Текст книги "За желтой стеной (сборник)"

Охота

Что на прогулку сегодня не поведут, Петька понял часам к одиннадцати, когда жизнь на отделении пошла своим ходом.

Сразу после завтрака их погнали клеить коробочки. Потом начали выдавать передачи и уже ждали обхода, но тут прошел слух, что его не будет.

Отделение живет ожиданием обхода, прогулки, обеда…

Что прогулку сегодня снова отменят, догадаться было не сложно. Ее не было уже пару месяцев, с тех самых пор, как закончилось лето. Зимой, осенью и ранней весной никто не поведет гулять отделение. Хоть «Прогулка» и стоит в «Режиме дня», повешенном для всеобщего обозрения на стену в Красном уголке. Выводить-не выводить – это уже на усмотрение персонала, а не минздрава. А персоналу в непогодь холодно. Осенью-весной дождь, грязь во дворе непролазная, а обуви у пациентов нет. У тех, кто «из дома», еще куда ни шло. Им папа-мама что-нибудь да принесут. Детдомовским же достается лишь то, что эти домашние после выписки в дурке оставят…

Да и летом выводят погулять потому только, что невозможно находиться внутри помещения. Сам персонал там задыхается. На улице жара за тридцать, а окна не открываются. Они на замке. Дурдом. Летом отделение превращается в раскаленную сковородку. Так вот и получается, что прогулку организуют не для больных, а для удобства персонала.

Но Петька надеялся на прогулку и ждал её до последнего момента, потому что с этой прогулкой были связаны все его мечты. Если бы все было именно так, как написано в «Режиме дня», то часам к двенадцати он был бы уже свободным человеком, а не пациентом дурки: сегодня решено было встать на лыжи. Но в сумасшедшем доме все непредсказуемо. А «Режим дня» висит для комиссий и проверяющих. Их сразу и ведут в Красный уголок, чтобы показать…

Петька вспомнил, что сегодня на смене Семеновна и развеселился, представив, как она будет его ловить и полезет за ним на забор. Вот зрелище!.. Это все равно что в кино сходить, на смешной фильм: Семеновна совсем не худая, ну, чтоб ее не обидеть… Она в борьбе всех первей, когда кого-нибудь из пацанов «берет», бьет или вяжет. А вот взглянуть бы разочек, как она наперегонки бегает и на трехметровый забор лезет…

Петька так ясно представил все это, что заржал.

С пацанами она всегда берет разницей весовых категорий. В угол загонит и опрокинет. Потом сверху заберется, усядется поудобней и душить начнет. Тогда её противнику кранты и шансов у него – ноль. Под ней же не вздохнуть и не пошевелится… А выбраться из-под нее еще никому не удавалось.

Но на этот случай они с Сычом договорились бежать в разные стороны, а потом за поселком встретиться. Семеновна соображает долго и кого схватить первым решить быстро не сможет. Так что, если никого из шестерок рядом с ней не будет, то уйти от нее «на рывок» очень даже можно. Лишь бы схватить не успела.

В побег с Сычом уходить, пожалуй, надежней, чем с кем бы то ни было из отделения. Когда Сыч первый раз в дурку был привезен, его все Ботаником дразнили. За то, что задумчив был, соплями шмыгал и все про бабушку спрашивал. Но после третьего попадания сюда к нему прилипла другая кличка.

Вспомнив про Сыча, Петька решил, что неплохо было бы обсудить изменившиеся обстоятельства и двинулся разыскивать напарника.

Тот сидел в Красном уголке, уставившись на шахматную доску и обдумывал очередной ход, играя сам с собой в шашки.

– Ну что, в шашки разочек? – предложил Петька для конспирации.

Это только на первый взгляд кажется, что в дурке все просто и без хитростей: болтаешься ты по отделению, все про тебя забыли, и никому до тебя дела нет. А персонал-то все видит и записывает и через своих шестерок незаметно всем руководит. Дружбы и вражды между пациентами стараются не допускать, потому что от того и другого одна головная боль. Вражда несет конфликты и драки, а если двое детдомовских скорешились, то с этого тоже жди проблем. Детдомовские казенную жизнь знают и обмануть их тут очень трудно – это их мир…

Другое дело, когда они попадают в чуждую для них среду.

Петька помнит свое удивление, когда впервые у воспитателей увидел будильник. Старшие пацаны ему тогда объясняли, что это специальные часы, чтобы не проспать.

Знатоками недетдомовской жизни и инструкторами в ней обычно бывают те, у кого есть кто-то из родственников на свободе. Сыч был из таких и к нему еще в детдоме бабушка на свидание ездила. Иногда она его в гости к себе забирала. Потому не детдомовскую жизнь он знал хорошо и для всех был «авторитетом».

– По партии? – подмигнул Петька и, не дожидаясь ответа, принялся расставлять шашки на доске.

– Давай, – равнодушно согласился Сыч.

Поболтать, не привлекая к себе внимания персонала и «помощников» из пациентов, можно только так, с домино или с шашками.

– Чего делаем-то? – поглядывая по сторонам, полушепотом спросил Петька – Не ведут, видишь?

– И не поведут… Погода-то, посмотри, – кивнул Сыч в сторону окна, за которым моросил нудный дождь.

– А чего тогда делаем-то?

– В ужин… Чего еще-то? В ужин даже лучше, чем с прогулки… Уже темно будет, сразу оторвемся… – Сыч косил по сторонам подозрительно, по-сычиному, – На кухню пойдем и рванем оттуда… Прямо с пищеблока.

– А если не возьмут за ужином? Или одного кого-нибудь? Ну, и что тогда?

Сыч наклонился ближе к доске так, чтобы никто из посторонних ничего не мог услышать и принялся объяснять, не забывая при этом двигать шашки и понукая Петьку:

– Ходи…

Через пятнадцать минут все детали этого дела были обсуждены в мелочах. Напоследок сделали две партии «по-серьёзному» и разбежались по разным углам отделения. До вечера…

Петька бродил по отделению, не зная чем заняться – из одного коридорного конца в другой (до вечера еще целая вечность!) . Вдруг у центральной двери он наткнулся на интересное зрелище: привели новенького. Он сходу понимает, что это новенький. С первого взгляда. Новенький испуганно шарахается ото всех, проходящих мимо. И ежу понятно, что в дурку он попал первый раз. По коридору за руку его ведет Семеновна. Но он все равно норовит шагать не прямо, а зигзагами, шугаясь от каждого встречного. Потом вдруг испуганно останавливается и упирается.

Семеновна пытается его урезонить, но не очень ласково. Сообразив, что это бесполезно, она не церемонится, хватает его за рукав и тащит по коридору за собой, словно тележку с продуктами. Поняв, наконец, что силы не равные, пацан садится задницей на пол и начинает орать. Семеновна свирепеет. Петька видит, как покраснел у нее затылок. Она хватает пацана за шиворот и тащит в сторону надзорки. В последний момент он успевает уцепится рукой за батарею и все – движение останавливается.

Семеновна ревет словно бык на колхозном дворе – она зовет на помощь Бомбу, вторую санитарку, сидящую у надзорки.

Если внимательно посмотреть на Бомбу, то непонятно, где она начинается. Бомба круглая. Имя ее уже стерлось у всех в памяти: то ли Нина Сергеевна, то ли Алексеевна. Бомба очень добрая. Про это все знают. Она такая же, как доктора на отделении и в ней пропал большой психиатр. Бомба никогда не грубит и не орет, как Семеновна. Она всегда вкрадчиво-вежливая. Даже если кого-нибудь в укрутку упаковывает или к батареи привязывает. А если ничего не помогает и связанный орет да сопротивляется, она без криков и скандалов возьмет подушку с соседней кровати, разгладит на ней каждую складочку, а потом на лицо орущему положит, а сверху сама сядет и сидит так, пока тот не успокоится. А еще Бомба любит животных, Дома у нее, по слухам, штук пять кошек. Петька однажды сам видел, как она котенка кормила и даже лицом изменилась вся, когда его гладила. Она добрая, не то, что Семеновна, которая подзатыльники раздает направо и налево и при этом еще орет и на скандал провоцирует. Но если б Петьку спросили, кто из них лучше, а кто хуже, он не мог бы ответить…

Бомба является на зов, и вдвоем, с подзатыльниками в помощь, они отрывают новенького от батареи, поднимают на руки, словно турецкого султана, и тащат в сторону надзорки. Он проиграл!

Что может сделать десятилетний пацан с двумя деревенскими тетками? Только укусить – ничего другого ему не остается!

Семеновна орет так, что Петьке делается страшно и в голову приходит мысль, что хорошо бы вдевать в ноздрю всем санитаркам кольцо. Как быкам. Чтоб остановить в случае чего.

– Ах ты гадёныш детдомовский! – слышит Петька и понимает, что в их полку прибыло.

Пацана берут «на хомут» и на «ковре самолете» тащат в палату.

Мимо несется медсестра с шприцем в руках. Подходить близко к палате и смотреть, что там происходит, опасно, но, по доносящимся оттуда звукам, слышно, как санитарки вяжут «гаденыша», переговариваясь между собой.

– Зайди в процедурку, я тебя перевяжу, – слышит Петька голос медсестры.

Из надзорки выходит Семеновна. Одна рука у неё в крови. Идет за медсестрой в процедурку.

– Зубастый… – ворчит она и, заметив, что на нее таращится все отделение, орет: – Чего все столпились? Ну, разошлись по палатам, быстро!

Кино закончилось. Петька отправляется бродить дальше. Часов на отделении нет, время измеряется подъемом, завтраком, обедом и ужином. Иногда что-нибудь интересное вклинивается в этот распорядок. Например, поступления новеньких, или свидания…

Свиданий у него нет и быть не может. Но и из чужого свидания и чужой передачки можно что-нибудь «отломить», если случайно попасться на глаза маме какого-нибудь пациента. Петька умеет пользоваться такими моментами, этому он обучен (жить-то надо) .

Сегодня не день свиданий и Петька отправляется в турне по отделению ипалатам. Сначала в Красный уголок, где ему знакома каждая трещинка в полу.

В Красном уголке все стены в картинах, нарисованных пациентами: мишки, цветочки, солнышко. Сбоку знакомые стихи про Айболита. Сам Айболит нарисован сидящим под деревом со стетоскопом на груди. Но с виду он совсем не добрый и напоминает Семеновну. Петька не верит стихам и картинкам. Сколько он тут сидит и ни разу не видел, чтобы просто так, для развлечения, давали карандаши и позволяли рисовать.

В детдоме было то же самое: рисовать и заниматься физкультурой в спортзале было нельзя. Но когда приезжали проверяющие, то всех насильно гнали в спортзал. А потом давали цветные карандаши.

Петька рассматривает рисунок, на котором стоит мальчик на лужайке под большим и ярким солнцем…

Почему на картинке одно, а в жизни совсем наоборот? Почему нельзя нарисовать того пацана, которого бьёт и вяжет Семеновна? Почему взрослые всегда врут? Врут здесь, врут в детдоме. Но их за вранье те же самые взрослые всегда наказывают.

Не найдя ответа, Петька вздыхает и идет болтаться по коридору. В чужие палаты он не заходит, там все видно и так, сразу от порога. Дверей ведь в палатах нет. Во всем отделении двери есть лишь на входе и во врачебном кабинете. Еще в туалете.

Толкаясь по коридору, он рассуждает на ходу. Почему люди считают, что в дурке все сумасшедшие? У него на этот счет другое мнение. Тех, кто не похож на других внешне и поведением, тут не больше, чем в обычной школе. От нормальных детей дурдомовские отличаются, пожалуй, только семейным положением: это или отказники (от кого родители отказались) , или из пьющей семьи. Либо такие, как он, из детского дома. Из нормальных семей и по-настоящему больных, таких, как Гемо, очень мало.

У Гемобобера церебральный паралич с дефектом речи. Он говорит только по слогам, так, словно что-то шифрует: Ге… мо… бо… бо… бер… Потому его так и назвали. У Гемобобера есть родители, они сумками таскают ему передачи, говорят с врачами и надеются, что те поставят его на ноги.

Гемо себе на уме. Это Петька знает, Если он решил что-то не делать и не понимать, он машет головой и мычит как дурак. Лишь бы отстали. Но если он хочет во что-то вникнуть и понять, то сообразительней и смекалистей его на отделении не найти. Он Петьке такие вещи объяснял, о которых тот даже в школе ничего не слышал. Главное, найти с ним общий язык. И здесь это не пустая и затасканная фраза, потому что с языком своим Гемобобер не очень дружит. Но Петька с ним давным-давно контакт наладил, сразу после поступления, когда однажды втихаря дал ему курнуть. Теперь они друзья. И это для Петьки очень полезная дружба, потому что Гемо из надзорки и всегда в курсе всех дел. Персонал его не боится, считают, что он «на колпаке» и все разговоры ведут при нем. Он уже не раз Петьку предупреждал, что его за что-то расправа ждет, или про шмон на предмет сигарет. И сигареты теперь в случае необходимости Петька «гасит» на нем, потому что у него их никогда и не ищут. Но если что и обнаружится в его карманах из запрещенного и персонал попытается узнать у него – откуда, то дураком прикинутся Гемо умеет. А его тарабарщину понимает только Петька и мать. Других переводчиков больше нет. Бить же и наказывать Гемобобера, как других, персонал боится, потому что его мама такой хай поднимет…

Сквозь дверной проем Петька видит Гемо, марширующиго в надзорке и машет ему рукой, показывая жестами – давай, мол, в туалет, курнем.

Гемобобер раскидывает руки и словно робот, как на шарнирах, двигается в туалет. Петька еще какое-то время крутится на коридоре для вида, чтобы Семеновна и Бомба внимания не обратили, что они всегда на пару ходят в туалет. Потом идет следом и в углу (чтоб из дверного окна его не было видно) прикуривает сигарету.

Гемо словно мельница размахивает руками и ждет, когда Петька ему пихнет в рот сигарету. Сам он держать её и курить одновременно не может.

Петька знает, что его ждет, если кто-то «сдаст». Курить на детском нельзя, за это наказывают. А он детдомовский и с него спрос вдвойне и даже втройне. И если прознает Гемова мать, то страшно подумать, что будет…

С Катериной Ивановной, мамой Гемы у Петьки тайное соглашение: он следит, чтобы персонал Гему не обижал. За это она ему приносит иногда что-нибудь вкусненькое. Катерина Ивановна жалеет Петьку, но он эти телячьи нежности не понимает. Чего его жалеть? Вот Гемобобера жалко! Тем более, что он совсем не дурак, как все вокруг думают – он все с полуслова понимает. Только сказать не может.

Один раз Петька слышал, как Семеновна с медсестрой говорили:

– Это пока мать у него жива, он тут. Потом в дом психохроников отправят. И так зажился…

Голова от первой затяжки у Гемобобера начинает дергаться. Руки совершенно перестают его слушаться и прыгают вверх-вниз, вправо-влево, но он делает губы трубочкой и снова тянется к сигарете.

– Опять грохнешься на пол, как вчера, – шепотом напоминает Петька, но все равно пихает ему в рот окурок. – Хватит-хватит! – повторяет он и затягивается сам.

Гемобобер снова вытягивает губы и мычит:

– … й-й… чек! – это значит:последний разочек.

– Ну, последний, – делается строгим Петька. – Меня убьют, если узнают. Все. Разбежались. Я первым выхожу, а ты пока поторчи тут.

Гемо мычит и пытается что-то рассказать Петьке, о том, что он в разговорах персонала слышал. Делает таинственное лицо и таращит глаза. Петька старый шифровальщик. По звукам и гримасам он понимает, что речь идет о чем-то очень важном, но времени переспрашивать у него нет и, если сейчас в туалет войдет Семеновна или Бомба и почувствуют запах табачного дыма, то ой-ей…

– Потом, потом расскажешь! – говорит он и выходит из туалета.

И снова идет болтаться по коридору. До вечера еще долго. По пути заворачивает в «овощную» палату, что для самых убогих на отделении.

Катьку из этой палаты привезли из дома для психохроников. Она вообще не разговаривает и смотрит на мир бессмысленными глазами. Сюда Катьку отправили на «отдых» – там она всем надоела и поэтому ее перестали кормить. В отделение её несли на носилках, а она уже и не шевелилась. Когда она надоест тут, ее также перестанут кормить и отправят назад без задержки, пока она еще упитанная.

Еще в «овощной» несколько пацанов из детдома, мелких, лет по восемь. Они все раздеты и привязаны к батареям в разных углах палаты. Чтоб не носились как угорелые по отделению. Пацаны-то более-менее нормальные и соображают, но за детдомовских некому заступиться.

Попасть в «овощную» очень просто: закормили «колёсами» и – попал. Сюда помещают не тех, кто на голову болен, а кто сопротивляться уже не может, а родственников нет или не посещают. В теории, тут должен находиться постоянный пост медсестры, но его никогда не ставят.

Все это еще при поступлении ему старшие пацаны объясняли. Вот Гемобобера в «овощную» не поместят до тех пор, пока у него жива мать. И никогда не поселят того, кто может возразить. Для них существует надзорка.

Петька боится «овощной». И надзорной палаты он тоже боится. Легко, например, не попасть в «овощную» – нужно лишь укусить кого-нибудь. Вон как новенький. Но после этого тебя сразу направят в надзорку. И найти золотую середину совсем не просто…

Из раздатки выходит Семеновна и, гремя на все отделение, вытаскивает пустые вёдра для пищи. Петька уже крутится рядом, на виду, краем глаза наблюдая за Сычем, который тоже неназойливо ходит невдалеке. Семеновна сама должна предложить сходить за обедом. Проситься у нее нельзя – это может вызвать подозрение. Жребий падает не на них, но напоследок она говорит Петьке:

– Пока обед будем раздавать, ты туалет помоешь.

– Все равно рванем, – шепчет Петька Сычу. – Когда ужин принесут и откроют двери, мы и катапультируем…

Он идет в сторону туалета и ждет возвращения Семеновны. Из надзорки «выруливает» Гемобобер и, размахивая руками, направляется к нему. Петька знает, чего тот хочет, ведь кроме него никто Гоме курнуть не даст.

– Подожди, – говорит он. – Видишь, народу много в туалете? Сразу сдадут. Я сейчас буду здесь мыть, тогда и курнем. Давай пока что в шашки разочек?

Играть с Гемобобером в шашки он любит и ненавидит одновременно. Петька не помнит ни одной партии, которую бы он выиграл. Ничьи иногда случались, но чтоб выиграть? Этого не удавалось никому. Те, кто Гомовых талантов не знал, ловились на эту шутку не раз. Внешне ведь Гемо дурак-дураком. Чего с ним играть-то? Даже говорить не может.

Говорить он и правда не может. Петька у него переводчиком. Аа-апки – это значит, тапки. А-азин переводится как магазин. Мако означает молоко. Одно время его и называли Мако, но эта кликуха не прижилась.

Петька расставляет шашки на доску. Потом зажимает в ладошках по черной и белой шашке и прячет руки за спиной.

– Выбирай, – говорит он.

Игра начинается и тут же вокруг стола собираются человек пять зрителей. Всем интересно посмотреть, как Гемобобер выигрывает и, выиграв, подпрыгивает на месте, словно обезьяна.

– В угол ходи, в угол, – советует кто-то Петьке.

Петька выбирает свое решение и почти сразу теряет три шашки, потом еще две. Дальше сопротивляться уже нет смысла.

– Я же говорил, в угол ходи, – ворчит недавний советчик.

– Попробуй, – подначивает Петька. – Как все стояло, помнишь?

– Чего там помнить… – советчик выставляет в прежнее положение шашки на доске и ходит в угол, как советовал Петьке. Гемобобер, почти не думая, делает ответный ход и начинает орать и прыгать как макака.

Зрители удивленно охают, а у советчика уже нет ни одного шанса. Он, правда, еще пытается что-то сделать, но положение безнадежно.

Появляется дежурная медсестра, и с порога начинает орать на Гемо:

– Кто тебя из надзорки сюда выпустил?

И гонит его на коридор. А там уже появляется Семеновна и заворачивает Петьку на работы: пока на отделении обед, надо отмыть туалет. Во время обеда он всегда закрыт.

Петька упрашивает ее дать ему кого-нибудь в помощь, вон хоть Сыча и не забывает подстраховаться:

– А обед как? Мы же его пропустим…

– Да никуда он от вас не денется. Я же раздаю, – раздраженно отвечает Семеновна. – Ты сначала обед заработай. Или уже отказываешься?

Петька не отказывается – себе дороже… Да и как отказаться? Это приказ и угроза одновременно. Попробуй не вымыть! Отказаться могут только «домашние», а «инкубаторским» права такого не дано. В открытую Семеновна, конечно, ничего не сделала бы за Петькин отказ выполнить ее работу. Но она все припомнит и при случае начнет оскорблять, издеваться и давать подзатыльники пока однажды не психанешь. А вот уже за псих начнут «лечить»… А то и просто на всю свою смену одежду отберет за что-нибудь – причину она найдет. Такого Петька тоже насмотрелся… Она может даже всю смену против него восстановить и тогда каждый раз в ее дежурство будут приключения… Поэтому лучше с ней не связываться. К тому же Семеновна не самое худшее зло на отделении…

Она ведет Петьку с Сычом в каптерку и выдает ведра, швабры, тряпки. Какую-то жутко пахнущую гадость с названием «Лизол – моющее средство» и приказывает, чтоб все блестело.

Петька морщит нос и говорит, что блестеть хорошо, но лизол – это же вонизм и яд, от которого сдохнуть можно.

– Не сдохните, – отвечает она. – У вас на все ровно час. Я вас закрою, чтоб никто не мешал.

Она закрывает дверь на замок и оставляет их вдвоем.

– Ну, с чего начнем? – спрашивает Петька.

– Давай для начала курнем?

Идея хорошая и курить в закрытом на замок туалете, почти и не скрываясь, куда лучше, чем под кроватью.

Пока Сыч, стоя в углу, курит, Петька, чтобы не терять времени даром, начинает драить стены. И только он берет в руки окурок и затягивается раз, как рядом, в надзорке, начинается крик и гам.

– Чего там случилось? – спрашивает он.

Сыч даже не успевает ответить и шарахается в сторону от двери. А на пороге уже стоит разъяренная Семеновна и продолжает орать. Но орёт она совсем не на них, а на кого-то там, кто стоит за дверью на коридоре:

– Давай, иди! Не потерпеть ему! Специально тебя я накрывать не стану и обедать все трое вместе будете, после всех. Сиди на унитазе и целый час ссы!

Она впускает в туалет Гему и со злостью захлопывает дверь, защелкивая ее на замок.

– … у-у-ка! – мычит Гемобобер, и весь трясется.

– Конечно, сука, кто же еще?

Не пустить Гемобобера в туалет Семеновна не может. Если он расскажет матери, что его часами не выпускают туда, этот скандал дойдет не только до главврача, но и до городских властей. Тогда Семеновне крышка. И она боится, потому что Гемобобер может запросто ей назло в штаны наделать и в таком виде выйти на свидание к матери. И штаны ему не заменишь, они у него собственные – его упёртость и вредность все знают.

– Ну, что? – спрашивает Петька. – Сидишь-отдыхаешь? – и показывает на унитаз.

– … а-а-й уть! – мычит Гема.

– У меня нет времени тебе сигарету держать. Мы за час должны справиться, – ворчит в ответ Петька, но все равно дает затянутся.

– Ты что, совсем что ли? – спрашивает Сыч, который видит это в первый раз. – Он же тебя сдаст…

– Не боись, не сдаст. Может быть, он нам еще и пригодится. Верно, Гемо?

Тот согласно мычит.

– А знаешь, Гемо… – Петьку осенила гениальная идея. – Мы вечером «на лыжи встанем», на рывок уйдем. А ты в надзорке на пол грохнись и ори громче, как будто тебе плохо. Семеновну и Бомбу это задержит. Хорошо?

Гемобобер согласно мычит, кивая головой, и пытается что-то рассказать.

Поначалу Петька отмахивается, потом хмурится и начинает вслушиваться в гуканье. Тот рассказывает, что он слышал от персонала в надзорке.

– Чего это он? – интересуется Сыч.

Петьке пока не все понятно. Ясно только, что сестры и санитарки сплетничали о детдоме, об Аньке и доме психохроников.

Анька единственная Петькина младшая сестра. По непонятно кем установленным правилам братьев и сестер всегда распределяют по разным детдомам. Петька писал, куда только мог (помогала ему одна воспитательница составлять письма) , и просил, чтоб их вместе поместили. Но ничего путного из этого не вышло…

Он еще вслушивается какое-то время в гуганье Гемобобера. Потом, махнув рукой, начинает с остервенением драить унитаз, словно тот был во всем виноват и в него была спущена вся Петькина жизнь…

Весь тихий час он лежал на спине и пялился в потолок.

Из своего небольшого жизненного опыта он усвоил, что все самые большие конфликты в мире взрослых начинаются из-за материальных ценностей. Лично его и Аньку, как он считал, все это не касалось ни с какого боку, поскольку ценностей у них не было никаких. Мать он не помнил, только слышал про нее от отца. А про отца знал, что его лишили родительских прав. Но если он был такой плохой и за это лишили его родительских прав, то почему этих прав не лишат детдом? Ведь в детдоме в сто раз хуже, чем было с отцом. Может, он и был для кого-то плохой, но только не для него и не для Аньки…

В школе ему всегда твердили, что он родился в самой лучшей стране мира, где детям отдают «всё самое лучшее». Раньше, пока был совсем еще сопля, он во все это верил, потому что ничего другого не слышал, а сравнивать было не с чем. А сейчас ему было бы интересно спросить тех говорунов: а дурдома у нас для детей тоже самые лучшие в мире? Спросить бы это у учителей. Хотя за такой вопрос выставят из класса. А потом отправят в дурку – «для размышлений».

Петька вспомнил, как однажды из города в детдом приехала накрашенная тетка с целой свитой сопровождающих. К её приезду долго чистили и прилизывали весь детдом, выдавали всем новую одежду и обувь, подбирая все по размеру. Потом собрали всех в актовый зал. Там тетка со сцены говорила, как учителя в школе, «о счастливой стране». О том, что государство в первую очередь думает о детях. Что дети – это будущее нашей страны. Что они, детдомовцы, могут быть поставлены в очередь на бесплатную квартиру, которая станет для них стартовой площадкой и поможет подняться по социальной лестнице. Тетка подчеркнула интонацией сказанное и назидательно подняла указательный палец вверх, словно именно она была государством и давала ту самую квартиру.

Но наверное лестница та вела совсем не наверх…

Это ему уже один мужик со взрослого отделения пояснял. «За эту самую квартиру тебя и уберут навсегда в дурку. Или в психинтернат», – предрекал он Петьке.

А он духарился и пытался доказать мужику, что не все так безнадежно. Есть же какая-то милиция… еще кто-то, кто должен защитить…

– Есть, – соглашался мужик, – да не про твою честь. Ты же в дурке! Ты даже пожаловаться не можешь! Все твои письма сразу пойдут в мусорную корзину… Это все равно, как если бы вот этот кот написал жалобу в прокуратуру, – мужик ткнул пальцем в сторону облезлого кота, сидящего у порога, – что его обижают, морят голодом, выгоняют ночью на мороз. А? Вот что, интересно, произойдет, если кот пожалуется? – мужик заржал. – Из прокуратуры точно кто-нибудь приедет. Чтобы хоть посмотреть на этого умного кота… Нет уж, если против тебя что-то задумали, то нужный документ они всегда смастерят. Поверь…, Чего проще-то? Напишут, что в школе отставал. Конфликтовал. Воровал у товарищей… Твои слова – пустой звук! Их забудут уже через полгода. А бумага, которую они нарисуют – это документ. И он будет тебя сопровождать всю оставшуюся жизнь.

Потом мастер орала на мужика, что его закроют за эти разговоры. Что это лечебные мастерские, а не юридическая консультация и незачем детей понапрасну пугать…

Петька долго вспоминал того мужика и хотел бы с ним поговорить и посоветоваться. Но его больше не привели на работу.

И все получилось именно так, как предсказывал этот мужик. Вдруг, ни с того, ни с сего у него начались проблемы с поведением. В четверти тогда поставили двойку. После этого отправили его к психиатру. А тот руками развел:

– Как он до седьмого класса мог с нормальными учится? Он же даун!

А вот так и учился… Иногда и на пятерки.

Только что значат те пятерки – есть бумага и диагноз, и поехал он в дурку с постоянной пропиской за плохое поведение…

Как его там встретили и кололи аминазином, Петька помнил смутно. Помнил сухость во рту, боль и страшную слабость. Когда очнулся от уколов, взялся писать наивную жалобу неведомо кому. Жалобу обнаружили и жизнь на отделении превратилась в настоящий ад…

Под эти свои невеселые мысли он незаметно заснул и проснулся от громового ора Семеновны:

– Подъём!

Петька вышагивал по коридору привычным маршрутом: туда-сюда, туда-сюда. Если Бомба заметит что-нибудь подозрительное, все сорвется. Лишь иногда, повернувшись к надзорке спиной, он обменивался взглядом с Сычом, который равнодушно пялился в вечернее окно. Там бушевал ветер, бросая в стекло струи дождя вперемежку с сырым снегом, который тут же, едва коснувшись земли, таял, превращаясь в грязь.

Самое удобное время, чтобы оторваться и скрыться в лесу, который тут кругом. А догонять и искать человека в осеннем лесу никто не станет. Да и невозможно это. Всё равно что иголку в стогу сена найти. Но, с другой стороны, попробуй в такую непогодь не замерзнуть и не заболеть…

Он критически осмотрел свои затасканные брюки и старые, со стоптанными задниками войлочные тапки. Их он предусмотрительно привязал рваными шнурками к ногам. Рванешь отсюда, а тапочки слетят и в разные стороны… Куда без них, да еще в такую погоду?..

Ладно, и с плохой погодой как-то можно сладить. На этот случай припасены спички, плотно замотанные в полиэтилен… Сейчас откроется дверь и…

Щелкнул замок в двери. Петька от неожиданности вздрогнул и приготовился. На пороге появились два пацана из «домашних» с ведрами в руках. Следом за ними, со связкой ключей, нарисовалась Семеновна, протискиваясь в открытую дверь.

От волнения сердце стучало где-то в ушах. Он сделал глубокий вздох и с места рванул так, словно это было самое главное соревнование в его жизни. Почти одновременно в надзорке заорал Гемобобер. Боковым зрением Петька увидел, как тот грохнулся на пол перед входом в надзорку и задергал руками и ногами, словно припадочный.

Петькина голова попала куда-то в живот Семеновне, которая тут же завизжала, словно ее резали, и расставила руки в разные стороны. Она словно пыталась не выпустить поросенка, рвущегося из хлева.

– Второго держите! – визжала она. – Второго!..

У Петьки от этого визга заложило уши, и он рванул вперед. Ведра с картофельным пюре и чаем подпрыгнули, как живые, вверх. Они словно хотели убежать вместе с ним, но, потеряв направление, полетели в разные стороны. Семеновна не удержала равновесия и растянулась в этой размазне на полу, в последний момент успев схватить Петьку за ногу. Но каким-то непостижимым образом он все-таки вырвался…

Как он очутился на трехметровом заборе? Как спрыгивал с него, запутавшись в колючей проволоке? Все это было словно в тумане или в забытом сне, отрывками. Сейчас он несся по вечернему поселку, сопровождаемый воем деревенских собак, слыша крики отставшей погони.

Воздуху и дыхания хватило как раз, чтобы добежать до околицы поселка, минуть последний поселковый фонарь и нырнуть в темноту.

Дождь кончился и с неба валил снег, совсем как зимой. От легкого мороза он хрустел под ногами, оставляя на себе четкий, словно печать, след. Петька испуганно огляделся – снег был везде. Он покрыл всю землю вокруг и грозил сорвать побег.