Текст книги "Три мушкетера"

Глава XX
Путешествие

В два часа ночи наши искатели приключений выехали из Парижа через заставу Сен-Дени. Пока было темно, они ехали молча: на них действовал ночной мрак, и им повсюду мерещились засады.

При первых утренних лучах языки у них развязались, с солнцем возвратилось веселье. Как накануне сражения, сердца бились, глаза смеялись. Жизнь, с которой, может быть, им придётся расстаться, в конце концов, была хорошей штукой.

Впрочем, вид кавалькады был самый грозный. Вороные кони мушкетёров, их твёрдая поступь, привычка к строю, делающая шаг этих благородных товарищей солдата ровным, выдали бы и самое строгое инкогнито.

Следом ехали слуги, вооружённые с головы до ног.

Всё шло хорошо до Шантильи, куда прибыли около восьми часов утра. Надо было позавтракать. Спешились перед трактиром, на вывеске которого был изображён святой Мартин, отдающий бедному половину своего плаща. Слугам приказано было не рассёдлывать лошадей и быть готовыми немедленно отправиться дальше.

Друзья вошли в общую комнату и сели за стол.

Какой-то дворянин, только что прибывший по дороге из Даммартена, сидел за тем же столом и завтракал. Он завёл разговор о погоде, путешественники отвечали, он выпил за их здоровье, путешественники ответили ему тем же.

Но в ту минуту, когда Мушкетон пришёл сказать, что лошади готовы и все поднялись из-за стола, незнакомец предложил Портосу выпить за здоровье кардинала. Портос отвечал, что не имеет ничего против, если незнакомец, со своей стороны, выпьет за здоровье короля. Незнакомец вскричал, что не знает другого короля, кроме его высокопреосвященства. Портос назвал его пьяницею; незнакомец обнажил шпагу.

– Вы сделали глупость, друг мой, – сказал Атос, – но делать нечего – отступать поздно. Убейте этого человека и догоняйте нас как можно скорее.

Все трое сели на коней и помчались во весь опор, между тем как Портос сулил своему противнику проткнуть его всеми способами, какие только известны в фехтовальном искусстве.

– Это первый, – сказал Атос, когда они отъехали шагов на пятьсот.

– Но почему этот человек привязался именно к Портосу? – спросил Арамис.

– Потому что Портос говорил громче других и он принял его за начальника, – сказал д’Артаньян.

– Я всегда говорил, что этот гасконец – кладезь премудрости, – пробормотал Атос.

Путешественники продолжали свой путь.

В Бове остановились на два часа, чтобы дать лошадям отдохнуть и дождаться Портоса. По прошествии двух часов, когда Портос так и не появился и о нём не было никаких известий, они тронулись дальше.

В одном лье за Бове, в месте, где дорога была зажата между двумя откосами, им на пути попались восемь или десять человек, которые, пользуясь тем, что дорога в этом месте была разрыта, делали вид, будто чинят её, копая ямы и усердно меся грязь.

Арамис, опасаясь замарать ботфорты в этом месиве, грубо их выругал. Атос попытался его остановить, но было уже поздно. Работники стали издеваться над путешественниками и своим нахальством взбесили даже хладнокровного Атоса, который направил свою лошадь на одного из них.

Тогда эти люди отступили к канаве и взяли скрытые там мушкеты, так что наши семеро путешественников прошли, так сказать, сквозь огонь. Арамису пуля пробила плечо, а Мушкетону попала несколько ниже поясницы, в мягкую часть. Однако он один упал с лошади, не потому, что был тяжело ранен, но так как не мог видеть своей раны и полагал, что она опаснее, чем была на самом деле.

– Это засада, – сказал д’Артаньян, – не стрелять, и вперёд!

Арамис, хоть и раненый, схватился за гриву лошади, которая и помчала его вслед за другими. Лошадь Мушкетона тоже догнала их, и одна, без седока, скакала рядом с ними.

– Это будет сменная лошадь, – сказал Атос.

– Я предпочёл бы шляпу, – сказал д’Артаньян, – мою унесло пулей; счастье, что не в ней лежало письмо.

– Да, но ведь они убьют бедного Портоса, когда он поедет мимо, – сказал Арамис.

– Если бы Портос мог держаться на ногах, то, наверное, уже догнал бы нас, – сказал Атос, – по-видимому, защищаясь, пьяница протрезвел.

И они скакали ещё два часа, хотя лошади так устали, что можно было опасаться, что скоро они откажутся служить.

Путешественники ехали просёлочной дорогой, надеясь таким образом избежать лишних препятствий, но в Кревкере Арамис сказал, что не в силах ехать дальше. И действительно, нужно было всё мужество, которое он скрывал под своей изящной внешностью и учтивыми манерами, чтобы проехать и такое расстояние. С каждой минутой он становился бледнее, и его надо было поддерживать на лошади. Ему помогли сойти у первой же таверны, оставили при нём Базена, который и без того в стычке скорее бы помешал, чем был бы полезен, а затем отправились дальше, надеясь доехать к ночи до Амьена.

– Чёрта с два! – сказал Атос, когда они продолжили путь уже в составе двух господ и двух слуг – Гримо и Планше. – Чёрта с два, я уже не буду так глуп и ручаюсь, что до самого Кале не открою рта и не обнажу шпаги; клянусь…

– Не будем клясться, – сказал д’Артаньян, – и поскачем, если только наши лошади совсем не выбились из сил.

И путешественники пришпорили лошадей, которые после этого словно нашли в себе новые силы. В Амьен прибыли в полночь и остановились у гостиницы «Золотая лилия».

Трактирщик казался учтивейшим человеком во всём мире. Он принял гостей, держа в одной руке свечку, а в другой колпак. Он собрался разместить обоих путешественников каждого в прелестной комнате. К сожалению, комнаты эти находились в противоположных концах дома. Д’Артаньян и Атос отказались. Хозяин сказал, что нет других комнат, достойных их превосходительств, но путешественники заявили, что будут спать в общей комнате, на полу, постелив матрасы. Хозяин настаивал, путешественники упорствовали. Пришлось подчиниться их желанию.

Не успели они устроить свои постели и запереть дверь, как постучали в ставни со двора. Они спросили, кто это, узнали голоса своих слуг и приоткрыли окно.

В самом деле, это были Планше и Гримо.

– Довольно одного Гримо, чтобы караулить лошадей, – сказал Планше, – если господам угодно, я лягу перед дверьми. Таким образом, господа могут быть уверены, что до них не доберутся.

– А на чём ты ляжешь? – спросил д’Артаньян.

– Вот моя постель, – отвечал Планше.

И он указал на охапку соломы.

– Твоя правда, иди, – сказал д’Артаньян, – физиономия хозяина мне не нравится: уж очень он любезен.

– И мне тоже, – сказал Атос.

Планше влез через окно и лёг у дверей, а Гримо отправился спать в конюшню, ручаясь, что назавтра к пяти часам утра лошади будут готовы.

Ночь прошла довольно спокойно. Правда, около двух часов ночи кто-то пытался открыть дверь, но проснулся Планше и крикнул: «Кто там?» В ответ сказали, что ошиблись, и всё стихло.

В четыре часа утра послышался громкий шум со стороны конюшен. Гримо, как оказалось, хотел разбудить конюхов, а они принялись его колотить. Когда друзья распахнули окно, то увидели бедного Гримо, лежащего на дворе без сознания, с головой, рассечённой рукояткой вил.

Планше спустился во двор, чтобы оседлать лошадей. Но ноги лошадей оказались разбитыми. Одна только лошадь Мушкетона, бежавшая накануне пять или шесть часов без седока, могла бы продолжать путь, но, по непонятной ошибке, коновал, за которым якобы посылали, чтобы он пустил кровь хозяйской лошади, пустил кровь лошади Мушкетона.

Дело принимало скверный оборот: все эти последовательные беды могли быть делом случая, но также могли быть следствием умысла. Атос и д’Артаньян вышли на улицу, а Планше отправился узнать, нельзя ли где по соседству купить трёх лошадей. У ворот стояли две лошади, осёдланные, свежие и сильные. Это было как раз то, что требовалось! Планше спросил, где их хозяева. Ему ответили, что хозяева ночевали в гостинице и сейчас рассчитываются с трактирщиком.

Атос сошёл вниз, чтобы расплатиться, а д’Артаньян и Планше стояли у дверей, ведущих на улицу. Трактирщик был в отдалённой низенькой комнате, и Атосу сказали пройти к нему.

Атос отправился туда, ни о чём не подозревая, и вынул два пистоля, чтобы заплатить хозяину. Тот сидел перед конторкой, один ящик которой был открыт. Трактирщик взял деньги у Атоса, повертел их в руках и вдруг, закричав, что монета поддельная, заявил, что он велит арестовать его и его товарища как фальшивомонетчиков.

– Мерзавец! – сказал Атос, наступая на него. – Я обрублю тебе уши!

В ту же минуту четыре человека, вооружённые с ног до головы, появились из боковых дверей и бросились на Атоса.

– Я в ловушке! – закричал Атос во всё горло. – Скачи, д’Артаньян! Вперёд, вперёд! – И он дважды выстрелил из пистолета.

Д’Артаньян и Планше не заставили себя просить. Они отвязали лошадей, ожидавших у ворот, вскочили на них, пришпорили и помчались во весь дух.

– Ты не знаешь, что случилось с Атосом? – спросил д’Артаньян на всём скаку у Планше.

– Ах, сударь, – сказал Планше, – я видел, как от его выстрелов пало двое, и мне показалось сквозь стеклянные двери, что он дрался с остальными.

– Молодец Атос! – проворчал д’Артаньян. – И подумать, что надо его покинуть! Впрочем, в двух шагах, может быть, и нас ожидает то же самое. Скачи, Планше, ты славный малый!

– Я вам говорил, сударь, – отвечал Планше, – пикардийца узнают на деле. К тому же здесь я на родине, и это меня вдохновляет.

Они продолжали скакать и прибыли, не отдыхая, в Сент-Омер. Там они дали передохнуть лошадям, держа, ради осторожности, поводья в руке, и наскоро перекусили тут же на улице, после чего отправились дальше.

В ста шагах от ворот Кале лошадь д’Артаньяна пала, и не было никакой возможности заставить её подняться: кровь шла у неё из ноздрей и глаз. Оставалась лошадь Планше, но и та остановилась и ни за что не хотела идти дальше.

К счастью, как мы уже сказали, они были в ста шагах от города. Они оставили лошадей на большой дороге и побежали к пристани. Планше указал своему господину на одного дворянина, который только что приехал со своим слугой и шёл перед ними в пятидесяти шагах.

Они быстро подошли к этому дворянину, который казался очень озабоченным. Сапоги его были покрыты пылью, и он спрашивал, нельзя ли тотчас же отправиться в Англию.

– Не было бы ничего проще, – отвечал хозяин судна, готового к отплытию, – если бы этим утром не пришло приказание никого не выпускать без особого разрешения господина кардинала.

– У меня есть это разрешение, – сказал дворянин, вынимая из кармана бумагу, – вот оно!

– Заверьте его у коменданта порта, – сказал хозяин, – и отправитесь со мной.

– Где я могу найти коменданта?

– Он в своём загородном доме.

– А его дом…

– В четверти лье от города. Да вот он, смотрите: видите у подножия холма черепичную крышу?

– Прекрасно вижу, – сказал дворянин.

И он отправился со своим лакеем к коменданту порта.

Д’Артаньян и Планше последовали за дворянином на приличном расстоянии.

За городом д’Артаньян прибавил шагу и догнал дворянина на опушке рощи.

– Сударь, – сказал ему д’Артаньян, – вы, кажется, спешите?

– Как нельзя более, сударь.

– Это очень прискорбно, – продолжал д’Артаньян, – я тоже спешу и хотел просить вас оказать мне услугу.

– Какую?

– Пропустите меня первым.

– Невозможно, – сказал незнакомец, – я проскакал шестьдесят лье за сорок четыре часа и должен завтра в полдень быть в Лондоне.

– Я сделал столько же в сорок часов и должен быть в Лондоне завтра в десять часов утра.

– Мне очень жаль, но я прибыл первым и не пойду вторым.

– Мне очень жаль, но я прибыл вторым, а пойду первым.

– Я по повелению короля! – воскликнул дворянин.

– Я по собственной надобности! – ответил д’Артаньян.

– Но мне кажется, вы ищете ссоры?

– А вы как думаете?

– Чего же вы хотите?

– Вам угодно знать?

– Разумеется.

– Так вот, я желаю иметь разрешение, которое у вас есть, потому что у меня такого нет, а мне оно необходимо.

– Я полагаю, вы шутите?

– Я никогда не шучу.

– Пропустите меня.

– Не пропущу!

– Молодой человек, я вам размозжу голову. Эй, Любен, мои пистолеты!

– Планше, – сказал д’Артаньян, – займись слугой, я беру на себя хозяина.

Планше, ободрённый первой удачей, накинулся на Любена и, будучи силён и крепок, повалил его спиной на землю и стал ему коленом на грудь.

– Делайте своё дело, – сказал Планше, – я своё сделал.

Увидев это, дворянин вынул шпагу и бросился на д’Артаньяна, но он имел дело с искусным бойцом.

В три секунды д’Артаньян нанёс ему три удара, приговаривая: «Этот за Атоса, этот за Портоса, этот за Арамиса».

При третьем ударе дворянин упал как подкошенный.

Д’Артаньян счёл его мёртвым или, по крайней мере, в обмороке и нагнулся, чтобы взять разрешение. Но когда протянул руку, чтобы обыскать его, то раненый, не выпустивший шпаги из рук, нанёс ему удар остриём в грудь, говоря:

– Это для вас!

– А этот за меня! Остатки сладки! – вскричал взбешённый д’Артаньян, пригвождая его к земле четвёртым ударом шпаги в живот.

На этот раз дворянин закрыл глаза и лишился чувств.

Д’Артаньян обыскал карман, в который, как он видел, тот положил разрешение, и взял его. Оно было на имя графа де Варда.

Потом, бросив последний взгляд на красивого молодого человека, которому едва ли было двадцать пять лет и которого он оставил лежать на земле без чувств, может быть мёртвым, он горестно вздохнул о странностях судьбы, которая побуждает людей истреблять друг друга ради выгоды совершенно далёких им людей, которые часто даже и не знают об их существовании.

Но вскоре он был отвлечён от этих размышлений Любеном, который вопил во всё горло и звал на помощь.

Планше всею силою зажал ему рукой рот.

– Сударь, – говорил Планше, – пока я его так держу, он не станет кричать, я уверен. Но как только я его отпущу, он опять начнёт орать. Он нормандец, а нормандцы упрямы.

И в самом деле, как ни зажимали ему рот, Любен всё ещё пытался издавать звуки.

– Подожди, – сказал д’Артаньян.

И, достав платок, он заткнул Любену рот.

– Теперь, – сказал Планше, – привяжем его к дереву.

Это было исполнено добросовестно. Потом перетащили графа де Варда и положили его рядом. А так как начинало темнеть, то очевидно было, что связанный и раненый останутся в роще до следующего дня.

– А теперь, – сказал д’Артаньян, – к коменданту порта.

– Но вы, кажется, ранены? – сказал Планше.

– Это ничего! Займёмся главным, а там подумаем и о моей ране, которая, впрочем, кажется мне не особо опасной.

И оба отправились скорым шагом к дому почтенного должностного лица.

Доложили о приходе графа де Варда.

Д’Артаньяна ввели.

– У вас разрешение за подписью кардинала? – спросил комендант.

– Да, сударь, – отвечал д’Артаньян, – вот оно.

– А, оно в порядке, – сказал комендант, – и с отличным отзывом.

– Естественно, – отвечал д’Артаньян, – я один из преданнейших ему людей.

– Кажется, его высокопреосвященство хочет помешать кому-то проехать в Англию?

– Да, некоему д’Артаньяну, беарнскому дворянину, который выехал из Парижа с тремя друзьями, намереваясь достигнуть Лондона.

– Вы его лично знаете? – спросил комендант.

– Кого?

– Да этого д’Артаньяна.

– Очень хорошо.

– Так опишите мне его приметы.

– Нет ничего легче.

И д’Артаньян со всей точностью описал ему графа де Варда.

– Есть ли кто с ним? – спросил комендант.

– Да, лакей по имени Любен.

– За ними будут смотреть, и если они попадутся, его высокопреосвященство может быть покоен: их отвезут в Париж под строгим караулом.

– Если вы это сделаете, кардинал будет вам весьма обязан.

– По возвращении вы его увидите, граф?

– Разумеется.

– Передайте ему, пожалуйста, что я его верный слуга.

– Непременно.

И, радуясь этому уверению, комендант заверил пропуск и отдал его д’Артаньяну.

Д’Артаньян не стал терять времени на пустые слова, поблагодарил, поклонился и ушёл.

Выйдя из дома начальника порта, они с Планше пустились бегом, сделали большой крюк, оставляя рощу в стороне, и вернулись в город через другие ворота.

Судно всё ещё стояло, готовое к отплытию, хозяин ждал на берегу.

– Ну, что? – спросил он, увидев д’Артаньяна.

– Вот мой пропуск, он уже заверен, – сказал тот.

– А тот господин?

– Он сегодня не поедет, – ответил д’Артаньян, – но будьте покойны, я заплачу за обоих.

– В таком случае отправимся, – сказал хозяин.

– Отправимся, – подтвердил его слова д’Артаньян.

И он, а следом и Планше, вскочил в лодку. Пять минут спустя они были на борту.

Они отплыли вовремя. Когда они были в полулье от берега, д’Артаньян увидел вспышку, а затем до него донёсся и грохот выстрела. Это был пушечный выстрел, означавший закрытие порта.

Д’Артаньяну требовалось заняться раной. К счастью, как он и полагал, рана была неопасна. Остриё шпаги наткнулось на ребро и скользнуло вдоль кости, к тому же рубашка тотчас же прилипла к ране, так что вытекло совсем немного крови.

Д’Артаньян был совсем без сил. Для него постлали матрас на палубе; он рухнул на него и заснул.

На рассвете они были в трёх-четырёх лье от берегов Англии. Ночью ветер был слабый, и судно медленно продвигалось вперёд.

В девять часов судно бросило якорь в Дуврском порту.

В половине одиннадцатого д’Артаньян ступил на английский берег и воскликнул:

– Наконец мы у цели!

Но это было ещё не всё, надо было добраться до Лондона.

В Англии почта работала исправно. Д’Артаньян и Планше взяли по лошади, впереди скакал почтальон. В четыре часа они прибыли к лондонской заставе.

Д’Артаньян не знал Лондона и ни слова по-английски, но он написал имя Бекингема на бумаге, и всякий мог ему указать дом герцога.

Герцог был на королевской охоте в Виндзоре.

Д’Артаньян объяснился с доверенным камердинером герцога, который, сопровождая его во всех путешествиях, отлично говорил по-французски. Он сказал, что прибыл из Парижа по делу, в котором речь идёт о жизни и смерти, и что ему нужно видеть герцога сию же минуту.

Уверенность, с которой говорил д’Артаньян, убедила Патрика (так звали этого слугу министра). Он велел оседлать двух лошадей и взялся проводить молодого гвардейца. Планше сняли с лошади совершенно одеревеневшего. Бедняга изнемогал, в то время как д’Артаньян казался железным.

Прибыли в замок и навели справки: король и Бекингем были на соколиной охоте, на болотах, в двух-трёх лье отсюда.

Через двадцать минут оба всадника прибыли на указанное место. Вскоре Патрик услышал голос своего господина, подзывавшего сокола.

– Как доложить герцогу? – спросил Патрик.

– Скажите, что прибыл молодой человек, который как-то вечером затеял с ним ссору на Новом мосту, у Самаритянки.

– Странная рекомендация.

– Вы сами увидите, что она стоит всякой другой.

Патрик поскакал, догнал герцога и передал ему слова д’Артаньяна.

Бекингем тотчас же догадался, что это д’Артаньян, и, полагая, что во Франции произошло нечто, о чём его хотят немедленно известить, спросил только, где гонец, и, завидев издали человека в гвардейском мундире, поскакал прямо к д’Артаньяну. Патрик держался в стороне.

– Не случилось ли несчастья с королевой? – вскричал Бекингем, выражая в этом вопросе все свои тайные мысли и всю свою любовь.

– Нет-нет, но грозит большая опасность, от которой избавить её может только ваша светлость.

– Я? – вскричал Бекингем. – Как? Я так счастлив, что могу ей быть чем-либо полезным! Говорите, говорите!

– Возьмите это письмо, – сказал д’Артаньян.

– Письмо? От кого оно?

– Я полагаю, от её величества.

– От её величества, – сказал Бекингем, побледнев так сильно, что д’Артаньян подумал, не делается ли ему дурно.

Бекингем сломал печать.

– Что это за дыра? – спросил он, показывая д’Артаньяну место, где письмо было пробито насквозь.

– Ах, – сказал д’Артаньян, – я этого не видел. Это, верно, след от шпаги графа де Варда, которая проколола мне грудь.

– Вы ранены? – спросил с тревогой герцог.

– О, пустяки, – сказал д’Артаньян, – царапина.

– Боже правый! Что я прочёл! – вскричал герцог. – Патрик, останься здесь или лучше разыщи короля, где бы он ни был, и скажи его величеству, что я почтительнейше умоляю извинить меня, но чрезвычайно важное дело призывает меня в Лондон. Едемте, сударь, едемте!

И они пустились вскачь по дороге в столицу.

Глава XXI
Графиня Винтер

Доро́гой герцог просил д’Артаньяна рассказать ему если не всё то, что случилось, то, по крайней мере, всё, что он знал. Сравнивая то, что он слышал от молодого человека, с собственными своими воспоминаниями, он мог составить себе довольно точную картину положения, о серьёзности которого он, впрочем, мог судить только по письму королевы, как оно ни было кратко. Но больше всего его удивляло то, что кардинал, имея столь важные причины воспрепятствовать приезду этого молодого человека в Англию, не задержал его в пути. Тогда, видя удивление герцога, д’Артаньян рассказал ему, какие были приняты предосторожности и каким образом, благодаря самоотверженности его друзей, которых он оставил окровавленными на дороге, ему достался лишь один удар шпаги де Варда, пробивший письмо королевы, за который он заплатил де Варду такой ужасной монетой. Слушая этот рассказ, поведанный с величайшею простотою, герцог с удивлением поглядывал на молодого человека, как бы не понимая, каким образом столько осторожности, мужества и самоотверженности может сочетаться с двадцатилетней наружностью.

Лошади скакали с быстротой ветра, и в несколько минут они были у ворот Лондона. Д’Артаньян полагал, что в городе герцог убавит ход. Но нет, он продолжал скакать во весь опор, не беспокоясь о том, что может опрокинуть кого-нибудь из встречных. И действительно, когда они проезжали через Сити, с ним произошло два или три подобных случая. Но Бекингем даже не повернул головы, чтобы посмотреть, что стало с опрокинутыми им людьми. Д’Артаньян следовал за ним, а в спину ему неслись крики, весьма похожие на проклятия.

Во дворе своего роскошного особняка Бекингем соскочил с коня и, не беспокоясь о том, что с ним будет, бросил ему поводья на шею и побежал к крыльцу. Д’Артаньян сделал то же самое, хоть и с некоторой тревогой за этих благородных животных, достоинства которых он успел оценить. Но он успокоился, когда увидел, что из кухонь и конюшен бросилось несколько людей, которые и приняли лошадей.

Герцог шёл так быстро, что д’Артаньян едва поспевал за ним. Он прошёл через несколько комнат, убранных с изяществом, о котором знатнейшие вельможи Франции не имели даже понятия, и достиг наконец спальни, которая была чудом вкуса и роскоши. В алькове этой комнаты была дверь, скрытая драпировкой. Герцог открыл её маленьким золотым ключом, висевшим у него на шее на золотой цепочке. Д’Артаньян из скромности остался позади. Но Бекингем, переступив порог, обернулся и, видя, что молодой человек колеблется, сказал ему:

– Пойдёмте, друг мой, и если вы будете иметь счастье представиться её величеству, то опишите ей то, что видели.

Ободрённый этим приглашением, д’Артаньян последовал за герцогом, который запер дверь за собой.

Они очутились в маленькой часовне, обитой персидским шёлком с золотым шитьём и ярко освещённой множеством свечей. Над возвышением вроде алтаря, под балдахином из голубого бархата, увенчанным красными и белыми перьями, помещён был портрет Анны Австрийской в натуральную величину, такой похожий, что д’Артаньян вскрикнул от удивления. Можно было подумать, что королева вот-вот заговорит.

На алтаре, под портретом, стоял ларчик, заключавший в себе злополучные алмазные подвески.

Герцог приблизился к возвышению, опустился на колени, как священник перед распятием, и открыл ларчик.

– Возьмите, – сказал он д’Артаньяну, вынимая из ларчика пышный бант из голубой ленты, весь сверкающий алмазами, – возьмите! Вот эти драгоценные подвески, с которыми я поклялся лечь в гроб. Королева мне их дала, королева требует их обратно. Да будет на то воля её, как и на всё воля Божья!

Потом Бекингем покрыл поцелуями, один за другим, подвески, с которыми должен был расстаться. Вдруг страшный крик вырвался из его груди.

– Что случилось? – спросил с беспокойством д’Артаньян. – Что с вами, милорд?

– Всё погибло! – вскричал Бекингем, побледнев как смерть. – Двух подвесок недостаёт, осталось только десять.

– Вы потеряли их или, вы полагаете, их у вас украли?

– У меня их, несомненно, украли! Это дело рук кардинала. Вот посмотрите, ленты, на которых они висели, отрезаны ножницами.

– Если бы вы могли догадаться, кто их украл… Возможно, они ещё в руках у похитителя.

– Постойте, постойте! – вскричал герцог. – Я надевал эти подвески только один раз, на бал у короля, восемь дней тому назад, в Виндзоре. Графиня Винтер, с которой я был в ссоре, подошла ко мне на этом балу. Это примирение, теперь я понял это, было мщением ревнивой женщины. С тех пор я её не видел. Эта женщина – агент кардинала.

– О, у кардинала они повсюду! – воскликнул д’Артаньян.

– О да, да! – сказал Бекингем, стиснув зубы от гнева. – Это соперник ужасный. На какой день назначен этот бал?

– На будущий понедельник.

– На будущий понедельник! Ещё через пять дней, времени более чем достаточно. Патрик! – вскричал герцог, отворив дверь часовни. – Патрик!

Камердинер вошёл.

– Моего ювелира и секретаря!

Камердинер вышел с быстротой и безмолвием, доказывавшими его привычку повиноваться слепо и беспрекословно.

Но хотя первым позвали ювелира, сначала явился секретарь. Это было и понятно – он жил во дворце. Он застал Бекингема сидящим за столом в спальне и пишущим собственноручно какие-то приказания.

– Господин Джексон! – сказал ему Бекингем. – Вы тотчас отправитесь к лорду-канцлеру и передадите ему, что я поручаю ему исполнить эти приказания. Я желаю, чтобы они были немедленно опубликованы.

– А если лорд-канцлер станет меня спрашивать о поводах, которые послужили причиной для принятия столь чрезвычайных мер, что я ему отвечу?

– Что так мне угодно и что я не должен никому отдавать отчёта.

– Должен ли лорд-канцлер дать такой ответ его величеству, – спросил секретарь с улыбкой, – если бы его величество выразил желание узнать, почему ни одному кораблю не дозволено выйти из британских портов?

– Вы правы, – ответил Бекингем, – в таком случае пусть лорд-канцлер скажет королю, что я решил объявить войну и что эта мера – моё первое враждебное действие против Франции.

Секретарь поклонился и вышел.

– Таким образом, с этой стороны мы можем быть спокойны, – сказал Бекингем, обращаясь к д’Артаньяну. – Если подвески ещё не отосланы во Францию, то они прибудут только после вас.

– Каким образом?

– Я наложил запрет на выход в море всех судов, находящихся в эту минуту в портах его величества, и без особого разрешения ни одно из них не смеет сняться с якоря.

Д’Артаньян с изумлением смотрел на этого человека, который неограниченную власть, дарованную ему королевским доверием, поставил на службу своей любви. Бекингем по выражению лица молодого человека понял его мысли и улыбнулся.

– Да, – сказал он, – да! Моя настоящая королева – Анна Австрийская. Одно её слово, и я изменил бы своему отечеству, своему королю, своему богу. Она попросила меня не посылать помощь ла-рошельским протестантам, которую я им обещал, и я это сделал. Я нарушил своё слово, но я исполнил её желание. Скажите, не щедро ли я вознаграждён за своё повиновение, потому что этому повиновению я обязан её портретом.

Д’Артаньян в который раз удивился, на каких тонких и невидимых нитях висит подчас судьба народа и жизни многих людей.

Он был глубоко погружён в размышления, когда явился ювелир. Это был ирландец, весьма искусный в своём деле, который сам признавался, что ежегодно зарабатывает по сто тысяч фунтов на заказах герцога Бекингема.

– Господин О’Рейли, – обратился к нему герцог, вводя его в часовню, – посмотрите на эти алмазные подвески и скажите мне, сколько стоит каждая из них.

Ювелир бросил беглый взгляд на изящную отделку, рассчитал среднюю стоимость камней, после чего уверенно ответил:

– Полторы тысячи пистолей каждая, милорд.

– Сколько дней понадобится, чтобы сделать две таких подвески? Вы видите, тут недостаёт двух.

– Восемь дней, милорд.

– Я заплачу по три тысячи пистолей за штуку, они нужны мне послезавтра.

– Будут готовы, милорд.

– Вам нет цены, вы сами сокровище, господин О’Рейли. Но это ещё не всё: подвески эти я не могу доверить никому; они должны быть сделаны здесь же, во дворце.

– Невозможно, милорд, только я могу сделать их так, чтобы не было заметно различия между старыми и новыми.

– Следовательно, любезный господин О’Рейли, вы мой пленник и если бы даже теперь хотели выйти из моего дома, то не могли бы. Итак, покоритесь вашей участи. Назовите мне ваших подмастерьев, которые вам нужны, и укажите, какие они должны принести инструменты.

Ювелир хорошо знал герцога. Он знал, что всякое возражение было бы бесполезно, а потому он тотчас же покорился участи.

– Можно мне будет известить жену? – лишь спросил он.

– О, вам можно даже видеться с нею, любезный господин О’Рейли. Ваш плен не будет тягостным, будьте покойны. А так как всякое беспокойство требует вознаграждения, то вот, сверх платы за подвески, чек на тысячу пистолей, чтобы вы не слишком болезненно переживали скуку, в которую я вас ввергаю.

Д’Артаньян не мог прийти в себя от изумления при виде этого министра, который так свободно распоряжался людьми и миллионами.

Ювелир же написал жене, присовокупил чек на тысячу пистолей и просил её прислать ему лучшего из его подмастерьев, ассортимент алмазов, вес и названия которых он указывал, а также необходимые инструменты.

Бекингем провёл ювелира в предназначенную ему комнату, которая за полчаса обращена была в мастерскую. Затем он поставил у каждой из дверей по часовому, приказав не пропускать никого, кроме его камердинера Патрика. Излишним было бы говорить, что ювелиру О’Рейли и его помощнику было строжайше запрещено выходить под каким бы то ни было предлогом.

Распорядившись таким образом, герцог обратился к д’Артаньяну.

– Теперь, молодой мой друг, – сказал он, – Англия принадлежит нам. Что вам угодно? Чего вы желаете?

– Постель, – отвечал д’Артаньян, – потому что, признаюсь, теперь она мне нужнее всего.

Бекингем велел отвести д’Артаньяну комнату рядом со своей. Он хотел, чтобы молодой человек был под рукой не потому, что ему не доверял, а потому, что хотел с ним беспрестанно говорить о королеве.

Час спустя в Лондоне было обнародовано повеление короля не выпускать из портов ни одного судна, отправляющегося во Францию, даже почтовый пакетбот.

В глазах всех это было объявлением войны между обоими королевствами.

На третий день, в одиннадцать часов, оба алмазных подвеска были готовы, причём сходство оказалось таково, что Бекингем не мог отличить новые от старых и что самые опытные по этой части люди ошиблись бы, как и он.

Он тотчас же велел позвать д’Артаньяна.

– Вот, – сказал он, – алмазные подвески, за которыми вы приехали, и будьте моим свидетелем, что всё, что в человеческих силах, я сделал.