мужчин. Будто прямо по нервам моим проходится. Смотрю на него, он облизывает свои красивые губы, сбавляет темп.

– Ты!.. Тебе только коров трахать! – шепчу я ему, потому что крикнуть нет сил, да и не хочется. Но все равно хороших слов от меня он не дождется.

– Молчи, моя телочка, – говорит он ласковым тоном. – А то божьей коровкой сделаю!

Ну, что я говорила! Нельзя этим мужикам доверять. Все! Уже нет сил не только сопротивляться, а даже просто пошевелиться. Он меня мучил, наверное, больше часа. Я за всю свою супружескую жизнь, если считать все вместе, столько времени под мужиком не была. Господи, лишь теперь, наконец, он оставил меня в покое. И ушел. Я лежала, закатив глаза и еле шевеля губами. Просила бога, чтобы он дал мне возможность перетерпеть и пережить эту ночь. Скрипнула дверь и я скосила глаза на своего мучителя, вновь вошедшего в комнату. Савва принес и поставил у кровати тазик и кувшин с водой. А я думала, что он сразу после этого выгонит меня. И хорошо, если перед этим пинков не надает.

– Ты можешь сполоснуться, – ласково говорит он мне. Я встала и торопливо подмылась. Он не смотрит, тактично отвернулся, глядит в окно. Между ног как огнем горит. Но не подуешь туда и лед не положишь, а вода в кувшине теплая. Закончила. А Савва смотрит на меня и улыбается. Он совсем не злой. Хитрый – да! Обманом меня взял. Но что это? Не успела я нырнуть под одеяло, как он лезет ко мне опять.

– Савва, пожалей меня. Сил нет никаких, заканчивай издеваться, ты же меня уморишь.

– Я должен тебе за всех отомстить, – говорит он. И опять улыбается. Затем продолжает: – За Кондрата, за Леньку. А потом и за себя. Пока только за одного рассчитались.

Я без сил откидываю голову на подушку. На часах, висящих на противоположной стене, 2.15 ночи. Завтра, когда меня найдут мертвую, врачи поставят диагноз: «Умерла затраханная». Только со мной такое могло приключиться.

Все последующее время я была в каком-то полубессознательном состоянии. Порой мне становилось нестерпимо приятно, и тогда я понимала, что умираю, – в жизни, я знаю точно, такое почувствовать невозможно.

Когда я пришла в себя, на часах было четыре утра, он только сейчас кончил. После этого я поняла, что окончательно растворилась в небытие и мое тело парит в невесомости. Ничего похожего я раньше не испытывала. Наверное, мое тело расплавилось об его раскаленный стержень любви и целиком испарилось. И я сама тоже.

Когда я проснулась и, ища его, повернула голову, то первое, что увидела – его глаза. Серые, с голубым отливом. И нежные. Это он, Савва смотрит на меня. Они у него меняют цвет, что ли? И он опять улыбается.

– Доброе утро, Яночка! – произносит он, убедившись, что я проснулась. Хорошее «доброе утро», если мое тело меня не слушается, я его почти не ощущаю! Но… мне стыдно признаться в этом даже себе самой, я наслаждаюсь своим бессилием. И чувствую одновременно восторг и удивительный покой!

Я приподняла голову и… лизнула – поцеловала ему руку, только до нее и хватило сил дотянуться. Лизнула из благодарности – как собака. Или кошечка. Не знаю даже, почему я это сделала. Я дала ему понять, что теперь я его раба, вся в его власти – послушная и домашняя. И готова исполнить все, что он попросит, пожелает. Но все же мне обидно до слез! Я чувствую, что плачу. Обидно оттого, что так случилось, обидно за то, что он со мной сделал. Всего за одну ночь. Только теперь я поняла – он пробудил во мне женщину. Нет – ЖЕНЩИНУ – именно так, с большой буквы! И я не смогу больше быть кайфоломщицей и стервой. Я хочу любить и быть любимой. Он меня сделал рабыней.

И теперь я и есть раба – Раба Любви!

Новелла десятая
Молочные братья

 
Я жил хотя довольно бестолково,
но в мире не умножил боль и злобу,
я золото в том лучшем смысле слова,
что некуда уже поставить пробу.
 

Игорь Губерман

Однажды мы вместе с моим товарищем Кондратом решили устроить себе «день кайфа», для чего отправились в столицу Молдавии – город Кишинев. По счастливому совпадению, в этот же день в Кишинев, по какой-то своей надобности, направлялся наш общий знакомый Михаил, директор специализированной городской школы № 6, любезно согласившийся подвезти нас туда на своем автомобиле.

Чудесное солнечное утро как нельзя лучше соответствовало нашему хорошему настроению, и мы всю дорогу веселили водителя, рассказывая ему всевозможные истории и байки, случавшиеся c нами в баре. По приезду в Кишинев, когда мы хотели расплатиться, Михаил от денег отказался, сказав, что своими рассказами мы уже вполне рассчитались, а главное, не дали ему в дороге скучать. «Завидую вам, – сказал он, пожимая нам руки на прощание. – Вы работаете в таких нескучных местах и живете такой интересной и насыщенной жизнью».

Попрощавшись с Михаилом у ближайшей городской стоянки такси, мы пересели в белую «волгу» с шашечками, и первым делом направились в гостиницу» Турист», где нам необходимо было решить вопрос проживания на одну ночь. Хорошо знакомый нам заместитель директора гостиницы, невысокий шустроглазый молодой человек по имени Дмитрий оказался, к нашей удаче, на месте. Он всегда был рад нашему приезду и молниеносно решал любые просьбы и пожелания. С его подачи мы в течение десяти минут сняли два полулюкса, один на втором, другой на третьем этажах, – соседних отыскать не удалось, – и, после короткого отдыха в фойе гостиницы, во время которого нами был составлен приблизительный план мероприятий на вечер, мы отправились гулять по городу.

После сильных дождей с ураганным ветром, которые почти неделю терзали наш регион и лишь позавчера сошли на нет, в Молдавии, наконец, установилась нормальная погода, и теперь город Кишинев – столица солнечной южной республики, накануне праздника великого Октября изо всех сил старался выглядеть красивым и опрятным: здания были украшены праздничными лозунгами и транспарантами, поперек улиц, рядами натянутые между столбами, висели гирлянды разноцветных ламп, чисто вымытые витрины магазинов бросали огромные солнечные блики на проезжающие автобусы и соседние здания. По проспекту Ленина в обоих направлениях гуляли целые толпы праздного люда, а у арки «Победы» напротив правительственных зданий услужливые фотографы, с ног до головы обвешанные фотографическими аппаратами, едва успевали запечатлевать на пленку пары, семьи, а порой и целые группы нарядно одетых людей.

И только сломанные ветви деревьев, еще валявшиеся на задворках зданий и кое-где под заборами вперемешку с обрывками грязных газет и стеклом битых бутылок, еще не убранные нерадивыми дворниками, напоминали о недавней плохой погоде.

Мы с Кондратом приехали в Кишинев с единственной целью – отдохнуть и погулять, поэтому ничто кроме увеселительных заведений, а также местных девушек, нас в этом городе не интересовало. А вот раньше, вспомнилось мне, в свои детские и юношеские годы, я, провинциал, будучи в восхищении от Кишинева, когда с мамой, а когда с группой одноклассников, неоднократно обходил все местные музеи, художественные галереи и всевозможные выставки, но особенно часто бывал в планетарии – почему-то меня неизменно, на протяжении всей жизни тянет к звездам. Это не потому, что я лунатик, нет, просто я большой фантазер и романтик.

Потом в моей жизни был еще один этап, очевидно возрастной, когда нам перевалило за двадцать, мы с моим товарищем еще по школьной скамье Серегой Березкиным, проживающим прежде в Кагуле, а теперь в Кишиневе, в течение довольно продолжительного времени (тогда я еще мог приезжать в столицу каждые выходные) интенсивно знакомились с местными забегаловками, кафе, буфетами, шашлычными, и заодно с бильярдными, а также со всеми имевшимися в городе залами игровых автоматов. Иногда нам также удавалось попасть в гастролировавший в Кишиневе чешский луна-парк или цирк, и тогда я считал, что время было потрачено интересно и с пользой.

Ну, а теперь в моей жизни наступил следующий, очередной этап, когда, приезжая в Кишинев, я посещал исключительно злачные места, при этом выбирая лишь те, где прилично обслуживали и вкусно кормили.

Не слишком мучаясь вопросом, куда именно на сей раз податься выпить и повеселиться, мы с Кондратом брали туристический проспект и зачитывали незнакомое нам прежде название предприятия общепита таксисту, который тут же отвозил нас в требуемое место. Однако уже через год мы вынуждены стали повторяться, так как общепитовские «достопримечательности» проспекта к тому времени были нами полностью исчерпаны. Ну, а в то место в лесу под Кишиневом, где «достоверно» А.С.Пушкин пил из местного источника воду кружкой, причем кружка та, пристегнутая металлической цепочкой к металлическому же столику, странным образом сохранившись до нашего времени, тоже имелась в наличии, я, при всем моем уважении к Александру Сергеевичу, ехать не собирался.

Итак, мы с Кондратом, наслаждаясь хорошей погодой и чистым свежим воздухом, обладая неограниченным свободным временем, отправились бродить по центру города, не забывая по ходу дела обсудить внешние данные почти всех встреченных нами девушек и молоденьких женщин, а они, по всеобщему признанию мужчин Советского Союза, были здесь прехорошенькие, не зря ведь Кишинев чуть ли не официально считается всесоюзным «городом невест». По прошествии двух-трех часов, утомившись прогулкой, мы стали искать пристанища, где можно было бы посидеть и отдохнуть, и в результате этих поисков у нас хватило сил добраться лишь до расположенного в полуподвале жилого дома питейного заведения, о чем свидетельствовала привлекшая наше внимание огромная вывеска, установленная в торце здания. Заведение, как было указано на вывеске, оказалось коктейль-баром; и мы, не сговариваясь, остановились перед входом.

Я взглянул на часы: время для посещения подобных заведений было не совсем подходящее – всего лишь полдень, но двери в бар были гостеприимно распахнуты, а внутри призывно звучала легкая музыка.

– Зайдем? – спросил Кондрат, тоже посмотрев на часы. – Посмотрим, что представляет собой этот бар, так как мы знакомы уже со многими.

– Ну что ж, зайдем, пожалуй, – согласился я. – Заодно посмотрим, чем тут занимаются наши коллеги, на чем они, так сказать, лавэ наваривают. Кстати, и кофейку выпьем.

Войдя, мы сразу поняли, почему входные двери были распахнуты настежь – помещение проветривалось.

– Гужбан, видать, по вечерам здесь бывает неслабый, – сказал я Кондрату, когда нам в нос ударило смешанным запахом испарений алкоголя, табака, духов и пота. Впрочем, для нас с коллегой этот запах был как бы составной частью бытия, мы с ним давно свыклись и даже, пожалуй, сроднились.

Миновав низкий вход, для чего Кондрату пришлось нагнуться, мы попали в полутемный зал, в глубине которого виднелась высокая темного дерева стойка бара. Посреди нее возвышалась кофеварка с множеством чашечек и блюдец на ней. Бармен тоже наличествовал, вернее за стойкой мы увидели даму, барменшу. Это была пышная блондинка лет 30-ти с небольшим – я сразу представил себе, что на ее широкой и высокой груди, туго обтянутой белой форменной накрахмаленной курткой, можно было без труда разместить стоя в ряд бокалов шесть шампанского. Но вместо них на одной из двух объемных выпуклостей при ближайшем рассмотрении я обнаружил небольшой желтый с коричневым значок, где значились имя и должность его хозяйки.

При виде этого знака мне вдруг вспомнилось, что в одно время я тоже хотел приобрести себе такой же отличительный знак, но потом передумал: меня в нашем городе и без таблички все знают, а на выход его не прицепишь, это же не значок мастера спорта СССР, который некоторые сельские парни, не имеющие каких-либо спортивных достижений, покупают на кишиневском рынке за тридцать рублей, а затем с напускной гордостью носят.

Подойдя к стойке, мы с Кондратом вежливо поздоровались, и я с невинным видом обратился к барменше:

– Будьте добры, барышня, поднесите знак поближе, я хочу прочесть ваше имя.

Я даже привстал на цыпочки, словно норовя заглянуть барменше в прорезь курточки, или действительно собираясь прочесть написанное в табличке – мое движение любой сторонний наблюдатель мог расценить по-своему, в меру своей, как говорится, испорченности.

Кондрат тем временем уселся на пуфик и с интересом принялся глазеть по сторонам, изучая бар.

– А зачем вам мое имя? – певучим грудным голосом спросила меня блондинка, но все же, видимо, скорее из любопытства, снизошла, подошла и остановилась напротив. – Меня зовут Марина, – сообщила она, улыбнувшись, при этом обнажив парочку золотых коронок во рту.

– Вот и замечательно, – произнес я. – Очень приятно познакомиться, Мариночка, а то ведь не скажешь вам бармен, а барвумен у нас говорить как-то не принято.

Марина смерила нас долгим ироничным взглядом.

– Будете что-нибудь пить, мальчики? – спросила она кокетливо.

– Ага, – сказал я, – что-нибудь легко-алкогольное, для начала можно какой-нибудь прохладный вкусный сок на ваше усмотрение.

– А товарищу вашему принести стакан молока? – не растерялась белокурая красавица, вперив свой взгляд в Кондрата; она явно намекала на юный возраст моего товарища.

– Да, пожалуй, – кивнул я, в то время как Кондрат уставился на Марину своим «фирменным» пьяняще-томным взглядом. – Ему можно и стакан молока. Но при этом желательно, чтоб коровка та была бешеной! – тут же веселым тоном добавил я, пытаясь разрядить напряжение, возникшее в месте пересечения их взглядов, а то, казалось, от него можно было уже прикуривать.

На протяжении всего нашего разговора по залу порхала молоденькая стройная официантка, собирая посуду и снося ее в подсобку.

– Ну как, славно тут вчера народ погулял? – спросил я, кивнув в сторону столиков. Марина, переведя свой взгляд с Кондрата на меня, вопросительно приподняла выщипанные в ниточку брови, и я пояснил: – Это заметно по тому, что девочке вашей приходится немало побегать.

– Да так себе, ничего особенного, обычный день, – пожала плечами Марина.

– Налейте-ка нам, пожалуй, в дополнение к соку, по рюмочке лимонного ликера, – попросил я, располагаясь поудобнее на высоком пуфике.

Пока Марина наливала ликер, к стойке подошла официантка, явно привлеченная нашим разговором.

– Я– а– а– на, – медленно прочел я вслух имя, обозначенное у нее на значке, одновременно ощупывая девушку пытливым взглядом.

– А что вы, девушка, предпочитаете пить в это время дня? – послышался голос молчавшего до сих пор Кондрата, который, развернувшись на своем пуфике, с интересом уставился на Яночку. – Я бы выпил чего-нибудь на ваш вкус.

Девушка от неожиданности остановилась и облокотилась на ближайший пуфик. Она была моложе барменши лет на десять, то есть ей было не больше двадцати, короткая стрижка каштановых волос обрамляла ее продолговатое лицо со слегка выпирающими монгольскими скулами и, если красивой ее назвать было затруднительно из-за оригинальной, неклассической внешности, то хорошенькой – вполне. В ответ мы услышали ее приятный голос:

– Я в это время дня только кофе пью.

– Так вот, Мариночка, – радостно подхватил Кондрат, вновь оборачиваясь к барменше, – сделайте нам, пожалуйста, еще и по кофейку, и не бочкового, знаете, а фирменного, сваренного на песочке. (Бочковым мы называли примитивно разведенный горячей водой или просто плохой кофе).

Барменша с мнимым удивлением обернулась к Яне:

– Вот ведь какие веселые ребятки иногда нам тут попадаются. И, что интересно, такие идут обычно с утра. – Затем, обращаясь к Кондрату, добавила: – И чего это ради двух клиентов я должна песочек разогревать? – в голосе барменши слышалось удивление. – А на воде из чайника вы растворимый кофеек не попьете?

– Не-а, – сказал я. – Нагрейте песочек, затем возьмите в свои нежные ручки кофеварку, джезве, турочку или феджан, уж не знаю, как вы предпочитаете эту штучку называть, и сварите нам кофе по-восточному.

– А что это – феджан? – удивленно спросила Марина, явно сраженная моими познаниями в этой области. Она протянула руку куда-то под стойку и щелкнула электрическим тумблером.

– Феджан – это то же самое, что и джезве, только по-арабски, – пояснил я.

– Вот и хорошо, сейчас попьем настоящего кофе, – наблюдая за действиями Марины, смешно склонив вбок голову, сказал Кондрат. И добавил с ехидцей: – А то ведь, как я погляжу, от вас все равно обещанного молока не дождешься.

– Немедленно скажите ему, что молока у вас нет, Марина, – произнес я испуганным голосом.

– Почему же немедленно, к чему такая срочность? – спросила она, вновь удивленно подняв бровки.

– А то начнет требовать, – сказал я, – а ведь в последний раз, насколько мне помнится, он молоко из мамкиной титьки добывал.

И я выразительно уставился на Маринину грудь. Тут уж мы все, включая Яну, рассмеялись, а Марина слегка растерялась и даже покраснела.

– Откуда вы, ребятки, такие смешливые? – явно пытаясь выручить свою барменшу, поинтересовалась Яна.

– Расслабьтесь, девчонки, – весомо произнес Кондрат. – Мы свои.

– Свои – это из милиции, что ли? – усмехнулась Марина.

– Нет-нет, – шутливо поднял руки я, и следующей фразой окончательно запутал хозяек бара: – Сегодня-то мы уж точно не из милиции.

– Ну, так откуда вы? – буквально взмолилась Яна, вставая, и собираясь, наверное, опять бежать по своим делам. – Мы почему-то раньше вас здесь не видели.

– С юга мы, девочки, с теплого юга, – подбросил я еще одну загадку.

– Ну конечно, так я и подумала, – вздохнув, сказала барменша. – Мы, Яна, могли бы и раньше догадаться, что ребятки из Одессы.

– Ну, раз вы нас уже вычислили, тогда давайте, милые девушки, знакомиться, – сказал Кондрат. – Моего старшего братца зовут Савва, – он указал на меня, – а меня – Кондратий. Он старше меня всего на пять минут, поэтому, как вы сами уже догадались, мы – молочные братья-двойняшки.

Теперь уже обе женщины не смогли удержаться от смеха.

– Ха, молочные братья, ты слышишь, Яна? – И Марина, оглядев нас, зашлась в новом приступе хохота.

– Не молочные двойняшки, а разнояйцовые близнецы, – с упреком в голосе поправил я товарища, чем вызвал новый приступ веселья.

– Да, а почему у вас, ребятки, такие имена? – Грудь Марины мощно вздымалась, глаза смеялись.

– Это потому, что папа наш, Прокопий Аполинарьевич, был чудак и любил замысловатые имена, – охотно, но с ноткой грусти в голосе стал объяснять Кондрат, – а так – ничего особенного. Да мы уже и привыкли. – (Тут, пожалуй, к сведению читателя следует отметить, что оба мы выросли без отцов). Затем, обращаясь ко мне, он нахмурил лоб и спросил:

– Да, Савва, я что-то никак в толк не возьму: какая разница между двуяйцовыми и разнояйцовыми близнецами?

– Я объясню тебе, брат, в этом нет никакого секрета, – откликнулся я. – Просто у нас с тобой по одному яйцу, тебе досталось левое, а мне – правое. И, раз ты уже начал разговор об этом, так расскажи людям все как есть: что мы с тобой от рождения были сиамские близнецы, сросшиеся весьма интересными, то есть интимными местами, а не так примитивно, как всем известные в нашей стране сиамские сестры Маша и Даша…

– Да, от рождения, дорогие девушки, мы были сращены любовными корешками, – подтвердил Кондрат, – чего уж там скрывать. – Затем он горестно, и при этом весьма правдоподобно, вздохнул, после чего продолжил: – А когда однажды ночью мы одновременно проснулись – ужасно хотелось пи-пи, – вскочили и дернулись в разные стороны кровати, чтобы встать, и вдруг – дикая боль, кровь по всей постели, мы оба закричали, и вскоре оказалось, что корешок лопнул практически пополам, после чего у каждого из нас осталось по половинке полноценного писюна.

– И по одному яйцу, – добавил я, подтверждая его слова, затем добавил: – Что правда, то правда. – И горестно опустил голову.

– Ой, я с ума сойду от этих болтунов, – вытирая слезы, заходилась от смеха Марина. – Достаточно, с вами все ясно, молочные братья Кондрат и Савва.

Она закопошилась у себя за стойкой, утапливая турочки в горячем песке, а когда коричневая пенка в них забугрилась и поднялась почти до краев, перелила дымящийся ароматный напиток в чашечки, а секундой позднее поставила их перед нами. Яна к этому времени успела завершить свои дела и вновь подсела к нам.

Мы поговорили с девушками несколько минут о том, о сем, затем, допив кофе с ликером, стали прощаться.

– Уже уходите, одно… то есть, прошу прощения, разнояйцовые братья? – явно огорчилась Марина.

Я протянул ей десятку, но она деньги не взяла.

– Приходите вечером, тогда и рассчитаемся. – Глаза ее глядели призывно, грудь многообещающе вздымалась.

– Да, приходите, – по-детски выпятив губки, сказала Яна и, взяв для чего-то со стойки чистую пепельницу, встала и отправилась в подсобку.

Что ж, мы здесь явно пришлись ко двору, подумал я, и это было приятно.

– Придем, – пообещал я, вставая. – Правда, брат-Кондрат, разве таким девушкам откажешь?

– Ни за что! – как-то двусмысленно сказал он, тоже вставая со своего места.

– Хорошо, девушки, будем считать, что мы перед вами в долгу, – сказал я, пряча десятку в карман и направляясь к выходу.

Ну что ж, неторопливо преодолевая ступеньки, думал я, что касается работниц бара, то одна из них, Яночка, мне определенно понравилась. Свежий такой цветочек и как будто без заметных, во всяком случае, внешне, шипов. Ну, а «секс-бомба» Марина, в случае нашей полюбовной с девушками договоренности, вероятно, захочет провести ночь со мной – по возрасту, да и по габаритам я ей более подходящая пара. Если это и так, то я все равно постараюсь спихнуть ее Кондрату, мне не впервой устраивать товарищу подлянки, пусть порадуется ее мощным телесам, лично я не в восторге от крупных женщин. А если уж он заупрямится, то сыграем «в любовь втемную», или, на крайний случай, обыграем «рокировку» дамочками. И все в итоге останутся довольны.