Текст книги "За желтой стеной (сборник)"

Открывается дверь и Чебураху вместе с Витамином выпускают на коридор. Рабочий день у коридорных рабочих начинается рано. Через час они должны уже раздать завтрак.

Я тут же распахиваю настежь окно. Со свежим воздухом в дурке постоянные проблемы, споры и драки. На прогулку не выводят по полгода, а те, кто принимает «медикаменты», постоянно мерзнут и окон не открывают. Форточка – это тот пункт, где возникает большинство скандалов. К тому же я из надзорки, а там форточка вообще на замке. Поэтому я не могу пропустить такую «халяву» и дышу полной грудью до тех пор, пока не становится холодно.

Появляется Витамин с миской каши в руках, которую он притащил для меня. Видимо, он догадывается (или уже что-то знает?) , что я не случайный сосед, которого перевели к ним на два часа.

А еще Витамин притащил для меня чай и не тот, что из ведра с надписью «Чай», который получают все. Назвать то пойло чаем можно только в бреду. Хранение и употребление настоящего чая в сумасшедшем доме медицински наказуемо. Но коридорные все равно пьют. К коридорным он поступает обычно от персонала, в качестве дополнительной оплаты и стимула. Но все знают, что если тот же персонал с этим делом засечет, то будут большие проблемы…

Я выпиваю чай и тут же мою кружку, чтобы уничтожить основные улики. И только я ставлю её на тумбочку, как в палату входит Захарыч, старший медбрат. Обычно он появляется, если что-нибудь происходит на этаже, когда кого-то вяжут и бьют. Приятных новостей он не разносит. Но сегодня исключение: он пришел, чтобы выразить в словах высочайшую милость Помидора – с этого часа я коридорный рабочий.

– Условия помнишь? – спрашивает он у меня и тут же добавляет: – С испытательным сроком…

Захарыч уходит и почти сразу появляется Витамин. Он уже в курсе перемен и назначений.

– Ну, что, пошли, я тебе все покажу, – говорит он мне.

Он ведет меня в ванную комнату, где стоит весь наш инвентарь: швабры, ведра, тряпки… Объясняет по дороге, что для коридора и камер (тут же поправляет себя – палат) разные ведра и тряпки. Они даже подобраны так, чтобы внешне отличались и не было ошибки. Для палат тряпки черного цвета и обыкновенные ведра, а для служебных помещений – красного и ведра эмалированные.

Витамин видит мое удивление и поясняет, что персонал боится испарений от нейролептиков. Медсестры по пузырькам назначения раскладывают только в респираторах и резиновых перчатках.

– А нам перчатки выдают?

Витамин мое ехидство слышит и отвечает с такими же нотками в голосе:

– А нам перчатки ни к чему – нас иммунная система защищает: мы же принимаем нейролептики. А это как прививка. Мне так Захарыч объяснял.

Он замолкает на минуту и переходит к делу:

– Тогда сразу после «колес» и начнем. Одному мне не справиться:

Наша работа – это отдельная песня. А наша зарплата – всем песням песня. Официально нам выплачивают два рубля в месяц. Больше не положено, так как у нас вообще не работа, а трудотерапия. Считается, что само сознание твоей нужности создает комфорт в душе и действует благотворно. Этим пользуется психиатр, делая человека рабом и хитро называя это рабство трудотерапией.

На два рубля можно купить девять пачек «Беломора» (все давным-давно подсчитано) , но девять никогда не выписывают и всегда дают восемь, а на остатки заставляют покупать спички. Спички нам, понятное дело, на руки не выдают. Мы их потом у санитаров на что-нибудь вымениваем.

Вообще-то все работы на отделении должны делаться обслугой, а обслуга у нас (то есть, наши санитары) из зеков. Но зекам нужно платить и совсем не два рубля. За эти деньги они работать не будут.

– Это работа для «дураков», – говорят зеки, имея в виду нас.

Мыть полы – это мыть сначала палаты, потом коридор, а после помещения для персонала: процедурки, раздевалки, врачебные кабинеты. Коридор и помещения для персонала нужно мыть теплой водой и с моющими средствами, а затем все это вытирать насухо (чтобы не было тех самых испарений) .

Коридорные рабочие – это привилегированный класс, куда попасть хотели бы многие, но не у всех хватит здоровья и силы: пожрешь нейролептики пару лет и половая тряпка станет тяжелой. Поэтому коридорных «не нагружают» нейролептиками, как прочих и это тоже часть привилегий, ради которой можно и попотеть на мытье полов.

С другой стороны, если ты не дурак по настоящему, то особо убиваться трудом тоже не стоит – хорошие коридорные рабочие на дороге не валяются и их тут начинают беречь и держать сверх всякого срока. Зачем же их выписывать, если они тут нужны?

Вот, например, Акаси. В своей первой, не сумасшедшей жизни, он работал на заводе главным инженером. Что-то дельное организовать для него легко и просто. Когда это потребовалось администрации, он нашел специалистов-строителей среди пациентов и организовал ремонт корпуса силами «дураков». А это же какая экономия! Практически бесплатно – как будто, часть лечебного процесса…

Вот за эти-то способности и ценили Акаси, и придерживали для своих нужд. А он все выписки ждал, пока от него жена не отказалась. И чего, спрашивается, старался? Но если предлагают выбирать между надзоркой с аминазином и работой на коридоре, то опасность зависнуть тут на более длительный срок отходит на второй план. Это что-то вроде профессионального риска…

Мытье полов – только часть наших обязанностей. Еще мы должны ежедневно драить лестницу между этажами. Именно драить, чтобы она блестела и не ржавела, так как она металлическая, и ее почему-то не красят, а заставляют чистить шкуркой до блеска. Но я скорее всего от этой повинности буду освобожден, поскольку лестницу чистят особо проверенные, чтобы «почта» между этажами не гуляла.

А самая «блатная» работа на этаже – заведовать библиотекой. Обычно этим занимаются интеллектуалы. В административном корпусе есть центральная библиотека, которую раз в месяц посещает отделенческий библиотекарь и приносит на этаж штук пятьдесят книг – то, что он там выберет. Книги в дурке читают редко. Как можно читать, если годами принимаешь нейролептики и крыша от них уже на боку? Как правило, библиотекарь ищет что-нибудь для себя и соседей по палате. Но даже коридорным позволено читать далеко не все. Существует список крамольной, запрещенной литературы. Само собой, это справочники по психиатрии, чеховская «Палата номер шесть» и журнал «Здоровье». Меня этот список всегда умилял. Справочники по психиатрии читать не разрешают понятно почему. И возражений это особых не вызывает – сами этот бред читайте… Но Чехов-то в чем провинился? Витамин рассказывал, что если на отделение приносят его рассказы, фельдшер тут же лезет в содержание – нет ли там чего из запрещенного? А с журналом «Здоровье» так и вообще до смешного доходит: те, у кого есть на счету деньги могут подписываться на газеты, журналы. Прилагается даже список. Выписывай хоть «Мурзилку». Но журнал «Здоровье» жирно зачеркнут.

Получается, что здоровье у нас под официальным запретом…

Еще мы должны поднимать снизу, с первого этажа, бачки с баландой – в обед, завтрак и ужин. Эту баланду нам потом разливать-раздавать по палатам, а после собирать посуду и мыть ее. Так что выходных у нас нет, потому что едят и пачкают посуду каждый день. Но существуют еще банные дни, самые суматошные, от которых тоже никуда не денешься. Один день идет подготовка к бане (мыло, чистое белье) , а на следующее утро и сама баня. И нам нужно собрать грязное белье, обязательно посчитать, чтобы какая-нибудь падла, вроде Дуськи, простынь для петли не заныкала. Не забывать проверять швы у простыней, потому что какой-нибудь артист отрывает потихонечку швы и в кучку где-нибудь в матраце складывает. А потом выберет момент и сплетет удавку…

Так что профилактика самоубийств тоже входит в нашу обязанность. Хотя, по большому счету, рабочим все это по барабану: хочешь вешаться – вешайся! Но когда его из петли вытащат, то петлю сразу же уволокут на центральный пост. Как главный вещдок. И за эту удавку из простыни «вставят» именно нам…

К сиюминутным проблемам нас возвращает Чебураха, неожиданно появившись в дверях:

– Кто посуду собирать будет? Через час все должно быть чистым!

Мы с Витамином вылетаем на коридор и, поделив стороны, начинаем обходить палаты.

– Ложки не забывай считать! Ложки! – орет Витамин мне вдогонку.

Миски и кружки тоже должны считаться и изыматься, но это не смертельно, главное – ложки. Ложку можно проглотить, из нее можно смастерить что-то похожее на оружие, поэтому с ними строже всего.

Я открываю дверную форточку и говорю коротко: «Посуду! «. Получив ее, я тут же считаю ложки. Они в миске затеряться не могут, их сразу видно. Нужно лишь сверить количество ложек-мисок и людей. Сделав все это, я передвигаюсь к следующей палате а, набрав там охапку посуды, бегу с ней в посудомойку и сваливаю все это в таз. Через полчаса все закончено. Посуда собрана и остается лишь помыть её. Я, весь запыханый, усаживаюсь у окна и пытаюсь понять, что со мной: либо я ослаб за время моего «лечения», либо работа действительно тяжелая.

– Та-ак, – прерывает мои размышления Чебураха, – одного «весла» нет. Какая-то падла заныкала!

Если ложку в течении пяти минут не обнаружат, все отделение перевернут вверх дном. Наша обязанность лишь сообщить о пропаже. Скрыть этого мы все равно не сможем, так как весь инвентарь после завтрака-обеда-ужина Чебураха обязан сдавать в процедурку по счету. К тому же на каждой ложке два номера: отделенческий и порядковый…

– Девятнадцатого номера нет! – орет из раздатки Чебураха. – Если её кто проглотил, то сейчас объявит!

Есть такой способ протеста в дурке – ложку проглотить. Не всю, конечно, не целиком, а только ручку – черенок.

– Ну, чего расселся-то? – Чебураха недоволен. – Иди, по палатам спрашивай. Не то сейчас шмон будет и перевернут все отделение.

Я срываюсь с места и трусцой бегу в сторону надзорки: может, Дуська что-то готовит? Хотя вряд ли – он же связан…

– Нашел! Нашел! – кричит Витамин с другого конца коридора. – Она самая! Девятнадцатая! – и размахивает найденной ложкой. – На твоей стороне. – говорит он мне. – Как ты считал-то?

До того времени, когда нужно будет мыть полы, у нас есть небольшая пауза в полчаса. И каждый её использует для себя, занимаясь своим делом. Я устраиваюсь у окна и наблюдаю жизнь коридора, такую интересную и захватывающую после нескольких месяцев надзорки.

Из процедурки выходит медсестра с подносом и зовет санитара. Они собираются раздавать «колеса». Как в такой ситуации схитрить и не принять все это? У меня от страха ёкает под сердцем. Страх в дурке везде и повсюду: вдруг заметят, что ты не принял и все выплюнул? Что тогда? А если спички и чай найдут? А если и в эту комиссию не выпишут? А вдруг родственники умрут?..

Страх – это и есть основная составляющая «лечения». Тот, кто всего боится, уже «вылечился»…

Санитар берет у медсестры несколько пузырьков и идет в нашу сторону. Тут из раздатки появляется Чебураха в резиновом фартуке и принимает все пузырьки у санитара, а тот разворачивается, и идет назад. Удивительное дело, хотя я уже слышал, что у рабочих с колесами не строго…

Чебураха уже в раздатке рассматривает на пузырьках фамилии, написанные авторучкой на крышке. Найдя свой пузырек, открывает его, и подозрительно посмотрев в мою сторону, выпивает содержимое, тут же запивая все это водой из-под крана. За такой прием лекарств в обычных условиях и при нормальной раздаче сразу же без разговоров, споров и дебатов «сажают на иглу». И на достаточно длительное время. Пока не превратишься в жука или бабочку. А потом снова вернут «на раствор».

Кто же в дурке не знает этого приема: не выпить, а выплюнуть все в быструю струю воды?! Это он из-за меня устроил представление. Мог бы просто вылить, но я сижу с ними меньше суток, почему он мне должен верить?

Чебураха машет мне рукой, чтобы я забрал свою «собственность». А я даже не знаю, как мне поступить: открыто вылить в раковину или все-таки сделать вид, что я выпил? В конце концов, захожу в палату (благо она у нас днем всегда открыта) и без свидетелей выливаю все в унитаз. Потом выхожу на коридор.

Гремя ведрами Витамин вытаскивает весь инвентарь: швабры, тряпки, ведра.

– Хочешь, разделимся, – предлагает он. – У тебя одна сторона, а у меня другая. А хочешь, вместе: я подметаю, ты моешь. Или наоборот.

Решаем все-таки идти вместе. Выбираем ту сторону, по которой раздают «лекарство». С нами «в комплекте» один санитар. Его обязанность двери открывать и всех загонять обратно в чистую палату. Пациенты без присмотра по коридору разгуливать не должны. Мало ли что в голову взбредет?

Санитар открывает первую дверь, а за ней сонное царство: три минуты назад там была медсестра, всех там растолкали, запихнули в рот колеса, а они уже снова спят.

Сопровождающий нас санитар поднимает всех заново. По инструкции все должны выйти на коридор во время уборки, и санитар обязан осмотреть палату – такой летучий шмон.

Я смотрю на выползающих из палаты и мне делается страшно: это уже не люди. Захожу внутрь и быстро подметаю – несколько движений и в камере чисто.

То, что по сути своей является камерой, тут заставляют называть палатой. А если человек этого не делает и такие слова как камера и палата путает, то за это «лечат». Ну, не дурдом ли?

Я выхожу на коридор и иду дальше, а за спиной Витамин занимает мое место с ведрами и швабрами.

Санитар открывает следующую палату, а я стою и жду, когда все выйдут, слыша, как внутри переругиваются и торгуются.

– Шевелись, шевелись! – покрикивает санитар и даже отсюда слышно оплеуху. Но наш санитар еще добрый, а некоторые выносят в коридор на сапогах.

– Дай прикурить…

– Я сейчас дам!

– Мне не встать после таблеток… Прикурить дай…

– Ты довыступаешься – я сейчас второго санитара позову. Еще час до перекура. Или зубы жмут?

– Дай курнуть, я выйду…

– Выходи. Полы помоют – дам.

Внутри палаты что-то шевелится и на коридор выползают человеческие тени: обросшие, в грязной одежде. Страшнее всего сделаться таким. Для этого нужно совсем немного: без всяких перерывов «полечиться» год и этого хватит, чтобы уже не подняться.

Я готов мыть полы, драить туалеты или таскать мешки… Но я не хочу превращаться в такого немощного дауна!

Я с особым старанием мету под кроватями. Мною должны быть довольны. Закончив все в этой палате, я выхожу на коридор и замечаю, что у надзорки какая-то суета. Медсестра зовет к себе второго санитара, того, что с нами «в комплекте».

– Быстро, зашли все! – орет он.

– А прикурить? Ты же обеща-а-л… – ноет страдалец по табаку.

– Обещанного три года ждут. Заходи!

Дверь за ними захлопывается, и санитар несется в сторону надзорки. А я иду к раздатке, не забыв захватить с собой швабру: стырить-то её не стырят, но здесь она приравнена к оружию…

Витамин уже устроился у окна на стуле и я сажусь с ним рядом.

– Что произошло-то? – спрашиваю у него.

– Что-то с Акаси случилось. Переводить, наверное, будут…

Словно в подтверждение сказанного санитар перебежками трусит в сторону ванной комнаты и тащит оттуда носилки. Через пару минут Акаси вытаскивают на коридор, и вместе с санитарами, медсестрой и корпусным вся гурьба направляется к лестнице. Все-таки везет человеку: лучше сдохнуть на терапевтическом, чем терпеть казни на штрафном.

– Головой вверх нужно, – слышу я советы медсестры. – Иначе он будет сползать с носилок.

– Ну, не вперед же ногами? – хихикает в ответ санитар.

Наконец, они там разобрались и носилки с Акаси исчезают.

Мы с Витамином молча ждем указаний. Сейчас на коридоре нет «физической силы» в виде санитаров и мытье палат, наверное, отложат на послеобеденное время. Но персонал решает мыть выборочно. Это значит, что пойдут те палаты, где сидят «наиболее спокойные». Мы продолжаем. С меня уже течет пот, хотя я понимаю, что подметать гораздо легче, чем быть на месте Витамина, с половой тряпкой. Правда, я работаю только первый день, не успел еще привыкнуть и отойти от таблеток, а он на швабре регулярно. Я очень надеюсь, что через месяц мне будет гораздо легче и точно знаю, что не откажусь от работы ни в коем случае. Я должен выдержать…

Наконец, все заканчивается и почти одновременно слышна команда с первого этажа:

– Бачки!

Это значит, нужно поднимать наверх обед. Витамин уже несется вприпрыжку к лестнице, а я едва поспеваю за ним.

Есть одно правило при передвижении по корпусу вверх-вниз. Его мы обязаны строго выполнять: рабочие разных этажей-отделений не должны общаться между собой. Чтоб ни разговоров, ни записок, ни-ни… Есть даже «смотрящий» за всем этим, или, как говорят у него за спиной – «наблюдающий». Официально такой должности, конечно, нет, но все знают, что смотрит Армян.

Армян – это кличка, а имя у него такое, что язык сломаешь, но не выговоришь. Вся обслуга знает: если между этажами на «трехе» стоит Армян и наблюдает, то путь открыт. Если же Армяна не видно – дорога закрыта. Он все равно как светофор на лестнице. Его даже зеки-санитары боятся, хотя он такой же, как и мы – «больной»…

На «спецухе» Армян уже пятый или даже шестой раз и всегда «за мошенничество в особо крупных размерах». В последний раз у него был иск в полмиллиона долларов. Но это, как он рассказывал улыбаясь, «только на бумаге»… Для кого-то дурка – чистый ад, даже в сравнении с крытой тюрьмой. А для таких как он это – палочка-выручалочка: попадая в дурку, иск у него гасится автоматически (он же душевнобольной) . При этом, больше девяти месяцев он никогда тут не задерживался. Всем известно, что у Армяна тут все куплено.

Мы проходим мимо Армяна и приветствуем его, молча кивнув головой.

На первом этаже Витамин смотрит на меня критически и говорит:

– Снизу встань.

Если двое тащат вверх по лестнице бачок, то нижнему удобнее и легче. Во всяком случае, так считают.

Я тащу наверх этот проклятый бачок и не могу понять, почему он такой тяжелый? Жрать досыта никогда не дают, а бачок не поднять. Почему так? Уже на втором этаже я не выдерживаю этой пытки и прошу у Витамина перекурить. Мы ставим бачок на площадку и отдыхаем.

– Тебе морковку нужно есть. Я тебе потом дам, мне её с кухни носят, – глядя на меня сочувственно, говорит Витамин. Кто о чем, а вшивый про баню…

Втащив бачок на свой этаж, я не ставлю, а роняю его на пол. Чебураха уже ждет нас у лестницы, чтобы подменить меня. Они тащат всё в сторону раздатки и тут же возвращаются, потому что внизу еще два бачка…

Перед обедом у нас с Витамином есть еще пауза минут в двадцать, пока Чебураха льет всю баланду по мискам и ставит на подносы. Раздатка тесная и тут мы ему не помощники.

Витамин включает на полную мощность приемник, что висит на стене между окнами, и я слышу привычное:

«Передаем концерт в рабочий полдень.»

И тут же на втором корпусе заводят такой ор, что у меня начинают бегать мурашки по спине и хочется заткнуть уши. Словно отвечая этому крику, начинают орать на другом этаже. Там орёт уже не один голос, а сразу несколько. Они будто между собой переговариваются, рассказывая друг другу что-то страшное.

Это орут те, кого «лечат» атропином. Так они выходят из шока.

Больше всего на свете я боюсь атропина и электричества. В дурке этот ужас мучает всех. Санитары так и спрашивают: «На атропин захотел?»

– Да закрой ты окно! – орет из раздатки Чебураха.

Витамин закрывает окно и все звуки, доносящиеся с улицы сразу исчезают.

Мы сидим расслабившись и слушаем концерт по заявкам. Но тут из процедурки выныривает медсестра и ищет кого-то взглядом. Заметив у раздатки Витамина, она кричит что-то и машет ему рукой: иди сюда!

Витамин делает глупую рожу и что-то напевает себе под нос. Он ничего не слышит и не видит: после обеда позовет или сама подметет…

Наши с медсестрой взгляды встретились и мне ничего не остаётся делать, как толкнуть Витамина в плечо. Он поднимает на меня глаза, и, сделав вид, что наконец-то понял все, бежит к медсестре. И почти сразу возвращается назад с мусорным ведром из процедурки. Это тоже наша обязанность – высыпать мусор из процедурки в помойный бачок, который стоит в ванной комнате.

– Встань на атас, – говорит мне Витамин полушепотом и исчезает в ванной комнате.

В мусорном ведре из процедурки можно откопать много чего полезного и ценного. Там могут быть пустые пузырьки из-под лекарства, аннотации к лекарствам, использованные шприцы. Иногда даже просроченные «лекарства». Но если Витамина засекут за этим делом, то Помидор из него сделает насекомое… Мне даже страшно представить, что его за это ждет…

Однако у Витамина вся процедура отработана и доведена до совершенства. Задержавшись в ванной на мгновение, он тут же появляется на коридоре весь цветущий и быстро исчезает в палате (что-то он там нашел нужное для хозяйства) .

– Начинайте раздавать, – кричит нам Чебураха.

Я бегу по коридору с подносом, удивляясь, что не такое это легкое дело – таскать обеды… Через полчаса, весь запыханный, я заканчиваю свою сторону.

– В десятой палате все отказались. Голодовка… – сообщает нам Витамин.

Голодовка – это ЧП на отделении. И разгребать все начнут сразу после обеда. Кто-то уедет в надзорку. Кого-то определят «на иглу». Кого просто переведут в другую палату. Но так это не оставят. Всех голодающих обязательно будут «лечить»…

На коридоре появляется сам Помидор в сопровождении Захарыча и оба направляются к десятой палате. Мне не слышно их голосов, я вижу лишь, как Захарыч отходит в сторону и отдает какие-то распоряжения санитарам и медсестре. И сразу же направляется в кабинет. Он счастливо улыбается в предвкушении удовольствия…

Я думаю, почему о «дурках» так мало и невнятно написано очевидцами? О лагерях и тюрьмах написаны тома литературы, романы! А об этом аде почти ничего… Да потому (сейчас я понимаю это!) , что та система не разрушает разум. Она не убивает сознания, как это делает дурдом, и тот, кто в дурке много чего увидел – он никогда не сможет этого рассказать. Тут все как во сне: увидеть можно что угодно, но взять с собой нельзя ничего…

И я смотрю на все жадно и цепко. Я надеюсь, что мне удастся все это унести с собой…

Дежурный звонит на главный пост: на отделении нужна помощь, «сила». Объявил бы голодовку кто-то один… Тогда это было бы развлечением для всего персонала. Можно каждый завтрак-обед-ужин дразнить протестующего через окно в двери, словно зверя в зоопарке. Вот хлеб, суп, каша. Ешь! Не хочешь? Измучился бы, падла, а жрать все равно бы начал. Если волю убили нейролептиками, какая уж тут голодовка…

А объявить голодовку дружно, всей палатой – это уже оппозиционная организация внутри отделения. И таких дел психиатрия не прощает.

Я таскаю посуду, переговариваясь с Витамином и наблюдаю за всем, что творится на отделении, Снизу пришли два санитара-зека.

В своей жестокости и желании услужить ментам, зеки-санитары хуже медперсонала. Они живут одной целью: лишь бы заработать себе УДО! Им отступать уже некуда. Если их отправят назад, то в лагере их ждет расправа: каждый пятый зек когда-то и где-то проходил психиатрическую экспертизу и знает, что творят санитары…

Появляются два мента. Весь собравшийся персонал подтягивается к взбунтовавшейся палате, и в это время на этаже появляется корпусной. Показав на нас с Витамином пальцем, говорит:

– Пусть эти зайдут.

Мы послушно заходим в свою палату. Чебураха предусмотрительно не высовывается из посудомойки, опасаясь попасть «под раздачу». Витамин сразу же залезает на кровать, и, выудив непонятно откуда морковку, грызет ее. А я стою у двери и слушаю что там происходит. Поначалу я не слышу ничего, лишь Витаминов хруст, затем топот ног и жуткий крик в другом конце коридора. И тишина…

Я плотнее прижимаю ухо к двери, но все равно ничего не могу разобрать из-за хруста.

– Выключи! – я не нахожу других слов.

– Фто? – с набитыми ртом спрашивает Витамин.

– Глушитель выключи! Ничего не слышно…

– А… фто там флуфать? – прожевывает, наконец, он. – Сейчас их по разным палатам распихают и «лечить» начнут.

Действительно, через пять минут вся «процедура» закончена. К нашей палате подходит санитар и выпускает нас. Я бегу доделать то, что было пропущено из-за голодовщиков. Надо собрать до конца посуду. Десятая палата по моей стороне коридора и, хотя обед там не принимали из-за голодовки, открываю окно и спрашиваю посуду.

Из прежних жильцов там остался только один. Но и он уже лежит связанный «на пять точек». Это когда руки в локтях привязаны, в кистях, и через грудь один жгут. А ноги в коленях и за стопы. И все это под нейролептики в уколах… Да, когда он проснется, он уже ничего не вспомнит о получасовой голодовке…

У десятой я не задерживаюсь и бегу дальше. Чтобы не вызвать подозрений «в сочувственных настроениях» и в связях с террористами. Иначе пропадет моя поломойная карьера ни за грош…

Через двадцать минут все закончено, и мы свободные птицы до самого вечера. Неожиданно на коридоре появляется медсестра с коробкой, в которой лежат письменные принадлежности. Ставит коробку передо мной.

– Сегодня письменный день, – говорит она. – После лекарства начнем.

Я должен следить, чтобы «не было подмен». В каждой нормальной палате, где-нибудь в углу под кроватью или за окном «заныкана» авторучка. Но поскольку все авторучки – товар запрещенный к хранению и добытый контрабандным способом, то стержни с пастой никто не меняет и в ларьке их не продают. Достать их можно лишь криминальным путем. Один из способов – подмена. Полный стержень забрать, полупустой сдать медсестре. Но если попадешься, то мало не покажется…

С авторучками здесь постоянные проблемы. Их отбирают регулярно, ищут, ломают, ловят на «подмене», пытаются установить, откуда они поступают, но все начинается сначала.

Всю контрабанду организуют санитары-зеки. Прежде всего это – хороший бизнес (чего бы не вдуть старую и полупустую авторучку за несколько пачек сигарет?) . Кроме того, ценная информация о тех, кому сам же подогнал запрещенную к хранению авторучку. Такая информация оплачивается и поощряется медперсоналом. Получается двойной бизнес…

Письменный день у нас два раза в месяц. Официально и по закону у нас нет ограничений в письмах, но «иногда этому препятствует больничные обстоятельства». В палате ведь не должно быть никаких посторонних предметов. Поэтому конверты, бумага и авторучки хранятся у персонала, а персонал, ясный пень, не всегда «свободен для писем». Время для писем появляется раз в две недели. Тогда санитар ходит по палатам и спрашивает, кто будет писать письма? Составляется список и, если у человека есть конверты и бумага, то его выпускают на коридор под наблюдение санитаров или другого персонала, где он пишет. Написанное письмо отправляется на «цензуру» среднему персоналу: сестре, врачу или старшему фельдшеру – у кого сегодня времени больше. И если в содержании не находят ничего «крамольного» и порочащего российскую психиатрию, то письмо отправляют. Но только наивные люди могут думать, что тут-то все и заканчивается. Письма дают врачам ценнейшую информацию об отношениях пациента с семьей и о его родственниках.

Иногда с писем снимается копия или они частично цитируются. Все это подшивается в историю болезни, чтобы остаться там навечно. У каждого пациента в его истории существует специальная карта, о которой сам он зачастую не подозревает. Там регистрируется каждое уходящее и приходящее письмо, с адресами (куда, от кого, кому…) . Письмо не может уйти какой-нибудь Вале или Маше, если их адреса нет в письменной карте. Эта карта – очень важный документ, на который обязательно посмотрят перед тем, как выписать. Если нет писем от родственников и карта пуста, то человек ты обреченный. Это серьезные симптомы душевного заболевания, при которых не выписывают никогда, а только лечат и всегда «до полного выздоровления»…

Однажды на отделении было целое дело о подлоге. Не имел человек родственников, и писал ему от их имени товарищ, освободившийся с этого же отделения. Но где-то они прокололись и пошло-поехало: следствие, наказание… За обман «лечили» долго…

Пока все пишут нам запрещено что-либо делать на коридоре и весь инвентарь приказано убрать с глаз долой. Мы бездельничаем, но долго эта радость никак не продлится. Написать письмо «под колесами» сродни подвигу. Поэтому многотомных романов никто не пишет да и более одного листа из ученической тетради все равно не разрешают. Но даже если бы и позволили писать обо всем подробно и не экономя бумаги, то на такое не нашлось бы ни мыслей, ни слов. Человека хватает лишь на половинку страницы. Иногда помогает и что-то подсказывает медсестра, которая стоит тут же на раздаче.

К двум часам кино заканчивается и мы снова можем без проблем передвигаться по коридору. Но тут на меня наваливается такая усталость, что я не выдерживаю, и, попросив разрешения у медсестры, иду в палату…

***

Будильник орет где-то у самого уха. Еще полшестого, но рабочий день у нас начинается за час до официального подъема и проспать мы не должны, иначе будет нарушена вся жизнь отделения. Именно поэтому нам и выдан будильник в нарушение всех инструкций и правил. А сегодня у нас банный день, поэтому подъем раньше обычного.

Витамин тоже просыпается вместе со мной и первым делом лезет в свой «погреб» под кровать, вытаскивает из своих запасов очередную морковку и, устроившись поудобней на кровати, грызет её.

– Фочешь мовковки? – он начинает меня доставать – Спорт и физкультура – это все ерунда: я пробовал, – продолжает он с набитым ртом. – А если увидят или стукакнут, то прочно пристроят на иглу.

Чебураха сосредоточенно и молча колдует над термосом. Держать в палате кипятильник даже мы не имеем права. Тут уже никакие индульгенции коридорного от наказания не спасут. Поэтому Чебураха с вечера заваривает чай и заливает его в термос, взятый напрокат у персонала. Все это он делает в раздатке.

– Допивай, – говорит мне Чебураха. – И пошли. Уже начало седьмого.

– Тихо-тихо-тихо.. – шепчет он и прикладывает ухо к двери.

Но и без этих предосторожностей слышно, что кто-то гремит в раздатке.

– Опять эти козлы туда забрались, – негодует Чебураха, имея в виду санитаров.

Все купленное в ларьке и скоропортящиеся передачи от родственников хранятся в специальном шкафу в раздатке, потому что в палатах держать продукты не разрешают. Официально ответственность за сохранность продуктов несет старший в посудомойке. Проще говоря, если массово начнут поступать жалобы на пропажу продуктов, «на иглу посадят» самого начальника посудомойки. А вязать его будут те самые санитары, которые стырили эти продукты. Захарыч ему так и сказал, когда Чебураху ставили на «теплое» место…

Чебураха начинает психовать, матерится и стучать кулаками в дверь, чтобы нас, наконец, выпустили. Когда дежурный открывает дверь, он не выходит, а катапультируется из палаты и несется в раздатку, хотя сейчас уже поздно. Теперь все подробности о пропаже выяснятся перед обедом.