Текст книги "Прелюдия к большевизму"

Параграф 10

Председатель. А касалось ли это заседание (Временного правительства 11 августа) вопроса об участии Корнилова в Московском совещании и его обращения к нему?

Керенский. Да.

Председатель. Как отнеслось к этому Временное правительство?

Керенский. У нас была совершенно определенная точка зрения. Наша задача на Московском совещании была ясна и определенна. Наша политика, которую мы применяли всегда и везде и которая, однако, часто из-за неправильного понимания считалась признаком слабости правительства, состояла в воздержании от насильственных действий или провоцирования каких-либо взрывов. Одной из наших целей было создание такой атмосферы на Московском совещании, чтобы в случае обращения к нему Корнилова он не возбудил бы враждебное отношение к себе огромных людских масс просто потому, что нам показалось, что в это время Корнилова нельзя было кем-либо заменить. И тогда, ведомое этим соображением, Временное правительство приняло следующий план: главнокомандующий передаст адрес или рапорт сходного содержания с рапортом, который он представил нам 3 августа, то есть он будет касаться лишь положения дел на фронте, состояния армии, стратегической ситуации и т. д. Временное правительство приняло решение: особенно ограничить обращение Корнилова в этом смысле, но несмотря на это…

Председатель. Несмотря на это, несмотря на предупреждение, он действовал по-своему. А он был предупрежден уже здесь, в Петрограде?

Керенский. Если я не ошибаюсь, он был предупрежден здесь.

[Теперь я вспоминаю, что мы не могли его предупредить в Петрограде, поскольку генерал Корнилов покинул Петроград накануне собрания Временного правительства.]

После приезда Корнилова в Москву министр путей сообщения позвонил ему за день до его выступления. Затем я говорил с ним по телефону и в театре[12]12
  Большой театр, где состоялось Московское государственное совещание.


[Закрыть]. Я вновь послал за ним и сказал ему во второй раз о решении Временного правительства и настойчиво попросил его действовать соответственно. Когда в ответ он сказал мне, что будет говорить по-своему, я предупредил его, что он должен понимать, что таким образом он нарушит дисциплину. «Вы должны в любом случае показывать пример остальным, а вы говорите о нарушении дисциплины», – сказал я. В то время генерал Корнилов был твердо убежден в абсолютном бессилии правительства', он смотрел на правительство, так сказать, как на некий рудимент, на который не нужно обращать никакого внимания. Если мы, то есть Временное правительство скажет, что нужно сделать то или другое, то сделает это исключительно из страха перед ним. Полагаю, что таким в то время было настроение Корнилова и его окружения.

Либер. Позвольте мне задать вам вопрос. Вы знали, что обращение, которое Корнилов привез на Московское совещание, было написано Филоненко или, по крайней мере, Филоненко был автором части его?

Керенский. Я ничего не знал об этом.

[Позже я прочитал следующие показания Филоненко, правдивость которых конечно же – дело его совести: «Вечером 13 августа я спросил генерала Корнилова, подготовил ли он свою речь, которую намеревался произнести на заседании 14-го числа, и, когда мне сказали, что речь не готова, я предложил ему свою помощь в том, чтобы набросать ее содержание. Помимо моего желания помогать генералу Корнилову, я подумал, что это мой долг в свете ответственности, которая была возложена на меня за все акты политического характера, совершенные главнокомандующим. Такая же помощь также была предложена генералу Завойко, который был знаком с генералом Корниловым. Помощь Завойко состояла в том, что он писал под мою диктовку текст речи, который я предварительно обсудил в общих чертах с генералом Корниловым. С некоторыми дополнениями, касающимися только некоторых фактов, текст, продиктованный мною, был прочитан генералом Корниловым на совещании». Составляя речь, Филоненко, очевидно, был осведомлен об инструкциях, данных Временным правительством главнокомандующему, ибо его речь в основном согласовывалась с этими инструкциями. Поэтому все острые углы, такие как вопрос о смертной казни повсюду, а не только на фронте, были обойдены.]

Я забыл упомянуть, что, кажется, за день до его приезда в Москву Корнилов, уже знавший об отставке Савинкова, направил мне телеграмму с дороги, настаивая на сохранении Савинкова на службе. Затем я получил вторую телеграмму, в которой Корнилов заявлял, что присутствие Савинкова и Филоненко на Московском совещании имело бы чрезвычайно важное значение для него (Корнилова), поскольку они (Филоненко и Савинков) должны были поддерживать его требования или его речь – я забыл, как он точно выразился. Такого рода телеграмму я получил. Давайте примем менее категоричное выражение: «поддерживать его речь». Далее в телеграмме содержалось следующее мнение о Савинкове: хорошо известный человек, пользующийся огромным влиянием на демократию. Что-то в этом роде.

[Давая свои показания, я ошибся в одном пункте: была только одна телеграмма, упоминающая Савинкова. Вот она: «До меня дошли сведения, что <…> Савинков подал заявление об отставке. Я считаю своим долгом выразить мнение, что уход такого важного человека, как Борис Викторович (Савинков), из правительства плохо отразится на престиже правительства в стране, и особенно в этот серьезный текущий момент. Я считаю, что присутствие Савинкова и поддержка им моих взглядов необходимы в свете моей речи на Московском совещании 14 августа, потому эти взгляды имеют шанс быть единодушно принятыми, учитывая престиж большого революционного опыта Бориса Викторовича и авторитет, которым он пользуется среди широких народных масс…»]

Раупах. Позвольте мне возвратиться к вопросу о меморандуме. Был ли тот проект Корнилова представлен на рассмотрение Временному правительству с вашей подачи и вашей властью как военного министра или он был передан главнокомандующему от его имени?

Керенский. Меморандум был передан Корниловым от его имени.

Раупах. Новый проект, который обсуждался 10 августа?

Керенский. Мы (Некрасов, Терещенко и я) спросили Корнилова об этом вечером 10 августа, и он оставил меморандум правительству в своем первом варианте, от 3 августа.

Раупах. Он решил, что необходимо принести…

Председатель. Премьер-министр объяснил нам, что этот проект был новым и уже подписан.

Керенский. Подпись заместителя военного министра была поставлена на втором проекте, но последний не был зачитан перед Временным правительством.

Председатель. Этот второй проект не был прочитан?

Керенский. Этот второй проект не был принесен вовремя. А позже он исчез.

[Я помню, как был удивлен, когда на Московском совещании услышал, как Корнилов говорил, что представил свой рапорт Временному правительству, который был без колебаний подписан и Савинковым, и Филоненко. Я в недоумении услышал объявление, что этот проект, подкрепленный тремя подписями, был «представлен» Временному правительству, хотя то, что я читал с согласия генерала Корнилова на собрании Временного правительства 11 августа, было его первым меморандумом. Итак, лишь прочитав разговор на телетайпе Хьюгса между Филоненко и Гобечия, помощника комиссара Юго-Западного фронта, я узнал, что «генерал Корнилов после обсуждения общей ситуации (10 августа) уехал на вокзал и увез с собой рапорт; однако там Б.В. Савинков и я, решив, что такие важные вопросы нельзя решать в частной беседе между людьми, пусть даже занимающими ответственные посты, убедили генерала Корнилова отправить рапорт в конверте Временному правительству, что он и сделал». Однако этот «конверт» так до меня и не дошел. Этот случай представляет пример того, что у генерала Корнилова не хватало независимости в политических действиях.]

Возвращаясь в Московскому совещанию, я должен сказать, что единственное нарушение, – выходящее за пределы, коими он был ограничен, – допущенное Корниловым в его речи, касалось некой общей дискуссии о мерах, которые следовало принять в тылу. Он заметил, что в настоящее время не станет вдаваться в изучение мер, необходимых для реорганизации железнодорожного движения и промышленности.

Раупах. Он уклонился от этого вопроса?

Керенский. Мы оговорили в качестве особого условия, что он не будет упоминать железные дороги, поэтому он о них ничего не сказал.

Глава 2
Подготовка к восстанию и его начало

Параграф 11

Председатель. Стала ли информация относительно заговора доходить до вас непосредственно перед Московским совещанием или еще раньше? Разве доказательства не становились с каждым днем все больше и весомее?

Керенский. Да, все время.

Председатель. А было ли имя Корнилова упомянуто в связи с заговором?

Керенский. Имя Корнилова всплыло позже, незадолго до того, как события фактически произошли. В то время обычно появлялся офицер, которого я позднее перевел в департамент разведки. Он был немного шантажистом, однако часто посещал казачий совет (круг) и, очевидно, был хорошо информирован. Этот офицер должен был приехать и предупредить, так же как это сделал Львов, о том, что мне «грозит неминуемый крах» в связи с грядущими событиями, которые вот-вот должны были разразиться, а именно: захват власти конспираторами.

Раупах. Из партий правых или…

Керенский. Да, от правых. Несомненно, этот офицер был хорошо осведомлен, но я так и не смог разобраться, приходил ли он ко мне как разведчик или просто хотел предать других и заработать кое-что для себя. Для меня очевидно лишь одно – он был вполне au courant[13]13
  В курсе дела (фр.).


[Закрыть].

Председатель. А он в то время не упоминал имени Корнилова или кого-нибудь другого?

Керенский. Он не упоминал Корнилова, но назвал других, тесно связанных с последним, – Завойко и других, чьи имена я забыл, эти люди были приближенными Корнилова. Потом, как вы знаете, казачий полк был вызван в Москву на время Московского совещания…

Председатель. Это был 7-й Оренбургский казачий полк?

Керенский. Без ведома командующего Московским военным округом. В то время полк князя Долгорукого продвигался на Петроград из Финляндии, но был остановлен командующим полками, генералом Васильковским. В офицерских учебных заведениях распространялись различные слухи. Например, мы получили сообщение от московских кадетов о том, что офицер предупредил их, что во время Московского совещания будет объявлена диктатура. Я не знаю, каковы были результаты расследования по этому делу. Я не знаю, почему пришли в движение казачьи полки.

Председатель. Корнилов не знал. Наверное, это было сделано для поддержки какого-нибудь приказа.

Керенский. Возможно.

Председатель. Известно ли определенно, кто именно вызвал полк?

Керенский. Было подтверждено, что полк поспешно вызвали без ведома командующего Московским военным округом, Временного правительства и даже военного министра. Мы ничего не знали; у нас хватило времени лишь на то, чтобы остановить полк под Можайском.

Председатель. Во время Московского совещания разве не возбудил подозрения в его лояльности отказ Корнилова следовать указаниям Временного правительства? Разве правительство не заподозрило его в связи со слухами о заговоре?

Керенский. Видите ли, я должен признать, что часть Временного правительства была совершенно загипнотизирована личностью Корнилова. Разумеется, я не имею в виду, что эти члены правительства, в частности, были в контакте с ним или одобряли его поведение. Просто некоторые министры считали, что вот он – человек вне политики, честный, отважный солдат, который может организовать армию и должен сделать это [но для которого трудно найти верный тон в сложных «гражданских» делах]. Следовательно, они считали это движение безнадежной затеей беспомощного человека: конечно (говорили они), этот человек совершенно не искушен в политике, не способен сотрудничать с нами, но, как и всякий другой, он наделен чувствами гражданина! Но я и некоторые другие министры принимали во внимание поведение Корнилова. Я помню, как говорил своим близким друзьям, а также Временному правительству по своему возвращению, что я совершенно удовлетворен Московским совещанием, поскольку я смог узнать и понять все, что хотел, и узнал обо всем, «откуда, что и почему». Позднее, когда произошел Корниловский мятеж, один из конституционных демократов сказал мне: «Только сейчас мы понимаем ваше поведение на Московском совещании и ваш тон; тогда ваши угрозы, адресованные правому крылу, казались нам непонятными».

[Вот соответствующие отрывки из моей речи на Московском совещании: «…Пусть те, кто полагает, что пришло время свергнуть революционную власть штыками, еще больше поостерегутся. (Громкие аплодисменты левых.) Другие на своих митингах осмелились выступать против высшей власти Российского государства и произнесли такие слова, за которые во времена старого режима они очутились бы весьма далеко, как оскорбившие его Величество… А теперь, с помощью всего Временного правительства, я приложу такую же энергию (какая была проявлена 3, 4 и 5 июля) для того, чтобы ограничить все стремления, которые имеют тенденцию воспользоваться несчастьями России, нанести вред общественным национальным интересам; <…> и тот, кто осмелится выставить мне ультиматум в какой бы то ни было форме, будет передан мною на волю верховной власти. Еще раз я повторяю: любая попытка «большевиков наизнанку»[14]14
  Это выражение использовалось, так же как «правые большевики», для обозначения людей, прибегавших к методам большевиков в консервативных целях.


[Закрыть] найдет в моем лице отпор».

В целом Московское совещание представляет собой весьма важный этап в установлении военной диктатуры в России. Это пролог к 27 августа. Здесь реакция русских республиканцев определенно проявила себя. И здесь особенный русский «буланжизм»[15]15
  От имени Жоржа Буланже, французского генерала, который в 1887–1889 годах возглавил шовинистическое движение. (Примеч. пер.)


[Закрыть] определенно избирает своего вождя, оцениваются силы, здесь находится отправная точка социальных кругов, которые поддерживают движение как идейно, так и материально. Кружок активных заговорщиков сильно расширяется; на Московском совещании в первый раз Россия знакомится с ее будущим диктатором – Корниловым. Круги, сочувствующие идее военной диктатуры, были настолько тщательно подготовлены и организованны, что даже 30 августа Корнилов мог еще серьезно думать о получении «поддержки», когда он объявил правительству, что лишь при условии, что последнее согласится с определенными требованиями, он предпримет немедленные шаги для усмирения тех, кто «следует за ним»; организация была настолько реальна, что после его ареста генерал Корнилов горько пожаловался на то, что его все покинули в решающий момент. Генерал Алексеев в своем письме от 12 сентября Милюкову писал, что «генералу Корнилову придется подробно описать перед судом все свои приготовления, все переговоры с разными людьми и группами, рассказать об их участии в этом деле, чтобы показать русским людям, кем были его приверженцы и почему он оказался брошенным всеми в тяжкие времена, один с несколькими офицерами» и т. д.

Даже не заглядывая «за кулисы» всех этих приготовлений и переговоров, мобилизацию и концентрацию сил можно было наблюдать на открытой сцене. Как раз перед Московским совещанием проходило множество митингов различных организаций (которые некоторыми силами рассматривались как влиятельные), и один за другим, будто подчиняясь единой команде, эти митинги принимали резолюции против устранения Корнилова. 6 августа Совет Союза казачьих войск решил «проинформировать» Временное правительство и военного министра и опубликовать во всех ежедневных газетах:

«…2) Генерал Корнилов не может быть смещен, поскольку является настоящим вождем народа, и в глазах большинства населения он – единственный генерал, способный возродить боевую силу армии и вывести страну из крайне серьезной ситуации; 3) Совет Союза казачьих войск как представитель всего русского казачества заявляет, что устранение Корнилова неизбежно внушит казакам роковую идею о тщетности всех дальнейших жертв казаков в свете того, что правительство не желает принять эффективные меры для спасения Родины; 4) Совет Союза казачьих войск полагает своим моральным долгом заявить Временному правительству и народу, что он не будет нести ответственности, как нес до настоящего времени, за ПОВЕДЕНИЕ КАЗАЧЬЕЙ АРМИИ НА ФРОНТЕ И В ТЫАУ в случае смещения генерала Корнилова; 5) Совет Союза казачьих войск ГРОМКО И РЕШИТЕАЬНО заявляет о своей полной и абсолютной преданности своему героическому вождю, генералу Лавру Георгиевичу Корнилову».

7 августа Главный комитет Союза офицеров армии и флота телеграфировал военному министру, командующим группами армий разных фронтов и командующим армиями о своем решении относительно генерала Корнилова, которое было весьма дипломатично составлено и содержало следующее: «Мы взываем ко всем честным людям и всем русским офицерам и просим их без промедления заявить о своем полнейшем доверии к нему. Мы не признаем возможности вмешательства каких-либо институтов или людей в любые акты, санкционированные правительством, и готовы помогать в выполнении всех его законных требований ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ».

Поздно ночью в тот же день и в том же месте Союз рыцарей святого Георгия принял следующую резолюцию:

«Конференция Союза рыцарей святого Георгия, рассмотрев резолюцию казачьего совета на своем специальном собрании 7 августа, единодушно решила поддержать эту резолюцию и РЕШИТЕЛЬНО объявить Временному правительству, что если оно допустит торжество клеветы и смещение генерала Корнилова, то Союз рыцарей святого Георгия немедленно призовет к оружию всех рыцарей святого Георгия для объединенных действий с казаками».

Кульминацией движения за укрепление позиции генерала Корнилова стало принятие важного решения Конференцией общественных деятелей, которая состоялась с 6 по 10 августа и на которой собрались представители прогрессивного блока 4-й Думы. Родзянко телеграфировал Корнилову следующее: «Конференция общественных деятелей, приветствуя вас, вождь русской армии, заявляет, что они (рабочие) считают все попытки подорвать ваш авторитет в армии и в России преступными и присоединяет свои голоса к голосу офицеров, рыцарей святого Георгия и казаков. В ужасный час тяжких испытаний вся мыслящая Россия взирает на вас с надеждой и верой». Вся эта кампания, как уже говорилось, была спровоцирована слухами о «возможном смещении» генерала Корнилова под давлением левых сил. На самом деле эта кампания была призывом к оружию, который объединил различные политические партии, склонявшиеся к «твердому правительству». Конференция общественных деятелей, возглавляемая Родзянко, была центром, который изучал положение в войсках, определял идейные цели растущего движения и проводил окончательные приготовления к нападению на Временное правительство на Государственном совещании в Москве. Вожди движения настолько были уверены в успехе, что некоторые как более практичные политики решили принять участие в составлении резолюции от имени Корнилова, хотя всего через три дня они морщились, когда им напоминали об этом факте.

В то же время имели место многочисленные поездки представителей разных организаций и отдельных лиц в главный штаб, равно как и совещания в разных местах Москвы и т. д. Короче говоря, готовилось нечто значительное. Если бы обстоятельства сложились благоприятно, то все дело завершилось бы демонстрационной подготовкой к самому совещанию. Отсюда и попытка иметь под рукой какую-либо реальную помощь – создать необходимую атмосферу среди кадетов офицерского училища. Как раз накануне прибытия генерала Корнилова в Москву получил широкое распространение памфлет под названием «Корнилов, народный герой» (или «Корнилов – народный вождь»), написанный в соответствующем стиле видным членом одной из военных ассоциаций. И наконец, торжественный въезд генерала Корнилова в Москву был согласован с ранее принятым планом (включая заезд в Иверскую часовню). Во время его продвижения к Москве разные люди, не имеющие никакого отношения к армии, были приняты в его салон-вагоне. Известные финансовые эксперты В. и П. «докладывали» (как утверждали московские газеты) о финансовом положении России. Пуришкевич был «представлен», Милюков «принят», разумеется, приходил Каледин и др.

Между тем Московское совещание ни в малой степени не оправдало возлагавшихся на него надежд. Не только приходилось расстаться с расчетами решающего влияния на совещание, где должна была быть провозглашена диктатура, но даже сами сжатые кулаки предварительной Конференции общественных деятелей оказались рукой, протянутой для дружеского пожатия. С самого начала планы обеих экстремистских партий – правых и левых – были сметены общим настроением участвовавших в совещании, и всеобщая забастовка, объявленная большевиками, имела не больше успеха, чем посещение Иверской.

Переоценка сил Корнилова одной партией и понимание слабости его позиции другой партией (это обстоятельство было уже упомянуто мною) стали особенно очевидными на Московском совещании. Накануне его огромное число людей, даже среди демократических масс, было заражено болезненным страхом контрреволюции и уповало на совещание, страшась, что голос страны примкнет к голосу прогрессивного блока (который в то время возродился в Москве), и подозревая меня в заигрывании с реакционерами. (В то время меня еще не признавали контрреволюционером.) С другой стороны, вожди коалиции «всех мыслящих элементов России» (цитирую Родзянко), которые готовились к нападению на правительство, под давлением их провинциальных избирателей также должны были изменить свои заранее составленные резолюции. Подводя итоги Московского совещания, орган Советов, газета «Известия», с некоторым изумлением писала в своем выпуске от 16 августа, что «все люди 3 июня[16]16
  Те, кто поддерживал государственный переворот 3 июня 1907 года, когда Столыпин лишил гражданских избирательных прав большое количество людей.


[Закрыть], которые были готовы пнуть мертвого льва, испытали в дни Московского совещания чувство глубокого разочарования». Отметив единодушие, продемонстрированное представителями рабочих и крестьян, солдатами и матросами армии и флота, земствами, городами, кооперативными организациями, железнодорожниками, учителями и так далее, газета «Известия» справедливо заметила, что «демократия укрепилась благодаря Московскому совещанию. И хотя результаты совещания, казалось, похоронили все надежды на государственный переворот справа, активные сторонники диктатуры не угомонились, а, напротив, намеревались достигнуть цели другими, более решительными мерами. Когда они обнаружили, что открытая политическая борьба с Временным правительством им не под силу, они решили покончить с ним неожиданным «резким ударом».]

Председатель. Появился ли план относительно некоторых перемен в составе правительства после Московского совещания и были ли упомянуты определенные имена в этой связи?

Керенский. Нет, шли разговоры только о необходимости воспользоваться переменами в настроении, которые возникли после инцидента Бубликова – Церетели: после речи Бубликова на Московском совещании, в которой он взывал к необходимости лояльного сотрудничества буржуазии с демократическими элементами, Церетели демонстративно пожал ему руку. Говорилось и о начале pourparlers[17]17
  Переговоры (фр.).


[Закрыть] с промышленными кругами с учетом того, что они были представителями Временного правительства. Вопрос тогда заключался лишь в том, чтобы напомнить администрации государственных представителей об имущем классе – не кадетах (конституционных демократах), но Коновалове и других настоящих представителях этих классов.