Текст книги "Прелюдия к большевизму"

Параграф 12

Председатель. А какими данными разведки вы располагали насчет действий большевиков, каким образом вы их получили и не носили ли они намеренно провокационный характер?

Керенский. Обычно мы получали информацию о действиях большевиков почти каждую неделю или две. Например, незадолго до 27 августа на собрании правительства один из министров спросил меня, знал ли я или министр внутренних дел о слухах относительно надвигающегося восстания большевиков и имеют ли эти слухи под собой серьезные основания. Тогда я ответил (и думаю, то же сказал и Скобелев), что эти слухи не имеют никакого значения.

Председатель. Какие меры предприняло бы правительство в случае, если бы ожидаемое восстание большевиков в Петрограде и в Кронштадте состоялось?

Керенский. В Кронштадте предполагалось ничего не делать. Я должен заявить, что акция большевиков не имела никакого значения. В моих показаниях на предварительном следствии я упомянул свой разговор с господином В. Львовым. Здесь указывается, что Львов заверял меня в том, что восстание большевиков неизбежно, а я ответил, что, насколько мне известно, никакой акции большевиков не предвидится. Я даже сказал ему: «Вы говорите с такой уверенностью, будто сами собираетесь принять участие в восстании».

[Теперь, после контрреволюции большевиков или (воспользовавшись более подходящим словом) после всероссийской новой «пугачевщины», которая разрушила Российское государство, и, принимая в расчет нашу замечательную способность напрочь забывать вчерашние события, очень многие из моих читателей подумают об этой части моего заявления, что, стреляя из пушек по воробьям (корниловцы), Временное правительство проигнорировало настоящую угрозу, и многие другие скажут, что Корнилов предвидел возможность восстания большевиков, в то время как Временное правительство было фатально слепо, или, по крайней мере, у него была повязка на левом глазу. Эта критика глубоко ошибочна, потому что 1) до мятежа Корнилова и во время него не существовало реальной опасности, ни даже симптомов восстания большевиков, и 2) до Корниловского мятежа большевистская угроза встречала отпор со стороны громадной демократической силы, организованной в новом местном самоуправлении – Советах и армейских комитетах, – силы, которая защищала страну и правительство от хаоса крайних левых.

Движение Корнилова готовилось как раз во время наиболее напряженной борьбы государственно и патриотически мыслящих демократов с ее анархистскими и большевистскими элементами. 8 июля резолюция Центрального исполнительного комитета Советов настоятельно подчеркивала «острые перемены в сознании масс, которые произошли из-за авантюристских политических попыток (3–5 июля) совершить вооруженное восстание против Временного правительства», подготовленных анархистскими и большевистскими элементами и другими темными силами, действовавшими под их знаменами.

18 июля тот же Центральный исполнительный комитет единодушно заявил, что «реставрация боевой способности армии является наиболее серьезной проблемой текущего момента». Я уже цитировал многие другие его прокламации и резолюции, отмеченные тем же здравым смыслом. Достаточно пробежаться по страницам «Известий», чтобы убедиться в напряженности борьбы между государственными и анархическими партиями и заметить, как классовое чувство все больше и больше подчинялось в умах демократов нуждам государства, как возрождалось стремление к работе и порядку и как сознание необходимости жертв ради страны все глубже и глубже проникало в мысли людей. Стоит вспомнить, как самоотверженно армейские организации и комиссары сражались на фронте с большевистской пропагандой, как многие из них переоценили свои безрассудные ошибки первых дней революции и освятили свою борьбу с трусами и предателями собственной кровью. Стоит только просмотреть сотни резолюций, принятых в то время батальонами, полками и дивизиями, чтобы убедиться в том, что в умах солдат быстро протекал процесс очистки и что положение командующих офицеров постепенно улучшалось. В первую очередь мы не должны забывать, что повсюду в то время большевики были в меньшинстве и играли роль безответственной оппозиции. Их жалкая попытка организовать всеобщую забастовку во время Московского совещания, запрещение независимых акций на их митингах, а с другой стороны, дерзость демократии, протянувшей дружескую руку буржуазии, – все это не сон, но настоящая реальность, в которой мы жили до 27 августа и которая позволила мне ответить на предложение отложить провозглашение закона о смертной казни до прибытия 3-го кавалерийского корпуса, который для этой цели мне был совсем не нужен.

В целом сравнение сил показало, что все попытки повторить 3–5 июля наверняка обернулись бы ПОЛНЫМ ПРОВАЛОМ. И еще меньшей была какая-либо реальная опасность существовавшему тогда режиму, которую можно было бы ожидать от попыток правых экстремистов. «БОЛЬШЕВИЗМА ПРАВЫХ» КАК ТАКОВОГО БОЯТЬСЯ НЕ СТОИЛО. Это не был пороховой склад, который при взрыве уничтожает основы всего, но спичка, которая могла попасть на склад взрывчатых веществ, и тогда… Итоги 27 августа показали, ЧТО могло за этим последовать.

Один из наиболее выдающихся лидеров партии социалистов-революционеров, печально известный из-за своей неизлечимой склонности к левому экстремизму, говоря о мятеже Корнилова на последнем съезде своей партии в ноябре 1917 года, сказал: «Благодаря внезапному нарастанию энергии в борьбе против грозящего военного заговора и контрреволюции в какой-то миг удалось воссоединить силы революционной демократии против единственной великой партии класса русских собственников, который все еще занимал неопределенную позицию, – «партии народной свободы» (конституционные демократы). Позиция социалистической демократии и довольно пошатнувшееся влияние Советов сильно укрепились благодаря этому подъему энтузиазма и энергии. Это дало возможность Советам, которые после событий 3–5 июля и дислокации на демократическом фронте сделались более умеренными, чтобы вновь соединиться в одну линию и спровоцировать новое ДВИЖЕНИЕ ВЛЕВО. Вот почему неудивительно, что многие товарищи, и я среди них, приветствовали действия Корнилова, как шаги, которые приведут эту УМЕРЕННОСТЬ страны к ее логическому завершению, к абсурду, к военному заговору, что позволит нам воспользоваться ошибками и промахами красных для того, чтобы сгладить и устранить весь тот вред, который был нанесен ошибками и промахами левых».

Я не был среди тех, кто «приветствовал» возможность передачи Советов под влияние большевиков, но я должен заявить, что на самом деле именно 27 августа сделало возможным 25 октября. А это на самом деле великое преступление, неискупимый грех против нашей родины тех наивных мечтателей, изощренных политиков и дерзких авантюристов, которые предприняли попытку спасти Россию методами «белого генерала» (генерала на белом коне). В своем «Обращении к народу» генерал Корнилов, несмотря на все доказательства обратного, заявлял, что Временное правительство действует под давлением большевистского большинства в Советах. Верил ли в этот вымысел сам Корнилов или намеренно лгал, не имеет значения, – не было ничего подобного, чтобы Советы явственно склонялись к правым. Однако сам Корнилов оказался замечательным пророком: почти незамедлительно за его заявлением Советы повсюду были фактически захвачены большевиками.

27 августа зажженная спичка попала в пороховой склад. 1 сентября резолюция большевиков, содержащая программу государственного переворота, была представлена Центральному исполнительному комитету Советов. Вот некоторые наиболее «выдающиеся» пункты. «Вся неустойчивая политика в отношении организации власти должна быть решительно отложена; политику компромиссов нужно пресечь на корню… Экстраординарную власть и безответственность Временного правительства более терпеть невозможно. Единственное средство состоит в создании власти, составленной из представителей революционного пролетариата и крестьян, чья политика будет основываться на следующих принципах: немедленное упразднение всей частной собственности на землю, то есть помещиков; земля должна быть изъята без компенсации и т. д.; трудовой контроль над всей продукцией и распределением согласно шкале, охватывающей все государство; национализация наиболее важных отраслей промышленности… жесткое налогообложение на все большие инвестиции и собственность и конфискация военных доходов; аннулирование всех тайных договоров и немедленное предложение демократического мира всем народам. Следует немедленно узаконить следующие меры: отмена всех репрессий, направленных против трудовых классов (читайте: «большевиков») и их организаций; упразднение смертной казни на фронте и восстановление полной свободы пропаганды и всех демократических армейских организаций…» и т. д.

На этом же собрании Центрального исполнительного комитета даже Дан протестовал против «безответственности» Временного правительства, заявив, что «власти не имеют права» принимать какие-либо репрессивные меры для подавления двух большевистских газет, которые вели клеветническую кампанию против офицеров.

Была создана Красная гвардия, и она стала развиваться столь стремительно, что уже 5 сентября в Москве был выработан ее статус. 6 сентября меньшевики и социал-революционный президиум Петроградского Совета сложили с себя полномочия, и через несколько дней вместо Гоца, Скобелева и Церетели появились Бронштейн (Троцкий), Розенфельд (Каменев) и компания…

Повсюду проявлялась настоящая мания произвольных арестов; самопровозглашенные «комитеты по подавлению контрреволюции» вырастали во всех штабах, открыто отказываясь повиноваться моим приказам о прекращении деятельности после подавления Корниловского мятежа. Так называемая «межрайонная конференция» в Петрограде 6 сентября объявила: «…обсудив приказ Керенского, мы решили не распускать революционные организации для подавления контрреволюции и информировать Центральный исполнительный комитет Советов о вышеприведенном решении». Центральный исполнительный комитет согласился с точкой зрения межрайонной конференции.

7 сентября Московский Совет в первый раз отклонил резолюцию меньшевиков, выражавшую доверие Временному правительству и содержащую обещание поддерживать его на условии исключения из него кадетов (членов конституционно-демократической партии). Совет принял большевистскую резолюцию, которая 1 сентября не прошла в Петрограде.

30 августа вновь произошли отвратительные убийства офицеров армии и флота, и я был вынужден послать на флот следующую телеграмму: «Приказываю немедленно прекратить все зверские акты насилия. Команды, совершающие подобные преступления под предлогом спасения страны и революции, на самом деле сокрушают военную мощь флота перед лицом врага, забыли свой долг, нравственное чувство и являются предателями родины. Эти контрреволюционные акты убийц и скотов навсегда покроют все балтийские команды пятном позора. Жду немедленного рапорта о том, что порядок полностью восстановлен». Положение офицеров стало по-настоящему отчаянным. Армейские организации под давлением потерявшей разум из-за агитаторов солдатни произвольно забирали власть в свои руки; многое из того, что было восстановлено с неимоверными трудностями, пришлось отбросить ради спасения, по крайней мере, каких-то остатков.

Руководимая расчетливыми демагогами безрассудная авантюра группы лиц превратилась в «контрреволюционный правительственный заговор против трудовых масс». Хуже всего, что неосмотрительное поведение нескольких выдающихся членов кадетской партии, связанных с движением Корнилова, давало возможность объявить самую влиятельную либеральную партию преступной и контрреволюционной организацией, и за эту возможность хватался каждый, кто в июле негодовал из-за попытки правых переложить вину на восстание 3–5 июля на всю партию большевиков. Смертельный удар был сознательно нанесен по самой идее общенациональной власти в то время, когда эту власть ничто, кроме анархии, не могло заменить.

В то же время обезумевшая от неудачи корниловская фракция развернула постыдную клеветническую кампанию против меня, создав легенду о «великой провокации», которая, умело направляемая писаками из «Правды» (ведущего органа большевиков), превратилась в миф о моем соучастии, о том, что я – корниловец. Это было началом хаоса. Сентябрь и октябрь наблюдали мучительную агонию революции, которой было уготовано стать агонией России… Мы склонны быстро забывать даже то, что произошло вчера. Я говорю таким забывчивым: не проклинайте только одну демократию за гибель Родины; помните: 25 октября не могло бы наступить без 27 августа.}

Параграф 13

Председатель. Было ли провозглашение военного положения, которое намеревались ввести в Петрограде, вызвано стратегическими соображениями, не связанными с движением большевиков и с вопросом организации сильной власти?

Керенский. Если бы у меня в распоряжении было достаточно времени, я бы, в соответствии со своей привычкой иметь дело с серьезными законными расследованиями политических событий, правильно воссоздал всю историю. Конечно же существовала определенная группа людей в Ставке, которые всегда стремились, какие бы события ни происходили в стране, воспользоваться ими в соответствии с их собственной определенной тенденцией. Например, сразу же после прорыва под Ригой я начал получать приказы о введении военного положения и о том, чтобы все войска Петроградского региона были переданы под начало Верховного главнокомандующего.

Крохмал. Приказы от кого?

Керенский. От Ставки, от Корнилова. Моя задача тогда была довольно трудная, потому что опять же часть Временного правительства была готова принять ЧТО УГОДНО, исходящее из Ставки. Что же до меня, то я учитывал, что фронт приближался к Петрограду и что весь регион поблизости от Петрограда мог постепенно стать тыловой линией армии. Перед тем как Протопопов представил отдельное командование для Петрограда (что имело место 10 февраля 1917 года, то есть только за несколько дней до революции), Петроградский район находился под Верховным командованием, и, следовательно, такое положение вещей изменилось только семь месяцев назад. Поэтому тогда у меня не было причин ратовать за отделение Петроградской области. Учитывая все это, я преследовал всего одну цель – сохранить независимость правительства. Я объяснил это Временному правительству, указав, что из-за критической политической ситуации невозможно для правительства полностью зависеть от Ставки, из которой оно должно было получать военные приказы. Я предложил следующее: в любом случае Петроград и его ближайшие окрестности должны быть отделены и представлять собой особую военную зону, подчиняющуюся правительству. На этом я твердо настаивал. Таким образом, Временное правительство должно было передать Ставке все необходимое для стратегических целей, в то время как Петроград как политический центр и резиденция Временного правительства должен был оставаться экстратерриториальным, то есть независимым в военном отношении от Ставки. Этот план стоил мне недельной борьбы, но, наконец, мне удалось привести членов Временного правительства к единому мнению, а также получить формальное назначение генерала Корнилова. Позже стало известно, что Корнилов думал, что задержка составит от четырех до пяти дней; условие «пока Временное правительство остается в Петрограде» он истолковал таким образом, будто Временное правительство покинет Петроград почти на другой день после провозглашения нового военного порядка. Хотя у нас не было, конечно, ни малейшего намерения так поступать, так как практически никаких мер для возможной эвакуации не предпринималось. Позднее генерал Корнилов говорил мне перед тем, как совершил самоубийство, что он приехал в Петроград, наделенный полномочиями командующего армией с приказом провозгласить осадное положение и разделить Петроград на военные сектора. Итак, мы могли оказаться в ловушке в любой момент. Следовательно, в свете образа мыслей Ставки и возможных затруднений, возникающих из-за отправки войск на фронт (что проходило не вполне гладко), а также в свете возможных эксцессов во время переезда правительственных учреждений в Москву, мы решили держать определенное количество вооруженных войск в специальном распоряжении Временного правительства, которые ни в коем случае не должны были подчиняться Верховному командованию.

Председатель. Следовательно, закон о военном положении не должен был быть введен вследствие того, что Петроград был преобразован в отдельное соединение?

Керенский. Нет. Закон о военном положении должен был быть издан, но на особом принципе, под непосредственным контролем не Ставки, а Временного правительства.

Шабловский. Было ли какое-нибудь намерение разоружить Кронштадт и каковы причины для этого? Были ли это стратегические соображения?

Керенский. Об этом не упоминалось в связи с введением закона о военном положении в Петрограде. Это старое дело – дело прошлого лета.

Либер. Официальный документ был подписан 8 августа, следовательно, какая-то связь была.

Керенский. Нет, это старая история. В Кронштадте были очень хорошие пушки, которые были нужны нам для других позиций, но Кронштадтский гарнизон не отдал их. Я думаю, что это не из-за революционного рвения, но из-за намеренной германской пропаганды, потому что Кронштадт был наводнен немецкими агентами. С самого начала революции, особенно летом, Ставка отдавала постоянные приказы о том, чтобы пушки были доставлены в распоряжение Северного фронта для некоторых новых позиций, но эти приказы всегда встречали решительное сопротивление со стороны Кронштадтского гарнизона под вымышленным предлогом предательских намерений Ставки разоружить Кронштадт.

Крохмал. По политическим причинам?

Керенский. Не только по политическим, но и с целью измены. Результат поведения кронштадтцев вылился в то, что упомянутые ранее позиции были недостаточно укреплены, и они не могли быть укреплены в ближайшем будущем. Было решено в июне или, самое позднее, в июле разоружить Кронштадтскую крепость и преобразовать Кронштадт в базу для припасов, складов и т. д.

Шабловский. А разве считалось, что крепость не имела никакой военной ценности, а берег тоже потерял какое-либо значение?

Керенский. Да, вот почему все это и было предложено – перевозка орудий и разоружение крепости. Все это мы намеревались сделать исключительно из военных и стратегических соображений.

Либер. А перевод Кронштадтского гарнизона?

Керенский. Это было естественным следствием разоружения крепости Кронштадта. Если бы крепость была нужна и имела бы какое-нибудь значение как пункт обороны, тогда, каким бы ни был дух гарнизона, правительство никогда не приказало бы его разоружить и упразднить ради политических соображений – предполагать это абсурдно; но если бы была убрана тяжелая артиллерия, тогда в таком разоружении был бы смысл. В общем, Кронштадт не имел ни военного, ни стратегического значения.

[Вопрос о Кронштадте, очевидно, поднимался из-за следующего заявления генерала Корнилова. Ссылаясь на две задачи, которые должен был выполнить генерал Крымов по прибытии его войск в Петроград, генерал Корнилов пишет, что «после выполнения его первого задания генерал Крымов должен был прислать бригаду с артиллерией в Ораниенбаум и, оказавшись там, приказать Кронштадтскому гарнизону разоружить крепость и перейти на континент. Согласие премьер-министра на разоружение крепости было получено 8 августа». Это не я «дал согласие» на разоружение крепости, но я как морской министр поднял этот вопрос и добился согласия у Временного правительства, однако я так и не согласился со способом преобразования крепости, предложенный Временным правительством… Должен сказать, что падение Риги слегка отрезвило Кронштадтский гарнизон, и, когда Корнилов доверил Крымову это «задание», моряки уже «сдавали» орудия. По ужасной иронии судьбы в прошлом феврале подозрение в измене Кронштадтского гарнизона, ощущавшееся в приказе Ставки о выводе тяжелой артиллерии, опиралось на приказ Ставки, подписанный немецким именем капитана Альтватера, который сейчас, очевидно, играет важную роль у господ «народных комиссаров», ибо был делегирован ими в качестве «эксперта» в Брест. Легенда о предательстве в Ставке настолько глубоко укоренилась в Кронштадте, что любая попытка вывезти артиллерию приводила толпу в абсолютную ярость, усиленную действиями дальновидных агитаторов.

Я должен указать, как это ни покажется странным, на то, что, судя по ужасным результатам шестимесячной деятельности революционных масс, они были готовы верить самым нелепым историям и слухам об измене и искали ее с исключительным рвением. Например, в балтийских провинциях моряки в своих ретивых поисках предателей среди местных немецких баронов превзошли все примеры подобного рода, записанные в практике агентов старого режима.]

Либер. Сократились ли фортификационные работы в Финляндии с ведома Корнилова, и было ли об этом принято решение на Московском совещании?

Керенский. Нет, об этом было решено намного раньше.

Либер. Но что насчет сведений Корнилова? Он был с этим знаком?

Керенский. Нет. Решение было принято до назначения Корнилова на пост Верховного главнокомандующего. Это может быть подтверждено протоколами собраний Временного правительства. Было решено ограничить меры по укреплению Финляндии, потому что они оказались совершенно бесполезными и нелепыми. Они были неудачными. А почему вы придаете какое-то значение этому делу?

Либер. Потому что в своем заявлении Корнилов заявляет, что прекращение работ в Финляндии было намеренным актом правительства, что сейчас привело к разрушительным последствиям.

Керенский. Чепуха!

[ «Намеренный акт» – член следственной комиссии слишком смягчил значение, которое придавал этому генерал Корнилов. «Ограничение фортификационных работ в Финляндии» генерал Корнилов считал доказательством того, что Временное правительство действовало в полном согласии с планом германского Генерального штаба. История о ноте, переданной на собрании 3 августа, была, так сказать, подготовкой к нападению. Финляндская история – это бомбардировка из 48-дюймовой пушки. Я не возмущен и не негодую: год революции слишком глубоко обнажил тайную природу людей. Я только хочу сказать всем прошлым, нынешним и будущим клеветникам, что тот, кто желает успешно порочить, должен хорошо понимать то, о чем говорит.

Насколько я могу припомнить, ограничение работ в Финляндии имело место ранней весной, и в любом случае вопрос возник во времена А.Т. Гучкова. Факты таковы, что помимо важных военных оборонительных сооружений огромное количество работ проводилось в Финляндии под прикрытием необходимости обороны. Эта работа, весьма прибыльная для тех, кто руководил ею, была необязательна для обороны страны, губительна для казны и крайне пагубна с политической точки зрения, поскольку грабежи, разбои и насилие по отношению к населению работали более эффективно, нежели любая прогерманская пропаганда. Дюжины квадратных километров леса были вырублены вокруг Гельсингфорса[18]18
  Гельсингфорс – прежнее название Хельсинки. (Примеч. пер.)


[Закрыть] и других городов. Бесценные леса были уничтожены бесцельно и без нужды. Долг правительства состоял в том, чтобы прекратить этот карнавал несчастий и положить конец деятельности мародеров в тылу. Нет нужды говорить, что все по-настоящему оборонительные работы в Финляндии не прекращались ни на минуту.

В общем, можно указать на целую серию предприятий и заводов, которые при старом режиме управлялись как оборонные заводы, зачастую только ради того, чтобы избежать необходимости просить Государственную думу о вотуме доверия. Это ограничение заводов в Финляндии сформировало небольшую часть миллиардов, сэкономленных от «военных расходов» Временным правительством срочным путем, главным образом благодаря настойчивости всех четырех министров финансов (Терещенко, Шингарева, Некрасова и Вернадского), без партийных различий. И все же, зачем заботиться демагогам справа или слева о скучной реальности, когда так много простаков, всегда готовых поверить в любую глупость?]

Председатель. В свете грядущего введения военного положения, ожидалась ли какая-либо оппозиция со стороны Советов, и вступало ли правительство в переговоры или советовалось с Центральным исполнительным комитетом относительно предотвращения возможного конфликта?

Керенский. Нет, переговоров не было. Вероятно, Либер также знает, что я не проводил переговоры относительно введения военного положения, никто не проводил переговоры от моего имени. У нас было достаточно представителей Советов: Авксентьев, Чернов, Скобелев. Оппозиционных заявлений ни из одного штаба не поступало. Временное правительство только желало уберечь столицу и страну от сюрпризов и экспериментов.

Шабловский. Тогда 3-й корпус, который маршировал здесь, должен был представить военную силу, отданную в распоряжение не главнокомандующего, но Временного правительства в случае опасности?

Керенский. Да.

Шабловский. Были ли какие-либо намерения использовать эти войска для подавления возможных беспорядков или не обсуждался ли этот вопрос Временным правительством?

Керенский. Определенно никогда не говорилось, для каких целей могли понадобиться войска. В общем, на случай любой опасности. Потому что правительство нуждалось в поддержке. Даже не было известно, с какой стороны их нужно будет использовать. Впрочем, я не думаю, что могла возникнуть необходимость в этих войсках. В любом случае они не должны были иметь никакого отношения ни к командующему на фронте, ни к главнокомандующему.

Шабловский. А разве войска не намеревались образовать ядро для формирования новой армии на берегу в связи с прорывом Рижского фронта?

Керенский. Вряд ли. Шел давнишний спор об образовании любой армии на побережье. Это специфически военный вопрос. Он был поднят во времена Гучкова, между Ставкой, с одной стороны, и Гучковым и Корниловым – с другой. Было много планов об организации Петроградского войска на случай, если они сочтут своим долгом защищать не только «революцию», но и подступы к Петрограду. Это старый вопрос.