Текст книги "Прелюдия к большевизму"

Параграф 14

Крохмал. Намерения вызвать 3-й корпус возникли лишь после падения Риги?

Керенский. Да.

Крохмал. Был ли какой-нибудь разговор между вами и Савинковым насчет того, что этот корпус был вызван для возможного подавления восстания большевиков? Известно ли что-нибудь о том, что сказал о вызове этого корпуса Савинков Корнилову во время их разговора?

Керенский. Я не знаю дословно, о чем говорили Савинков с Корниловым, потому что я узнал из газет, что в Ставке говорилось многое из того, что потом ни разу не упоминалось здесь. Например, я читал, что состоялась дискуссия о возможных переменах во Временном правительстве; предлагались совершенно фантастичные имена, хотя мы и понятия не имели о том, что здесь происходило. Но вопрос о вызове войска против большевиков никогда конкретно не формулировался Временным правительством. И такого большого значения, как в Ставке, здесь большевикам не придавали. Их выступления считались простым инцидентом. В то время вообще никаких дискуссий не велось. Например, когда мы одно время думали о переезде в Москву, то собирались вызвать железнодорожный батальон, чтобы поднять эффективность Николаевской железной дороги (из Петрограда в Москву). Однако все эти эпизоды не имели последствий. Я только вспоминаю, что после возвращения Савинкова из Ставки, предположительно 25 августа, я получил первую информацию о том, что этот 3-й корпус на марше, и на самом деле это был он. Я упоминаю все это потому, что в начале эпизода многие близкие мне люди спрашивали меня, не могу ли я вспомнить, как все это зародилось и почему был отправлен 3-й корпус; и мы не можем сейчас вспомнить, как все это случилось, почему и что было – обо всем сохранилось так мало записей.

[В своем заявлении от 13 сентября Савинков дает следующие объяснения причин, которые привели к вызову 3-го кавалерийского корпуса: «По приказу премьер-министра я попросил главнокомандующего направить кавалерийский полк для того, чтобы на самом деле ввести военное положение в Петрограде. Введение военного положения в Петрограде было вызвано необходимостью подчинения Петроградского военного округа Верховному командованию в связи с недавними событиями на фронте. Проект закона о военном положении был одобрен, насколько я помню, Временным правительством, членом которого являлся Чернов. Не стоит говорить о том, что этот кавалерийский корпус, бывший в распоряжении Временного правительства, должен был защищать его от всяких антагонистических попыток, независимо от их происхождения, так же как объединенное подразделение защищало правительство от большевиков в начале июля» («Воля народа», 12 сентября). Эта формула совершенно справедлива. Вполне возможно, что Савинков, попросив Корнилова от моего имени направить войска Временному правительству, основывал это требование на возможной опасности со стороны левых.

…Что еще он мог сказать Корнилову?.. Что же до самого Савинкова, он прекрасно понимал опасность со стороны правых, что видно из его следующего заявления: «Я был удовлетворен (24 августа) заверениями Корнилова о его готовности полностью поддерживать А.Ф. Керенского. Между тем общее настроение в Ставке показалось мне в высшей степени напряженным, и я вовсе не был удивлен, когда при возвращении на поезде назад комиссар 8-й армии сказал мне о возможных попытках устроить заговор в Ставке. Он предложил мне сразу же передать всю 8-ю армию (в которой он был уверен) в распоряжение Временного правительства. Это предложение я принял с благодарностью и пообещал ему направить телеграмму в случае необходимости. Я послал эту телеграмму 27 августа, предварительно доложив о моем разговоре А.Ф. Керенскому». По возвращении из Ставки 25 августа Савинков сказал мне, что в первый день его пребывания там отношение Корнилова было довольно «непримиримым», но к концу второго дня Савинкову удалось заставить его переменить мнение. Должен сказать, что сам Савинков всегда подозревал, что персонал Ставки плетет заговор, однако исключал самого Корнилова.]

Керенский. Относительно 3-го корпуса я вспоминаю, как Савинков говорил мне по своем возвращении из Ставки, что ему удалось разубедить Корнилова от отправки сюда Дикой дивизии и назначения Крымова. Я не знаю, в курсе вы или нет, что я как раз в это время подписал приказ о назначении Крымова командовать 11-й армией. Это было сделано для большей уверенности.

Крохмал. Для чьей уверенности?

Керенский. Для моей. Как только генерал Крымов стал бы командовать 11-й армией, больше говорить было бы не о чем. Но кажется, он некоторое время оставался в Ставке, работая над диспозицией войск «в случае восстания большевиков», и затем неожиданно появился здесь. Я был крайне удивлен, когда услышал о его приезде. Я спросил его: «Кто вы?» – «Я командующий специальной армией». – «Какой?» – «Той, что назначена в Петроград».

Крохмал. И все же, не было приказа о его назначении командовать этой самой армией?

Керенский. Нет. Мой помощник, генерал Якубович, присутствовал при нашей беседе. Я спросил его: «Вы знаете что-нибудь об этом?» – «Нет, ничего не знаю, и военный министр тоже».

Председатель. У нас есть пробел в отношении генерала Крымова, поскольку мы не допрашивали его; и все же комиссия просит вас сказать, получили ли вы от него какие-нибудь разъяснения?

Керенский. У меня сохранилось яркое воспоминание обо всей сцене, и я могу описать вам ее.

Председатель. Какой информацией вы располагали относительно передвижений его полка до того, как он появился?

Керенский. Видите ли, мы отправили офицера, который прежде служил с Крымовым, чтобы он встретился с ним в Луге и объяснил ситуацию. Мы сделали это после того, как наши телеграммы, приказывавшие Крымову остановить продвижение, остались без внимания. Эта миссия удалась. Генерал Крымов прибыл сюда в сопровождении своего офицера (генерала Самарина). Когда объявили о прибытии генерала Крымова, я вышел встретить его, пригласил в свой кабинет, и затем мы побеседовали. Насколько я помню, также присутствовал генерал Якубович, помощник военного министра. Генерал Крымов начал со слов, что корпус прибыл сюда без особой цели, что его отправили в распоряжение Временного правительства, что они получили приказ защищать Временное правительство, что никто даже не мечтает выступать против правительства и что, как только недоразумения развеются, он получит приказ остановиться. Затем он добавил, что находится в распоряжении письменного приказа на этот счет. Сначала он не показал мне этот приказ, и я не имел оснований сомневаться, что обманут им. Наверное, он сомневался, стоит ли предъявлять его, но в конце концов сделал это. Приказ был совершенно ясен и точен.

Председатель. Вы были настолько любезны, что передали его мне.

Керенский. Вы это знаете… Он очень умно составлен. Я читал приказ. Я знал Крымова и всегда глубоко уважал его, как человека с умеренными взглядами, но весьма честного и порядочного. Я встал и медленно приблизился к нему. Он также встал. Он видел, что приказ произвел на меня огромное впечатление. Он подошел к этому столу; я остановился довольно близко от него и тихо сказал: «Да, генерал, я понимаю. Несомненно, вы очень умный человек. Благодарю вас». Крымов понял, что роль, которую он играл, для меня совершенно ясна. (Обращаясь к председателю.) Я сразу же послал за вами и передал его вам.

Председатель. Вы передали мне приказ.

Керенский. После этого генерал Крымов сказал мне, что он находился в Ставке, где они составили проект диспозиции и статут для объявления осадного положения в Петрограде; он добавил, что в соответствии с этим планом Петроград должен быть разделен на военные зоны. Я уверен, что он находил это положение невыносимым, потому что он, Крымов, уклонился от истины. Прежде всего, он не признал открыто свою роль в этом деле, и, во-вторых, пункт 4 приказа начинается словами: «Из сообщений Ставки и информации, полученной мною, я узнал, что в Петрограде имеют место бунты…» и т. д. Я спросил его, каковы у него основания делать такое заявление о бунтах. Он тогда был вынужден сослаться на некоего «офицера», которого он не знал, куда тот едет и зачем. Короче говоря, он не смог этого объяснить. Затем мы расстались, то есть я отпустил его, отказавшись пожать ему руку.

[Оказалось, что через час или два после того, как Крымов покинул мой кабинет, он покончил жизнь самоубийством. Не стоит думать, что я перестал уважать его, когда отказался пожать ему руку. Вовсе нет. Все поведение Крымова во время его разговора со мной, его спокойная решительность (после секундного колебания) вручить мне немедленно подтверждающий документ (приказ его полку), его благородное молчание относительно телеграмм Корнилова от 27–29 августа, его мужественное признание в том, что он верит в диктатуру, – все это дает ему неоспоримое право на высочайшую оценку даже со стороны его политических врагов. Все эти факты прекрасно характеризуют честную, мужественную и доблестную натуру этого человека. Но я, как премьер и военный министр, официальное лицо в самой официальной обстановке, не мог и не имел права признать этого генерала виновным в преступлении против государства каким-либо иным способом.

Кстати, генерал Крымов был одним из тех высших офицеров русской армии, которые зимой, предшествовавшей революции 27 февраля, вместе с частью «имущих классов» планировал и готовил свержение Николая II.

История с маршем 3-го корпуса, ведомого генералом Крымовым на Петроград, проливает яркий свет на вопрос, был ли мятеж Корнилова «недоразумением», вызванным моей «провокацией», как это сформулировано в обращении Корнилова к народу, или это было предумышленное преступление. Я должен записать несколько фактов, которые смогут разрешить этот вопрос, хотя не стану делать из этого каких-либо выводов.

21 августа Савинков, заместитель военного министра, прибыл в Ставку и доложил главнокомандующему о предложении премьера передать подразделение корпуса в распоряжение Временного правительства на строгих условиях, что Крымов не должен возглавлять подразделение и что с ним не должна быть направлена Дикая дивизия.

24 августа Савинков уехал из штаба, заручившись (в соответствии с его заявлением) согласием генерала Корнилова «отправить кавалерийский полк, не назначать генерала Крымова его командующим и заменить Дикую дивизию регулярной кавалерийской дивизией».

Но, во-первых, генерал Крымов, только что назначенный командующим 11-й армией Временным правительством обычным путем, то есть по рекомендации главнокомандующего, оказывается в штабе, как «выбранный» командовать Петроградской армией, и именно в то время завершал изучение планов не только «обороны» Петрограда от немцев, но также и его оккупации. Во-вторых, не только кавалерийский полк оставался под началом генерала Крымова, но и, насколько я помню, точно 24 августа по специальному приказу Корнилова Крымов также был поставлен командовать Дикой дивизией. В-третьих, Дикая дивизия не только не была заменена регулярной кавалерией, но и возглавила продвижение на Петроград. И наконец, в-четвертых, подразделение отнюдь не было передано в распоряжение Временного правительства и выступало для выполнения «двух задач», вверенных генералу Крымову генералом Корниловым.

25 августа Савинков вернулся в Петроград и проинформировал меня о «согласии» генерала Корнилова принять мои условия; в то же время войска уже приближались к Петрограду, но это были не те войска, которые имели на это право. 26 августа Корнилов подписал приказ об образовании Петроградской армии, приказ, который под предлогом его преждевременности не был передан войскам, и Временное правительство также не было информировано о нем. Почему это произошло именно 26 августа? Наверняка должна быть какая-то определенная причина того факта, что в самый день своего отъезда для присоединения к войскам генералу Крымову было доверено следующее задание: «После того как от меня (генерала Корнилова) или из местных источников станет известно о начале восстания большевиков, немедленно выступайте на Петроград, оккупируйте город, разоружите все дивизии Петроградского гарнизона, примкнувшие к восстанию, разоружите население и разгоните Советы». Все это случилось вечером, накануне 26 августа, то есть перед моим разговором с В.Н. Львовым и с генералом Корниловым по прямому проводу, когда якобы имела место «огромная провокация». 27 августа в 2:40 утра генерал Корнилов, еще не знающий о своей отставке, отправил телеграмму заместителю военного министра, начинающуюся следующими словами: «Концентрация полков в окрестностях Петрограда будет завершена к вечеру 27 августа…»

Таким образом, он заставил Временное правительство поверить, что это подразделение должно было поступить в распоряжение Временного правительства без Крымова и Дикой дивизии. В то же время нас с Савинковым с нетерпением «ждали в штабе» 28 августа, и конечно же не позднее. Не напрасно В.Н. Львов уговаривал меня не ехать туда. И какова должна была быть позиция Временного правительства, если бы оно, следуя той же телеграмме, провозгласило введение военного положения в Петрограде 28 августа, а затем столкнулось бы с войсками Крымова, которые должны были выполнять свою собственную задачу? Не объявили ли бы потом, что само Временное правительство действует под влиянием «большевистского большинства в Советах», как это вскоре и случилось (27 августа). Если бы это было так, произошли бы перемены в поведении штаба после вечера 26 августа, после моего разговора с Корниловым по прямому проводу. Никаких изменений не произошло.

«То, что генерал Крымов не выполнил доверенную ему задачу», Корнилов объяснял тем фактом, что «связь с ним была затруднена, и он не мог получить моих (Корнилова) инструкций. Никаких специальных мер для установления моей связи с ним предпринято не было, потому что полки уже продвигались к Петрограду по приказу Временного правительства, и я не мог предвидеть, что само правительство прикажет ограничить средства связи между полками и штабом». Другими словами, генерал Корнилов полагал, что перед лицом команд, отданных через В.Н. Львова, и после нашего «разговора» по прямому проводу я все еще буду пребывать в счастливой уверенности, что связи между «предложениями» штаба и продвижением 3-го корпуса нет.

29 августа генерал Корнилов отдал приказ генералу Крымову продолжать движение на Петроград и «в случае, если связь опять прервется, действовать в соответствии с обстоятельствами и по моим первоначальным указаниям».

Однако это был не первый приказ с 27 августа. Утром 29 августа генерал Крымов уже издал собственный приказ за № 128, который он позднее лично вручил мне. Вот наиболее характерные пункты приказа:

«1. Я получил следующие телеграммы от премьер-министра и главнокомандующего:

(Здесь он цитирует текст моего распоряжения об отстранении генерала Корнилова и о причинах этого, а также текст заявления генерала Корнилова о его открытом выступлении против Временного правительства.)

3…Получив телеграмму господина Керенского, я запросил главнокомандующего Северным фронтом о дальнейших приказах. Генерал К-ский в ответе указал, что в эти тяжелые времена все главнокомандующие признают генерала Корнилова единственным Верховным главнокомандующим, каждый приказ которого действителен. Более того, казаки (следует напомнить, что 3-й армейский корпус был казачий) давно решили, что генерал Корнилов не может быть смещен, и я это объявляю здесь главным руководством.

4. Сегодня я услышал от штаба Верховного главнокомандующего и из Петрограда, что в городе разразились бунты. Голод распространился из-за безрассудных действий людей, которые, впав в панику при виде своих же войск, вступающих в Петроград, разрушили железную дорогу и таким образом остановили поставку продовольствия в город. А кто эти войска, которых так испугались? Это были те, кто поклялся быть верным новому режиму, те, кто на Московском государственном совещании заявили о своей вере в республиканский порядок, как наиболее подходящий России» и т. д.

Этот «порядок» вряд ли нуждается в объяснении. Я думаю, каждый теперь поймет, почему генерал Крымов не сразу передал мне этот приказ. И разве этот приказ не напоминает о поведении Каледина на Московском государственном совещании и о шумной кампании в пользу «не-устранимости» Корнилова, о чем я уже упоминал выше.

До какой степени марш генерала Крымова на Петроград был предвкушаем и насколько серьезны были надежды, возлагавшиеся на него, можно понять из того факта, что штаб до самого конца не мог примириться с тем, что произошло на самом деле. 1 сентября генерал Лукомский говорил по телетайпу Хьюгса с генералом Алексеевым, который тогда находился в Витебске, уже по пути в Могилев: «Для меня, получившего определенный ответ от генерала Корнилова, весьма желательно, чтобы вы объяснили, что происходит с Крымовым».

Даже сам Корнилов признает, что только в тот момент, «когда я узнал из разговора по прямому проводу о смерти генерала Крымова, я предпринял меры, чтобы урегулировать свой конфликт с премьер-министром Керенским бескровным и безболезненным путем, поскольку в этом были заинтересованы страна и армия».

Таковы факты. Один из них я хотел бы подчеркнуть. Как премьер-министр я предложил, чтобы подразделение войск было направлено в распоряжение Временного правительства на определенных условиях. Это предложение не было выдвинуто Корниловым, поэтому марш Крымова невозможно представить как результат «соглашения» с правительством.

И здесь возникает уместный вопрос, почему его войска двинулись маршем на Петроград еще раньше вечера 26 августа.]

Параграф 15

Крохмал. Решался ли вопрос о привлечении дополнительных войск Временным правительством или на тайной конференции каких-либо его членов?

Керенский. Я думаю, вопрос был решен путем разговоров. Обычно на собраниях Временного правительства отдельные министры ставили передо мною вопросы, например, об общем положении или о том, имеется ли в распоряжении Временного правительства достаточно сил, на которые оно может положиться, или каковы отношения между отдельными родами войск, каково состояние того или иного военного корпуса и т. д.

Крохмал. Не на официальных собраниях?

Керенский. У нас проводились разного рода собрания – деловые, политические, частные. Я всегда старался доложить Временному правительству об общей политической ситуации, чтобы оно было постоянно хорошо информировано. В то время возник вопрос о необходимости обеспечения достаточной силы, которой командовало бы правительство, чтобы оно могло сохранять порядок в столь сложных обстоятельствах. Я помню, что нам также приходилось заниматься серьезным вопросом в связи с притоком беженцев из балтийских провинций. Я помню, господин Шабловский, ваш доклад по этому вопросу в связи с состоянием дел на балтийских железнодорожных путях, который я тогда представил на рассмотрение Временному правительству. Тогда велась активная пропаганда среди войск, находящихся на линии отступления к Петрограду. В целом атмосфера была весьма напряженной. Вдобавок к этому назревал неизбежный конфликт между мною и Ставкой, который, я уверен, должен был бы возникнуть, раньше или позже. И я думаю, вы признаете, что было достаточно причин, чтобы тревожиться по поводу положения в Петрограде.

Крохмал. А вы помните, когда Временным правительством был решен вопрос о переводе войск и кто из членов правительства при этом присутствовал?

Керенский. Нет, не помню. Я даже думаю, что могу с уверенностью утверждать, что мы вовсе не обсуждали, какой полк призвать, – 3-й, 5-й или 12-й. Был просто задан вопрос: «Вы достаточно защищены?» И военный министр (или министр внутренних дел) ответил: «Необходимые шаги предприняты» или «все будет организовано».

Крохмал. Вы помните, ставился ли перед Временным правительством вопрос о необходимости привлечения войск в связи с возможным или ожидаемым восстанием большевиков?

Керенский. Нет, не помню.

Крохмал. А разве Савинков не говорил с вами об этом?

Керенский. Возможно. Этот вопрос обсуждался.

Крохмал. Однако речь определенно не заходила, когда было решено привлечь войска?

Керенский. Будет неверно утверждать, что наше внимание было главным образом направлено в эту сторону, что мы ожидали большевистского переворота. Наше внимание, лично мое внимание, было направлено на разные вопросы. Вы помните, как раз в это время некоторые великие князья были арестованы, проводились всевозможные дознания. После Московского государственного совещания для меня стало совершенно ясно, что следующий удар придет справа, а не слева.

Председатель. Поехал ли Савинков в штаб, зная инструкции правительства, в соответствии с ними или по собственной инициативе?

Керенский. И то и другое. Понимаете, он организовал конференцию всех комиссаров в штабе 24 августа (о чем я даже не знал или забыл), чтобы обсудить разные предложения реформ; в то же время было необходимо прийти к решению по многим срочным вопросам, например, об Офицерском союзе, об отправке войск и т. д. Что же касается вопроса об обнародовании закона о смертной казни, за исключением Петроградской области, то его также нужно было решать, и я попросил Барановского поехать с Савинковым, чтобы военным делам было уделено больше внимания. [Помню, что в этой самой комнате я встречался с Савинковым, двумя моими коллегами (Якубовичем и Тумановым) и с Барановским. Мы занимались определением области, которую следовало исключить из юрисдикции главнокомандующего после того, как Петроградский район будет передан под юрисдикцию Ставки. Тогда же было решено, что Барановский также поедет в Ставку.]

Председатель. Что было вам доложено, и знали ли вы, что Савинков брал с собой Миронова, и какова была цель этого?

Керенский. Нет, я не знаю о Миронове. Я помню, что через день после его отъезда я хотел, чтобы Миронов организовал так, чтобы за передвижениями отдельных людей велось наблюдение. Я послал за Мироновым. Мне сказали, что он поехал в Ставку с Савинковым.

[В то время Н.Д. Миронов возглавлял департамент контрразведки при Генеральном штабе Петроградского военного округа. Его прибытие в Ставку с Савинковым вызвало значительную тревогу и чрезвычайное раздражение.

«Я знаю, – возбужденно сказал Савинкову Корнилов, – Керенский хочет арестовать ценного офицера… Он отправил с вами Миронова, этого профессора санскрита. Я знаю, что Миронов замешан в политическом шпионаже. Он приехал сюда, чтобы следить за нами…»

«Миронов приехал с моего разрешения, – ответил Савинков. – Керенский даже не знал, что он едет со мной…»

«Все равно, я предупреждаю вас, если Миронов осмелится арестовать здесь кого-нибудь, я прикажу его застрелить моим текинцам (солдаты-азиаты)».

«Он не может никого арестовать без моего приказа», – заметил Савинков.

Это красноречивый отрывок из разговора Савинкова с Корниловым 24 августа. Тревогу, вызванную приездом в Ставку Миронова, быть может, легче понять в свете того факта, что Савинков намеревался предпринять решительные меры против Главного комитета Союза офицеров и политического отдела штаба в связи с полученной информацией о заговоре.]

Председатель. Какой рапорт о своей поездке в штаб представил Савинков?

Керенский. Не слишком подробный. Он сказал мне помимо прочего, что в первый день (23 августа) Корнилов принял чрезвычайно возбужденный и непримиримый тон в отношении меня. И только после долгих переговоров Савинкову удалось смягчить эту враждебность, и после его отъезда сам Корнилов или его представитель – не помню кто – позвонил Савинкову и попросил его передать мне, что Корнилов желает сотрудничать со мной и что он предан мне.

В то же время Барановский, который также возвратился, сказал мне, как я уже упоминал, что атмосфера в штабе была невыносима, что «даже невозможно там упоминать ваше имя», что «практически никакая работа не делается», потому что за всеми столами невозможно ничего услышать, кроме политических дискуссий.

[Я должен здесь упомянуть, что один из наиболее неожиданных аспектов политики Корнилова состоял в том, что с момента его назначения Верховным главнокомандующим все вопросы – военные, стратегические или касающиеся фронта — полностью перестали интересовать штаб. То, что было главным предметом моих обсуждений с Алексеевым и Брусиловым, теперь отошло на задний план. Я помню, как по нескольким поводам я выражал удивление таким увлечением политикой, когда такие вопросы вообще не должны были обсуждаться.]

Председатель. Говорил ли вам Савинков о своем предложении не объявлять введение военного положения в Петрограде до того, как к городу подойдет 3-й корпус?

Керенский. Да, говорил. Но я подчеркнул, что не придаю какого-либо значения продвижению полка, что я считаю задержку совершенно излишней, что меры эти необходимы в свете изменившихся обстоятельств и что введение военного положения должно быть обнародовано, не дожидаясь новых войск. Итак, вы видите, я не согласился с Савинковым. Правительство не обсуждало, в частности, этот вопрос.

Председатель. А он доложил только вам лично?

Керенский. Насколько я помню, ни одного доклада не было сделано правительству по этому вопросу, если не считать заявления об общих результатах его поездки в штаб.

Председатель. А разве тогда не намеревались послать Терещенко с миссией в штаб и с какой целью?

Керенский. О какой миссии вы говорите?

Председатель. О той, что последовала сразу после возвращения Савинкова. Какова была причина этого?

Керенский. Он посетил штаб в июле и привез новости, что Филоненко интриговал против Лукомского.

Либер. А что насчет его визита перед поездкой В. Львова?

Керенский. О да. Он поехал в Ставку по своим делам и, возможно, захотел лично обсудить общую ситуацию. По-моему, в то время Маклаков должен был поехать туда – в то время назначение его послом в Париж находилось на рассмотрении.

Председатель. Значит, не было связи между визитом Терещенко и миссией Савинкова?

Керенский. Я думаю, что это несущественно. В то время это не занимало моего внимания. [Но сейчас я могу сказать определенно, что это не имело никакого отношения к миссии Савинкова.]

Раупах. Могу ли я спросить, возражал ли сам Барановский против того, чтобы сопровождать Савинкова в Ставку?

Керенский. Он поехал как глава военного кабинета, главным образом для того, чтобы расследовать вопрос (об исключении территории Петрограда из подчинения Ставке) с военной точки зрения, и он только присутствовал на собрании, на котором этот вопрос обсуждался.

Раупах. Значит ли это, что он получил инструкции насчет исключения Петрограда?

Керенский. Военные власти всегда были против исключения Петрограда, равно как и Якубович и князь Туманов на собрании в моем кабинете, о котором я уже упоминал. Однако по своим соображениям я желал разъяснить военный аспект этого вопроса Корнилову, и, поскольку все здесь были более или менее единодушны, Барановский был отправлен в Ставку, чтобы защищать мою точку зрения.