Текст книги "Лик Архистратига"

Он тут же подцепил с тарелки вилкой незнакомую еду и подал прямо в рот хозяину, который только что проглотил рюмку с клюквенной настойкой. Алексей Николаевич крякнул, снял с вилки зубами кусочек мидии и принялся усиленно пережёвывать закусь, причмокивая и утробно крякая. Видно, такая встреча была ему не в новинку, но на сей раз понравилась.

Хозяин погладил выпирающий из-под махрового халата живот и отправился вглубь банного дворца. Прибывшие с ним тоже расползались по разным комнатам. В прихожей откуда-то появился огромный огненный кот и грациозно прошествовал мимо Окурка, явно приглашая вглубь банного дворца. Такой величины, а особенно окраса кошек вообще-то не бывает, но мало ли откуда здесь такая животина! Только Ивана Кузьмича в отличие от остальных явно заинтересовал не огромных размеров вполне настоящий кот, не апартаменты бани, а фантастическое количество еды, громоздящейся на столах. Он схватил за рукав пробегающего мимо халдея и, показывая на стол, спросил:

– Слушай, Абрашка, поясни-ка мне, приятель, что здесь за еда такая?

– Ты что, барин, с хозяином ни разу не откушивал? Ничего, привыкнешь, – ухмыльнулся тот. А еда – обычная еда. Хозяин кушает под наливку только красную икру или мидии. Там вон-а на столе восемь блюд с устрицами. Потом в суповницах холодная окрошка на сбитне, а вон-а ещё облузганные раковые шейки.

– Это раковые шейки? – удивился Окурок. – Что же они такие огромные? Ведь одними этими шейками всех гостей вдосталь накормить можно. А вон в том блюде совсем не очищенные!

– К нам завозят специальных раков, – важно ответил собеседник. – То есть отборных. Мы как-то попробовали закупить для хозяина лангустов, гребешков и кальмаров заморских. Но он – ни в какую! Любит, чтоб в бане была только русская еда. Настоящая нашенская! Ну, конечно, не совсем она вся русская. Вот, например, трюфели из Франции под провансальским майонезом да с булоньскими жареными желудями. Без этого трюфели и жёлуди – не еда, а провальный закусон на мандражное похмелье.

– Что, жёлуди разве едят?

– Ещё как! – улыбнулся халдей. – Попробуй-ко сам, барин, так вас век потом за ухи не оттащишь. Хозяин под каждую рюмочку любит определённый закусон и попробуй только не угадать – вмиг по зубам схлопочешь!

– Как так?! – удивился Окурок. – Прям-таки кулаком по зубам?!

– Ага. Истину глаголешь, барин, – кивнул халдей. – Бьёт в натуре, так что не обидишься. А вздумашь обижаться, розги заработашь.

Доверительные сообщения Абрашки привели непрошенного гостя в то самое мандражное состояние, которое должно пожаловать только на похмелье. Иван Кузьмич встряхнул головой, но снова удержал за рукав попытавшегося удрать официанта. Ведь другого такого словоохотливого ещё поискать надо, так пусть лучше этот информацией поделится.

– Слушай, а вот это не рыба ли случайно? – Иван Кузьмич показал на большое овальное блюдо с разделанными тушками какой-то рыбы в винном соусе с лимонами, апельсинами и веточками базилика.

– О! Это наше приватное кушанье! – обрадовано сообщил халдей. – Стерлядочка по-писательски. Хозяин сам изобрёл! Помнишь, Иван Васильевич Грозный любил откушивать таку? Дак ему во Мнёве стерлядочку ловили и отваривали. За таку уху Иван Васильевич Мнёву боярской вотчиной объявил. Вся Москва завидовала. Да забыли рецепт-от.

Вон-а здесь под стеклянным колпаком в блюде хвост морского дьявола. Хозяин в первый раз, когда его откушивал, так сразу же в изобретение собственного блюда ударился. И вспомнил про стерлядочку. Но, коль по-старому варить не получится, он своё варево стал придумывать. Долго ли, коротко ли, ан изобрёл-таки! Никаким теперь голландским поварятам за русской кухней не угнаться! И никакой рыбы лучше русской стерлядочки не найдёшь!

– Быть такого не может, – пожал плечами Иван Кузьмич. – Французские и голландские повара всегда на весь мир славились.

– А ты откушай поначалу под наливочку смородинку, а потом уж охаивай, коль не приглянется, – насупился халдей. – Кака еда здесь лучше стерлядочки, может ты знашь?

– Так вон же осётр. Неужели он хуже? – Иван Кузьмич показал на блюдо с огромным, уже порезанным на увесистые ломти, осетром.

– Хуже, – уверенно отрезал Абрашка. – Стерлядочка только живой сюда завозится, и приготавливается всего за час до банного гульбища. А осётр у нас горячего копчения, хотя и стуженный. Барин не любит здесь ничего горячего.

– Слушай, приятель, – обратил взгляд Иван Кузьмич на столы у стен. – Тут на столиках какие-то арбузы. Они настоящие?

– Конечно, – ответил халдей. – Вот эти маленькие – крутого соления, а те, что побольше, – мочёные и печёные.

– Арбузы? Печёные?! – ахнул Окурок. – Печёные? Это как же так? Неужели арбуз испечь можно?

– Ещё как! Пробуй, господин, пробуй, – снова приветливо улыбнулся халдей. – А хошь я с тобой на пару под рюмочку-другую? Тем более, мне каперсами нравится закусывать!

Он тут же разлил ещё какой-то настойки, объяснив, что водка предназначена чуть позже и принялся угощать гостя различными разносолами, заполнившими всё обозримое пространство на столах и деревянных тумбах.

Но центральное место в зале занимал всё же мраморный камин с весело пылающими сухими берёзовыми чурбачками, создающими домашний уют, хотя позднее лето всё ещё грозило в окна немеркнущей стужей. Вероятно, камин служил здесь банной фурнитурой, потому что на нём стояли старинные бронзовые подсвечники с незажжёнными свечами, меж которыми красовались блюда с салатами, не поместившимися на столе, фруктами и даже цветами.

– Вот цветов в бане только и не хватало, – буркнул Окурок, но его никто уже не услышал, поскольку собеседник успел исчезнуть в соседних комнатах.

Беседа о приготовлении пищи всем всегда нравилась, но и о работе забывать не положено. Самое интересное, что над камином висел мужской портрет в гимнастёрке и военной фуражке. Но он здесь был точно каким-то чужим, хотя бы потому, что под ним висела ритуальная маска с китайскими щёлками глаз и оплетающими её со всех сторон змеями вместо волос, только её Иван Кузьмич поначалу почему-то не заметил. Вероятно из-за распиханных по маленьким вазам, кучкующимся на камине цветов.

Возле камина прямо на полу стояли огромные вазоны на длинных ножках с фруктами, которых в Москве тоже не всегда и не везде увидишь. Скорее всего, такой дефицит завозился только из какой-нибудь Африки или Южной Америки, видимо, одного знания, что это действительно фрукты было попросту мало.

Необходимо уметь скушать фрукт как надо и где надо, поэтому Иван Кузьмич покосился на лежащие кучами в напольных чашах всякие растительные подарки природы, но трогать не стал, хотя от вазонов доносился явно аппетитный и чуть ли не омрачающий разум запах.

Гости расползлись по разным углами, а девушки скрылись за отдельной дверью, с выжженными на ней затейливыми рисунками, вероятно, при помощи паяльной лампы и раскалённого металла. Во всяком случае, новый гость безо всякой машинальности решил полюбопытствовать, что же там, за этой волшебной дубовой дверью. Но сначала подошёл к обширному столу, ломящемуся от яств, налил большую чару и смачно закусил гусиной лапкой. Вот теперь-то жить можно! Хотя не помешает ещё одну чарочку. И уже после этого сунул нос за любопытную дверь, но обнаружил вовсе не женскую раздевалку, а обыкновенный бассейн.

Собственно, зачем он нужен, когда рядом река? Эта тайна за семью печатями тут же разрешилась: с другой стороны бассейна плотные, обитые сосновой филенкой, двери распахнулись и с клубами пара оттуда вывалились несколько мужиков успевших уже немного погреться в парилке.

Парильщики друг за другом садились на горку и кто с кряхтеньем, а кто с громким хрюканьем скатывались в воду. Шлёпнуться в бассейн было удобнее, чем в реку, да и вода здесь, конечно же, отфильтрована, пропущена через специальный отстойник, где в неё добавляется немного морских солей. Купающиеся отфыркивались, отряхивались и снова возвращались в парилку, потому как все только-только начали разогреваться. А второй заход можно было уже украсить хлестаньем вениками и настоящим парогревом.

Окурок понимающе кивнул, и хотел было вернуться к початому графинчику со спиртным с растерзанным частично гусём, ведь в жизни всё случиться может, нельзя же из-за каких-то жизненных глупостей голодовать. Это непорядок. Но тут сзади послышался весёлый девичий писк и в водяную купель плюхнулись несколько голых девок. За ними, откуда ни возьмись, нырнули такие же обнажённые мужики, обдав Окурка кучей холодных брызг. Он досадливо сплюнул в сторону купающихся, и отправился назад в столовую. Но на этот раз, то ли с досады, то ли от недопитого перепутал дубовые двери и ввалился в дамскую комнату.

Комната, в общем-то, не была только дамской, потому что здесь во всех углах и во всяких позах копошились мужские, женские и незнамо какие пары, походившие порой на клубки змей во время весенних змеиных свадеб. Что говорить, изголодавшиеся мужики затащили в первую очередь сюда податливых девок и вовсю оттягивались.

Окурок ойкнул от неожиданности и хотел ретироваться, но не успел. Несколько пар женских рук обхватили все его доступные вместе с не совсем доступными частями тела, пытаясь ласками вызвать непутёвую страсть и пуститься во все тяжкие. Но Иван Кузьмич потому и любил дисциплину, что не признавал вязкого болота похоти, разврата, сладострастий. Баня – есть баня, а не разгульный траходром, это он знал точно. Во всяком случае, в настоящей русской бане девкам попросту делать нечего. Для них есть своё время, свои возможности и далеко не в антисанитарном состоянии.

Глава 9

Вообще-то Иван Кузьмич никогда не отказывался от человеческого сладострастия, но считал, что негоже раздавать всем себя по кусочку, относясь к сексу только как к необходимости плотского удовольствия, потому что по большому счёту дело не меняют на безделье, хоть и приятное. Клубок наглядно выливающихся наружу страстей не смог удержать его в своей скотской власти, и он вырвался, отдуваясь, из ненужных объятий. Тем более, что любой секс – это тайна для двоих и только для двоих, где ничто не разменивается на общак и не курится трубка мира по кругу, как у индейцев Америки. Всё-таки пора было возвращаться в столовую, так как лучше хорошо закусить, чем разнузданно растекаться лужей по паркету.

В обеденном зале народу прибавилось, поскольку многие так же решили, что на пустое брюхо не хватит духа. Каждый угощался, как мог. Здесь же среди заглядывающих в рот почитателей восседал сам хозяин уже где-то окунувшийся и завёрнутый в широкую полотняную простыню, словно римский сенатор в тогу.

За столом ему прислуживал тот же халдей Абрашка, а лодочник пристроился с другой стороны и нашёптывал в ухо Алексею Николаевичу что-то очень уж занимательное, поскольку тот, ещё не прожевав очередной кусок, начинал утробно гоготать. В унисон шефу пытались выражать веселье остальные гулящие, толком не знающие, надо ли смеяться.

– …вот она и просит, – голос лодочника стал чуть покрепче и его услышали ближние гости. – Просит, чтоб вы, Алексей Николаевич, расписались ей в книжке самолично.

– Ну, где ж она, твоя доченька? – пророкотал хозяин. – Так и быть, тащи её сюда, распишусь.

Лодочник с радостью кинулся звать напросившуюся в гости дочку, желающую получить книжку с автографом писателя прямо из его рук, а ту и аукать было не надобно. Девушка ждала близко за одной из многочисленных дубовых дверей ведущих в предбанник. Вероятно, она давно уже просила отца показать её хозяину, ведь именно таким способом можно начать свою жизненную карьеру. Может, так оно и было, только девушке о карьере думать ещё рано.

Явившись «пред светлые очи», она на минутку задержалась на пороге, что позволило почти всем присутствующим оценить бесстрашную молодуху. Та одета была в простенькое ситцевое платьице – синий горошек по белому полю, но её фигура светилась такой пышущей энергией, что все пьяные, полупьяные и даже выпившие совсем чуть-чуть уставились на неё, как на явление потустороннего Зазеркалья.

Во всяком случае, уставиться было на что: молодая девчушка ещё носившая косички уже обладала формами взрослой девушки. Даже на ногах, сверкающих аппетитной, совсем не целлюлитной кожей, сбитые коленки не производили отвратного впечатления. Наоборот, это казалось определённым дополнением шарма. Но самое приглядное место после крутых крепких бёдер занимала, конечно, тугая грудь девушки, старающаяся порвать туго обтягивающий её тонкий ситец. Тем более, что девчушка пока не знала, что такое лифчик и соски грудей призывали, пусть не сразу наброситься на них, то хоть ущипнуть, если получится.

Может, это было близко к истине, потому как многим гостям, особенно с перепою, стало действительно ясно, что девичья грудь через секунду… или две может разорвать хлипкие пуговички платья и разнузданно обнажиться ко всеобщей радости окружающих.

На весело и смущённо улыбающемся личике ни единой морщинки, а лёгкие веснушки, подкрашенные к тому же настоящим румянцем, просто умиляли. В общем, это была вовсе не девочка-доченька, какой представил её заочно лодочник, а очень даже аппетитная тёлочка и не каждому по зубам. Она подплыла к хозяину, тоже сидящему с отвалившейся челюстью, так и не донёсшего до зубов очередного куска аппетитного волжского угря, сдобренного в чесночно-каштановом соусе. Подплыв к писателю на довольно близкое расстояние, девчушка протянула ему книжку, которую держала в правой руке.

Почувствовав к себе всеобщее внимание, молодуха ещё больше покраснела, что вызвало у хозяина утробный настоящий звериный рык, будто в следующую секунду тот готов был отбросить недоеденного угря и вцепиться хищными зубами в пришедшее своим ходом тело девичье.

– Товарищ Алексей Николаевич! – торжественно начала красавица. – Мы с девочками зачитываемся в школе вашими книгами, нам очень нравится знакомиться с теми мыслями, которыми вы делитесь с нами. Вы действительно наш настоящий великий русский, великий советский писатель, равного которому нет и не может быть во всём мире. Я буду очень вам обязана, если вы сделаете мне дарственную надпись на память в своей книге.

– Ага, будешь обязана, обязательно будешь, – кивнул пришедший в себя писатель. – Давай книгу.

Он протянул руку за принесённым девушкой томиком и ухватил не протянутую ему книгу, а запястье тонкой девичьей руки. Хозяин мигом притянул девушку к себе поближе, заглянул в глаза.

– Ого! А глазёнки-то у нас какие! Красота! – дохнул он свеженьким перегаром. – Ты почему раньше никогда не приходила?

Потом, икнув и сплюнув в сторону застрявший меж зубов кусочек мяса, он обнял девушку одной рукой, а второй полез под ситцевое платье в синий горошек. Та сначала не поняла, да и ощущениям своим боялась поверить, однако мощная писательская лапа забралась уже далеко под подол и девушка взвизгнула. Тут же к ним подскочил её папашка, сбивчиво и непонятливо стараясь что-то объяснить неадекватно ведущему себя писателю.

– Алексей… хм… Николаевич! Вы неправильно поняли! Я ведь… она ведь… я же говорил, она действительно девушка! Нельзя же так!

– Что?! – стеклянные глаза писателя приняли квадратуру круга. – Целка?!

Он несколько мгновений в оцепенении переваривал эту новость. Но стоило девушке чуть зашевелиться и хозяин снова пришёл в себя, притянул её опять, сжал мощной лапой.

– Ты кого ко мне привёл?! – заорал он на лодочника. – А что твой отец, – спросил он девушку уже более спокойно, – твой отец ничего не говорил о дефлорации?

Девушку явно прохватил истерический озноб, и щёки мертвенно побледнели. Она, всё ещё надеясь на что-то хорошее, озабоченно скрестила руки на груди, но внятно ответить ничего не смогла, только беззвучно покачала головой.

– Ага, – констатировал писатель, не выпуская девушки из лап. – Ты даже не удосужился рассказать дочери о дефлорации, кретин! Ведь сама Инесса Арманд, первая леди советского королевства, объявила: Долой стыд! Попробуй сказать, что не слыхал!

– Но ведь первая леди – это Надежда Константиновна, разве не так? – попытался перевести разговор на другую тему лодочник.

– Она только третья или даже вообще никакая, – заорал хозяин. – А вот ты, чтобы не проявлял больше никакой антисоветчины, сам доченьку сделаешь женщиной. Нечего ей носить в себе пережиток прошлого! Ты трахнешь её прямо сейчас и прямо здесь при нас! А мы посмотрим и поможем дельным советом.

Лодочник стоял рядом, то краснея, то, бледнея, но не смея возразить ни слова. Казалось, что желает хозяин, – то здесь непреложный закон и никакому обжалованию не подлежит.

– Но-но, – прикрикнул Алексей Николаевич, потому как девушка, интуитивно почувствовав беду, заверещала и попыталась вырваться. – Ты, детка, не дёргайся. Как сказал, так и будет. И нам радость, и тебе блаженный кайф! Тоже мне, Клара Целкин! Сама потом благодарить будешь.

С этими словами он снова попытался лапать попавшуюся к нему в паутину муху, повозился немного, несмотря на вопли девушки, порвал на груди платье, больно оттолкнул в сторону кинувшегося спасать девочку лодочника и махнул рукой.

– Я тебе сказал, сделаешь дефлорацию доченьке, как любящий папочка! – снова заорал хозяин на поднявшегося с полу лодочника. – Сделаешь сам, если не хочешь, чтобы я доченьку твою по кругу пустил! И хватит перепираться! Приступай! А мы посмотрим!

Зал возбуждённо загудел. Некоторые всё же просто кивали головами или улыбались, предвкушая зрелище не для слабонервных. Видимо подобное представление для здешней публики было не впервой. Иван Кузьмич и раньше слыхал о таких широких загулах, да всё думал, что такого не может быть, потому что быть не может! Происходящее произвело на него такой психологический шок, что Окурок снова как на причале, стоял в сторонке, охваченный мандражем.

Девушка больше не пыталась как-то спастись от грозящего насилия, лишь тихонько поскуливая, пыталась выдернуть руку из барской лапы. Хозяин снова царственно махнул рукой лодочнику, предлагая начать представление, но вдруг что-то произошло.

Алексей Николаевич выпустил руку девушки. Та упала на пол, так и не успев прикрыть обнажившиеся девичьи груди, но продолжала по инерции нервно поскуливать. Её отец был уже рядом. Лодочник сразу же попытался поднять дочь и оттащить от опасного соседства. А писатель, ни с того, ни с сего завопил благим матом. Одновременно с криком он громко испортил воздух. Столовая вмиг наполнилась непроходимой вонью, будто все амброзии мясокомбинатов и очистительных сооружений тут же слетелись в баню-купальню, дабы разбавить и продолжить аппетитную банную попойку.

– В кабинету! В кабинету! – завопил Алексей Николаевич. – Воздуха мне! Воздуха! Я вас всех сволочей!.. – тут же он попытался ударить одного из слуг в висок. Тот успел увернуться, но все уже переполошились.

Два бугая подхватили хозяина подмышки и поволокли куда-то в задние комнаты. Только странное дело, вся простыня у него на заднице была измазана кровью, как будто сам писатель только что лишился девственности, или, на худой конец, у него начались настоящие месячные. А ведь именно такое кровавое насилие он вознамеривался учинить над девушкой. Вот уж точно как в русской пословице: никогда не делай с другими того, чего себе не пожелал бы.

Лужица крови осталась и в деревянном кресле, где он сидел, даже на пол протянулась тонкая кровавая ниточка. Алексей Николаевич где-то ещё громко охал, но в зале все сразу же принялись потихоньку разбредаться. Прямо как крысы с корабля, – подумал Окурок и обратил внимание на лодочника, прикорнувшего рядом и пытавшегося привести дочку в чувство. Та от пережитого полученного психоза просто потеряла сознание.

– На-ка, – протянул Иван Кузьмич лодочнику трёхгранную бутылочку с уксусной эссенцией. – Дай ей понюхать, сразу очухается. И отправляй её отсюда к лешему. Нашёл ты развлечение своему хозяину.

– Я же не знал, что он так, – пытался защититься лодочник. – Она же совсем ещё девочка.

– Ещё как знал, – оборвал мужика Иван Кузьмич. – Ты с ним не первый день и наверняка знал, что от него ожидать можно. Эх, выдрать бы тебя как сидорову козу. А то: я не я и дочка не моя. Чуть сам не согласился при народе девчушку обесчестить. За одно это тебя кастрировать надо!

– Я действительно не подумал, – понуро согласился лодочник. – Знать бы, где упасть, соломки подстелил бы.

Затем Иван Кузьмич вместе с отцом девушки посадили пришедшую в сознание девушку, на лавку и принялись тем же укусом протирать девичьи виски. Это помогло, потому что уже через несколько минут молодуха полностью оклемалась, вырвалась из заботливых ухаживаний мужиков, выскочила на улицу и дала такого стрекача, что ей наверняка могли бы позавидовать самые знаменитые бегуны на длинные и не очень дистанции.

Иван Кузьмич только покачал головой, но больше поучать отца девочки не стал, ни к чему это. Просто где-то в глубине банного дворца опять раздался сдавленный мужской крик, шум каких-то голосов, топот ног и вообще всё банное помещение охватила накатившая волна ужаса.

– Чё это с твоим хозяином? – кивнул Окурок в сторону доносившихся неутихающих мужских воплей.

– То, что этот осколок унитаза заслужил, – скрипнул зубами лодочник. – Он молился вон тому богу.

Лодочник кивнул головой в сторону камина. Окурок глянул в указанном направлении и с ним чуть не случилось то же, что и с писателем. Ещё бы: над камином, на изразцовом дымоходе под портретом чужого в стеклянном пенсне, висела ранее незамеченная деревянная маска с выползшими из-за головы такими же деревянными змеями и с болтающимися на цепочках человеческими черепами. То есть, та самая, против которой Иван Кузьмич устроил военный поход на глазах у реставраторов! На этот раз Окурок разглядел своего противника.

Вроде бы, всё было так же, но ритуальная маска приветливо улыбалась кривым беззубым ртом, будто не просто приветствовала старого знакомого, а приглашала к дальнейшему занимательному знакомству. Ведь никогда нельзя отступать от задуманного, значит, придётся всё-таки доказать художникам да и самому себе, что никакой мистики-идеалистики на земле не существует, а есть только дисциплина и рамки дозволенного.

Окурок с раннего детства ничего не боялся, но сейчас в налетевшем откуда-то страхе попятился, обо что-то споткнулся, шлепнулся на спину, а сбоку свалилась прямо на руку тяжёлая мраморная ваза с великолепным букетом роз.

Неожиданное падение мраморной цветочной посуды привело к такому же неожиданному результату. Ваза ударила в кисть правой руки, Иван Кузьмич взвыл от удара, по инерции хотел выдернуть руку, но не тут-то было.

Подоспевший на помощь лодочник с трудом оттащил мраморное изваяние в сторону и, оглянувшись, присвистнул. С левой рукой у Окурка было всё в порядке, а вот правая неестественно вывернута и ясно, что сломана лучевая кость чуть повыше кистевого сустава. Всё-таки случилось то же, что и с писателем. Чему быть, тому не миновать. Только почему им двоим, в одно и то же время, выпало столкнуться с такими испытаниями?

Лодочник помог подняться Ивану Кузьмичу, посадил его в глубокое кресло возле того же самого камина, а сам отлучился в походную аптечку за бинтом.

Пораненную руку необходимо было в первую очередь туго перебинтовать и наложить какой ни на есть лангет. Иначе последствий можно ожидать не слишком-то приятных.

Иван Кузьмич охая, как до сих пор охал в одной из комнат Алексей Николаевич, всё же открыл глаза и уставился помутневшим от боли взглядом на противоположную стену, возле которой стояло длинное напольное зеркало в бронзовой кружевной оправе.

Всё бы ничего, но незваный гость увидел в зеркале отражение того самого огненного кота, встретившего парильную компанию на пороге, только ещё больших размеров. Может быть, зеркало было кривым и увеличивало изображение, но кот в таком виде выглядел довольно-таки жутко, размерами своими, смахивая на африканского льва. Причём, отражение зеркального кота оглянулось и нагло подмигнуло Окурку.

Страх опять начал подползать к горлу заведующего Гохраном. В это мгновенье на помощь отражению кота в зеркале возникла фигура какого-то человека во фрачной паре и цилиндре. Казалось, что вверху, на тулье цилиндра, горит пламя настоящей свечи. Или же в зеркале отражалась обыкновенная свеча, только в увеличенном изображении стала казаться человеку с больной психикой отражением какого-то господина?

Во всяком случае, Ивану Кузьмичу живо пришёл на ум образ господина Воланда, в компании инфернальных слуг и такого же огромного кота, только чёрного окраса, когда-то посетившего Москву, о чём довольно доходчиво объяснял в своё время Михаил Афанасьевич Булгаков. Может быть, этот кот с тем, чёрным, находятся в каких-то родственных отношениях? А причём здесь господин во фрачной паре с пылающим на голове цилиндром? На воре шапка горит? Что же здесь воровать потустороннему незваному гостю?

И тут снова из задних комнат донёсся вопль здешнего, не зазеркального писателя:

– Душу!.. Душу мне испоганили!..

А кот в зеркале вдруг тоже подал голос:

– Нам ничего не на-адо. Какую мор-року в мр-рачной бане обнар-ружишь?

– Вот те на, – пробормотал Иван Кузьмич. – Кто-то на писателей охоту открыл.

Может быть, в инфернальном Зазеркалье модно заполучить душу писателя, кто его знает? Недаром, до сих пор не умирает притча о том, что Пушкин, а потом Лермонтов были застрелены из одного и того же дуэльного пистолета. Пистолет после дуэли Лермонтова так же бесследно пропал, как было во время дуэли Пушкина и, может быть, выжидает очередного заказанного писателя? Тогда притча ли это?

Мысли, опутавшие сознанье Ивана Кузьмича, настолько завладели его способностью к размышлению, что стали похожи, скорее всего, на обрывки вразумительных соображений не дружащего с головой человека. Но разум вопреки человеческой воле не единожды являлся людям на выручку. Так случилось и на этот раз. Чтобы способность адекватно мыслить совсем не исчезла, спасительный разум просто на время отключился.

Очухался Иван Кузьмич от резкой боли. Двое сопровождавших его художников пытались поднять вмиг ставшее грузным и дряхлым тело заведующего Гохраном. Наконец, после нескольких попыток им удалось посадить Ивана Кузьмича возле одного из металлических стеллажей. Но, прислонившись спиной к деревянному стояку, он снова заскулил от резкой боли в правой руке.

Сергей удивлённо присвистнул:

– Гляди-ка! – он указал товарищу на живую опухоль, расползшуюся по обнаженной кисти и подкрашенную изнутри тёмно-синим цветом, не предвещающим ничего хорошего. – Дело дрянь, кажется.

Иван Кузьмич услышал, как одежду на нём вспарывают чем-то острым, и захотел высказать что-нибудь умное и протестующее, настоящее начальственное, только чуть прежде услышал:

– Вот это номер, – снова подал голос Сергей. – Наверное, лучевая кость на кусочки поломана! Без скорой не обойтись. Как же он так умудрился?! Просто сказка какая-то!

– Не сказка. Сказка тут не причём, – хмыкнул Фёдор. – Ты забыл просто, с чем мы сейчас работаем. По приказу нашего начальника, кстати.

Иван Кузьмич перевёл мутнеющий взгляд на гранитный бюст писателя, на котором всё так же красовалась деревянная ритуальная рожа, нахальной улыбкой снова приглашающая к дальнейшему знакомству.

– Мистика-идеалистика…, – смог вяло промямлить Окурок, и потерял сознание.

Следующие несколько дней ушли на заботу об Иване Кузьмиче. Ни Сергею, ни Фёдору не было пока дела до разгулявшейся маски. Оба они взялись ухаживать за больным начальником, потому что чувствовали неумирающую косвенную вину в случившемся, обвиняя себя даже в подставе начальника под ядовитые укусы змей-волос, клубящихся вокруг маски вроде модной оригинальной причёски.

Вины, конечно же, а тем более подставы, никакой не было, только совесть у русского человека всегда беспокойна.

В Первой городской больнице Ивана Кузьмича обслужили в лучшем виде и на всякий случай даже сделали томографию тела. Заведующий не знал, конечно, что эта медицинская услуга давно уже не делается даром. Просто оба реставратора скинулись на обследование начальника, потому как от мистико-археологического наследия можно ожидать чего угодно, ведь таинственное зазеркалье в любое время может свинью подложить. И не зла ради, а так просто, чтобы жить не скучно было. Так что бережёного Бог бережёт, просто нельзя к происходящему относиться с пренебрежением.

Официальные медицинские светилы дали успокоительный диагноз и отпустили Ивана Кузьмича домой на «отлежание», запретив много двигаться, поднимать что-то тяжёлое, в общем, пациенту необходимо было просто отдохнуть. Молодые люди привезли начальника домой в Фили.

Он жил недалеко от завода Хруничева. Это место москвичи немного недолюбливали именно из-за соседства с секретным подземным заводом, который даже после советской разрухи оставался «совершенно секретным». Никто не знал, что же там продолжают выпускать? Однако что-то всё-таки выпускают, несмотря на секретность.

А, скорее всего, смотря именно на ту самую инертную секретность, наша страна была, есть и продолжает пока оставаться такой же коммунистической, таинственной и «совершенно секретной». Неудивительно, если на дверях в раздевалку там до сих пор висел плакат с изображённой на нём комсомолкой с нахмуренными бровями в красном платке, завязанном по-комсомольски и с приложенным к пухлым губам указательным пальцем правой руки: «Тихо! Не болтай! Враг подслушивает!».

Иван Кузьмич, к счастью, мог передвигаться собственным ходом, хотя правую руку ему загипсовали от кончиков пальцев и выше локтя. Тем более, на распорке прикреплённой к пояснице, поднятая рука выглядела, как гитлеровское приветствие. Несмотря на этот небольшой гипсовый камуфляж, заведующий Гохраном выглядел куда как неплохо. Вероятно, вовремя выключившийся разум спас его рассудок от полного помутнения.

– Надо же! – посетовал Иван Кузьмич, поднимаясь в лифте на десятый этаж. – Надо же, вы обратили внимание, как бабушки у подъезда смотрели на меня? Будто я совершил что-то нехорошее или вообще причастен к очередному террористическому акту, разжигаемому погаными чеченцами!

– Ну и что? – пожал плечами Сергей. – Не очень-то стоит обращать внимание на бабушек. Они в каждом московском дворе одинаковые. Судачат, кости всем перемывают. Что им ещё делать?

– Ты прав, но не совсем, – возразил Фёдор. – Я обратил внимание, какой ухоженный газон возле дома. Тут без бабушек точно не обошлось. Я прав, Иван Кузьмич?

– Ещё как прав, – кивнул начальник с виноватой улыбкой. – Без бабушек точно не обошлось. Каждая из них посчитала нужным дать совет, где и какие цветы рассаживать. Что делать с лопатой, как вскапывать почву, какие удобрения в моде, какие нет, стоит ли делать клумбу круглой или же оставить прямоугольной. Ведь совет – самое ценное в нашей советской жизни. В стране советов живём, об этом забывать не стоит.