Текст книги "Прелюдия к большевизму"

Параграф 16

Шабловский. Когда вы в первый раз обсуждали со Львовым вопрос реорганизации и укрепления правительства, кто инициировал дискуссию и каковы были конкретные предложения, сделанные В. Львовым?

Керенский. Я не проводил с ним такой дискуссии.

Шабловский. Какие конкретные предложения он сделал?

Керенский. Среди бесконечного потока людей, приходивших ко мне со всякого рода серьезными предложениями или «планами», полезными советами и праздными разговорами (при этом каждый был убежден, что истинная причина всех бедствий в том, что я не прислушался к нему), приходил и В. Львов. Он особенно не распространялся о своих «планах» или о переменах во Временном правительстве, однако пытался убедить меня, что «моя песенка спета», что у меня нигде нет поддержки, потому что сейчас «меня ненавидят правые» и что я «утратил влияние» у демократов из-за моих решительных репрессивных мер против большевиков и преследования их, что я и мое Временное правительство «потеряли почву под ногами», что необходимо найти поддержку, что он может помочь, что кабинет нуждается в переменах и что в него следует включить элементы еще более умеренные, чем кадеты. Поскольку все это произошло вскоре после Московского совещания, я решил, что это естественно – прийти и высказать свое мнение. Я отвечал ему общими фразами, что я – убежденный приверженец коалиционного правительства и т. д. Сейчас я не помню подробности нашего разговора, но суть его была в том, что В. Львов пытался показать, что у меня «нет поддержки», в то время как у него что-то или кто-то был за спиной. Он все время повторял: «Мы можем сделать это. Мы можем сделать то». Я спросил его, кто эти «мы», что он может сделать и от чьего имени говорит? На эти вопросы он ответил: «Я не имею права говорить вам. Я лишь уполномочен спросить вас, желаете ли вы вступать в дискуссию». Я понял из того, что он говорил, что он пришел по поручению какой-то определенной группы. В этом сомнений быть не могло. Он неоднократно намекал, что только что откуда-то приехал и что должен вернуться в этот же день, но «прежде чем я уеду, я должен получить от вас ответ». Он подчеркнул следующее: «Меня проинструктировали спросить вас, желаете ли вы или нет включать новые элементы во Временное правительство, и обсудить с вами этот вопрос». Я ответил: «Прежде чем я дам вам ответ, я должен знать, с кем я имею дело, кто те люди, которых вы представляете, и что они хотят». – «Это общественные люди». – «Общественные люди бывают разные», – заметил я. И наконец я сказал: «Что ж, предположим, у меня нет поддержки, что вы можете предложить, каковы на самом деле силы, на которые вы опираетесь? Я могу представить, из кого состоит ваша группа и кто эти публичные люди». И тогда он намекнул на то, что я ошибаюсь, что «их» поддерживают значительные силы, которые никто не может себе позволить игнорировать.

Такой разговор состоялся у меня со В. Львовым. Разумеется, я не дал ему ни инструкций, ни полномочий. Я считаю, что он, говоря (в Ставке) в мою пользу, «расширил» свои полномочия, потому что я ничего ему не обещал. Я прямо сказал ему: «Прежде чем я дам вам какой-либо ответ, вы должны мне сказать, с кем я имею дело».

Шабловский. А он сказал, что не уполномочен говорить вам?

Керенский. Да, и это больше всего меня озадачило. В дебрях информации, которую я получал относительно планируемых линий поведения различных групп, эта секретность привлекла мое внимание. Я давно знал Львова: я понимал, что он зашел ко мне не для того, чтобы просто поболтать. Он говорил, что желает мне добра, что моя личность интересует его, что он не хочет моего падения и т. д.

Шабловский. Поскольку он не сказал, откуда пришел, потому что не был уполномочен сделать это, не предположили ли вы, что именно он наделен такой властью?

Керенский. Я не говорил «власть». Я сказал: «Прежде чем я выскажу свое мнение, я должен знать, с кем я имею дело и от чьего имени вы говорите».

Шабловский. Как он закончил разговор?

Керенский. Он этого не сделал. Он спросил: «Вы будете вести переговоры, если я скажу вам?» Я ответил: «Скажите мне более определенно, что вы хотите узнать от меня и почему». Он сказал: «До свидания» – и удалился. Так все закончилось. Ставка даже не упоминалась.

Шабловский. Вы ожидали, что он придет снова после этого разговора с более ясными и определенными предложениями, или вы решили, что дело закончено?

Керенский. Я подумал, что дело именно так и закончится. Вообще-то говоря, я не придавал никакого значения этому, но некоторые детали, и особенно поведение В. Львова, привлекли мое внимание. Я подозревал, что он ссылался на группу Родзянко, группу «людей, которые были» и у которых тогда был свой штаб в Москве. Не следует забывать, что это было время всякого рода праздных разговоров и происков. Даже в июне – июле иногда ко мне приходили люди с разными предложениями относительно «правильной организации» правительства. Мне даже делали прямые предложения о введении диктатуры. Такие предложения позволяли мне легче следить за людьми из окружения Корнилова, потому что они были из тех, кто раньше пытался добиться моего благосклонного внимания.

Шабловский. Не вносил ли Львов предложение включить в правительство только те элементы справа, на чью поддержку он мог бы опереться, или он предлагал укрепить правительство, заручившись поддержкой более широких масс? Или он предлагал какую-то реальную силу, имея целью укрепление правительства?

Керенский. Когда он пришел ко мне в первый раз, мы говорили о включении новых элементов, чтобы расширить границы влияния Временного правительства, а когда я спросил его: «Кто может повысить авторитет правительства, какой смысл назначать двух или более министров?» – он ответил с улыбкой: «О да, быть может, вы ошибаетесь; за нами есть силы». – «Какие силы?» – «Вы их не знаете, но они есть». Это особенно произвело на меня впечатление. Казалось, что Львов что-то знает: он говорил не от себя.

Шабловский. Вы говорили со своими коллегами, Зарудным или Некрасовым, или еще с кем-нибудь о предложениях Львова как о привлекательных, и проинструктировали ли вы кого-нибудь выяснить, кто стоит за его спиной и кто ответственен за эти предложения?

Керенский. Не помню… Нет, на самом деле таких инструкция я не давал.

Шабловский. А вы вообще упоминали об этом деле?

Параграф 17

Керенский. Не могу сказать вам. По-моему, я просто невзначай упомянул в беседе с одним из моих коллег, что Львов разговаривал со мной, но я не могу сейчас об этом с уверенностью говорить, потому что я не придал слишком большого значения его визиту. Я должен сказать, что во время своего второго визита, 26 августа, он совершенно изменил поведение. Он усиленно пытался устроить со мной интервью. Я помню, что у меня не было ни времени, ни желания его видеть, особенно потому, что он был ожесточен, когда покинул Временное правительство. Полагаю, он тогда сказал Терещенко: «Керенский – c’est mon ennemi mortel»[19]19
  Мой смертельный враг (фр.).


[Закрыть]. Когда он пришел во второй раз, я встретил его следующими словами: «Вы снова пришли поговорить о включении новых элементов во Временное правительство?» (Я не уверен, в каких именно выражениях это было сказано, но смысл таков.) Он ответил: «Нет, я пришел обсудить совершенно другой вопрос; ситуация полностью изменилась». На этот раз он никоим образом не упоминал о необходимости включения новых элементов во Временное правительство или о расширении границ поддержки его. Он без обиняков сказал мне, что пришел предупредить меня, что мое положение весьма опасно, что я под колпаком', что в ближайшем будущем произойдет восстание большевиков, и тогда правительство не получит никакой поддержки; что никто не возьмется гарантировать мою жизнь и т. д. Когда он увидел, что все это не произвело на меня впечатления и что я воспринял это как шутку – «Ничего не сделаешь, такова судьба», – он резко оборвал разговор. А потом, очевидно весьма разволновавшись, добавил: «Я должен сделать вам формальное предложение». – «От кого?» – «От Корнилова». Когда я выслушал весь этот бред, мне показалось, что либо он сошел с ума, либо случилось нечто весьма серьезное. Те, кто был рядом со мной, могут подтвердить, как сильно я был расстроен. Когда Львов покинул мой кабинет, ко мне зашел В.В. Вырубов. Я показал ему только что составленный документ и сказал: «Вот к чему мы пришли, таково состояние дел».

[Должен принести извинения за неизбежные повторения, но я считаю необходимым воспроизвести события вечера 26 августа как можно точнее. На самом деле меня подвергли перекрестному допросу по определенным частным эпизодам этого дела, природа которого в достаточной мере была знакома следственной комиссии, но которую, возможно, трудно уловить читателю.

Вечер 26 августа имеет исключительное значение. Благодаря приходу Львова стало возможным, если использовать образное выражение Некрасова – «взорвать уже подготовленную мину за два дня до того, как это было назначено» (то есть 28 августа), и именно из-за событий того вечера генерал Корнилов говорил о «великой провокации» и обо всех его последователях, которые проводили против меня и определенной части Временного правительства в высшей степени ожесточенную кампанию.

Итак, примерно в шесть часов 26 августа В.Н. Львов прибыл в мой официальный кабинет и после долгого разговора насчет «колпака» надо мной и его тревоге о «спасении» меня, многословно заявил, что генерал Корнилов объявил мне (Керенскому) через него (Львова), что никакой помощи Временному правительству в его борьбе с большевиками оказано не будет и что, в частности, Корнилов не отвечает за мою жизнь в любом месте, кроме штаба; что Временному правительству не позволено будет дольше оставаться у власти; что генерал Корнилов настаивает на том, чтобы я подстрекал Временное правительство передать власть в этот самый день ему, Корнилову, и, при условии образования им нового кабинета, передать управление текущими делами помощникам министров, а также обнародовать закон о смертной казни по всей России. Что касается меня и Савинкова, нам настойчиво советовали в ту же ночь отправиться в штаб, где нас ждут министерские портфели: для Савинкова должность военного министра, а для меня – министра юстиции.

К этому Львов добавил, что последнее условие – так сказать, наш отъезд в штаб и остальное – будет мне передано приватно и не должно быть раскрыто на заседании Временного правительства.

Это сообщение было для меня совершенным сюрпризом, и особенно тот факт, что оно исходило из уст Львова, потому что его имя перед этим никогда не упоминалось ни в одном из рапортов или заявлений, касающихся заговора, которые я имел в своем распоряжении.

Вначале я рассмеялся. «Не шутите, В.Н.», – сказал я. «Сейчас не время для шуток; положение очень серьезное», – ответил Львов, и с крайним волнением и явно искренне он начал уговаривать меня спасать свою жизнь. Для этого, конечно, был «один путь – согласиться на требования Корнилова». Он был вне себя.

Я быстро зашагал взад-вперед по своему большому кабинету, пытаясь понять, прочувствовать, каково истинное значение прихода Львова и его слов. Я вспомнил, что он говорил во время своего первого визита насчет «реальной силы», и сравнивал это с настроем, который существовал против меня в штабе, со всеми рапортами о зреющем заговоре, который, несомненно, был связан со штабом. И как только я справился с первым удивлением, или, скорее, шоком, я решил еще раз проверить Львова, удостовериться в его заявлениях, а потом действовать – действовать немедленно и решительно. Моя голова заработала. Я скорее чувствовал, чем понимал, всю крайнюю серьезность положения, если… если только слова Львова, хотя бы отдаленно, соответствовали реальности!

Немного успокоившись, я намеренно сделал вид, что больше не сомневаюсь и не колеблюсь и что лично я решил согласиться. При этом я начал объяснять Львову, что не могу передать такое сообщение Временному правительству, не имея доказательств. Он убеждал меня, что каждое слово, произнесенное им, – правда. Наконец, я попросил его записать все пункты Корнилова. Готовность, уверенность и быстрота, с которой Львов согласился на это и записал предложения Корнилова, полностью уверили меня, что Львов не только вполне информирован, но и не сомневается в реализации этого плана.

Вот текст записки, составленный Львовым.

«Генерал Корнилов предлагает:

1. В Петрограде должно быть введено военное положение.

2. Все военные и гражданские власти должны быть переданы в руки Верховного главнокомандующего.

3. Все министры, не исключая премьера, должны уйти в отставку, а временная исполнительная власть должна быть передана помощникам министров до образования кабинета Верховного главнокомандующего.

В. Львов Петроград, 26 августа 1917 года».

Как только он начал писать, развеялись мои последние сомнения. У меня было лишь одно желание, один всепоглощающий импульс: сдержать безумие этого начального этапа, не дать ему времени разгореться и предотвратить возможное выступление его сторонников в самом Петрограде. Все, что случилось раньше, – деятельность разных организаций, волнения вокруг совещания в Москве, кампания в прессе, рапорты о заговорах, поведение отдельных политиков, серия ультиматумов, направленных мне из Генерального штаба, визит Аладина к князю Г.Е. Львову, недавняя телеграмма Корнилова в поддержку невероятных требований железнодорожников, настойчивость в вопросе передачи Петроградской армии Генеральному штабу, – все это мгновенно словно осветилось яркой вспышкой и составилось в четкую картину. Двойная игра была налицо.

Разумеется, я не мог быть уверен в каждом пункте, но я видел все с необыкновенной ясностью.

В те мгновения, пока Львов писал, мой мозг напряженно работал. Было необходимо немедленно вскрыть и доказать формальную связь между Львовым и Корниловым, чтобы Временное правительство могло принять решительные меры уже в тот же самый вечер. Было очень важно заставить Львова раскрыться, для этого нужно было, чтобы он повторил в присутствии третьего человека весь свой разговор со мной. Я чувствовал, что должен действовать таким, а не иным способом… Тем временем Львов закончил писать и, передавая мне документ, сказал: «Это очень хорошо; теперь все закончится мирно. Люди там думают, что очень важно, чтобы власть Временного правительства была бы передана легально. Ну а что до вас, – заключил он, – вы поедете в Генеральный штаб?»

Не знаю почему, но этот вопрос нанес мне удар, заставил насторожиться, и я почти невольно ответил: «Разумеется, нет. Неужели вы и в самом деле думаете, что я могу быть министром юстиции при Корнилове?»

И тут случилось нечто странное.

Львов вскочил. Лицо его прояснилось, и он воскликнул: «Вы правы! Вы правы! Не ездите туда. Там для вас расставлена ловушка; он вас арестует. Уезжайте куда-нибудь далеко. Но вы должны уехать из Петрограда. Они ненавидят вас».

Затем мы «решили», что Корнилов должен узнать из телеграммы о моей отставке и что мне не следует ехать в Генеральный штаб. «А что случится, В.Н., – сказал я, – если вы ошибаетесь или если они практически сыграли с вами шутку? В каком положении тогда вы окажетесь? Вы понимаете, то, что вы написали, весьма серьезно».

Львов начал энергично доказывать, что это не ошибка, что это в самом деле весьма серьезное дело и что «генерал Корнилов никогда не возьмет назад своих слов».

В этот момент мне в голову пришла мысль, что я могу получить подтверждение непосредственно от Корнилова по прямой телеграфной линии. Львов подпрыгнул от такого предложения, и мы договорились, что встретимся в восемь часов в доме военного министра, чтобы поговорить с Корниловым по прямому телеграфу.

Львов пришел ко мне в начале шестого, а когда ушел, было, насколько я помню, начало восьмого. Почти час оставался до нашей встречи в доме военного министра. Выходя от меня, Львов столкнулся в дверях кабинета с В.В. Вырубовым, который шел ко мне. После того как я ознакомил его со всем случившимся и попросил его остаться со мной, я послал своего адъютанта организовать прямую линию и вызвать ко мне во дворец к девяти часам вечера главного помощника командира военного округа, капитана Козьмина.

В восемь вечера я отправился с Вырубовым на телеграф. Все было готово. Корнилов ждал на другом конце линии. Львова еще не было. Мы пытались дозвониться ему домой, но никто не отвечал. Корнилов ждал у телеграфа двадцать – двадцать пять минут. Я решил говорить один, поскольку характер разговора предполагал, что безразлично, один я или мы оба находились у провода; тема была согласована заранее. Я должен признаться, что, очевидно, и Вырубов, и я все еще надеялись, что генерал Корнилов спросит в полном удивлении: «Ас кем я должен сотрудничать? С каким Львовым?» Однако надежды не оправдались. Вот полный разговор, записанный печатной машиной Хьюгса.

РАЗГОВОР НА ПЕЧАТНОЙ МАШИНЕ ХЬЮГСА ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА (КЕРЕНСКОГО) С ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ (ГЕНЕРАЛОМ КОРНИЛОВЫМ) Курсив и цифры частично мои

«Добрый день, генерал. В.Н. Львов и Керенский у аппарата. Мы просим вас подтвердить заявление, что Керенский должен действовать в соответствии с сообщением, сделанным ему В.Н. Львовым».

«Добрый день, Александр Федорович, добрый день, В.Н. Снова подтверждая предписание, которое я дал В.Н. о нынешней ситуации в стране и в армии, как это кажется мне, я вновь заявляю, что события прошедших дней и те, которые, как я вижу, приближаются, настоятельно требуют принятия определенного решения в наиболее кратчайшее возможное время».

«Я, В.Н., спрашиваю: нужно ли действовать согласно определенному решению, о котором вы просили меня передать в личной беседе с Керенским, поскольку он колеблется относительно полного доверия ко мне без вашего личного подтверждения».

«Да, я подтверждаю, что я просил вас передать Александру Федоровичу мое настоятельное требование, чтобы он прибыл в Могилев».

«Я, Александр Федорович, понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне В.Н. Сделать это сегодня и начать отсюда невозможно. Я надеюсь начать завтра. Савинкову нужно ехать?»

«Я настоятельно требую, чтобы Борис Викторович приехал с вами. Все, что я сказал В.Н., относится в равной степени к Савинкову. Я прошу вас честно не откладывать свой отъезд позже, чем на завтра. Поверьте, лишь то, что я признаю ответственность момента, побуждает меня настаивать на моей просьбе».

«Должны ли мы приехать только в случае мятежа, о котором ходят слухи, или в любом случае?»

«В любом случае».

«Всего хорошего. Скоро увидимся».

«Всего хорошего».

Приведенный выше разговор – классический образец «кодированного» разговора, в котором тот, кто отвечает, с полуслова понимает того, кто спрашивает, потому что предмет разговора известен им обоим. Например, возьмите первый и второй ответы, «Подтверждаю снова» и так далее, где все, что озадачивает постороннего, понятно посвященным, которые знают настоящий смысл диалога. Здесь нет ни одного наводящего вопроса, тем не менее ответы были именно ожидаемыми. Они находились в точном соответствии с сообщением, переданным мне В.Н. Львовым, особенно второй и третий вопросы.

Этот разговор принес больше, чем от него ожидалось; он не только подтвердил, что В. Львов был наделен полномочиями говорить непосредственно от имени Корнилова, но и подтвердил точность, с которой Львов передал мне слова Корнилова…

А теперь необходимо было подкрепить это свидетельство повторением его в присутствии третьего лица моего «частного» разговора со Львовым.

Мы вернулись назад, в Зимний дворец. По пути произошла сцена, которая упоминается в показаниях позднее. По моем возвращении в кабинет разговор со Львовым был повторен. С.А. Балавинский, который в то время присутствовал в моем кабинете, написал о нем на следующий день, 27 августа, и представил его во время допроса среди прочих свидетельств.

«Я был в кабинете Керенского и хотел уходить в свете его приближающегося разговора со Львовым, однако Керенский попросил меня остаться, и я находился в комнате на всем протяжении беседы. Керенский привез два документа. В самом начале Керенский прочитал Львову телеграфную ленту из Генерального штаба, на которой был зафиксирован разговор Корнилова и Керенского, эта та самая лента, которую вы выложили передо мной (была показана лента, представленная на допросе Керенским), и Львов подтвердил точность разговора, записанного на ленте.

Тогда А.Ф. Керенский прочитал вслух Львову те записи, сделанные почерком Львова, которые вы сейчас мне показываете, и тот подтвердил точность этих записей, заверив, что каждое предложение в этих записях было сделано лично Корниловым. Далее В.Н. Львов сказал, что общее мнение людей и всех офицеров в Генеральном штабе настолько сильно настроено против Керенского и Временного правительства, что генерал Корнилов не может отвечать за личную безопасность Керенского в любом месте России, и поэтому необходимо, чтобы А.Ф. Керенский и Савинков поехали в Генеральный штаб, а Львов дал Керенскому дружеский совет принять и выполнить условия генерала Корнилова. Советуя Керенскому выполнить требования Корнилова, В.Н. Львов сказал, что генерал Корнилов предложил в формируемом им кабинете портфель министра юстиции Керенскому, в то время как Савинков должен был стать военным министром и, как мне кажется, министром военно-морского флота.

В разговоре со Львовым Керенский несколько раз возвращался к одному и тому же вопросу: в соответствии с точной информацией, которую он получил, 27 августа не должно было быть большевистского мятежа; тогда каковы были мотивы и причина, которая заставила генерала Корнилова говорить, что Керенскому и Савинкову необходимо прибыть в Генеральный штаб? Однако на эти вопросы Львов ответа не дал. В своем разговоре Львов упомянул, что он не спал четыре ночи, что чувствует себя очень усталым, и попросил Керенского быстро принять решение.

Я не знал до этого, с кем Керенский, который только что возвратился, собирался говорить, и, когда я присутствовал при разговоре между Керенским и Львовым, последний меня не видел»[20]20
  Это одно из наиболее важных свидетельских показаний по делу Корнилова, и, будучи чуть ли не первым, оно не было напечатано ни в одной из сонма газет, которые заполняли колонки «правдой» об этом деле.


[Закрыть].

После этого разговора, который состоялся около десяти часов вечера, В. Львов был арестован… Расплата началась.]