Текст книги "Фиктивный брак"

9

Так жили эти трое на вилле «Монплезир»; и единственным из них, кто не радовался и не наслаждался прелестями юга и новой жизни, был сам доктор Рекс Траверс.

Глава третья
МУЖЧИНА НА ВИЛЛЕ ДЛЯ НОВОБРАЧНЫХ

А что касается меня,

мне в этом счастья нет.

Джон Шеффилд

1

Рекс Траверс, приступив к новой практике, почти сразу же с горечью сознался себе в том, что он не создан для «заграницы».

Ни при каких обстоятельствах, ни в коей мере. Он не создан для этого южного, пахнущего эвкалиптом, цветущего, веселого берега наслаждений, над которым вечно стоит знойное марево и белые кубики вилл, словно кусочки рафинада, разбросанные рукою великана по холмам Ривьеры, как бы подпрыгивают в волнах горячего воздуха. Рекс, выросший под (чтобы не сказать прямо «в») серенькими, моросящими дождичком, под низкими северными небесами, считал, что этот климат, жаркий и влажный, благоприятен только для ящериц, животных и в последнюю очередь для людей. (В последнюю очередь – потому что немногих отдыхающих здесь богатых англичан было достаточно, чтобы заставить человека устыдиться того, что он англичанин. Возможно, то же чувствовали некоторые американцы, французы, шведы, аргентинцы, португальцы или греки.)

Рексу не нравилось, что небо над головой неизменно ярко-голубое, что уровень воды в постоянно спокойном заливе не меняется. Он, островитянин, привык к приливам и отливам, к настоящему морю. Пейзаж был, конечно, прекрасен, но лично он находил его несколько искусственным, слишком ярким – как декорация на сцене. Сад считался воистину чудесным, – но, Господи, как сильно раздражал этот запах цветов! Здесь высунуть нос на улицу – все равно что пойти в жаркий день к Морни за мылом для бритья! Он вспоминал Киплинга:

О, Боже! Хоть понюшку

Нам Англии отсыпь!

Ту грязную речушку,

Ту лондонскую хлипь…

Рекс скучал по Лондону, по своему клубу, по игре в крикет, по друзьям, приятелям, коллегам, по однополчанам из роты «Бесшумные птицы», скучал по своим обычным занятиям, скучал по выходным в деревне у мамы, скучал по воскресным полетам, очень жалел о том, что «Мот» продана, и вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Так, словно он продал право первородства за чечевичную похлебку. Высокая плата за минимальную работу? Но как можно принимать такую работу всерьез! Его пациентки – небольшое число болтливых старых дев, страдающих по большей части воображаемыми недугами!

Вот чем все это обернулось. А если мужчина к тому же честолюбив…

Его невыразимо мучило сознание того, что будущее Персиваля Артура зависит именно от терпения и кротости его дяди, готового выносить невыносимых мисс Симпетт. Он ненавидел свою ежедневную обязанность приходить к ним, на виллу «Монрепо», потому что ему приходилось выслушивать не только и не столько описание симптомов легких недомоганий престарелых сестер, но и бесконечные рассуждения о том, какой он счастливый человек и как ему повезло.

– Я думаю, это, должно быть, наслаждение – начать супружескую жизнь в столь идеальных условиях; я только что видела вашу прелестную молодую жену в саду среди роз! Полная идиллия! В самом деле, доктор Траверс, вы самый счастливый из людей! Мне кажется, вам нечего больше желать. Разве вы не чувствуете себя настоящим баловнем судьбы?

– Пожалуй, – односложно отвечал Рекс Траверс и чувствовал себя дураком. Боже, если бы можно было послать все это подальше, вернуться домой и там найти хоть что-нибудь, все равно какую работу!

Но в первую очередь нужно думать об интересах мальчика.

И, кроме того, рядом находилась эта девушка. Джой.

2

Здесь почему-то многое на каждом шагу по мелочам обижало и больно царапало его. Например, Мери, служанка, которая долгие годы проработала у него на Харли-стрит и была привезена им сюда. Невозможно было запретить ей делать наблюдения и выводы относительно их взаимоотношений. Не то чтобы это имело значение, но кому же приятно было понимать, что старый и преданный слуга находит много смешного в супружеской жизни своего хозяина? А Траверс подозревал, что неподвижная маска спокойствия на лице Мери не раз сменялась выражением глубочайшего недоумения…

В один прекрасный день он услышал, как Мери зовет его племянника тем громким, совершенно незнакомым ему голосом, которым обычно говорят слуги, когда думают, что хозяев дома нет.

– Говорю тебе, не знаю, где доктор! Я сама его искала по всему дому; в доме его нет! Если только он не в тетиной спальне, – крикнула Мери сверху и, проходя как раз мимо двери, в которую только что вошел Траверс, проворчала: – Не много же времени он там проводит, как погляжу!

Этот случай побудил Траверса к довольно-таки глупому поступку.

Он выбрал момент, когда мадам беседовала с Мелани на кухне, постучал в дверь спальни Джой, бесшумно вошел и, не оглядываясь вокруг, быстро положил на стекло туалетного столика, меж туалетных принадлежностей Джой, предмет, который, он знал, отлично известен Мери – «докторов портсигар».

И быстро вышел. Когда Мери найдет портсигар, это убедит ее, что время от времени нога хозяина все-таки ступает на территорию спальни молодой хозяйки.

Однако служанке не пришлось сделать этого открытия.

Джой сама принесла ему и протянула на маленькой ладошке злосчастный портсигар.

– По-моему, это ваш? Он был на моем туалетном столике.

Она сказала это так простодушно, так, очевидно, была далека от макиавеллевских хитростей Траверса, что у того не хватило духу объяснить ей, что он нарочно положил на ее туалетный столик портсигар, дабы создать у служанки впечатление нормальной супружеской жизни. Вместо этого он забормотал:

– О! Спасибо! Как приятно, когда твои вещи к тебе возвращаются! Забавно, как это он там оказался… – И спрятал портсигар в карман, предоставив слишком зоркой Мери продолжать думать, что ей угодно.

Он не упрекал Джой. Он ничем не укорил ее в эти дни. Если уж на то пошло, Джой была даже слишком невинна!

3

Рекс Траверс обнаружил в Джой замечательное умение вести дом и великое множество хозяйственных добродетелей, которые Джеффри Форд в свое время находил «столь забавными». Траверс восхищался ее врожденным даром общаться со слугами – даже с такой сложной интернациональной командой, которая собралась здесь. Джой умела гасить время от времени возникавшие вспышки раздражительности англичанки Мери. Джой, несмотря на самые дружеские отношения с Мелани, никогда не позволяла «этой толстой тетке» превышать свои полномочия; и изысканность их кухни была заслугой не одной лишь Мелани. Под бдительным наблюдением Джой под мебелью не оставалось пыли после уборки Лидии, итальянки с лицом мадонны.

Кроме того, у Джой был дар создавать уют. Прикоснувшись к одному, убрав другое, она очень быстро превратила опереточную роскошь в стиле Рю-де-Риволи в нормальную атмосферу дома, пригодного для жизни.

Далее, Джой еще к тому же усовершенствовала свой талант общения с пациентами. (И при этом не забывала продемонстрировать чувства очаровательной молодой жены нового английского доктора, проводящей свой медовый месяц на Ривьере: «Вам здесь нравится?» – «О, безумно! Я так рада, что мы здесь!»)

Она безупречно выполняла светские обязанности: телефонные звонки, визиты, посещение церкви, хождение на приемы, на теннис.

Все это Траверс видел и понимал. И отмечал особо, что у нее очень хорошие отношения с мальчиком – впрочем, в этом он с самого начала не сомневался: с Персивалем Артуром Джой всегда приятельствовала.

По отношению же к нему… Что ж, она была безупречна. После того памятного разговора в Лондоне, когда он вынужден был предостеречь ее, что окружающие могут заметить что-то… э… необычное в их отношениях, она не сделала ни одного неверного шага. Не забывала называть его по имени после его просьбы:

« – Рекс, я еще буду нужна сегодня? До половины пятого? Да, хорошо…

– Рекс, я нашла тот рецепт для аптекаря.

– Пришло только одно письмо, зато очень хорошее: письмо твоей мамы ко мне, Рекс. Я уже описала, как мы здесь живем, и передала привет от тебя.

Траверс с невыразимой смесью удивления и восхищения говорил на это:

– В самом деле? Отлично!»

Его взгляд встречал детски открытое, приветливое лицо; но он отлично знал, что это всего лишь яркая обложка книги, прочесть которую ему не позволено. Порой ему казалось, что Джой выжидает… Он гадал: неужели Джой воспринимает свой пост официальной жены, домоправительницы плюс два дня работы секретаршей как нечто вечное? Это может тянуться довольно-таки долго, но не вечно же. Зачем ей это? Она смотрела на него и говорила с ним очень дружески, но прикосновение маленькой ручки, которое порой сопровождало ее «Спокойной ночи», перед тем как она скрывалась в обиталище мадам Жанны, говорило весьма твердо: «Мы на самом деле никакие не друзья, помни. Пусть здесь мы ведем совместную жизнь, мы остаемся просто знакомыми!»

Интересно, она действительно так думала?

Он поймал себя на злобной мысли: «Но, черт побери, ведь именно она все это придумала! Предложение сделала она! Ее идея, ее абсолютно безумный план! Лучше пойти и сказать ей прямо…»

Здесь он начинал смеяться над собой, подхватывал поводок, звал Роя – и пес, видя, что хозяин стоит с поводком, тотчас начинал крутиться вокруг, прыгать, лаять от восторга.

– Пойдем, мой Ройси-Бойси, пойдем гулять! Давай! Рой, прижимая уши, позволял пристегнуть поводок.

– Кто у нас огромный злобный волчище-собачище?

– Гав!

– Кто гоняет овец, кто кусает полицейских, кто пугает старушек, кто ест детишек на обед, а?

– Гав, гав! – в полном восторге отвечал ни в чем подобном не виноватый Рой.

– Кто вероломная скотина? Кто покушается на руку, что его кормит, а? Вот тебе за это, вот тебе за это, вот тебе… – любовно приговаривал Траверс, хватая собаку за все четыре лапы, поднимая и вскидывая на шею, словно воротник. Покружившись с Роем на плечах, он затем раскачивал собаку, подкидывал в воздух и, наконец, опускал на дорожку сада. Потом они начинали играть в мяч: Траверс бросал, а Рой бежал вдогонку, прыгал, хватал, лаял и в полном экстазе махал хвостом, а Джой выглядывала из окошка спальни мадам Жанны, желая удостовериться, чем вызваны такой шум и возня. И, наблюдая эту картину, грустно думала: «Мужчины были бы терпимы, если бы они относились к людям хоть наполовину так же, как к собакам!»

Траверс же, не подозревая о таких ее размышлениях, пристегивал поводок к ошейнику Роя, гладил его по шелковистой шерсти и внушал себе, что недостойно впадать в злобу и депрессию только лишь из-за перемены климата, окружения и обстоятельств.

Обычно такой уравновешенный, сейчас он пребывал в худшей форме, чем когда бы то ни было.

Поставьте себя на его место – на место великолепно сложенного, сильного, умного, порядочного тридцатитрехлетнего мужчины с нормальными здоровыми инстинктами, для которого всегда само собою разумелось (хотя он об этом особенно не задумывался), что женщины склонны считать его весьма привлекательным.

Представьте себе, что вы, по всем внешним признакам, женаты – во всяком случае, церемония венчания уже состоялась. Представьте, что вы оказываетесь за границей с хорошенькой двадцатидвухлетней девчушкой и поселяетесь в доме, где каждый уголок наводит на мысли о медовом месяце, постоянно тесно общаетесь с ней: разделяете трапезу, разговариваете, появляетесь с нею в обществе – ибо эта девушка и есть ваша жена, но жена только по бумагам, – несмотря ни на что, вы для нее – ВЫ! – как мужчина не существуете.

Представьте себе, что из чувства такта и соображения приличий вы удерживаетесь от попытки обсудить эту проблему с ней.

Разве такая ситуация не начала бы слегка действовать вам на нервы?

Именно это случилось с доктором Рексом Траверсом: эта ситуация стала весьма сильно действовать ему на нервы именно ко дню суперпобега Персиваля Артура.

Глава четвертая
ПОБЕГ

Ex Treibt in die Ferne mich

Machtig hinaus[2]2
  Меня мощно влечет вдаль (нем.).


[Закрыть]

Песня

1

Я отказываюсь! – воскликнул Персиваль Артур рано утром, когда Джой напомнила ему, что в половине пятого он приглашен на чай в «Монре-по». – Почему я должен портить себе день, на который у меня уже назначены встречи с моими друзьями, бестолковым сидением в скучной гостиной с толпой старых дев, впавших в маразм?

– – Никакой толпы там не будет: только две мисс Симпетт и еще одна их подруга, которая хочет повидать тебя, потому что знала твою маму, когда ты был еще младенцем.

– Непростительный грех – знаться с людьми, которые помнят мужчину младенцем! – провозгласил Персиваль Артур и изобразил отвращение: – Бр-р!

Эта маска нарочитого отвращения – проявление бессознательной жестокости, свойственной молодым людям его возраста при столкновении со старостью, слабостью или уродством, одновременно и притягивала, и отталкивала Джой, у которой не было братьев, чтобы подготовить ее к возможности такого поворота событий.

Он продолжал, передразнивая манеру старушек:

– «Я не видела тебя с тех пор, как ты был вот такусенький! – Он указывал трясущимися руками расстояние в девять дюймов от пола. – Это было лет тринадцать назад. Как ты вырос!» – Было бы странно, если бы он не вырос! Как будто такое возможно! – Потом пластинка меняется: «Ты любишь ходить в школу, дорогой мой?» И большое счастье, если тебя вдруг забудут спросить: «Ты, конечно, слишком взрослый, чтобы можно было поцеловать тебя?» Но обычно не забывают. Я категорически отказываюсь! В гробу я их всех видал! Представь, что тебе нужно…

– Персиваль Артур, ты просто маленький звереныш.

– Не такой уж и маленький. – Он проворно вскочил и вытянулся, изображай телескоп, и его острый подбородок оказался на макушке Джой. – А что касается «звереныша», я думаю, они еще не так зверели в моем возрасте, когда их заставляли быть вежливыми со старыми высохшими мумиями!

– Думаю, они не зверели…

– Они зверели. Только в их времена запрещалось говорить то, что я сейчас могу сказать. Так положено – и все тут. Но, как бы там ни было, как говорил древний философ, я не собираюсь быть с ними почтительным или стричь ради них волосы и ногти! И ты не сможешь меня заставить! Парада не будет.

– Боюсь, что все-таки придется, – посочувствовала Джой. – Они просили твоего дядю…

 
Лишь кровь была со всех сторон,
Младенца ж не увидел он, –
 

мрачно процитировал Персиваль Артур и вдруг кинулся к Рою. Обхватив пса за шею, он продолжал декламировать:

О цербер! Сына ты пожрал! —

Отец несчастный прокричал…

(Они все знали об этой страшной овчарке, да, псина?)

Он в исступленье меч схватил

И, мстя, в Гелертов бок вонзил.

Заливистый лай Роя, возня, шум, грохот и поверх всего этого – едва ли не визг Джой: чтобы быть услышанной, ей пришлось завизжать:

– Они просили твоего дядю, чтобы ты был, и он велел мне проследить, чтобы ты не опаздывал! Ты можешь не оставаться там долго…

– Я могу не оставаться там вообще, если я не приду, – донесся удаляющийся голос Персиваля Артура, ибо он уже несся, перескакивая через ступеньки террасы, к высокой железной ограде, за которой ослепительно сверкала белой пылью дорога со слоновьими ногами пальмовых стволов.

До свидания! У меня много дел! Не скучайте!

2

Обыкновенно он исчезал на все утро. Но к ланчу пунктуально являлся, с чистой совестью и отменным аппетитом.

Сегодня он опоздал. Рой пришел без него.

– А где же мальчик? – спросил Рекс Траверс; он был раздражен после ненавистного утреннего приема пациентов. День стоял чудесный, но лишь для тех, кто мог провести его на море или высоко в горах, в тени олив. – Как он непунктуален!

– Наверное, он просто забыл о времени, – умиротворяюще ответила Джой. Она еще не выходила сегодня на солнце и, казалось, источала прохладу и свежесть. В белом шелковом платье-рубашке с нефритово-зеленым поясом, с шейным платком и носовым платочком в кармашке в цвет ему, она напоминала лотос. – В доме прохладнее, чем снаружи.

– Мадам, ланч на столе, – объявила Мери. Типичная англичанка, словно только что с Харли-стрит, в своей черно-белой униформе, она отступила в сторонку, к окну, пропуская хозяина и его молодую жену в столовую.

Они уселись друг напротив друга за красиво накрытый стол: льняная скатерть и стекло – наследство мадам Жанны; столовое серебро – свадебный подарок бабушки Траверс, и в центре – составленная руками Джой пирамида из роз.

Кстати, это была первая их трапеза вдвоем.

3

Сочувственно наблюдавшая за их жизнью Мери тотчас отметила это. «Наконец-то они остались лицом к лицу, без этой каланчи – Персиваля Артура».

Однако разговор начался отнюдь не на нежно-интимной ноте: когда «хозяйка» заметила, что она уверена, что мальчик вот-вот придет, хозяин весьма саркастически сказал, что женщины вообще имеют обыкновение говорить «уверена», не имея для уверенности никаких причин. Затем возникла пауза, и в столовую вплыл через открытое окно голос Мелани, распевавшей в кухне собственную версию любимой французской песни Мери: «Я хочу быть счастливой. Но я несчастна, покуда несчастен ты!»

«Однако нехорош голос Мелани – тем, что он слышен повсюду», – подумала Джой, а Траверс сделал добрый глоток минеральной воды со льдом и с лимоном (Джой помнила, что на Харли-стрит это был его обычный полуденный напиток).

Снизу зазвучала песня – тоже что-то из дешевой мюзик-холльной лирики.

 
Tu n`as pas su m`aimer!
Tu n`as pas su me comprendre! —
 

выводила Мелани.

Pourtant je t`ai donne

Mes baisers…[3]3
  Ты не смог меня полюбить!/ Ты не смог меня понять! /Однако я подарила тебе /Мои поцелуи… (фр.)


[Закрыть]

– Мери, – мягко, вполголоса сказала Джой.

– Да, мадам. Я ей скажу, – тотчас поняла Мери и устремилась на кухню, чтобы побыстрее сказать товарке: «Мелани! Прекрати. Нон шантэ! Нон!»

– Что? – по-французски переспросила Мелани, прерванная на полуслове. – Мадам не хочет, чтобы я пела? Значит, ее душа нечувствительна к музыке! И в такое время ее жизни! Вот мадам Жанна – ей очень нравилось мое облигато!

– Нон шантэ, – повторила Мери, которая не поняла ни слова из того, что говорила Мелани, хотя исправно кивала.

А наверху Траверс, кушая цыпленка с салатом, приготовленным Мелани (салат был так сильно охлажден, что вызывал воспоминание об инее на газоне), заметил, просто чтобы что-нибудь сказать:

– Не могу представить себе, где эта женщина берет песни для своего неисчерпаемого репертуара!

– Я могу тебе сказать, – ответила Джой, тоже чтобы только поддержать беседу. – Когда по воскресеньям она вечером выезжает в Ниццу, то прямиком идет в зал музыкальных автоматов, надевает наушники и бросает франк за франком, слушая самые сладкие песни, что у них есть.

– Боже, ничего себе воскресный отдых!

– Таково ее представление о счастье. Я думаю, ты скучаешь без воскресных полетов.

– Что? Извини, – встрепенулся Траверс, вертя головой, чтобы увидеть лицо Джой за экраном из роз. – Что ты сказала, Джой?

Джой по другую сторону роз повторила, что ей кажется, что ему не хватает здесь его полетов.

– Да, скучаю, – грустно согласился Траверс.

Он не ожидал, что она помнит и вообще думает об этом. Он был тронут. И поскольку больше здесь поговорить на эту тему было не с кем, он начал рассказывать этой девушке, сидевшей за одним столом с ним, о том, какое счастье – летать.

– Обычно говорят о пользе авиации для коммерции или на войне и совершенно не говорят о том наслаждении, которое получаешь от полета. – Рекс Траверс, прирожденный пилот, вдохновился. – Чувство высоты! Когда облака остаются внизу, оказываешься в удивительно чистой атмосфере. Туман, дождь – все это под облаками, а ты над ними, и «Мот» послушна каждому движению твоего пальца… Ты даже не чувствуешь скорости; чтобы убедиться в том, что движешься, надо найти внизу какое-нибудь дерево, к примеру; раз – и оно далеко позади… А земля под крыльями похожа на мягкий зеленый ковер…

Джой слушала с неподдельным интересом. Вот она о чем-то спросила…

– Что? Прости, я не расслышал. Может быть, убрать эту штуку? – Он кивнул на пирамиду из роз. Джой посмотрела на Мери, и та передвинула цветы. «Красиво», – про себя отметил Траверс. Еще один ее талант – она умеет обращаться с цветами и любит ими заниматься. Совершенно очевидно, что домашние дела увлекают ее гораздо больше, чем работа секретарши. Может быть, и все девушки, служащие по необходимости в офисах, таковы же? Если дать им возможность… Просто удивительно, как она расцвела здесь, на юге. А ему на юге плохо… Джой же здесь стала совершенно другой – и внешне, и внутренне… Даже жесты… Даже… интеллект… К тому же она умеет слушать…

– Понимаешь, Джой, Англия так прекрасна с высоты птичьего полета! Не видно оскорбляющих глаз мелочей… смотришь вниз и видишь сплошное зеленое море… домики, окруженные островками парков. Сплошной теннисный газон… сплошной цветущий сад… Вот ради чего я летал… А ты никогда не пробовала?

– Нет, никогда не представлялось случая; да и представься он, я страшная трусиха, всего боюсь.

– Не надо бояться! – с энтузиазмом воскликнул Траверс и вдруг ощутил дополнительное сожаление, что здесь нет возлюбленной «Мот». Будь «Мот» здесь, он мог бы подарить этой девушке счастье полета… Как это было бы прекрасно… Но сказал только: – Это чувство ни с чем не сравнимо!

– Однако, – заметила Джой, – ты не разрешал летать мальчику.

– Нет, – коротко ответил Траверс. – Не разрешал. Рано. Нельзя через все пройти уже в раннем возрасте. Мне было девятнадцать лет, когда я впервые сел за штурвал. В конце концов, пусть хоть что-то ему останется на потом.

Тут Мери внесла на зеленом блюде первую мелкую лесную землянику, красную, сочную, сладкую, и поставила на стол два коричневых кувшина охлажденных сливок.

Джой, как и положено молодой хозяйке дома, ничего не забывающей, вполголоса приказала:

– Отложите немного земляники и сливок для мистера Персиваля Артура.

– Да, мадам. Я уже сказала Мелани, она отложила. На кухне еще много ягод.

– Кто бы сомневался, – сказал Рекс Траверс с улыбкой, лишь наполовину веселой. – Сладкий кусочек всегда к услугам юного негодяя. Он воображает, что ему все можно, что ему все простится. Он стал совершенно неорганизованным!

– Да нет же! Он всего лишь один раз опоздал к ланчу!

Мери, выходя, подумала: «Шипят друг на друга, как кошка с котом. Ну ладно… милые дерутся, только тешатся… Небось к вечеру помирятся, станут целоваться… Вот ведь какая она, любовь…»

– Ты балуешь и защищаешь его. – Траверс говорил полушутливо, но все же с немалой долей раздражения. – И Мери. И Мелани тоже. Все женщины… Но в первую очередь виновата ты! Если мальчик срывается с цепи, воображает, что он в замке король – единственный! – нужно посмотреть, как к нему относятся женщины в доме. И прежде всего мать…

Он поднялся из-за стола. Джой открыла было детский розовый ротик, чтобы возразить: «Но я не мать Персиваля Артура», но, так ничего и не сказав, опять закрыла. Абсурдность ситуации заключалась в том, что Траверс, который давно считал этого веснушчатого сорванца своим сыном, на минуту забыл, что Джой – даже не его мачеха.

«Но она так истово защищает юного мерзавца, словно состоит с ним в кровном родстве», – опомнившись, в свое оправдание подумал Траверс, а вслух сказал:

– Во всяком случае, надо прекратить эту практику приходить к ланчу, когда пожелаешь.

Джой слегка высокомерно ответила:

– Эта практика еще не сложилась. Он опаздывает в первый раз! И как тебе удастся прекратить ее? Ведь когда он придет, ты уйдешь! Именно я встречу это создание и буду сидеть с ним, пока он ест! И я не возражаю.

– Женщины редко возражают, – сердито подмигнул ей Траверс, – против того, чтобы посочувствовать неправому!

Уже не в первый раз ему пришла в голову мысль, что Джой ближе мальчику, чем он. Может быть, потому, что очень юная девушка и подросток, почти юноша, и психологически, и просто по возрасту гораздо ближе друг к другу, чем к взрослому мужчине? И подростки, и юные девушки не уверены в себе, неопытны, болезненно чувствительны, зажаты, обуреваемы сомнениями, питают множество иллюзий… Это-то и отдаляет их от него, потому-то они и придерживаются столь разных точек зрения… И на сегодняшний день они, в сущности, друг другу никто…

Траверс не стал додумывать эту мысль.

Уже более мирно он продолжал:

– И я протестую против такого порядка вещей! Могу я узнать, что тебя так рассмешило?

– Мужчины, – исчерпывающе ответила Джой. Краска бросилась ей в лицо, она непременно должна защитить отсутствующего.

Что, такой страшный скандал только потому, что мальчик опоздал? Некоторые мальчики вообще не приходят к ланчу. Он что, никогда не был мальчиком? Никогда никуда не опаздывал? Она непременно спросит бабушку Траверс.

– Мужчины очень любят говорить, что протестуют против такого порядка вещей, против принципа, на самом же деле они начинают протестовать только тогда, когда кто-то покушается на их право быть в замке королем! Я думаю, именно поэтому мужчины всегда придираются к мальчикам: мальчики вырастут, и им придется уступить место! – Чувство справедливости, заставлявшее ее защищать слабейшего, подсказывало ей слова, которым удивлялась даже она сама, а не только Траверс, опешивший от неожиданности и в удивлении своем больше всего походивший на Роя, когда перед ним внезапно оказывался котенок Мелани. – То есть это просто ревность!

Он поднял голову и переспросил:

– Ревность? Что ты имеешь в виду?

– Не в этом смысле! – воскликнула Джой, хотя сама она вряд ли могла внятно объяснить, в каком же смысле. – Я только хочу сказать, что мужчины, отказывая мальчикам в праве на независимость, совершенно теряют чувство меры, раздувая пустячные провинности до Бог знает каких размеров. Мальчик просто заигрался и забыл о времени. Мужчины же втайне хотят, чтобы мальчик, подавленный и сокрушенный сознанием своего страшного греха, только и мог вымолвить: «О горе! Но ради Бога, дайте мне поесть, дядя Рекс!»

Здесь Рекс, будучи не лишен чувства юмора, громко расхохотался. «Как ловко она повернула! Сначала – множество тяжких обвинений в адрес мужчин вообще, с серьезными доказательствами, и вдруг все изящно сводится к конкретному случаю, абстрактные субъекты и объекты получают собственные имена, и получается очень смешно. Женщины всегда так делают», – думал Рекс.

– Мужчины после тридцати, – обвиняли его по другую сторону стола, – подвержены «комплексу Муссолини»! И в каждом – тираническая жилка!

Она в самом деле так думает? Опасное заявление. И, чтобы подразнить ее и взять реванш, он сказал:

– Такое серьезное заявление предполагает основательное знакомство с предметом – очень хорошее знание довольно многих мужчин!

Вдруг она покраснела до слез.

Она вспомнила, где слышала эту мысль о «комплексе Муссолини».

От Джеффри Форда, разумеется…

И воспоминание о Джеффри повлекло за собой укол совести, стыда (который и вызвал краску на ее щеках) за то, что она должна была сделать, но не сделала, – за так и не написанное письмо Джеффри Форду.

Но Траверс, не зная всего этого, корил себя. Разве можно оскорблять чувства малышки? Неужели нельзя было смолчать?

– Прости. Я не хотел тебя обидеть. Глупая шутка.

– Ничего страшного, – она снова была безмятежна.

Мери внесла кофе. Мелани великолепно варила кофе: он получался темным, густым и душистым. Траверс подул на свою чашку, сделал глоток, в молчании допил кофе и поднялся.

– Ну, всего доброго.

– Ты идешь куда-то? До трех сегодня ничего нет, – напомнила ему жена-секретарша.

– Я хочу спуститься на пляж поискать этого маленького негодяя.

– Стоит ли? Он уже, вероятно, идет сюда. Вы можете разойтись, – мягко заметила Джой. Она подозревала, что поиски ни к чему не приведут.

Маленький негодяй вполне мог опять, например, обедать со своим дружком – французским графом в горах под оливами, среди чудес архитектуры одиннадцатого века. Или с кем угодно еще – с американским шофером, с австрийским бароном, с английским профессиональным игроком в гольф, с энтузиастами физических упражнений – с кем угодно и где угодно он мог проводить свой «послеполуденный отдых фавна».

Но предположить, что это она его избаловала?!

– Счастливо, Рекс, – так же мягко попрощалась Джой, а про себя добавила: «Муссолини!»