Текст книги "Прелюдия к большевизму"

Возвращаясь к министрам-кадетам, которые раньше, во время и после корниловщины, находились во Временном правительстве, я чувствую себя обязанным засвидетельствовать злонамеренные попытки опорочить таких чистых людей, как Карташев, Ольденбург, Кишкин и других, обвиняя их в том, что они интриговали или пытались устроить заговор против демократии. Если эти убежденные радикалы представляли русскую буржуазию как члены кадетской партии, то самая мудрая часть их, по словам самого Церетели, «понимала, что в этот момент авантюра Корнилова не означала подтверждения принципов, выдвинутых Корниловым, но «полное разрушение страны». Кадетская партия также повторила ошибку некоторых ее членов: после 27–29 августа Милюков вскоре уехал «отдохнуть» в Крым, в то время как я, премьер-министр, до самого открытия Временного совета республики, ведя переговоры с кадетской партией, был вынужден иметь дело главным образом с довольно проницательным, дальновидным, настоящим государственным деятелем В.Д. Набоковым.]

Раупах. Я ставлю вопрос относительно вашей власти потому, что отстранение главнокомандующего могло быть возможным лишь по приказу правительства.

Керенский. Это было сделано до отставки министров.

Раупах. Значит, был указ, решение правительства снять с Корнилова полномочия?

Керенский. Это было немедленное решение.

Председатель. А оно существует в письменном виде?

Керенский. Не знаю, существует ли оно в письменном виде, поскольку заседание было весьма бурным.

Раупах. Значит, отстранение было не вашим личным волеизъявлением, но решением правительства?

Керенский. Конечно. Я только не могу сказать, было ли это решение записано где-либо. На заседании присутствовали главный секретарь Временного правительства и чиновники из бюро, которые позднее внесли все решения в журнал. Я только помню, что мой порыв был обращен на просьбу к Корнилову немедленно оставить свой пост. Таково мое заявление.

Раупах. Вы помните, как была составлена телеграмма? От вашего имени или от имени Временного правительства?

Керенский. Телеграмма была составлена впопыхах.

Раупах. А она не вошла в журнал исходящих документов?

Керенский. Она была составлена очень поспешно. Надо не забывать об обстоятельствах той ночи.

Раупах. Но она должна существовать. Она была передана по прямому проводу. Она должна быть здесь; но мы не смогли найти ее там.

Керенский. Что вы имеете в виду под «там»?

Раупах. В Ставке. Ее и не должны были там найти.

Керенский. Что вы имеете в виду «ее и не должны были там найти»!

Шабловский. Оказалось, что она пропала. Ее забрал Корнилов; ее привезли в Ставку; использовали как доказательство, однако там ее так и не обнаружили. Мы не получили ее оригинал.

Раупах. Значит, отстранение Корнилова не было вашим личным актом, но решением Временного правительства? Это очень важно.

Керенский. Меня подвигло на это одобрение Временного правительства, прежде чем прошения об отставке министров были вручены мне. В этом не следует сомневаться. Я сделал подробный доклад, вместе с вытекающими из этого выводами.

[Следственная комиссия так подробно вникала в вопрос о времени отстранения генерала Корнилова и обстоятельств, при которых телеграмма об этом была ему направлена, потому, что по ходу следствия формальные недостатки телеграммы, упомянутой в одном из пунктов моего допроса, были расценены как один из серьезных мотивов отказа Корнилова сложить с себя полномочия. Эти недостатки были следующие: 1) отсутствие серийного номера; 2) простая подпись «Керенский» без добавления моего статуса; 3) отсутствие каких-либо ссылок на решение Временного правительства. Но если генерал Корнилов на самом деле испытывал какие-либо серьезные сомнения в подлинности этой телеграммы или в том, что я обладал властью послать ее, то он мог и должен был, прежде всего, немедленно обратиться к следствию, чтобы удостовериться в подлинности ее; и во-вторых, его скептицизм каким-нибудь образом отразился бы в разговоре с Савинковым по аппарату Хьюгса 27 августа. Но конечно, он ничем не показал, что не уверен. Среди других мотивов отказаться сдать полномочия, которые были записаны машиной Хьюгса, не упоминается о формальных дефектах телеграммы. Только в одном из показаний Корнилова, известных мне, он, кстати, говорит: «Утром 27 августа я получил телеграмму, подписанную «Керенский», но без номера, в которой содержалось указание, чтобы я передал свой пост Лукомскому». Вот и все!

Филоненко, если можно верить его показаниям по этому делу, утверждает, что это именно он вызвал у генерала Корнилова сомнения относительно аутентичности телеграммы и что именно он признал ее подлинность 27 августа в разговоре с Савинковым. Другими словами, из версии Филоненко следует, что устранение всяческих сомнений в подлинности телеграммы не оказало ни малейшего влияния на дальнейшее поведение Корнилова. Генерал Лукомский также ни на минуту не сомневался в подлинности моей телеграммы, потому что без вопросов отправил мне ответную телеграмму с обоснованным отказом взять на себя командование вместо генерала Корнилова.

Я намеренно объясняю этот незначительный эпизод с телеграммой с такими доскональными подробностями, чтобы показать, насколько дотошно и внимательно следственная комиссия проверяла каждое указание в пользу генерала Корнилова и жаждала установить мельчайший факт, который мог бы подтвердить мотив, оправдывающий поведение генерала Корнилова. Насколько отличалась деятельность следственной комиссии, образованной лично мною, от попытки «спрятать под замком признания в суде и в могиле правду, цели движения и участие членов Временного правительства в этом деле»! Но именно такова была цель, которую приписывает генерал Алексеев «невидимым участникам (Корниловского мятежа), которые выступали как хозяева судьбы и руководители следствия».

Разве весь характер деталей моего расследования не доказывает настоящую независимость следственной комиссии, что позволило следователям так пристально и порой даже придирчиво расследовать действия «хозяев судьбы»? Инсинуации Алексеева лишь подтверждают одну вещь: то, что общество, образованное судопроизводством Щегловитова, лишь заслуживает трибунала а 1а[27]27
  В стиле (фр.).


[Закрыть] Стучки[28]28
  Стучка – министр юстиции при большевиках.


[Закрыть].

Параграф 23

Шабловский. Что произошло в хронологическом порядке после того, как вы отправили первую телеграмму; какие возражения возникли в свете обращения к населению премьер-министра от 1Л августа, которое было тогда составлено?

Керенский. Я думаю, тогда возник вопрос о желательности задержки этой телеграммы, и, по-моему, она и была задержана. Но о какой телеграмме вы говорите?

Шабловский. О сообщении от вашего имени от 27 августа. (Один из членов комиссии передает данную телеграмму Керенскому.)

[Я помню, что отправка по телеграфу этой телеграммы, которую я адресовал населению, была задержана, но не из-за мотивов, на которых настаивали люди, предложившие задержать ее. Эти люди беспокоились о том, чтобы отложить обнародование «конфликта» между Временным правительством и генералом Корниловым, чтобы не потерять возможность найти «компромисс» и урегулировать недоразумение мирными путями, на основе «взаимных уступок». Как я уже объяснял, я не мог согласиться на это, и мое согласие было еще менее возможным, поскольку ближе к вечеру 27 августа, особенно в течение ночи, большинство переговорщиков настаивали на компромиссе, не предполагая настоящую ошибку Корнилова (которая к тому времени была полностью опровергнута фактами), но на почве «трезвого расчета реальных сил». К тому времени генерал Корнилов уже находился в партии войны, которая мобилизовала свои силы.

Среди публики в основном царило убеждение, что активные действия генерала Корнилова против Временного правительства начались не после того, как он ознакомился с моим телеграфным обращением к населению от 28 августа, а после того, как по телеграфу всем железным дорогам было передано запрещение выполнять какие-либо приказы «бывшего» Верховного главнокомандующего, то есть Корнилова. Это ошибочное убеждение усиленно поддерживают корниловцы. На самом деле сам Корнилов, когда говорит, что только 28 августа он «принял решение открыто выступить и выдавить Временное правительство силой», пытается представить свое движение как следствие того, что Временное правительство «28 августа объявило его предателем родины».

На самом деле мое обращение не сыграло никакой роли в решении Корнилова предпринять выступление. Это ясно даже из реплики, записанной генералом Корниловым в день 28 августа, со ссылкой на копию моей телеграммы, адресованной генералу Клембовскому, о которой было доложено Корнилову. Генерал Корнилов написал на копии этой телеграммы следующее: «Я прошу генерала Клембовского дать мне немедленно знать о его решении, поскольку на почве его вчерашней телеграммы (то есть от 27 августа) я уже принял определенное решение, отмена которого вызовет небывалые конвульсии в армии и в стране». В тот же день (27 августа) эшелоны Крымова начали пробиваться вперед, поэтому возникла необходимость снять рельсы, чтобы удержать его войска. 27 августа сообщения генерала Корнилова с фронтом были завершены, и был послан приказ командующим отдаленными округами, чтобы они отныне и далее подчинялись Корнилову. Я знаю по крайней мере об одной такой телеграмме, которая была направлена командующему Московским военным округом. Генерал Деникин уже отправлял в тот день Временному правительству свою лаконичную, но понятную телеграмму за № 145, которая начиналась словами: «Я солдат и не могу играть в прятки», и он предпринял на месте ряд недвусмысленных мер. Короче говоря, 27 августа мобилизация войск для операций на широком фронте интенсивнее всего проводилась в Ставке. Поэтому ночью 27 августа, пока переговорщики осаждали меня в Зимнем дворце, в Ставке уже было принято безоговорочное решение «вынудить Временное правительство убрать из своих рядов тех министров, которые, согласно моей (Корнилова) информации, являются предателями родины, и, во-вторых, реорганизовать само правительство таким образом, чтобы обеспечить для страны сильную и твердую власть. Для оказания давления на Временное правительство я решил использовать 3-й кавалерийский корпус генерала Крымова, приказав ему продолжать концентрацию по направлению к Петрограду». Это представляет собой весьма ценное признание генерала Корнилова.

Между тем он думает, что все поверят его солдатскому слову чести и что никто даже не усомнится в том, что только после того, как правительство оскорбило его, Корнилов вдруг принял решение открыто выступить; между тем проект его знаменитого «Обращения к народу» фактически уже был готов 27 августа, а мое обращение, вероятно, лишь ускорило его обнародование, с уместными изменениями в начале текста[29]29
  Ниже следуют тексты этих двух документов, на которые я так часто ссылаюсь.


[Закрыть].

ОБРАЩЕНИЕ К НАРОДУ

«Я настоящим объявляю:

26 августа генерал Корнилов направил ко мне члена Государственной думы В.Н. Львова с приказом передачи Временным правительством всей полноты гражданской и военной власти в личное ведение Корнилова в свете образования НОВОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА для управления страной. Подлинность полномочий депутата Львова делать мне такое предложение была позднее подтверждена генералом Корниловым в его разговоре со мной по прямому проводу. Понимая в предъявлении таких требований, адресованных Временному правительству в моем лице, желание некоторых кругов русского общества воспользоваться тяжелым положением государства в целях установления в стране государственной власти в противовес завоеваниям революции, Временное правительство находит безотлагательным:

наделить меня ради спасения НАШЕЙ страны, свободы и республиканского порядка властью принимать быстрые и решительные меры для искоренения какой бы то ни было попытки покушения на верховную власть в государстве и на права, которые граждане завоевали революцией.

Я принимаю все необходимые меры, чтобы защитить свободу и порядок в стране, и население будет информировано должным образом о подобных мерах.

В то же время я приказываю:

1. Генералу Корнилову сдать пост Верховного главнокомандующего и передать его генералу Клембовскому, командующему армиями Северного фронта, который преграждает путь на Петроград; генерал Клембовский должен временно занять пост Верховного главнокомандующего, пока он остается в Пскове.

2. Объявить город и район Петрограда находящимися на военном положении и распространить действия этого положения на местности, попадающие под его юрисдикцию.

Я призываю всех граждан сохранять полное спокойствие и соблюдать порядок, который так необходим для спасения страны. Я призываю все ранги армии и флота со спокойствием и самоотречением исполнять свой долг по защите страны от внешнего врага.

А.Ф. Керенский,

премьер-министр, военный и морской министр 27 августа 1917 года».

ВОЗЗВАНИЕ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

«Телеграмма премьера за № 4163 во всей ее первой части – полная ложь: это не я направил депутата Владимира Львова во Временное правительство, но он прибыл ко мне как посланник премьера. Депутат Алексей Аладин может засвидетельствовать это.

Таким образом, имеет место грандиозная провокация, которая ставит под риск судьбу ОТЕЧЕСТВА.

Русские люди!

Великая родина наша умирает. Час ее кончины близок. Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского Генерального штаба, в то время как вражеские войска высаживаются на берегах Риги; оно убивает армию и сотрясает основы страны.

Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, в храмы, – молите Господа Бога о явлении величайшего чуда, спасения родимой земли. Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю каждому, что мне ничего не надо, кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ – путем победы над врагом – до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет порядок своей новой государственной жизни.

Я не могу заставить себя отдать Россию в руки ее наследственному врагу, германской расе, и обратить русский народ в рабов германцев, но предпочту умереть на поле чести и сражения, лишь бы не видеть позор и бесчестие Русской Земли.

Русские люди, жизнь вашей страны в ваших руках!

Генерал Корнилов

27 августа 1917 года».

Моя телеграмма, которую хотели остановить миротворцы, была далека от того, чтобы «провоцировать» что-либо, в ней даже предлагалась существенная помощь Ставке тем, чтобы ей давалась возможность и дальше заметать следы. Определенное решение Корнилова, отмена которого, по его словам, «повлечет за собой громадные конвульсии в армии и в стране», было принято сначала, в то время как отказ подчиниться командованию последовал вслед за ним. Такова была реальная последовательность событий.

Только быстрые и решительные меры могли спасти страну, и они спасли ее тогда «от страшных и жестоких конвульсий». Я тем более не мог принять никакого промедления, поскольку с вечера 26 августа мне стало ясно, что нам придется иметь дело с событиями, которые разворачивались согласно ранее продуманному плану, и что, рассчитывая взять Временное правительство врасплох, заговорщики также позаботились о возможности иного поворота событий. Необходимо было также принять в расчет возможность неожиданности удара со стороны тех элементов, которые были готовы выступить в разных местностях, включая Петроград, с намерением образовать из них сражающиеся корпуса; мы располагали информацией о них. К этому можно добавить, что поездами, идущими из Могилева к Петрограду, которые были остановлены на путях 1Л и 28 августа, следовали группы людей, которые намеревались отличиться в Петрограде своей активной поддержкой Ставки.]

Параграф 24

Председатель. А были ли возражения против отправки телеграммы 27 августа?

Керенский. Возражения были. Настаивали, чтобы дело окончилось компромиссом. Это говорилось теми, кто впоследствии наиболее ярко выражал точку зрения Милюкова, который зашел ко мне, чтобы высказать свои соображения, и заявил, что я должен понять реальные силы, которые лежат на стороне Корнилова.

До тех пор пока не стало окончательно ясно, что мои предсказания были правильными и что Корнилов окажется в полном «вакууме», – до самого последнего момента оставалось большое количество сторонников политики компромисса, или, правильнее говоря, сдачи позиции Корнилову.

[Визит Милюкова в мой кабинет состоялся днем 28 августа.

В этой связи генерал Алексеев говорит в своих показаниях следующее: «Казалось весьма вероятным, что в этом деле генерал Корнилов действовал в соглашении с несколькими членами Временного правительства и что не только в течение последних дней августа – с 26-го по 28-е – это соглашение было нарушено, а в промежутке произошло некоторое недоразумение. Милюков и я снова обратились к премьер-министру 28 августа в три часа дня, чтобы попытаться убедить его отправить в Могилев нескольких членов правительства вместе с Милюковым, чтобы прояснить обстановку и достичь тем самым соглашения; или, по крайней мере, продолжить переговоры по аппарату Хьюгса. Однако в этом нам было решительно отказано». Я должен упомянуть, что, находясь в моем кабинете, генерал Алексеев все время хранил молчание, если не считать нескольких слов о положении на фронте в отсутствии командования, что имело место. Поэтому я смутно понимал причину его присутствия во время моего разговора с Милюковым. В любом случае до меня не дошло, что 28 августа в три часа дня передо мной сидели не просто сторонники, но соучастники, которые пришли ко мне с определенной встречи, как я об этом узнал позднее. Вряд ли нужно говорить, что на мотивы необходимости продолжения переговоров, которые изложены в приведенном выше показании генерала Алексеева, Милюков в нашем с ним разговоре даже не намекал; ибо, если бы он это сделал, у него не было бы возможности довести разговор со мною до конца.

Милюков рассуждал об интересах государства, о «патриотизме выступления генерала Корнилова», который ошибался единственно в своих методах. Наконец, в качестве ultima ratio[30]30
  Последний довод (лат.).


[Закрыть] он выдвинул причину, которая казалась ему наиболее убедительной и эффективной, а именно, что реальная сила лежит на стороне Корнилова. На какие реальные силы рассчитывали в Ставке и на чем они основывали свою уверенность в широкой поддержке и успехе «открытого выступления против Временного правительства», можно понять из следующей дипломатической телеграммы за № 262 князя Трубецкого, получившего полномочия от генерала Корнилова, которая была отправлена утром 28 августа министру иностранных дел. Я пишу об этой телеграмме как о посланной по поручению Корнилова потому, что перед отправкой ее в Петроград князь Трубецкой показал ее генералу Корнилову, а тот, ознакомившись с текстом, сказал: «Отправьте ее». Вот текст этой телеграммы, которой мне стал известен только сейчас:

«При трезвой оценке положения следует признать, что весь командующий персонал, подавляющее большинство офицеров, и лучшая часть армии на фронте пойдет за генералом Корниловым. В тылу на ее стороне будет стоять все казачество, большинство военных школ, равно как лучшие части войск. К их физической силе нужно добавить превосходство военной организации над слабостью правительственных органов, моральное сочувствие всех несоциалистических элементов населения, постоянно растущее недовольство существующим порядком среди низших классов и среди большинства народных и городских масс, которые одурманены во всех отношениях, и равнодушие, которое повинуется лишь удару хлыста. Бесчисленное множество тех, кто были социалистами в марте, без колебаний немедленно перейдут на их сторону. С другой стороны, последние события на фронте и в тылу, особенно в Казани, продемонстрировали с безошибочной ясностью картину полного банкротства нынешнего порядка вещей и неизбежность катастрофы, если немедленно не разразится кризис.

Это соображение кажется решающим для генерала Корнилова, который понимает, что только решительностью можно остановить Россию на краю пропасти, в которую она иначе скатится. Нечего и говорить, что Корнилов готовит триумф кайзеру, когда германским войскам не придется ничего преодолевать, кроме наших широких просторов. Теперь зависит от людей, смогут ли они на полдороге остановить неминуемый кризис, сделав его, таким образом, безболезненным и сохранив реальные гарантии народной свободы, или если они возьмут на себя, путем оппозиции, ответственность за новые бесчисленные бедствия. Я убежден, что лишь немедленное прибытие сюда премьера, заместителя военного министра и вас, для установления совместно с Верховным главнокомандующим основ сильной власти, поможет отвратить грозную опасность гражданской войны».

Разве эта телеграмма еще раз не подтверждает, что мои срочные меры против выступления генерала Корнилова имели достаточные основания?

Насколько я помню, я ответил, что скорее умру, чем подчинюсь правым аргументам силы. Я добавил, что был поражен сделанным мне, премьеру, предложением, чтобы я продолжил переговоры после того, как генерал Корнилов осмелился заявить, что члены Временного правительства – агенты германского Генерального штаба. Да, я был очень зол. Я чувствовал особый гнев из-за полнейшего равнодушия Милюкова по отношению к этой, мягко говоря, совершенно недопустимой выходке Корнилова, хотя среди членов Временного правительства кое-кто был ближайшим политическим другом Милюкова. Даже князь Трубецкой, испытывавший на себе сильное давление в атмосфере Ставки, упоминает, что, когда 28 августа он ознакомился с содержанием «Обращения к народу» (приказ Корнилова № 1), он был «настолько изумлен им, что даже усомнился в его подлинности», и ему стало ясно, что «авантюристы подсунули генералу Корнилову документ, который тот подписал, не ознакомившись с ним должным образом». Текст документа ясно дал понять Трубецкому, что примирение невозможно.

Я также помню, что по ходу того разговора указал Милюкову на то, что мое отношение к выступлению Корнилова не отличается от отношения к большевикам в июле; что с точки зрения власти в государстве положение в обоих случаях точно такое же и что правительство столкнулось с аналогичной попыткой захватить власть силой и т. д. Я помню, как отстаивал Милюков, исходя из различий в мотивах преступления (относительно различий в мотивах я и сам этого не отрицал, как не отрицаю и сейчас), необходимость иного отношения со стороны правительства к самому преступлению. Таким образом, передо мною оказалась инверсия Мартова в июле. На самом деле передовицы в газете «Речь» (ведущий орган социал-демократов) в это время перекликались с передовицами «Новой жизни» (орган меньшевиков-интернационалистов) в период большевистского выступления.

Я уже упоминал, что отдельные выдающиеся либералы своим поведением в корниловские дни давали обильный материал большевистским и околобольшевистским демагогам. В рядах демократии началось окончательное наступление на единственную национальную идею, которая могла спасти государство от политической смерти, – на идею единственной универсальной национальной власти. Некоторые начали нападать открыто, другие – трусливо, прячась за паролем «коалиция без кадетов», хотя они прекрасно понимали, что этот пароль практически означал отрицание коалиции, поскольку все, что было прогрессивным, но не демократичным, включая промышленную аристократию Москвы, тогда объединилось вокруг конституционно-демократической партии.

После выступления Корнилова правительство осталось одиноким в своем стремлении вновь объединить «представителей всех тех элементов, которые ставили вечные и общие интересы страны выше временных и частных интересов отдельных партий или классов». Правительство в своем послании к населению от 1 сентября, в котором оно провозгласило Россию республикой, объявило это стремление безотлагательной задачей. «Вечное и универсальное» было забыто всеми партиями и классами во имя «временного и частного»; и среди демократии, и среди буржуазии непримиримое, но активное меньшинство быстро захватывало влияние и власть. Если, однако, можно понять большевиков, которые, выпустив на волю темные животные инстинкты народной массы, хотели захватить и использовать для собственных целей эти по-настоящему гигантские силы, то «реалистическая» политика непримиримого крыла буржуазных интеллектуалов, которые поставили своей целью освободить государство от гнета всей «революционной демократии», не имея при этом в распоряжении никакой реальной силы, может озадачить кого угодно. Поистине, Бог лишает разума тех, кого хочет наказать. Но, наказывая себя, эти «трезвые» элементы страны сильно помогли анархистам-большевикам ввергнуть Россию в пропасть.]

Керенский. Помимо попыток достичь компромисса, в это время имел место настоящий исход из страны, которая, как известно, была обречена на гибель. На самом деле однажды ночью я ходил по Зимнему дворцу почти один не потому, что я не хотел сотрудничать с кем-нибудь еще, но просто потому, что вокруг создалась такая атмосфера, что считалось более благоразумным держаться подальше от такой болотистой почвы.

[Следует признать, Милюков выбрал весьма подходящий момент, чтобы доказать мне, что реальная сила находится на стороне Корнилова. День 28 августа был временем величайших колебаний и громадных сомнений в силе противников Корнилова, а также великой нервозности в гуще самой демократии. Затянувшееся предложение самой «контрреволюции» побудило многих преувеличить силу приверженцев «республиканской реакции» в стране. Сбитые с толку шумным провалом «корниловской революции», многие люди жестоко ошиблись в самом Милюкове. Я никогда не забуду долгие болезненные часы того понедельника и, особенно, в ночь на вторник. Какому давлению я подвергался все время и старался сопротивляться, в то же время понимая растущую озадаченность вокруг меня! Эта петроградская атмосфера полнейшей моральной депрессии делалась еще более невыносимой от осознания, что на фронте нет главнокомандующего, в стране происходят эксцессы, а дислокация транспорта в любой момент может привести к необратимым последствиям в до сих пор с трудом восстанавливающемся механизме государства. Во время тех томительных болезненных дней я был обременен поистине нечеловеческой ответственностью! Я вспоминаю с чувством удовлетворения, что я не склонился под этим бременем. И также я с благодарностью вспоминаю тех людей, которые по-человечески поддерживали меня. И только на следующий день, 29 августа, могучая реакция против сумасбродной попытки конспираторов проявилась по всей стране. Я уже говорил, и должен еще раз подчеркнуть, что заслуга в победе над Корниловым ни при каких обстоятельствах не должна быть приписана исключительно Советам. Движение Корнилова было бескровно уничтожено в первые же минуты лишь благодаря энтузиазму и единству всей страны, которая устремилась к национальной демократической власти. Это единство охватило неизмеримо большие слои населения, чем в то время охватывали круги Советов. Новые муниципальные органы и местные органы управления – земства тогда играли громадную роль в народном движении. Сотни и сотни телеграмм из всех уголков России ясно говорили о том, что в это время «объединение всех жизненных сил страны» не было пустым звуком. Не следует забывать, что именно в то время шел здоровый процесс падения политического значения Советов в государстве. Этому процессу помешала корниловщина, которая обратила Советы в цитадели большевиков. Не следует забывать и то, что правительство принимало все свои решения и издавало приказы до того, как стало известно о самом факте корниловского выступления. Легенда о том, что правительство приняло меры против Корнилова лишь под давлением Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов, абсолютно противоречит фактам. Проглядывая газеты того периода, я наткнулся в выпуске «Известий» Центрального исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов от 27 августа на характерную маленькую статью, озаглавленную «Ночь тревоги», которая поразительно ясно показывает, насколько далеки были даже самые информированные жители Петрограда от понимания реальных событий утра 27 августа, наполненного непрерывными и тревожными заседаниями министров и консультациями премьера с военными властями. Все сводилось лишь к ожиданиям уличных демонстраций по поводу прошествия шести месяцев после начала революции. Газета, о которой идет речь, завершает свое описание той тревожной ночи сообщением, что «по данным опроса, большевики и другие организации сделали категорические заявления о том, что они не готовились и не планировали каких-либо выступлений. Такие же заявления были сделаны всеми демократическими организациями». На самом деле день 27 августа в Петрограде прошел совершенно спокойно, не было заметно ни намека на восстание большевиков, которое с такой уверенностью предрекал В.Н. Львов. Автор этой небольшой заметки ни малейшего понятия не имел, насколько он близок к истине, сообщая, что «некоторые предположения о возможности такого движения были спровоцированы организациями правых». 28 августа был самым тяжелым днем из-за царившей вокруг неуверенности, в то время как вечером 29-го уже стало возможным издать следующее правительственное коммюнике: «Мятежная попытка генерала Корнилова и горстки авантюристов, которые собрались вокруг него, оказалась полностью изолированной от действующей армии и флота. Только маленькие подразделения, которые двинулись на Петроград по приказу генерала Корнилова, все еще пребывают в заблуждении, однако дальнейшее продвижение этих эшелонов было остановлено, а связи между ними прерваны. Отовсюду из провинций прибывают рапорты, подтверждающие полную лояльность войск и населения Временному правительству, в то же время все общественные организации присылают декларации о своем решении поддерживать правительство». 20 августа Зимний дворец опять был полон народа и оживлен, а те, кто рассчитывал на баланс сил, оставили свои сомнения. Генерал Алексеев вечером уехал в Ставку, но уже 1 сентября Временному правительству пришлось признать: «Неповиновение генерала Корнилова подавлено, однако волнение, внесенное им в ряды армии и в страну, велико. Вновь появилась еще большая опасность, угрожающая судьбе страны и ее свободе. Временное правительство считает своей главной задачей восстановить порядок в государстве и боеспособность армии». В своем выпуске от 3 сентября «Известия» Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов в своей заметке под названием «Не разрушайте армию» поставили прямой вопрос: «Разве неправедные поступки и убийства, опозорившие имя русского солдата, спасли Россию от заговора Корнилова? Нет; Россия была спасена чем-то совершенно другим». Если в какой-нибудь газете нейтральной страны был бы задан вопрос германскому правительству, не собирается ли оно воздвигнуть на Зигаллее в Берлине монумент победителю России – Ленину? – то я весьма серьезно могу заявить, что большевики должны воздвигнуть на одной из площадей прежней России обелиск Корнилову с надписью: «In hoc signo vinces»[31]31
  Под этим знаменем победишь (лат.).


[Закрыть].]