Текст книги "Прелюдия к большевизму"

Параграф 31

Колоколов. Позвольте мне задать вопрос. Вы говорили, господин Керенский, что нет никаких свидетельств такого характера, которые могли бы установить с полнейшей точностью существование заговора; и все же, есть ли у вас какие-нибудь основания, проверка которых могла быть необходимой для следственной комиссии?

Керенский. Я могу лишь предложить вам, чтобы вы спросили М.Е. Терещенко, министра иностранных дел, помнит ли он разговор, который повторил мне. В нем Завойко говорил о средствах, которые были «у них» в распоряжении для свержения правительства.

[Во время моих скитаний после 25 октября я встретил человека, который сказал мне, что он наверняка знал о подобных переговорах, которые в начале прошлого года вел Завойко.]

Между тем я должен сказать, что в настоящее время вообще очень трудно передавать информацию. С самого момента революции люди почти перестали отличать правительство в нашем лице от отдельных индивидуумов: любая информация, которой мы обладали как компетентные члены правительства, очень быстро становилась достоянием человека с улицы и превращалась в средство сведения личных счетов или в требования доказательств со стороны заинтересованных людей и т. д. Учитывая, что заговор был организован группой военных, офицеров, мы располагали весьма точной информацией и следили за его участниками, насколько нам было доступно. События Корниловского мятежа показали, что кое-что мы знали. Более того, часть Совета союза казачьих войск также обладала большой долей «информации». Я тоже не сомневаюсь на этот счет; но опять же, есть вещи, доказать которые невозможно. Однако по многим соображениям в настоящее время нежелательно проводить расследование в этом направлении (среди военных); и все это по той простой причине, что его результаты окажутся плохой компенсацией неизбежных последствий, судя по нынешнему настроению масс. Мы не желаем, и я лично открещиваюсь от того, чтобы предоставить новые поводы для вражды между разными группами населения, поскольку группа, как таковая, не отвечает за поступки отдельных людей.

Колоколов. На каком основании вы арестовали Львова?

Керенский. Для меня было вполне ясно из всего разговора, что он знает намного больше, чем говорит. Я принял это за предупреждение меня в последний момент о том, что мне грозит опасность, либо потому, что он просто испугался, либо потому, что в нем заговорила совесть. В конце концов он от меня не получал ничего, кроме хорошего отношения. Однако настроение, с которым он вышел из Временного правительства, указывало на возможность того, что он пойдет против меня. И опять же, как насчет Аладина? Я не уверен, что вы знаете о визите Аладина к князю Г.Е. Львову в Москве. Как раз перед тем, как мне позвонил В.Н. Львов, Вырубов сообщил мне по поручению князя Г.Е. Львова, что Аладин звонил князю, которому вполне серьезно заявил: «Пусть Керенский не забывает, что отныне не должно быть никаких изменений во Временном правительстве без согласия Ставки». На князя это произвело впечатление. Теперь в отношении аграрной реформы. Я знал, что они заняты подготовкой аграрного манифеста или закона; я забыл имя этого профессора из Москвы.

Председатель. Я-в.

Керенский. Все это подтверждает, что приготовления про должались.

Украинцев. Возвращаюсь к вашему утверждению, что по вопросу о конспирации у вас был «целый рулон» информации из двух источников, один из которых достоверный, в то время как другой ненадежный. Не могли бы вы предоставить их нам? Это помогло бы нам разобраться в заговоре.

Керенский. Нет. Я могу повторить, что одна часть информации пришла от агентов, а другая – из контрразведки. Есть еще и третий источник, и, следовательно, четвертый. Я все передал офицеру из отдела разведки. Хотя, как его фамилия? Ах да – В-ин. Он также пришел предупредить меня, что мне угрожает неминуемая…

Украинцев. Это не был ли тот же офицер, который проникал в казацкие круги, а затем разоблачил Завойко?

Керенский. Да. Неблагоприятные слухи о Завойко дошли до нас задолго до событий. Вообще он был человеком с весьма странным прошлым. Его роль, которую он играл в Ставке, была довольно невразумительной. И все же это был человек, который оказывал огромное влияние на генерала Корнилова. Савинкову как-то раз удалось убрать его с Юго-Западного фронта, поскольку уже в то время влияние Завойко было губительным. Однако он позже вернулся и, более того, присоединился к Аладину.

[О своих отношениях с Завойко генерал Корнилов приводит следующие свидетельства:

«Я познакомился с В.С. Завойко в апреле прошлого года в Петрограде. В соответствии с информацией, которой я располагал, он несколько лет назад был предводителем дворянства в Хайзинском округе, в правительстве Подолии. Он работал на нефтяных скважинах около Баку и, как он говорил мне, занимался разведкой минеральных ресурсов в Туркестане и Западной Сибири. В мае он прибыл в Черновцы и, примкнув добровольцем к Дагестанскому кавалерийскому полку, остался в штабе армии моим личным ординарцем. Он в совершенстве владеет пером. Следовательно, я доверил ему разработку тех приказов и документов, которые требовали особой энергичности и художественного стиля».

Мне приходилось не единожды обращаться к «Обращению к народу», которое является великолепным образцом не только художественного стиля, но также и делом лукавых рук Завойко. Из всех обстоятельств видно, что позиция Завойко в кругах, близких к Корнилову, не имела никакого отношения к его скромным функциям ординарца. Его прошлое финансиста, очевидно, создавало Завойко положение, благодаря которому он содействовал привлечению тех средств в Ставку, о которых могли получать информацию В. и П. Последние упоминаются в письме генерала Алексеева. Кроме того, он имел дело с редакторами нескольких газет и листовок, которые так усиленно травили меня на всем протяжении лета и славили генерала Корнилова. Завойко – одна из самых одиозных и отвратительных фигур среди конспираторов; трудно понять, в чем заключалась тайна его влияния на Корнилова.]

Параграф 32

Украинцев. Вы говорили среди прочего, что вам делали предложение стать диктатором и что вы позже встречались с некоторыми людьми среди тех, кем был окружен Корнилов. Кто были эти люди?

Керенский. Разговоры такого рода возникали в тех же казацких кругах. Тогда некоторые публичные люди…

Украинцев. Это означает, что вы можете указать на круги, но не на отдельных людей?

Керенский. Я не стану утруждать себя и указывать на них.

Крохмал. Но это не имело формы официального предложения? Может, это было, так сказать, советом по своей природе?

Керенский. Они обращались ко мне следующим образом: «Если вы согласитесь, то мы…» и т. д. Но это всегда падало на бесплодную почву. Давайте оставим их в покое!

Украинцев. В этом случае сами предложения не носили характер конкретных препозиций?

Керенский. Нет; когда это «общественное мнение» разочаровалось во мне как возможном организаторе и главном работнике по изменению состава правительства в направлении «сильной власти», они начали искать другого «человека». Я считаю, что стремление найти такого человека было сильным. Даже 26 августа В. Львов так выражался в разговоре с одним из своих друзей: «Если он не согласится быть диктатором, тогда мы дадим его ему»

Либер. Вам докладывали, что по вопросу, на который вы ссылаетесь и который затем обсуждали, Керенский, Савинков и Корнилов назывались в качестве кандидатов?

Керенский. Да. Вообще-то они чувствовали почву под ногами. После моего отказа некоторые из них подумали, что лучшее, что я могу сделать, – это «убраться», «не вмешиваться» и «не путать карты». Хотя они сами предсказывали, что за моей отставкой последует период большевистского насилия, но, тем не менее, надеялись, что это даст им возможность в конечном итоге восторжествовать. Корнилов просто был неудачным исполнителем планов других людей, ибо для того, чтобы установить настоящую диктатуру в России, человеку нужно обладать не только «львиным сердцем», но также и некоторыми интеллектуальными качествами, которые не всякому даны и не так часто встречаются.

[Личные качества генерала Корнилова делали все его попытки установить в России личную диктатуру слишком наивными и бессмысленными – она не могла бы рассчитывать хотя бы на мгновенный успех. Но даже любая другая авантюра, задуманная более серьезно и выполненная более разумно, неминуемо пришла бы к такому же финалу, после более или менее продолжительного периода борьбы, либо она сама в конце концов разрушила бы государство и открыла ворота немцам, что фактически и произошло через два месяца после мятежа Корнилова руками анархистов-большевиков, политически более опытных. Трагедия положения России в конце лета 1917 года заключается именно в том, что страна не достигла еще политической зрелости, что могло бы предоставить возможность ее ведущим политическим кругам реализоваться до самого конца и разработать лишь одну систему организации государственной власти. Такая власть еще могла бы остановить угрожающий процесс гибели государства, начавшийся вместе с мировой войной. Я имею в виду систему коалиций между всеми политическими партиями (которые держались идеи сохранения государства) для того, чтобы создать общее национальное правительство. Состояние экономического организма и технического аппарата государства сделало невозможным управлять страной во время войны путем усиления какого-либо меньшинства, что всегда и неизменно сокращает применение политического террора, как единственного средства удержания в подчинении большинства. Суровая реальность, которая настоятельно показала всем сознательным и ответственным элементам страны единственный способ спасения государства – путем подчинения всех интересов и требований разных классов и слоев населения нуждам государства, – волей-неволей объединила все эти элементы вокруг Временного правительства. Любое меньшинство, которое настраивалось на борьбу с правительством, обязательно в конечном итоге оказалось бы в союзе либо с доморощенной реакцией, либо с ее разновидностью. Мы видели, какие двусмысленные элементы, как в политическом, так и в социальном смысле, окружали Корнилова. Совсем недавно мы видели нечто худшее: мы стали свидетелями того, как «коммунисты» спасли прусское юнкерство, которому они отдали в рабство – и политическое, и экономическое – русские трудящиеся массы!

К сожалению, ведущие политические круги, которые не могли не признать, что коалиция необходима, не поддержали ее активно и честно. Они скорее испугались взять на себя политическую ответственность за формальный коллапс этой системы, хотя тайно ждали «спасителя», причем одни ждали его справа, а другие – слева. В своей «безрадостной любви» к коалиции они мечтали о «разлуке без печали». Они все время ждали момента, когда я, наконец, «уйду», а сами не позволяли мне уйти, поскольку боялись ответственности. Но, задерживая меня, они хотели, чтобы пришел кто-нибудь другой и сбросил меня, в надежде воспользоваться еще чьим-то преступлением ради их собственных политических интересов. С 24 октября до 1 ноября я наблюдал такое трепетное ожидание среди моих «друзей» слева, и то же самое я замечал в корниловские дни среди некоторых «приверженцев коалиции» справа. Те, кто обвиняет меня в том, что я вовремя не «ушел» и что я каким-то образом стоял кое у кого на дороге, должны запомнить раз и навсегда, что я никогда не искал власти и не держался за нее. Я только имел дело с узурпаторами и авантюристами. Политически ответственные круги, далекие от того, чтобы встретить препятствия с моей стороны, если бы пожелали сформировать правительство без меня, получили бы от меня неоднократные предложения так и сделать. Даже за месяц до восстания большевиков на секретном совещании бюро Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов совместно с президиумом демократической конференции и представителями всех социалистических партий, включая большевиков, я поднял вопрос об отношении всех присутствующих к правительству. Тогда я заявил, что, со своей стороны, я буду делать все возможное для безболезненного и быстрого перевода государства к новой системе правления, если присутствующие на собрании возьмут на себя ответственность за роспуск коалиции с имущими классами и укажут на человека, желающего принять на себя задачу формирования вновь составленного Временного правительства, ибо я лично не могу надлежащим образом выполнить эту задачу. Однако собрание не оказалось достаточно решительным и смелым, чтобы взять ответственность за все последствия создания «однородного правительства». На последней конференции социалистической революционной партии один из членов ее Центрального комитета так поставил вопрос:

«Если принять во внимание беспомощное положение, в котором оказалась демократия (после демократической конференции), то станет ясно, что у нее не было силы для организации правительства каким-либо иным способом, кроме как вручить его Керенскому. Из этого можно сделать следующий вывод: необходимо принести жертву вере масс, что можно было сделать все, хотя на самом деле невозможно все сделать. И все же эта жертва была нужна. И соответственно мы принесли в жертву Керенского, который смирился с тем, чтобы стать жертвой, прекрасно понимая, что для него предначертано».

Между тем это не было жертвоприношением, но сознательным исполнением своего долга до самого конца. Я понимал, что никто не желал добровольно поддерживать эту форму правительства, каковой единственно возможно было удержать государство от развала. Но я не мог ради спасения собственной шкуры столкнуться на полдороге с примитивной силой и своей отставкой приблизить взрыв, пусть даже на один день. Более того, в моем сердце все еще теплится надежда, что демократия окажется способной преодолеть в себе эти темные и жестокие силы!]

Параграф 33

Украинцев. Описывая разговор с В. Львовым, вы упомянули, что он сделал предложение в форме ультиматума; но вы разве не заметили, что в письменном рапорте он заменил фразу «генерал Корнилов требует» на «генерал Корнилов предлагает» 1

Если бы я заметил это, я должен был сказать ему: «Запишите именно так, как вы это сказали». Но я просто свернул бумагу и положил ее в карман.

[Строго говоря, в любом случае нет разницы между «Корнилов требует» или «предлагает». Предложение может носить характер ультиматума, к тому же оно часто является просто деликатной формой требования или приказа. Я сам имел обыкновение писать: «Предлагаю сделать то-то и то-то».]

Украинцев. Вы обратили внимание только на эти пункты?

Керенский. Да, а затем я положил бумагу в карман. Сами обстоятельства разговора для меня были убедительны. На самом деле я даже не мог предположить в то время, что общественное мнение когда-нибудь сочтет уместным сделать меня кем-то вроде соучастника заговора Корнилова или каким-то довольно неразумным или сомнительным, двуличным персонажем. Если бы я мог предвидеть нечто подобное, я, наверное, устроил бы что-нибудь совершенно другое именно в тот вечер. Но в любом случае я считаю, что я сделал все необходимое, чтобы пресечь попытку в зародыше и как можно быстрее.

Украинцев. Располагали ли вы какой-либо информацией насчет того, что генерал Корнилов точно поручил 3-му корпусу атаковать Временное правительство, или такая атака понималась лишь как нападение на Петроград?

Керенский. Нет, я понимал ее с позиции, которую занимал Крымов, а также исходя из факта, что в противоположность принятому решению Дикая дивизия уже находилась на пути к Петрограду. Все их расчеты были основаны на Дикой дивизии. Мне кажется, что Львов просто подорвал все дело изнутри. Наверное, он проболтался за день или два раньше, чем должен был это сделать (или сказал больше, чем нужно, и в другом тоне, чем должно было). Если бы отряду Крымова удалось прибыть сюда, то оказалось бы совсем непросто избавиться от него, понимая, что в таком случае здесь в игру вступят те силы, которые ждали, как будут развиваться события, то есть посланники, которые собрались в Петрограде, и те группы, которые были организованы для оказания помощи с тыла в нужный момент.

Украинцев. А у вас сложилось впечатление от доклада Савинкова по реформам в армии, что им придавалось большее значение с общей политической точки зрения, чем чисто военным?

Керенский. 10 августа я принял отставку Савинкова, потому что счел его доклад неосмотрительным поступком со стороны человека, которого я сам выдвинул на ответственный пост. Я был поставлен перед свершившимся фактом.

В то же время очевидно, что Савинков хотел любой ценой объединить меня с Корниловым. Мне кажется, что Савинков и Филоненко воспользовались преимуществом своих позиций во всем этом деле. Савинков никогда не стремился разделаться с Временным правительством или со мной. Такого плана у него и в помине не было. Но он вообразил, что он умнее всех, хотя на самом деле нашлись люди, которые перехитрили его. Он был лишь инструментом, подготовленным для того, чтобы выполнить свою часть работы, которая проводилась вокруг Корнилова.

[В своих показаниях Савинков подтвердил мое предположение, сказав: «Несмотря на то что я был свидетелем постоянно растущего напряжения отношений, я не оставлял надежду, что, работая вместе, А.Ф. Керенский и генерал Корнилов сумеют реализовать твердое революционное правительство, и я пытался изо всех сил добиться сближения между А.Ф. Керенским и генералом Корниловым».]

Украинцев. Еще вопрос, касающийся переговоров, состоявшихся по возвращении из Ставки после совещании от 16 июля. Разве Филоненко не предложил образовать специальный военный кабинет внутри Временного правительства?

Керенский. Этого я не помню. Я не разговаривал с ним об этом. Я помню разговор, который состоялся здесь 29 августа. Как я уже говорил, Филоненко на самом деле пытался с помощью Савинкова перевести разговор, состоявшийся в Ставке о диктатуре, в такое русло, чтобы можно было представить, что он имеет отношение к теме, которую также обсуждали во Временном правительстве, а именно – военный кабинет. Но один разговор был далек от другого, как небо и земля, и ничего общего между ними не было. Нужно быть идиотом или притворяться им, чтобы серьезно предположить, что Временное правительство либо я когда-либо могли думать о Филоненко как о возможном члене Временного правительства. Это абсурдное, нелепое предположение! Здесь видна лишь неуклюжая попытка выпутаться из дурацкого положения. Я еще раз повторяю, что Филоненко на самом деле проводил переговоры с Корниловым, но они не имели никакого отношения к «военному кабинету».

Председатель. Разрешите поблагодарить вас, господин Керенский, за ваши показания.

[Если кто-нибудь прочитает мои свидетельские показания до конца, то поймет, какой волей и какой степенью веры в окончательное торжество истины должен был обладать человек, чтобы молча выносить ту яростную травлю, которая продолжалась долгое время. Безмолвно смотреть, как яд сомнения все глубже проникает в самую гущу народа, постепенно ухудшая мои отношения с ним; видеть, как даже самые сознательные круги демократии не способны постичь причины молчания правительства, которое они ошибочно принимали за подтверждение «разоблачений», производивших впечатление убедительных «внешних свидетельских показаний». (Я цитирую резолюцию Бюро Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов от 12 сентября.)

Поднял ли кто голос в защиту людей, за которыми непристойно охотились, просто потому, что, исполняя свой долг по отношению к государству и к общественности, они хранили молчание, связанные тайной следствия, которую бесстыдно нарушали другие? Только сейчас я получил возможность сказать свое слово.

Кажется, слишком поздно. Дело сделано.

Слова, которые я произнес на Московском совещании, оказались пророческими: «Если люди окажутся недостаточно умными и сознательными, то Русское государство погибнет, его зальет волна разрушения, развала и предательства».

А люди, недавно рожденные для свободы, столь великой в прошлом, но теперь обманутой и униженной, пляшут и корчат рожи в отвратительном дурацком колпаке перед своим жестоким хозяином из Берлина.

И все же не отчаивайтесь! Не проклинайте народные массы; не покидайте их. Идите к народу со словами суровой правды; пробуждайте его дремлющую совесть, и скорее, чем вы думаете, мужество его проснется и разожжет священное пламя его любви в Родине и Свободе!]