Текст книги "Лик Архистратига"

Глава 13

Путешествия во времени не очень-то удивляли, потому как даже не верящие ни во что учёные двадцать первого века признали спираль времени физически существующей и, значит, пригодной к употреблению. Мало кто знал о таких путешествиях, кроме фантастов и мистиков, посвящённых в тайные мистерии. Но ведь небезызвестного Жюля Верна тоже когда-то забрасывали камнями за мегалитические проникновения в прошлое и будущее, за все мистические предсказания. Во времена XIX века пацаны тыкали в члена Географического общества пальцем и дразнились. А роман «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена вообще превратился в международную сенсацию. Известен тот факт, что археологи Монреаля, откапывая мушкетёров восемнадцатого века, участвовавших в семилетней войне, нашли рядом с одним из заваленных при пушечном обстреле скелетов части настоящего мобильного телефона. Откуда мог появиться мобильник в Средние века? Сам Марк Твен никогда особо не распространялся о посещавших его видениях, вернее, старался не распространяться, но от фактов убежать трудно. Не так уж много времени прошло после его мистических пророчеств, чтобы напрочь забыть об этом.

Просто у каждого человека мозг устроен по-разному: некоторым дано перелистать будущее, прошлое и настоящее в один присест, другим же, чтобы не прослыть откровенными профанами приходится поднимать предсказателей на смех, отвоёвывая на несколько секунд своё правовое место под солнцем. Ведь говорят же, что один-таки дурак всем твердит: Не так! Не так! Не так! Никто не спросит у него: Что делать? Как? Никто не скажет, что слабак. А все твердят, мол, умница дурак, ведь сказал же всем – НЕ ТАК!

Только стоит ли внимание обращать на любящих посмеяться над проповедниками? Что стоят всякие заумные рассуждения? Гроша ломанного не стоят. Кстати, откуда здесь грош? И не простой, а блестит на солнце, как настоящая золотая монета.

Эти размышления посетили голову Ефрема, пока пространство не начало кристаллизоваться из бесформенного хаоса в настоящий физический мир. И мир не только возник перед глазами, а нарисовался вместе с потерянной кем-то монетой. Недалеко от Милетина стоял живой настоящий человек, одетый в красный шёлковый кафтан, обтягивающий его не слишком худощавую фигуру. Одежду дополняли зелёные леггинсы. На голове у мужчины красовалась довольно больших размеров беретка, свешивающаяся на одно ухо. Но всю его средневековую одежду украшала двухсторонняя алебарда, на которую мужчина опирался, как на посох. Он уставился на Ефрема и вдруг проговорил на чистом русском:

– С приездом, милейший.

«Милейший»? Что-то знакомое почудилось Милетину в таком обращении. Да и голос. Конечно, голос! Но экстрасенс на всякий случай взглянул на себя – во что одет, во что обут. На нём оказалась точно такая же красного шёлка курточка и точно такие же обтягивающие бёдра штаны с гульфиком, украшенным разноцветными бантиками. Он снова взглянул на окликнувшего его мужчину.

– Иван Кузьмич?! – осторожно спросил Ефрем, полувопросительно глядя на стоящего рядом хранителя алебарды.

– Ну, наконец-то! – снова отозвался мужчина. – А я уж было подумал, совсем меня не узнаешь. И ещё думал, что придётся здесь одному ошиваться, но маска решила-таки и тебя сюда забросить. Что делать, видать вдвоём нам придётся по всем эпохам до конца шастать.

– А что это за дворец такой? – поинтересовался экстрасенс и принялся оглядывать здание, на пороге которого они стояли.

Дворец оказался украшен резными каменными пилястрами, лепниной и прочими завитушками в стиле настоящего барокко. Прямо над крыльцом нависал открытый балкон, перила которого были застелены бархатом такого же красного цвета, как шёлковые кафтаны у стоящих внизу русских путешественников. Двор перед зданием, вымощенный тесаным кирпичом, радовал глаз, а стена, окружающая дворцовый двор, выглядела настоящей крепостной с узкой балюстрадой наверху у самых бойниц. По ней прогуливались одетые в такие же красно-зелёные шелка вооружённые алебардами мужчины.

– Знаешь, Иван Кузьмич, – задумчиво проговорил Ефрем. – Наше нынешнее приключение состоится, скорее всего, в гвардейском отряде, охраняющем этот дворец. Одежда явно относится к эпохе возрождения. Знать бы только кого и зачем приходится охранять и не будут ли снова покушаться на наши тела или же души служители маски?

Тут во внутренних покоях здания послышалась суматошная возня, и на высокое крыльцо вышло несколько явно католических священников, поскольку рясы на них были лилового цвета. Причём, в таких рясах позволяли себе разгуливать только епископы или же кардиналы. Позади шествовали простые монахи с выбритыми тонзурами и грубыми габардиновыми рясами коричневого цвета с откинутыми на спину капюшонами, что свидетельствовало о принадлежности священников к ордену францисканцев. Двое из них вытащили на крыльцо большое кресло и бросили возле несколько подушечек-думок. Вскоре за наружными воротами тоже послышались голоса. Двое стражников спустились со стены, сняли со скоб поперечное бревно, служащее надёжной задвижкой и открыли ворота.

– Глянь-ка, кто к нам приехал! – озадаченно крякнул Окурок.

– Ничего себе гости дорогие! – вослед ему удивился Котёныш.

Удивляться было чему, потому как из карет, подъехавших к наружным воротам, вылезали тоже священнослужители, но уже не в католических, а православных подрясниках. Впереди всех шествовал архиерей в одетом поверх подрясника саккосе с большим омофором. В руках высокого православного священнослужителя был жезл, а следующие за ним монахи несли в руках два рипида[55]55
  Рипид (ст. слав.) – металлическое круглое знамя, на котором изображались херувимы.


[Закрыть] с изображёнными на них херувимами.

– Ничего себе, – повторил Ефрем. – В гости к католикам явился какой-то православный батюшка!

– Это не просто батюшка, – покачал головой Иван Кузьмич. – Я хоть и отставной офицер, но знаю, что так у нас только архиереи или епископы одеваются. А встречают их тоже не простые батюшки, хоть о католицизме я вообще ничего не ведаю.

– Что же православному епископу у католиков делать? – не понимал Котёныш. – Да и кто с католиками из русских православных дружил в прошлом? Может, я в истории ничего не понимаю, но не было такого никогда!

– Сейчас увидим, – хмыкнул Иван Кузьмич.

Меж тем стеклянные двери дворца отворились и на порог вышел ещё один католик, только одетый в белую кружевную рясу, а на голове у него красовалась двухконечная тиара того же цвета.

– Вот это да! – округлил глаза Ефрем. – Никак сам папа римский на встречу с православным священником вышел.

– Сам ты православный, – буркнул Иван Кузьмич. – Мало ли откуда этот богоборец прибыл! Посмотри-ка, что на груди у православного висит. Я, признаться, всё готов был увидеть, но только не это.

И действительно, прямо поверх большого омофора у прибывшего архиерея вместо наперсного креста или панагии висела на золотой цепи знакомая друзьям маска с болтающимися вокруг неё человеческими черепами. Папа тем временем уселся, кряхтя в поставленное для него кресло, и один из послушников под правую ногу католического владыки подложил подушечку. А вырядившийся православным епископом приехавший гость важно прошествовал до самого крыльца, но у первой ступеньки сразу отвесил земной поклон восседавшему в кресле римскому папе.

– Что же здесь творится, Иван Кузьмич, – не вытерпел Ефрем. – Откуда этот нехристь пожаловал?

– Молчи пока, – ответил тот. – Сейчас всё узнаем. Недаром же нас сюда послали. Та же самая маска, между прочим. Наверное, убедить хочет, что даже христиане знают, кому поклоняться надо, то есть, не нам судить, кому мир принадлежит. Здесь одного только Ульянова-Бланка не хватает. Он бы им весёлую компанию составил. Меж тем прибывший гость поднялся с земли и застыл в ожидании, пока папа соизволит заговорить.

– Так вот ты какой, Никон, – промямлил, наконец, папа. – Ты многое выполнил, за что будешь вознаграждён нами. Более того, ты получишь пост Вселенского патриарха при русском царе Алексее Михайловиче, если и дальше будешь послушен католической церкви.

– На всё воля Божья, Ваше Святейшество, – смиренно ответил гость. – Христианская церковь должна объединяться. Только за объединённой религией христианства настоящее будущее. И все остальные религии мира должны просить у нас заступничества. Ведь вы – наместник Бога на земле. Это ли не знают мудрецы Запада и Востока!

– Отменна речь твоя, Никон, – снова тихо проговорил папа. – Ты у кардинала Мезуччо получишь рецепт как бороться с чумой, что позволит сразу же завоевать доверие русского царя. Но обязанность твоя много больше. Ты должен будешь ввести в царский уклад понятие Двоевластия. Сакральная война идёт давно и не завтра кончится. Нам нужна настоящая победа. Победа истины! Для этого легче стать духовником самого царя российского, а может и всей его семьи. Именно это поможет Русской стране принять католичество и веру в истинного бога. Целуй туфлю.

Папа даже приподнял чуть-чуть кружевную сутану, чтобы сильнее обнажить ногу с обутой на неё туфлёй чёрного бархата. Русский архиерей на секунду замешкался, потом медленно поднялся по ступенькам крыльца, снова склонился перед владыкой в земном поклоне, положил на папскую туфлю висевшее у него на груди небольшое изображение ритуальной маски и припал к ней своим архиерейским поцелуем.

– Гляди-ка, – шепнул Окурок стоявшему рядом Котёнышу. – Гляди-ка, архиерей вовсе не туфлю папе римскому целует, а изображение маски!

– Эх, Иван Кузьмич, – покачал головой Ефрем. – Одно другому не мешает. Ты иногда такой сообразительный, просто диву даёшься, а иногда сапог сапогом. Советская армия на тебе весомую печать оставила.

– Ну-ну, – обозлился Окурок. – Я тебе кроме Котёныша никакого прозвища не придумывал, тем более, обидного. Так что и ты будь немного поскромней, а то алебардой получишь по мягкому месту. Я ведь еду, еду, не свищу, а наеду – не спущу!

– Алебарда – дело нехитрое, – миролюбиво кивнул Ефрем. Видимо, он сам досадовал на себя за слишком длинный язык. – А ты знаешь, в каком мы веке оказались? Я уже догадался.

– Смутно, смутно, – насупился отставной офицер. – Тут названо было имя русского царя Алексея Михайловича. Я знаю с таким именем только одного. Кажется, русский царь Алексей Михайлович Тишайший был отцом Петра I. Но я могу и ошибаться.

– В этот раз не ошибся, – улыбнулся Милетин. – У Алексея Михайловича по прозвищу Тишайший было много детей, но все, кроме царевны Софьи и одного царевича Иоанна скончались от потомственного нездоровья. И только последний мальчик Пётр уродился на редкость здоровым и могучим. А духовником у царицы был тогда вот этот католикославный архиерей. Вот поэтому Алексей Михайлович своего последнего сына невзлюбил, а патриарха Никона отправил в ссылку в Белозёрский монастырь.

– Так это Никон?!

– Он, поганец, – снова кисло улыбнулся Ефрем. – Смотри, какой он могучий да здоровый! Просто грех от благословения такого духовника не родиться крепенькому ребёночку. Об этом тогда вся Россия сплетничала. Особенно старообрядцы открыто осуждали блудливого архиерея.

– Да ты что, Ефрем, – откликнулся Иван Кузьмич. – Алексей Михайлович ему бы голову за это отрубил.

– Алексей Михайлович Тишайший? – усмехнулся Котёныш. – Может ты и посчитаешь, что я сплетничаю, но насмотревшись на коленопреклонённые клятвы, во всякое поверишь. Тем более что Никон внутри православной церкви и государства Российского устроил такую гражданскую войну, что ни в сказке сказать, ни пером написать! Ввёл триперстие, мол, креститься надобно только тремя перстами, сложенными в щепоть, мол, сам Господь ему это сообщил. Тем же, кто не соглашался, попросту пальцы обрубали. По его указу заезжие греки многие молитвы просто вывернули наизнанку. Старообрядцы опять против восстали, возмутились. За это их целыми деревнями сжигать живьём принялись по приказу святейшего патриарха Всея Руси.

– Что значит триперстие? – не понял Иван Кузьмич.

– Три пальца, сложенные в щепоть, – досадливо повторил Ефрем непонятливому офицеру. – Подумай, ни на одной иконе, писанной с апостолов, с Божьей Матери и у изображений самого Сына Человеческого не увидишь пальцев сложенных в щепоть. Оказывается, Никон удостоился аудиенции самого Христа или Вседержителя и тот ему тайно показал, что триперстие на Руси должно быть! А мы только что видели, от какого святого этот архиерей получает благословение, целуя туфлю. Так что недаром маска нас сюда забросила, мол, учитесь кланяться и смотрите, кому кланяться. Ей очень уж не терпится нам доказать, что только она одна является для России священным тотемом. Вот такая катавасия.

– Ну, уж нет, не получите от меня никаких поклонов! – нескрываемое возмущение Ивана Кузьмича было настолько натуральным и прозвучало так громко, что если бы не зазвучавший в это время католический хор, то стражникам пришлось бы головой отвечать за разговорчики на посту.

К счастью, всё кончилось как нельзя лучше. Пространство выхватило осудивших будущего русского Патриарха из семнадцатого века и бросило в неизвестность.

Самая большая беда человека – поиск свободных ушей. Во всех государствах, во всех религиях всегда находились люди, перетягивающие одеяло на себя, мол, только я прав, слушайте меня и никого боле. За примерами далеко ходить не надо: все ещё помнят очаровательные речи сифилитика Ульянова-Бланка и шизофреника Шикльгрубера-Гитлера.

То же самое касается и религий: у католиков, например, один из Римских пап был вовсе не папой, а мамой – после смерти установили. Что же касается наших российских пастырей, достаточно вспомнить войны Аввакума и Никона.

Старообрядцев преследовали никонианцы, сжигали людей заживо, отрубали два пальца, чтоб не крестились, как Христос заповедовал. Достаточно вспомнить великих русских болярынь царских кровей Морозову, Урусову и Данилову, похороненных живьём в Боровском монастыре по приказу того же Никона.

Потом многие из старообрядцев просто исчезли, ушли жить в непроходимые места Уральских, Алтайских гор, да и по топким таёжным болотам расселились. Они просто не видели смысла в истреблении себе подобных, то есть, в гражданской войне, где бой идёт только за царское корыто – кто из него отрубей нажрался, тот и прав. А ведь давно известно, что Закон человеческий ничего общего с Законом Божьим не имеет. За какие истины воевать-то?

Что уж говорить о нашем нынешнем Патриархе, при котором табачный «старец» Кирилл стал непререкаемой знаменитостью, потому что под крылышком православной церкви в кооперативных девяностых годах двадцатого столетия Россия снабжалась импортным табаком и пивом в большом количестве. Вот отчего в больших городах малолетки начали спиваться. Но торговля табаком и пивом – это ерунда, главное – что церковь разбогатела. Только церковь ли это? В общем можно долго и основательно рассуждать про то, как когда-то раньше всё было хорошо, как с приходом новых русских сразу становится плохо и неуютно.

И всё же «не следует представлять реальность по своему собственному подобию», – как говорил Поль Элюар. На то она и реальность…

Немного абстрагируясь от действительности, Ефрем с любопытством наблюдал за собой. Он, как психолог, мог взглянуть на себя со стороны под неведомым раньше ракурсом. Это было даже интересно.

Снова бешеный стук метронома стал скручивать пространство, загонять душу вовнутрь раковины, как не пригодившуюся для жизни вещь. Но никогда в мире хаоса не бывает рамок бытия, тем более для вольной искренней души человека. В одну секунду сворачивающееся пространство вдруг взорвалось мириадами разноцветных песчинок мгновенно исколовших лицо, пронзивших горло и даже попавших в лёгкие.

Вспышка сверхновой. Горячий ветер. Горячий песок. Горячий свет, путающий просыпающееся сознанье. Неужели это происходит с каждым, принявшим смерть от пламени, ведь пламя онгона – это тоже свет? Хотя этот огонь никогда не служит жизни. Скорее наоборот, сворачивает всё, проснувшееся к жизни и заставляет спрятаться в раковину. Забыть. Ни когда не вспоминать и не оглядываться.

 
…на то тебе песня и лира,
на то тебе ладан и лад,
слова, что в других отзовутся,
но только не вздумай назад
на этом пути оглянуться…
 

Всё внутри Ефрема сжалось, но распрямиться или взорваться по примеру скрученной пружины сознание было уже не способно. Наверное, эмоциональные вдохи и выдохи возможны только для живого физиологического тела. Где оно, человеческое тело? Вернули бы, пусть даже синее, чёрное или в крапинку. Но везде был только песок. Горячий песок. Горы песка. Море песка.

И этот песок, этот горячий ветер причиняет боль. А чему болеть, если уже тело сгорело? Может, не совсем ещё сгорело? Точно, не совсем. Иначе ничего бы не было физиологического. Ведь даже Господь Саваоф сначала носился нигде, потому что пространства ещё не было, даже сознанье ещё не родилось. А здесь – боль, смрад, колючий песок, непроглядный свет. О, как он уже надоел! В любой темной комнате человек начинает искать чёрную кошку, хотя её там нет и не было. Что же здесь?

Вдруг колючий песок обрёл реальную форму и цвет. Ефрем ясно увидел перед собой уходящую вниз пологую стенку бархана, отливающего червонным золотом под лучами смертоносного солнца. Песок тёк, словно морская волна, только пенных барашков на гребнях песчаных волн не наблюдалось. И тело, человеческое тело было на месте! То есть Ефрем оказался в настоящем человеческом теле! В собственном. А, всё равно пока не разобраться. Тем более что Ивана Кузьмича рядом не было. Ефрем почувствовал бы своего напарника, будь он даже зарыт в песок. Но его не было. Ничего кроме песка не было.

Он один ожил под губительным светилом на планете песка и никого, ничего вокруг не было! Только бескрайнее море песка, переливающееся через зенитную грань бархана и текущее куда-то дальше под звон далёких серебряных колокольчиков, разливающихся тонким звуком по песчаным барханам. Будто предвестники страшной бури, колокольчики звонили, стараясь предупредить об опасности. Но в ровной пустыне от песка спрятаться было негде.

Потом.

Всё потом.

Главное, что в памяти сохранились путешествия во времени и насильственное переселение души в чужое время и пространство. Только опять же, зачем всё это маске или тому, кто под ней прячется, – этому архистратигу демонов? Ведь ничего из случившегося не имело ни хронологии, ни смысла. Хотя нет, смысл всё-таки кое-какой проглядывался: индус принялся отправлять копии маски в сорок стран с сорока караванами. Но дальше-то что? Неужели маска таким пропагандным коммунистическим способом решила подмять под себя весь живой мир? То есть, инфернальные маски всех стран, соединяйтесь! Нет, никакая бесятина не покривит душу человечью! За все века существования этого не получилось, и сейчас конкретный облом предназначается всем маскам. Особенно тем, которые живее всех живых.

Но опять ведь заставляют человечество поклоняться позолоченному тельцу. Это касается в первую очередь России, потому что наша страна разучилась заботиться о своих ближних, о себе самой. И всё-таки, никогда Россия, самая богатейшая умами страна, не станет ни на что не годной кладовой сырья, как заявила когда-то Маргарет Тэтчер. Но у англичан свои проблемы, а у нас свои. Нечего заглядывать в кошелёк соседа и рыться в грязном белье.

До крайности измученная душа Ефрема просила покоя, требовала отказаться от борьбы за жизнь и не искать будущих искушений. От маски? От несостоявшейся невесты или даже жены Наташки? От экстрасенсорной музыки пространства и недостижимого Космоса? Но ведь сама жизнь пришла оттуда, сверху, из бесконечной Вселенной, а не снизу из злобного пламени онгона. Почему же за существование опять приходится с кем-то бороться, искать лазейку для решения пустынной бесконечной проблемы?

Немилосердное солнце пустыни, почти ничем не отличающееся от пламени инквизиторского костра, иссушило гортань, рассыпало перед глазами разноцветные круги. В выцветшем воздухе снова повис тонкий серебряный звон колокольчика. Ефрем слышал когда-то, что в пустыне бывает такая слуховая галлюцинация, предвещающая песчаную бурю. Опять же совсем стих ветер, но волны песка продолжали перекатываться с боку на бок. Вдруг наверх из-под песка принялся вылезать разбитый остов древней галеры. Песок, как морские волны, скатывался с бортов исторического судна. Морской корабль – в пустыне? Что-то новенькое. Причём, галерами население земли не пользуется уже минимум полторы тысячи лет. А эта показалась, будто только-только кто-то притащил её сюда из моря-окияна с острова Буяна, то есть с Рюгена.[56]56
  Рюген – остров в Балтийском море возле Германии, послуживший прообразом острова Буяна.


[Закрыть]

Собственно, причём здесь население земли? Разве пустыни имеются только на одной планете? Неизвестно куда маска могла по своему хотению забросить путешественников. Да, путешественников. Ефрем почему-то был уверен, что Иван Кузьмич тоже испытывает борьбу с песком где-нибудь неподалеку.

Звон серебряного колокольчика разрастался, становясь похожим на пение пчёл в ульях, но не летнее деловитое, а тревожно-радостное, как в Сочельник, как предвестник Рождества Христова. Знать бы, зачем Сын Человеческий согласился принять жизнь? Чтобы взойти на крест ради торгующих душами человеков? Не хочет никто из торгашей слушать Новой Благой Вести. Цель чуть ли не каждого человека – продать ближнего. Если не продашь ты, то обязательно тебя продаст ближний. Неужели вся жизнь состоит только из подлости и поклона Мамоне?

Но ведь живут же где-то Иван Кузьмич, Наташка, её муж – тоже неплохой человек. Значит, этот свет состоит не только из одних тёмных пятен, даже на Солнце они есть. Иначе дневное светило было бы не настоящим, мёртвым, как люминесцентные лампы дневного освещения. Если бы жизнь состояла только из печали без радости, то от неё давно уже отказались бы добровольно большинство населения планеты. А это не так. Значит, всё-таки жить стоит, всё-таки из каждого безвыходного положения есть несколько выходов, надо только поискать хорошенько.

Чем громче становился звон серебряных колокольцев, чем сильнее просыпалось в душе желание жить, тем быстрее остаток чудом ещё сохранившихся жизненных сил и сознания покидал Ефрема, оставляя, однако, ему волю к принятию какого-то единственно правильного решения, которое блуждало уже в голове не совсем оформившейся мыслью.

Экстрасенс напрягся и водрузил принадлежащее ему, обретённое нынче тело на гребне бархана как петух на жёрдочке. Попав в более привычное вертикальное положение, организм заработал немножечко по-другому, то есть более осмысленно. Даже глаза стали различать вещи гораздо чётче. Этому помог ещё чёрный остов вынырнувшего из песка корабля. Куриная слепота кончалась. Вон и приблудный скорпион помчался отыскивать норку в трюме деревянной посудины. Если живность бежит на корабль, а не с него, то будущее обещает быть не таким уж и плохим.

Но что это?! В воздушном мареве далеко-далеко возник караван. Верблюды цепочкой важно выступали друг за другом прямо по воздуху. А иногда всадники на конях обгоняли караван. Видать, сопровождающая процессию охрана усердно проверяла окрестности, но всадники просто-таки исчезали в воздухе, будто скрывшись в каком-то ином измерении.

Мираж? Похоже. Потому что не может никакой караван проходить прямо по черте горизонта или же по воздуху, пропадая из виду в лёгком воздушном мареве. А если не мираж? И где здесь горизонт? И караван всё же не виденье, всё же настоящий физический облик, где могут оказать помощь? Может, сей мираж подкинут был именно для того, чтобы дать возможность человеку выпутаться из бескрайней песочной проблемы. Значит… а ничего это не значит. Господь лишь раз подбрасывает человеку возможную помощь. Только поднять подкинутое или отказаться – решает сам человек. Надо попытаться дошагать, доползти, долететь к этой соломинке пока ещё не поздно.

Спотыкаясь и падая, где еле волоча ноги, где вообще на четвереньках Ефрем ринулся на караванный перехват. Вернее, ему казалось, что ринулся, вкладывая в рывок последнюю волну убывающей энергии. Ведь если не успеет, если не заметят, не подберут, то обижаться, в общем-то, не на кого. Скорее всего, проклятая маска выдвинула ему для решения именно такую задачку. Да уж, арифметика! И какую роль здесь должен сыграть Иван Кузьмич и должен ли?

Всё же наступил-таки момент, когда не удалось взобраться по очередному склону очередного бархана. Ефрем подумал, что доползти не удастся. Тело отказывалось слушаться и скатывалось вниз, к подножию бархана. Опять придётся помирать. Только в этот раз мученической смертью, задыхаясь от нехватки воды и воздуха, захлёбываясь песком с полным помутнением сознания.

Тут где-то далеко в воздухе подстать серебряному колокольцу зазвенел человеческий голос. Настоящий. Живой. Кто-то из караванщиков случайно заметил человека в стороне от караванного пути и подал знак остальным.

Погонщики по такому случаю остановили караван, видимо, в этих местах встретить одинокого человека в пустыне было редкостью. Вскоре Ефрем ощутил прикосновение настоящих живых человеческих рук. Его подобрали, тут же отёрли влажной губкой лицо. Милетин открыл глаза. Над ним склонились два то ли туркмена, то ли иранца, он ещё плохо разбирался в восточных национальностях.

Потом дали воды. Ефрем никогда не знал и не подозревал что такое жадность. Узнал сейчас. Держа дрожащими руками кожаный бурдюк, поглощая тёплую, но чистую воду, он сквозь спазмы, охватившие горло, пытался протолкнуть драгоценную влагу, опасаясь пролить хотя бы каплю. Только ему всё же не дали заглушить эту горючую волну, потому что сразу много нельзя. Ведь даже коня после скачки надо поводить, прогулять, не подпуская к воде.

Тем не менее, проникшая в организм влага, дала поток жизненной силы возвращавшейся с толчками крови в висках, вспышками радужных мыслей, возвратом к происходящему. Ведь где-то в Москве, в одном из залов Государственного хранилища материальных ценностей валяется его бессознательное тело. А, может, вовсе не валяется, потому как там он, вроде бы, сидел в кресле. Вообще-то в кресле сидел его приятель, отставной офицер. Или этот Иван Кузьмич ему просто приснился? Но если не приснился, то где же он сам? Жив ли?

С очень большим опозданием, временем в жизнь, Ефрем Милетин вспомнил, что надо было сразу, там же, в хранилище применить к общению с маской обыкновенную энергетическую рамку, с помощью которой можно было оградить мистические возможности ритуального предмета управлять петлями времени и человеческими судьбами. Уж точно инфернальная рожа не успела бы наделать столько глупостей и не пришлось бы сейчас глотать раскалённый песок, разбавленный несколькими глотками мутной воды.

В оживающем сознании возник импульс: нет! не удалось маске полностью овладеть ситуацией! Кажется, Милетин ещё успел походить вокруг проклятой разрисованной деревяшки водружённой на бюст Алексея Николаевича Толстого с энергетической рамкой. Успел? А не всё ли равно. На Руси издревле говорили: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Только как узнать, за тот ли гуж взялся и то ли они с Окурком вытворяют? Не придётся ли жалеть об этом приключении всю оставшуюся жизнь, если она ещё осталась? Теперь Ефрем полностью понимал откровения старцев, отговаривающих от сраженья с лукавым в одиночку. В одиночку? Так их же двое было. Или второй всё-таки приснился?

Но тут, в караване, живые, настоящие живые люди, которые не дадут умереть от жажды, не позволят пустыне слизать навсегда живого человека. Снова вцепившись обеими руками за вместительный бурдюк, он глотал, глотал, глотал драгоценную влагу. Обеими руками до посинения в жилах, вцепившись в сшитое из верблюжьей кожи хранилище для воды, которое, к счастью, уже никто не старался отнимать, Ефрем всё же сумел утолить жажду. Вернее, убедить себя, что это так. Но отпустить бурдюк в этот раз так и не смог – руки отказывались слушаться и выпускать самое богатое богатство человека.

Только после очередного промачивания завялившихся на солнце собственных внутренностей, Милетин начал понемногу оживать. Оглядев обступивших его погонщиков, почему-то похожих друг на друга как две капли воды, он посмотрел, наконец, на караван. А точнее на одного из верблюдов, стоящего неподалёку, убранного богатой сбруей в самоцветах, с укреплённым на спине меж горбами паланкином тончайшего красного шёлка, расшитого золотой канителью. Это был даже не паланкин, а миниатюрный шатёр, какие раскидывают на спине верблюда или слона для великих раджей, шахов, султанов.

Полог шатра откинулся, и Ефрем с содроганием увидел свою старую знакомую. До печёнок его доставшая ритуальная маска издевательски улыбалась раскрашенными ярким кармином губами с лица, нацепившего её человека.

Человека? Или архистратига демонических сил? Вот в этом Ефрем очень сомневался, потому как человек никогда не пойдёт на поклон к Бафомету.[57]57
  Бафомет – одно из имён сатаны.


[Закрыть] Одевший маску, сидел в индусской позе лотоса, скрестив ноги. С плеч у него ниспадали складки черной атласной одежды с золотыми застёжками в виде шестиконечных звёзд на плечах. Он пальцем поманил Ефрема к себе. Караванщики тоже заметили, что чёрный господин подзывает найдёныша пустыни и помогли тому подняться.

– Входи, – человек подал знак и один из погонщиков развернул перед Ефремом складную лестницу.

Милетин всё также, не выпуская из рук верблюжий бурдюк с водой, попытался подняться в шатёр подзывавшего его господина, но несколько раз срывался и падал лицом в отвратный горячий песок, пребольно ударяясь при этом о металлическую лестницу, будто кто-то невидимый преграждал ему путь. Только экстрасенс плохо ещё соображал после перенесённого приступа жажды. Лишь мысль, что подняться в шатёр надо, надо обязательно, не оставляла его, свербела в голове запечным сверчком. Поэтому Милетин упрямо повторял попытку снова и снова, пока не добился своего. Ведь каждый человек сам принимает выбор, на то он и человек.

Внутри шатра поражала прохладная атмосфера, будто где-то был спрятан кондишен или озонатор и поддерживать прохладу в шатре не мешал даже открытый полог. Ефрему сразу стало легче. Он внимательно старался разглядеть хозяина маски. Тот ничуть не смущался. Можно сказать, разглядывание в упор ему приходилось по вкусу, хотя лицо своё всё равно не показывал. Во всяком случае, от индусской богини смерти Кали, разгуливавшей в храме в такой же маске, он отличался самым главным – был настоящим, ощутимым и живым, а не деревянной скрипучей статуей.

– Ты хотел знать Истину? – глаза человека сверкнули из-под деревянной маски холодным знакомым блеском.

Где же он видел эти глаза? Если Ефрему что-то запоминалось, то память никогда не могла потерять записанный образ, а тут какая-то туманная дымка мешала вспомнить прошлое. И голос. Боже, какой же знакомый голос! Нет, не грубый мужской, а грудной женский, хотя довольно низкий. Почему женский? Ерунда какая-то в голову лезет.